Текст книги "Тень мачехи (СИ)"
Автор книги: Светлана Гимт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Залесский кивнул. Обычная, в общем-то, история. Повернув руль, он обогнал грузовик, в кузове которого лежали скованные цепью бревна, и чуть приоткрыл форточку – сивушный запах, исходивший от дыхания женщины, набухал в салоне авто плотным облаком, которое нестерпимо хотелось разогнать. Глянул на часы: половина седьмого. Нужно поторапливаться, чтобы успеть в больницу до окончания приемных часов.
– После отцовской смерти осталось мне всего-то, что Павлик и две комнатушки в бараке этом проклятущем, – продолжала женщина. Похоже, ей хотелось выговориться, и заодно объяснить адвокату, как они с сыном живут. – Денег стало не хватать, я металась между работой и Пашей. Ну вот, баб Люба помогала иногда – но за помощь эту три шкуры драла. Павлик-то в последнее время частенько у нее оставался, бывало, что и неделю там жил. Вот я и в этот раз поверила, что он там… Телефона-то нет у бабы Любы, а добежать до нее – это такой круг надо сделать, не каждой лошади под силу. Но получается, и она знать не знала… Пашка-то, выходит, не захотел к ней в этот раз. Обидела чем-то, наверное. Она может…
– Нет, скорее он ушел из-за того, что его выпороли, – убежденно сказал Залесский. – Может, всё-таки расскажете, кто?
Женщина подавлено молчала. Светофор впереди замигал, зажмурил желтый глаз и уставился на них красным. Юрий послушно притормозил.
– Кстати, как вас зовут? – спросил он.
Женщина стушевалась, но ответила:
– Марина. – И зачем-то добавила официальное, – Фирзина, Марина Ивановна.
– Марина, вы бы не замалчивали проделки своего сожителя, – посоветовал Залесский. – Ничего хорошего из этого не выйдет. Я же видел его через окно, и разговор ваш слышал, не обессудьте. Одно мое слово кому надо – и сожитель ваш окажется там, откуда до мальчика ему будет не дотянуться. Но я предпочитаю, чтобы сперва вы рассказали, что происходит в вашей семье. Вдруг я что-то понимаю не так? Вы уж потрудитесь объяснить!
Светофор сменил гнев на милость, и Юрий надавил на педаль газа.
– Ну, так что вы мне расскажете? – требовательно спросил он.
– Он сосед наш, – выдавила, наконец, Марина. И вскинулась, затараторила обиженно, – вы думаете, легко без мужика-то? Нам на продукты-то порой не хватает, не то что за коммуналку заплатить или одежду купить какую… Да и Павлику отец нужен, чтобы научил его всему такому, мужскому… А в ларьке этом я кого встречу? Одни пьяные морды, и те норовят товара в долг набрать… Слава-то он, в общем-то, человек хороший. И мне деньгами помогает, и с Павликом занимается – на рыбалку там, велосипед починить, гвозди-молотки эти. Но строгий бывает, взметчивый – что не по нем, никогда не смолчит. Я уж его просила потише с Павликом-то. Но у него рука тяжелая, и остановиться иногда не может.
– Зачем вы его оправдываете? – возмутился Залесский. – Мальчика бьет, да и вас не жалеет, я заметил.
Марина смутилась, прикрыла рукой синяк. Но запротестовала:
– Так он за дело же! Меня тоже отец отлупить мог, если что натворю. И его в детстве лупили – дед знаете какой строгий был, мог прутом по ногам ожечь так, что кожа лопалась. И ничего, выросли же, на пользу пошло.
– Вы так уверены, что на пользу? – хмыкнул Залесский. – Сами ведь тоже от отца сбежали, значит – недолюбливали его. А теперь вот и Павлик ваш бегает. Вы после того, как из дома ушли, в беде оказались. И он тоже.
Женщина понурила голову, сидела, жамкая пальцами подол куртки.
