Текст книги "Тень мачехи (СИ)"

Автор книги: Светлана Гимт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

– Шла бы ты в кровать, Петровна! А то влипнешь – и как я тебя распутаю? Я ж не настоящий паук, быстро с этим делом не разберусь!

– Ты, Юра, бобыль, – зевая, напомнила экономка, – тебе бы с этим разобраться.

21

Из мусорного ведра воняло рыбными кишками. В давно не чищеной раковине навалом громоздились грязные кастрюли, тарелки и кружки. Куча посуды щетинилась ножами и вилками, осуждающе указывая железными перстами на замызганный кафель и давно не крашеный потолок. Марина со вздохом отвела взгляд, и, закатав рукава, задернула окно вылинявшей шторой. Ее нижний угол был обожжен – Пашка летом не уследил, включил газ при открытом окне, и штору ветром на плиту задуло. Кухонька-то два на два, всё рядом.

Марина вернулась к раковине, открыла горячую воду – но струйка была чуть теплой, как всегда в их бараке. Только минут через двадцать станет нужной температуры. А в управляйку звонить бесполезно, у Фирзиных там долг за два месяца. Впрочем, они еще молодцы, большинство соседей годами не платят.

Подумав, она выставила посуду на тумбочку – помоет позже, сначала нужно отогреть упаковку фарша, похожую на толстую колбасу. Марина бросила ее в большую алюминиевую миску и, сунув под воду, нагнулась к тумбочке под раковиной. Там стояло почти полное ведро картошки: Славка на днях приволок, типа за работу дали – но Марина сразу поняла, что из соседского сарая стырил. Да и ладно, не убудет с тех соседей, а ей с сыном всё подмога…

Набрав картошки в глубокую тарелку, Марина взяла короткий острый ножик и села за стол, чистить. Отросшая челка вздрагивала в такт ее резким движениям, лезла в глаза. Фирзина недовольно фыркала, сдувая её в сторону. Проворно состругивала кожуру, завитками падавшую в тарелку. Очищенные картофелины раздраженно бросала в кастрюлю.

– Извините, на фрукты у нас денег нет! – зло сказала она в пространство. – А сыновей всё равно кормим, растим! Вот пирожков с картошкой и мясом Павлику настряпаю, увидите, как быстро на поправку пойдет.

Покончив с картошкой, она вернулась к раковине. Упаковка с фаршем криво плавала в кастрюле, как полузатопленная подводная лодка. Пустив холодную воду, Марина залила ей картошку и поставила кастрюлю на плиту, рядом с чугунной сковородой. Зажгла огонь под обеими. Привычно бросила в пустую жестянку недогоревшую спичку – но та, недолетев, шлепнулась на край плиты и скрючилась, догорая, среди своих обожженных товарок. Их на пожелтевшей от огня эмали, среди застарелых пятен и засохших кусочков пищи, лежало уже штук тридцать. «Помыть бы здесь всё, только когда? – удрученно подумала Марина. – И пасту какую-нибудь купить надо, так не отскребу. А до аванса девятьсот рублей осталось. Да и аванса того… Больше половины уже продуктами выгребла. И Павлик так не вовремя заболел! Хоть лекарства ему бесплатно будут, но лучше бы он дома лежал, ездить в больницу – сорок рублей в день, если на автобусах. А еще вкусненькое надо привозить, чтобы поправлялся быстрее».

Она быстро посчитала в уме: девятьсот рублей на четыре дня – это двести двадцать пять в день, минус сорок за проезд – сто восемьдесят пять. Что на них купишь ребенку? Сама-то ладно, на картошке да макаронах, не впервой…

Глазам стало горячо, солоно, и Марина сжала зубы: чего реветь, раз жизнь такая, отревела уже своё… Шмыгнув носом, она открыла пожелтевшую дверцу урчащего «ЗИЛка», достала ополовиненную бутылку растительного масла. И, поколебавшись, протянула руку за двухлитровой пластиковой «бомбой» пива. В ней еще было на два пальца – видимо, Славка от широты души ей оставил.