– Правда ваша, – нехотя признала она. – Я-то сына стараюсь без кулаков воспитывать. Только не понимает он иногда! Вот Славка его и…
– Да после вашего Славки я Павлика в лесу нашел, он лежал на обочине, еще бы полчаса-час, и не стало бы у вас сына! – взорвался Залесский. – Как вы потом жили бы с этим Славкой?
– Перестаньте! – Марина съежилась, зажала ладонями уши.
Юрий глянул на нее искоса, нервно дернул плечами:
– Я-то перестану. А вы?
____________________
*Шараборин – легкомысленный
**На заборе расписаться – совершить побег
***Алямс-тралямс – иронический ответ, означает «что с дураком разговаривать»
****Шапиро – адвокат
15
Эсэмэски от Макса всегда напоминали шифровку – как, например, прилетевшая сейчас: «15 мин, к.палата?».
Таня написала ему номер своей палаты и сгребла с карточки лото горсть коричневых бочонков.
– Извини, пожалуйста, мне нужно идти, – сказала она Павлику.
– Ну вот, а я уже начал выигрывать, – разочарованно заныл найденыш.
– Тогда будем считать, что я тебе продула.
Он довольно захихикал и тут же закашлялся – долго, с надрывом, будто болезнь выколачивала из его груди остатки зараженного воздуха. Татьяна потрогала его лоб, коснулась горящих щёк тыльной стороной ладони и, глянув на часы, нахмурилась: у парня явно температура, жаропонижающие не справляются. Повысить дозу? Не стоит, лучше заменить препарат. И антибиотик должны были уколоть полчаса назад, где этих медсестёр черти носят?
– Я загляну к тебе завтра утром, – пообещала она.
– И мы доиграем, да?
– Да, мой хороший. А пока постарайся поспать, это полезно. Сейчас тебе укол сделают и давай-ка на боковую. Иначе долго не выздоровеешь.
Лицо парнишки вытянулось, глаза погрустнели. «Почему так? – удивилась Таня. – От предстоящей экзекуции, или же от нежелания покидать больницу?» И поняла, что ей самой не хочется отпускать мальчишку. Здесь он хотя бы на глазах, о нем заботятся, его кормят, лечат. И, если понадобится, она может защитить Пашку. А что будет, если его выписать?
Помрачнев, Таня вышла из палаты, чуть не столкнувшись с медсестрой Тамарочкой, невестой Витьки Купченко, руки которой были заняты лотком со шприцами.
– Ну как он? – спросила та. – Татьяна Евгеньевна, я тут подумала – у меня от племянника столько игрушек и книжек осталось, может, принести их этому мальчику? Он же долго лежать у нас будет. Я всё дезрастворами обработаю, вы не думайте…
– Тома, неси всё, что не жалко, – улыбнулась Таня и заторопилась в гинекологию – пятнадцать минут до приезда мужа пройдут быстро, и если она задержится, Макс будет злиться.
«Ну и что? Ты же собралась поставить ему ультиматум, – холодно напомнил внутренний голос. – Если он запретит тебе взять приемного ребенка, ты потребуешь развод. Небогатый выбор для Макса. Так что злость все равно будет. И какая разница – градусом меньше, больше?»
В ее палате только что помыли, и запах хлорки разъедал воздух, висел в пространстве отцветающим безвременником. Ядовитые токи были жесткими, словно вдыхаешь наждачную бумагу, и Таня поспешила открыть окно. Стайка отчаянных снежинок ворвалась в палату, но бессильно растаяла на лету.
Муж вошел по-хозяйски, без стука. Равнодушно кивнул, будто вернулся из магазина на кухню, где Таня возилась и до его ухода. Плюхнул на стол пакет:
– Тут одежда твоя, и ноутбук, как просила. Виноград без косточек взял. И что за странная фигня про игрушки для пацана?
– К нам мальчик поступил, я для него просила, – кротко ответила Таня, наблюдая за мужем исподволь. Щетина кустами, багровеющие сосуды склер, жвачка – мать была права, он снова вчера напился.
– Тань, к вам каждый день мальчики-девочки поступают! – фыркнул Макс. – Давай каждому по десять игрушек покупать? Будем очень добрые, но очень бедные.
Он раздраженно обвел взглядом палату. Углядев возле окна стул, потащил его за спинку, повернул, чтобы сесть лицом к жене. Закрыл фрамугу, забурчал, присаживаясь:
– Дел сегодня невпроворот. Что у тебя?
Это прозвучало сухо, с ноткой нетерпения. Таня вдруг подумала: а не попроси я приехать, он появился бы в больнице? Или ему все равно, что с ней происходит, и спрашивает он только для проформы? В душе поднялась обида. Нужно сдержать ее, попытаться поговорить спокойно.
– Да ничего хорошего, – ответила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Сделали выскабливание. И Яна сказала, что с каждой беременностью риск возрастает. Ничего, я пролечусь, и буду пытаться снова. Только в этот раз, прошу тебя, давай обследуемся полностью. Сходим к генетику, сдадим кровь…
– У меня все в порядке, – раздраженно сказал Макс.
– Слушай, не надо так относиться к этому. Ребенок – это важно! Янка вообще сказала, что если и в следующий раз случится то же самое, я могу умереть!
– Янка твоя без царя в голове, – огрызнулся он. – Сказала она… Послушай, что я тебе скажу. Если у нас ничего не получается, зачем себя мучить? Ты думаешь, мне приятно слышать про то, что моя жена рискует здоровьем? А если что-то случится – мне ребенка одному воспитывать? Нет, спасибо. Давай прекратим эти попытки и будем жить, как жили.
– Макс, скажи честно: ты хочешь ребенка?
Муж посмотрел на нее исподлобья. В карих глазах испуганным зверем метнулась неуверенность.
– Какой смысл об этом говорить? Ты же для себя всё решила, – подумав, ответил он.
– Нет, не решила.
Сейчас. Вот сейчас она ему скажет. Нужно просто не волноваться и выбрать правильные слова.
Ей снова стало знобко, будто по палате пробежал сквозняк. Ну, давай, подбодрила она себя. Просто скажи и посмотри на его реакцию.
– Я понимаю, что, как бы мы ни старались, гарантий нет. И тоже боюсь, что все закончится плохо, – пояснила она. – Но есть и другой способ завести ребенка.
– Поискать в капусте? – вдруг развеселился Макс. – Надувать батут, когда в небе пролетают аисты?
– Нет, – ей было не до смеха. – Взять приемного ребенка.
– Тань, ты чего? – опешил Макс. – Скажи, что ты пошутила.
– Я серьезно. Многие люди так поступают.
– Мне не нужны чужие дети, – отрезал он. – Таня, забудь. Просто забудь об этом.
– Подожди, – примирительно попросила она, стараясь быть мягче. – Знаешь, у нас в педиатрии лежит мальчишка. Похоже, сбежал из дома. Думаю, его родители избивают – он весь в синяках, весь! Места живого не осталось! Нашли этого мальчика в лесу, совершенно случайно. Он мог замерзнуть, умереть, понимаешь? Сейчас он в отделении, хочешь, сходим к нему, познакомишься? Мы сняли побои, полицию вызывали, сейчас его родителей ищут, собираются лишить прав. Мальчишка может попасть в детдом. Наверное, это лучше, чем с родителями-извергами, но еще лучше будет, если у парня появится нормальная семья! И мы с тобой могли бы его взять…
– Ты с ума сошла, – медленно, будто пораженный открывшейся истиной, произнес Макс.
– Ну почему ты против? У нас денег на десятерых детей хватит, дом большой, я буду сама ребенком заниматься, он тебя не обременит. Давай его заберем! Мы этим, может, человеку жизнь спасем, судьбу исправим!