Глотнула горьковатое, пахнущее перепрелым зерном, пиво прямо из горлышка. Вытерла рукой рот и снова сказала в пространство – громко, со злым ехидством:

– Не при ребенке пью, гражданка докторша! И в хлам не напиваюсь! Так что заявой вашей можете подтереться!

В коридоре лязгнул замок, нервно скрипнула входная дверь. В квартиру вошел высокий мужчина, зашуршал пуховиком, сильно затопал ногами. «Опять снега с улицы натащил, а ведь сто раз просила!…» – нахмурилась Марина и поставила пивную бутылку на стол. Схватила со стола полуторалитровку «Колокольчика» и яркую пачку печенья, взятую в ларьке в счет аванса, быстро спрятала в шкаф – не то Славка сожрет, а это для сына. Вспорола ножом упаковку фарша и принялась сдирать оттаявшие куски, бросая их на дно сковородки. Разогретое масло зашипело, пошло пузырями.

Слава подошел сзади, ухватил ее за бедра, грубо притянул к себе:

– Зан-ноза ты моя, зан-нозушка, – пропел он ей в ухо, дыша на Марину горячим сивушным, с примесью лука, запахом. – Всё хлопочешь, хлопотуля… На отоварочку* сходила? Есть чё в мамон** закинуть?

С грохотом бросив нож, она повернулась. Сказала желчно:

– Скоро опять баланду хлебать будешь! Говорила тебе – не бей Пашку! Докторша его синяки увидела и хочет теперь заяву написать! И адвокат этот, который к нам приходил, в одну дудку с ней дует. Тебя посадить хотят, а Пашку в детдом!…

Последнюю фразу она почти выкрикнула в лицо сожителю, не сдержалась – хоть и понимала, что может получить по полной за то, что повысила голос. Бывало уже такое. Но Слава лишь прищурился и мягко отступил в сторону. Задумчиво пожамкал пальцами небритый подбородок и уверенно сказал:

– Бодяга*** все это. Побреют**** твою докторшу и адвоката ее.

Но Марина видела, что ему не по себе. Она отвернулась, вытащила из ящика стола топорик и, зло кусая губу, принялась рубить на куски мёрзлые остатки фарша.

– А если нет? – горячилась она, швыряя их на шипящую сковородку. – А если пацана заберут? И тебя посадят? Что я делать-то буду? В петлю мне? Или под машину кидаться?…

Слава крякнул, нырнул в темноту коридора и вернулся с бутылкой «беленькой». Степенно уселся за стол, неторопливо налил водки в широкий, с красными цветочками, бокал, и, с сомнением глянув на Марину, добавил пива. Протянул ей.

– Выпей ёршика, угомонись.

Поколебавшись, она в три глотка осушила бокал. Снова отвернулась к плите, плеснула в фарш немного воды из металлического чайника с помятым боком. От сковородки шел густой перечный дух – словно в специи добавили мяса, а не наоборот. Фарш был перемолот так, что больше походил на паштет. Но дешевле него в ларьке, где работала Марина, была только тушенка – а в той жилы да жир. Собаки – и те не жрут, сменщица проверяла.

– Сраное государство, загнали людей в хлев, и дерьмом кормят! – в сердцах сказала Фирзина, перемешивая фарш. – Ребенку в больницу отнести нечего! А докторша эта и адвокат натащили ему продуктов всяких, даже торт купили. С чего вдруг, Слав? С чего доброта-то такая?! Там детей целое отделение, а кормят только моего. Он-то, дурачок, не понимает, что просто так ничего не делается.

Слава налил себе водки, выпил залпом. Достал из кармана пачку «Максима» и спички, закурил, задумался.

– Насчет меня как узнали? Пашку, что ль, раскололи? – с деланным равнодушием спросил он.

– Адвокат догадался, – хмуро бросила через плечо Марина. Славкин «ёрш» не успокоил ее, а наоборот – только усилил обиду и отчаяние. – Павлик не признаётся. Врет им, что память потерял. И будет врать, ты ж его до смерти запугал! Без ремня-то никак было, Слава? Он ведь маленький еще, ну, шлепнул бы его, ну, в угол поставил – но ты ж его ремнем этим до синяков! Забить ведь мог насмерть, я ж твою руку знаю… В общем, еще раз ребенка тронешь – уйду от тебя.