– Тань, ты больная! – загрохотал Макс. – Ты сама только что сказала, что у него родители идиоты. Ну и какие у этого парня гены, как ты думаешь? Да это же бомба с часовым механизмом! Ты понимаешь, что он вырастет и начнет бухать, воровать, а потом просто грохнет нас – и привет?
– Да с чего ты взял, что так будет? Мальчишка замечательный, ты сходи все-таки, посмотри на него. Вчера вечером, когда его привезли…
– Что? Вчера вечером? – почти заорал он. – Танюх, ты дура? Ты знаешь этого мальчика меньше суток, и уже готова взять его в дом?
Вопрос застал ее врасплох.
Она, приготовившая кучу доводов, вдруг осеклась и подумала: а действительно, есть масса других детей, почему ей в душу запал именно этот мальчишка? Не потому ли, что он напомнил ей себя саму, маленькую? Напомнил, как она мечтала о том, что придет кто-нибудь и защитит? Неважно, кто. Лишь бы был сильнее, чем ее отец и хитрее, чем мать.
Почему люди вообще берут приемных детей? Странно, раньше она не задавалась этим вопросом. Берут – и всё, так бывает, так принято. У каждой семьи, наверное, своя причина. Чаще всего бездетность, но ведь бывает и так, что взрослые не могут пройти мимо детской беды.
Но если рассуждать с позиции Макса, обе эти причины фальшивой копейки не стоят. Что это – обычная мужская узколобость, неспособность понять свою жену? Или глубинная, метастазом проросшая через всю ткань души, жестокость?
«Упырь», – сказала тогда Янка.
– Максим, скажи честно, ты вообще не любишь детей? – холодно спросила она, пристально глядя ему в глаза. – Ты поэтому и не хотел со мной по врачам ходить?
– Да всё равно мне, понимаешь! Хочешь, рожай, – его взгляд метнулся в сторону, кадык дернулся синхронно нервному глотку, и Таня вдруг поняла, что он трусит.
– Я хочу усыновить, – с нажимом сказала она.
– Нет.
Она осознала, что спорить нет смысла. Просвинцованным плащом навалилась усталость, плечи поникли, словно их тянули вниз обессилевшие крылья.
Макс вытащил из кармана смартфон и уставился в него, будто по-настоящему важное было там.
Татьяна подошла к подоконнику, оперлась на него руками. Жестокость и равнодушие мужа пугали её. Неужели он всегда был таким, а она просто не замечала? «Всё ты видела, просто не хотела верить», – бесстрастно сказал внутренний голос. – «Все эти пять лет, прошедшие с момента свадьбы, ты только и делала, что закрывала глаза на его недостатки. Хорошая жена должна сохранить семью любой ценой, ты же так считала? Раскрой уже глаза и подумай, не велика ли плата? А еще подумай, почему ты всегда поступаешь так, как хочет он. Видимо, с этим ребенком будет так же».
Таня прижалась лбом к стеклу. На ели, растущей у ворот, дрались две сороки. Скрипяще тарахтя, они перелетали с ветки на ветку, гонялись друг за другом, пытаясь клюнуть побольнее. Длинная шишка сорвалась, отскочила от бордюрного камня, мягко упала в снег.
– Василенко звонил, – сообщил Макс в пространство. Таня вздрогнула.
– Что ему опять нужно? Я же недвусмысленно дала понять, что мы больше не собираемся закупать у него лекарства! В моих аптеках фальсификата не будет.
– А ты не злись, не злись, – примирительно сказал муж. – Я думаю, он выводы сделал.
– Все равно я не хочу с ним работать. Полно других поставщиков.
– Ну да, у которых закупочные цены выше, чем наши розничные, – язвительно хохотнул Макс. – Ты как бизнес-то собираешься вести? Год возни – три копейки навара? Конкуренты по той же цене, что и мы, продают лекарства в своих аптеках. Но только им при этом хороший процент перепадает, потому что закупаются по дешевке. А мы?
– А мы людей лечим, а не калечим.
– Ой, можно подумать, мы святые. Сама знаешь, что современные лекарства только наполовину лекарства, а в остальном – продукт маркетинга. Что рекламируют, то люди и покупают. Давай тогда вместо этих дорогущих разрекламированных препаратов выложим на прилавки дешевые аналоги. Вместо «Кашель-стоп», к примеру, который в этих порошочках вкусненьких, да за шестьсот рублей, положим обычные таблетки от кашля, которые еще в Советском Союзе пользовали. Те, которые по двадцать шесть рублей сорок три копейки. Все там есть, что надо: термопсис, кодеин, сода и солодка. Безвредно и эффективно. Но вот проблема для нас, акул капитализма: дешевые они, и не помнят о них люди, поэтому продавать неприбыльно. А чтобы аренду платить и зарплаты сотрудникам выдавать вовремя, пойдем бутылок насобираем! Такой у тебя бизнес-план?
Таня молчала. Она понимала, что Максим прав, но все же…
– Пусть люди покупают, что хотят. У нас есть и «Кашель-стоп», и простые таблетки от кашля, о которых ты говоришь. Покупатель сам выберет.
– Нет, дорогуша, покупатель сначала посмотрит телевизор или сходит к врачу, который, кстати, тоже ему посоветует дорогой «Кашель-стоп». Или «Здоровый желудок» вместо корня лопуха.
– Я родителям своих пациентов всегда предлагаю альтернативу: есть дорогие лекарства, есть дешевые, а эффект тот же. А малоимущим еще и карточки скидочные даю, – огрызнулась Таня.
– Еще бы владелица аптек не пользовалась служебным положением, чтобы раздавать свою рекламу! – хохотнул Макс. – Это же так красиво: дорогие родители больного ребенка, я ваш ангел-спаситель! Вот вам скидка в моей аптеке, чтобы вы в другую случайно не зашли и там денежку не оставили!
– Хватит! Ты знаешь, что это не так!
Макс глянул на нее – тяжело, исподлобья, будто желая обвинить ее в чем-то страшном. Но смолчал. Пауза повисла холодной медузой, тронь больную тему – и обожжешься.
– Ну ладно, – примирительно сказал Макс. – Без Василенко – так без Василенко. Других поставщиков поищу.
«Надо будет сказать Олегу, чтобы сделал парочку подставных фирм – будем через них бабки прокачивать, – решил он. – Танька все равно не допрет».
– Ладно, пора мне, – заявил он, вставая.
– Подожди. Мы не договорили, – жена смотрела на него в упор. – Я хотела тебе сказать… Ну, в общем, я приняла решение. Мне нужен ребенок. Этот мальчик, который к нам поступил, или кто-то еще – можно взять из детского дома, или из роддома, если там будет отказник – не важно. Я хочу стать мамой. Не знаю, смогу ли родить сама, поэтому, как выйду из больницы, начну собирать документы на усыновление. И, коль ты мой муж, мне понадобится твое официальное согласие, его потребует опека.
– Нет. Я его не дам. Никогда. И не уговаривай.
Его голос прозвучал жестко, и Таня уловила в нем нотки отвращения.
– Но это важно для меня. Важнее всего на свете, – сказала она с надрывом.
– Таня, нет. И не проси.
– Просить? – Она вскипела мгновенно, почувствовав, что нечему больше удерживать ни ее злость, ни отчаяние, ни дерзость. Будто плотина пала, и больше ничего нельзя сделать, чтобы обуздать эмоции – да и зачем?
– Ты говоришь – просить? – медленно, с пугающей четкостью, повторила она. – Кого, Максим? Тебя? Просить о чем-то? Нет, ты не понял – я не прошу, я ставлю тебя перед фактом. Я возьму ребенка. Может, даже двоих или троих. Это вопрос решенный. И если ты не дашь мне согласие, как того требует этот чертов закон, я буду оформлять документы как мать-одиночка! Слава Богу, сейчас это разрешено. Видимо, даже там, наверху, понимают, что лучше ребенку расти без отца, чем в детдоме. Только ты не понимаешь этого!