Сожитель стукнул кулаком по столу, зарычал:

– Да вали, куда хочешь! Мало я о вас заботился? Мало бабла тебе носил, шмара неблагодарная? А остаёшься – так не указывай, что мне делать и как сына воспитывать!

– Да если б он сын был тебе! – огрызнулась она. – Оба ведь знаете, что неродные. Оттого у Пашки и обида крепче! Домой возвращаться не хочет… А докторша эта, тварь, крутится возле него, прикармливает, порядок в палате наводит! Отобрать, говорит, у вас надо ребенка, раз вы только на алкоголь деньги тратите!

Марина опустилась за стол, подперла лоб рукой. Но губы уже дрожали, лицо кривилось – и она всё-таки не выдержала, заревела, некрасиво растянув рот в кривую толстую подкову и утирая глаза концом рукава.

– Чё ты ревешь, дура-курица, – сожитель раздраженно пододвинул к ней бокал с новой порцией спиртного. Она помотала головой, взвизгнула:

– Не буду я пить, к ребенку завтра! – и добавила умоляюще: – Ты бы тоже не пил, вдруг докторша уже стуканула? Может, выехали уже за тобой!

Вдавив сигарету в блюдце, Слава шумно вздохнул. И, помолчав, признал:

– Согласен, легавым только дай мазу******, они сразу беспредельничать начинают.

Подумал немного, хмыкнул:

– Но только мазы-то нет. И мне они дело не пришьют, пока шнурок******* рот на замке держит. В конце концов спишут всё: ну не подфартило пацану, кто-то его отметелил, а кто, он не помнит.

«Хотя сегодня не помнит, а завтра докторша шоколадками да конфетками память ему отлазаретит – так он на меня укажет, и амба. – От этой мысли он напрягся. – Терпилу******* из пацана сделают, а меня по этапу пустят».

– Ты не реви давай, – сказал он, вставая. – С докторшей этой, если будет рыпаться, я сам разберусь, и не таких обламывал. Но мне пока свалить надо.

Он порылся в кармане, швырнул на стол сложенную вчетверо пятисотку.

– На вот, купи мальцу яиц шоколадных. И скажи, что от меня, пусть знает. А им скажи, что месяц уже меня не видела.

Марина подняла голову, кивнула, всхлипывая.

– Не прокукарекай тут, – он мотнул головой в сторону сковородки, – уже горелым несёт.

Она спохватилась, вскочила с табуретки, принялась суетливо скрести деревянной лопаточкой, переворачивая и разбивая почерневшие куски фарша. А он вышел в прихожую, обулся, надел пуховик. Вернулся, сгреб со стола сигареты и коробок. Марина глянула на него исподлобья, шевельнула губами, будто хотела что-то спросить.

Слава отвел глаза. Поколебавшись, достал из-за пазухи пачку мелких купюр, отделил несколько сотенных.

– Бери, пока добрый. А я на пару недель на дно лягу, пока кипиш не пройдет, – предупредил он, забирая бутылку. – В ларек к тебе Витька Крашеный будет заходить, пока они понт готовят********. Расскажешь ему, что да как. И реветь прекращай. Сама знаешь, я тебя защитить смогу. Не заберут у тебя ребенка.

Марина выдохнула, мелко закивала, с благодарностью глядя на Славу. От его слов веяло уверенностью, которой было так много, что часть её передалась женщине. Она распрямила плечи, чувствуя, как утихает дрожь в руках. И подумала, что завтра тоже купит Павлику фруктов – а докторшины выбросит в помойку.

____________________

Из тюремного жаргона:

*Отоварка – покупка в ларьке

**Мамон – живот

***Бодяга – пустая болтовня

****Побреют – (здесь) откажут в просьбе

*****Маза – возможность

******Шнурок – (здесь) малолетний

*******Терпила – пострадавший

*******Понт готовить – искать жертву

22

– Всё в порядке, Татьяна Евгеньевна. Эпиактивности* нет, судорожной готовности нет, – румяный, светловолосый и широкоплечий врач кабинета функциональной диагностики чем-то напоминал Ивана Царевича из русских сказок. Он ободряюще улыбнулся, пошутил: – И ни одного таракана не замечено.