– Я действительно не понял, – его голос налился угрозой. – Ты что, развестись задумала? Ради каких-то беспородных щенков? Ты дура, Таня.
– А мне плевать, кем ты меня считаешь! – взвилась она. – Да, если наши взгляды на семью не сходятся, я хочу получить развод! Так что давай договоримся: ты сегодня же соберешь свои манатки и выкатишься из моего дома! Чтобы, когда я пришла, духу твоего там не было!
– Нормально… – зло ощерился он. – Нет, ты сама себя слышишь? «Выкатывайся!» Я-то выкачусь, а ты? Ты-то кому будешь нужна – в таком возрасте, и с такой жопой?
Последнее вырвалось в запале, но Макса снова мутило с похмелья, голова наливалась чугуном. И сейчас выбирать правильные слова, играя с женой, как с мышью, было выше его сил. «Плевать! – зло подумал он. – В конце концов, поведи я себя сейчас по-мужски, она, возможно, струхнет. И откажется от мысли набрать щенков. Ведь ни одной бабе неохота быть разведенкой».
– Всё, порешали! – бросил он и наподдал ногой по стулу. Тот загрохотал, заплясал по полу, пытаясь удержаться на тонких железных ногах – и все-таки завалился на бок, бессильно подняв конечности. Макс подошел к жене почти вплотную и выдохнул, вкладывая в слова всю свою злость: – Пусть будет развод! Но только помни, что это ты так захотела! Ты меня выгнала!
– Да. Потому что ты повел себя, как дерьмо! – выпалила Таня ему в лицо, резко развернулась и двинулась к выходу из палаты.
«Ну вот, поговорили. Мирно, мудро, по супружески. Да и плевать», – злость на Макса еще бурлила в ней, но мысли о разводе – теперь, когда он был неминуем – почему-то пугать перестали. Странно, но она почувствовала облегчение, будто выбралась из большой липкой паутины. Будто дышать стало свободнее, ведь теперь не нужно строить свою жизнь с оглядкой на кого-то еще. На родителей. На мужа… уже почти бывшего.
«Зато я заберу этого мальчишку. Или возьму другого ребенка, которому нужна помощь, – думала она, вызывая лифт, чтобы снова спуститься в педиатрию. – И воспитаю его хорошим человеком».
16
Залесский открыл дверь в палату Павлика, пропуская Марину вперед. Увидев сына, она оползла лицом, ухватилась за растянутый ворот своей старомодной кофты – так, будто дышать ей стало нечем. Мальчик вскинулся ей навстречу; горка плоских больничных подушек, подпиравших его спину, завалилась вбок, распалась, и подскочившая мать суетливо водворила их на место. Как слепая, пробежалась руками по плечам сына, ощупала его, угадывая угловатые линии мальчишеского тела сквозь двойное, Таней принесенное, одеяло. Пальцы споткнулись, добравшись до гипсовой твердости, и, отвернув покрывавший её край, Марина тупо уставилась на белую, обвитую бинтом, лангету.
– Что ж ты, сына… – то ли вздохнула, то ли всплакнула она. – Что ж ты…
И слова ее, и движения были бессвязными, а кислая пивная вонь – малозаметная поначалу, но быстро пропитавшая привычную атмосферу маленькой палаты – показалась Татьяне фоном, идеально соответствующим этому бестолковому, ни в склад, ни в лад, материнству. Но мальчик схватил маму за руку, подался вперед всем телом, вжался лбом ей в плечо – словно врасти в нее хотел, чтобы не расставаться больше.
И в этот момент Таня возненавидела её жгуче, испепеляюще, насмерть.
А Марина уже обнимала сына, гладила по белобрысой головенке, и, отстраняя от себя, чтобы оглядеть еще и еще раз, а потом обнять снова, твердила виновато:
– Отощал совсем… отощал… а у меня и нет ничего.
И Таня вылетела из палаты, чуть не сбив стоявшего у дверей Залесского.
Он выскочил за ней:
– Татьяна! Стойте! Да подождите вы!…
Но она шпарила по коридору, оглохнув от ярости. «Нет, надо же – «у меня нет ничего!» Нет ничего! Да как она может?… Пьяная… Или с перегаром – да неважно! – в больницу, к ребенку? Ну как же это? Как смеет?… – мысли неслись скачками, выпрыгивали из злобной темноты, перекрикивая друг друга. – Забрать, забрать у нее мальчишку, пока беды не случилось!…»
И она остановилась, будто на невидимую стену налетев – споткнувшись о неотвратимость будущей трагедии, которая вдруг предстала перед ней в черном водовороте предчувствия. В нем барахтался, звал на помощь погибающий мальчик. Сосущая пустота мгновенно наполнила ее душу. «Случится что-то ужасное», – Таня осознала это с леденящей душу четкостью. – «Случится, если я его не заберу».
Предчувствие, на миг приоткрывшее дверь в будущее, погнало ее назад – спасти, предотвратить, сломать линию судьбы, ведущей в пропасть. Татьяна еще не знала, что она скажет, как будет действовать. «Это неважно, главное – отнять мальчишку, – понимала она. – Любым способом отнять его от этой… У которой нет ничего…»
Пол под ногами вдруг стал зыбким. Он шевельнулся, начал прогибаться волной. Мраморные плиты стремительно превращались в пластик – тонкий, не способный удержать. Стены, недобро блеснув, устремились к ней – поймать, сдавить, расплющить! Воздух уплотнился, превращаясь в застывшее оргстекло. И где-то за гранью сознания возник и поплыл к ней колючий, грязный, пугающий до полусмерти шепоток «Ппанн-дооо-рааа…» Таня зажмурилась, потащила непослушные, враз заледеневшие, руки вверх – зажать уши, не пускать это в себя…
– Да стойте вы!
Вскинув длинные руки, Залесский неуклюже поймал ее, схватил за плечи, с силой развернул к себе.
Она не увидела его – лишь почувствовала, что кто-то подхватил, удержал на краю реальности. И, впервые ощутив, что от ледяного ветра Пандоры ее защищает чье-то незнакомое, но такое спасительное, тепло, она осознала: твердо под ногами, и Пандора сгинула – не утащит.
Выплыв из морока, Таня посмотрела на Залесского – так, будто не сразу сообразила, кто он. И, уловив краем глаза шевеление сбоку, перевела взгляд на подпирающую стену больничного коридора дородную тетку с годовасом на руках. «Петрикеева, мама девочки с пиелонефритом, в понедельник на выписку», – автоматически отметила она. Женщина уставилась на них, не скрывая любопытства. Включились звуки: где-то позади громыхнула ведром Катя Петровна, заговорил телевизор, прорвался младенческий крик. Налетели запахи: еле слышный йодный, погуще – кофейный, и довлеющий над всем холодящий хлорный. И Таня сообразила, что стоит посреди своей педиатрии, своих подчиненных и своих больных – растрепанная, с красным лицом, жалкая и злая.
– Я же вас предупреждал – не привязывайтесь к нему! – осуждающе сказал адвокат. – И что? Вот, пожалуйста, уже ревнуете!
– Это не ревность, – зашипела она, хватая его за рукав и увлекая к двери в подсобку. Толкнула ее плечом, ввалилась, втаскивая за собой Залесского. Петрикеева проводила их наглым от любопытства взглядом, но Татьяна захлопнула перед ним дверь. В подсобке было темно, и она щелкнула выключателем. Тусклая лампочка превратила темноту в желтое слюдяное пространство, в нем проявились крашеные синим стены и белые стеллажи, заваленные стопками белья, заставленные старыми биксами и бутылками с моющими средствами и медицинским растворами. Таня отошла к окну, нижняя часть которого была замазана пожелтевшей масляной краской. Кто-то процарапал в ней слово «Шура».