Она только и смогла, что вяло улыбнуться и кивнуть в ответ – тревога, снедавшая ее, за последние полчаса разрослась, как шипастый терновый куст, и держала ее сознание так же цепко. Когда началась процедура, Татьяна пыталась успокоиться, твердила себе, что во время электроэнцефалографии волноваться нельзя – из-за переживаний активность мозга меняется, что может отразиться на результатах ЭЭГ. Но знание этого факта только мешало, и она волновалась еще больше.

– Забирайте историю, – сказал доктор, дописав заключение. – И будьте здоровы!

Она взяла протянутую им белую папку и, только ощутив пальцами шероховатость плотной бумажной обложки, почувствовала, как просветлело внутри. Облегчение накатило густой волной, дочиста смывающей страх. Где-то на задворках сознания мелькнула злорадная мысль: «Что, съел, психиатр Новицкий? Неа, не съел – подавился!»

– Огромное вам спасибо, – с чувством сказала она, прижимая историю болезни к груди. Царевич отвесил ей учтивый поклон.

На радостях Татьяна почти взлетела на пятый этаж, в гинекологию – нужно было вернуть историю на пост, а потом навестить Павлика. И заметила, как у дверей ее палаты мелькнула высокая мужская фигура. Сердце ёкнуло: кто там еще по её душу, неужели Макс явился? Уж кого-кого, а этого эгоиста она видеть не желала – ни сейчас, ни когда-либо еще. Сунув историю в руку медсестре, катившей по коридору трехногий штатив с капельницей, она собралась с духом и вошла в свою палату.

Возле стола, чуть горбясь от неловкости, сложив руки на груди и замотав ногу за ногу – будто завязав себя живым узлом, не дающим сбежать – сидел Залесский. А рядом – россыпью крупных рубинов по темно-малахитовой зелени – лежал ворох роз, почти скрывающий обшарпанную больничную столешницу.

Непостижимая, абсолютная магия этих цветов, лежащих перед ней, как признание, перевернула Танину реальность. Словно оказавшись на солнечной стороне, всё стало другим. Унылая аскетичность палаты – порядком, где нет ничего лишнего. Суета больничного утра – задорным биением жизни. И себя она словно впервые увидела со стороны: вместо толстенькой, с заурядной внешностью, коротышки – миловидную женщину, ясноглазую, с чистым, открытым лицом, с полнотой не уродующей, а обволакивающе-мягкой. И Залесского – не юристом уже, а пришедшим за ней мужчиной, в чьем непривычно покорном взгляде томилась затаенная мука.

Ей стало тепло и радостно, а он, почувствовав эту радость, воспрял и поднялся навстречу, заговорил сбивчиво и всё еще смущенно:

– Доброе утро, а я вот тут… Навестить решил… И не знаю, куда цветы поставить. У тебя ж, наверное, вазы нет, и я не догадался. Привезу, заеду еще сегодня… ты же не против?

Он уставился на нее, будто замерев душой – вдруг придется не ко двору, вдруг выдумал себе и ее симпатию, и ее бесхитростную радость, и саму Таню тоже выдумал?… Но она подошла, любовно погладила розу по бархатистому рубиновому лепестку и улыбнулась так счастливо, так спокойно, что у него враз отлегло от сердца.

– Спасибо, – сказала она. – Они такие красивые…

– Эти розы сорта «Фридом», – заторопился Залесский. – Цветочница сказала, они очень долго стоят. Я её попросил, чтобы без шипов…

– Фридом… Это же значит – свобода? – задумчиво спросила Таня.

– Ну да, наверное…

«Чёрт, как-то очень в лоб получилось – будто по поводу ее развода цветы приволок, – ругнул себя Залесский. – Поди теперь, докажи, что такое совпадение – случайность. Или, может, судьба?»

– Я найду для них вазу, – пообещала Татьяна. – Ты подождешь меня?