Демидова оперлась спиной на деревянный подоконник.
– Это не ревность! – повторила она громким шепотом, будто пыталась оправдаться. – Вы же видели эту мамашу! С запахом, да еще и заявляет: нету у меня ничего! Пришла в больницу к ребенку – даже карамельку не принесла! Это как? Нормально, по-вашему?
Залесский рассеянно рассматривал пустые бутылки из-под физраствора и фурацилина, теснившиеся на полках подсобки.
– О-ох, ну нет, конечно, – отозвался он, закатывая глаза, будто разговаривал с непонятливым ребенком.
– Так какого черта вы ее сюда привезли? Ее в вытрезвитель надо! Или сразу в тюрьму!
Юрий повернулся, сурово глянул исподлобья:
– Да что ж ты скорая-то такая! – досадливо выдохнул он, невольно повторяя дедовское – тот часто останавливал этой фразой свою жену, когда та начинала, как говорил дед, «кудахтать над яйками», то есть изобретать планы спасения внука Юры от придуманных опасностей.
Таня оторопела – то ли от этого невольно выскочившего «ты», то ли от непререкаемого тона Залесского. А он даже не стал поправлять себя, извиняться: махнул рукой, да и вывалил всё – и про барак с промерзшими углами, и про записку, оставленную Марине сыном, и про свое подслушивание у окна. Ну и про разговор в машине, конечно.
– Сожитель материн Павлика бьет, понимаешь? – Адвокат будто пытался встряхнуть Татьяну этими словами. – Его привлекать надо. По закону, за жестокое обращение с ребенком. А ее, получается, не за что. Ты же видела – Павлик ее любит, тычется в мать, как телок…
– Мать?… Да какая она мать, если не может защитить своего ребенка! – взорвалась Таня.
– Какая уж есть, – осадил ее Залесский.
– То есть ты считаешь, что она ни в чем не виновата? Да ее ребенок для сожителя – как груша в спортзале! Я бы любого в шею погнала, кто моего сына тронет!
– И правильно бы сделала, но у нее своя правда, – отрезал адвокат. – Она считает, что сожитель ее неплохо справляется с отцовскими обязанностями, лишь иногда перегибает палку. И сама из той категории людей, которые видят в ремне орудие воспитания, а не пытки. Сказала, что ее отец бил, а того – дед, а деда, наверное, точно так же воспитывали. Вот и превратилось это в идиотскую семейную традицию. Как говорится, бытие определяет сознание.
– Тем более надо Павлика у нее забирать! – Таня, обессилев, опустилась на матерчатые мешки с бельем, наваленные у стены подсобки. – Если они его физически не забьют, то психику точно сломают. И вырастет парень таким же, как они, будет считать, что насилие в порядке вещей.
– Тебе успокоиться надо, – Залеский озадачено потер бровь, сел рядом. – И вернуться в палату. Дождемся, когда Марина соберется домой, и поговорим с ней так, чтобы мальчик не слышал. Попытаемся убедить ее… Хотя в чем – я не знаю.
– Зато я знаю, – зло откликнулась Таня. – Я ей скажу, что обращусь в опеку. И я это сделаю, кстати!
– Подожди, у меня там знакомые, обещал же, что позвоню им… – забормотал Юрий, выуживая из кармана телефон и выискивая нужный номер. – Георгий Игнатьич? Залесский беспокоит…
Впившись взглядом в его лицо, Таня напряженно прислушивалась к разговору. Ничего утешительного. Судя по всему, в органах опеки даже не слышали о семье Фирзиных. А это значит, что изымать Павлика не будут – сначала займутся профилактикой, как и говорил ей Залесский.
– Тогда я напишу заявление в полицию, раз этого не может сделать его мать, – решительно сказала Таня, когда Юрий закончил разговор с представителем опеки. – И пусть посадят этого сожителя. Хотя бы так мальчика защищу.
– А вот это вполне реально, – одобрительно кивнул адвокат.