Юрий сокрушенно глянул на часы:

– Извини, у меня суд через полчаса. А после заседания твое заявление о разводе могу подать. Ну, чтобы не терять времени. Когда тебя выпишут, познакомишься с моим коллегой Андреем Кузьменко – он будет участвовать в суде на правах твоего адвоката. Я бы и сам… но у него опыта больше.

Залесский вытащил из портфеля бланк, сел за стол и, сдвинув цветы к краю, приготовился заполнять пустые строчки:

– Причина развода какая?

– Мы просто очень разные с мужем, – пожала плечами Таня. – Как там у вас говорится? «Не сошлись характерами»? Вот так и напишем, не хочу до деталей опускаться и прилюдно грязное белье трясти.

– Хорошо, – деловито кивнул Залесский. – Поехали дальше: требования по разделу имущества?

Таня задумалась.

– У меня до свадьбы был дом, машина. Потому мужу автомобиль купили…

– До свадьбы – не считается. А половина его машины по закону твоя.

– Пусть забирает, лишь бы отстал, – поморщилась Таня. – Еще у меня был налаженный бизнес, ООО «Аптечная сеть «Берегиня» – правда, последние пять лет я ей вообще не занималась. А вот муж был там директором и весь этот бизнес на себе тянул. Думаю, было бы справедливо отдать ему часть.

– Если вы не составляли брачный договор, половину прибыли от этого бизнеса могут присудить твоему мужу, – заметил адвокат.

– Ну и ладно, – пожала плечами Таня. – Он ее честно заработал. Кроме того, прибыли-то в последнее время мало, кризис. Расходы выросли, продажи упали – ну это мне муж говорил, да и я по дивидендам видела.

Залесский задал еще несколько вопросов, и, закончив, протянул ей бланк. Она наклонилась над столом, и, ставя подпись, спросила:

– А через какое время нас разведут?

– Обычный срок – от полутора до трех месяцев. И то если твой супруг не будет препятствовать разводу. А так может на годы затянуться.

– Надеюсь, этого не будет, – вздохнула Таня. – Юра, а еще можешь для меня узнать, что сейчас нужно для усыновления, какие документы? Законодательство ведь меняется. Да и бумаг там куча, попробуй, не упусти что-то… Хочу как можно быстрее взять ребенка из детдома, раз с Павликом не получилось. Ты знаешь, вся эта ситуация помогла мне понять, что я готова. Помогла решиться…

Залесский отложил ручку в сторону, сложил руки в замок и, упираясь в него подбородком, посмотрел на Таню с сожалением.

– Пока процесс развода не закончен, тебе не разрешат взять ребенка, – сухо сказал он.

– Ну, подожду полтора месяца…

– Тань, услышь меня – развод может длиться годами, – Залесский покрутил в руках заполненные бумаги, и пододвинул ей. – Мой тебе совет: поговори с мужем, обсудите все по разделу имущества. И посмотрите вместе, что указать в приложении к заявлению. Придете к соглашению – вас разведут моментом. Не придете… Ну что ж, тогда ты хотя бы будешь знать, к чему готовиться. И когда собирать документы на усыновление – ведь у них тоже есть срок давности.

Он встал, защелкнул портфель.

– Ну, я побегу, дела, – сказал он Тане.

– Подожди! – она шагнула к тумбочке, вытащила исписанные листки. – Забери заявление на сожителя Фирзиной.

Залесский кивнул, спрятал бумаги в портфель.

– Правильно сделала, что написала, – похвалил он. И добавил, с неожиданной робостью: – Вечером загляну, ты не против?

– Конечно, нет! Приезжай.

Повисла пауза. Молчание между ними стало пустым, будто в нем не хватало чего-то очень важного – того, что не было сказано или сделано. «Поцеловать ее? – подумал Залесский. – Нет. Я же обещал себе, что сначала дождусь, пока развод будет делом решенным. Да и ее, боюсь, мой напор больше напугает, чем обрадует. Цветы принес, обозначился – и хватит».

– Тогда до вечера, – откланялся он и быстро вышел из палаты.

Проводив его взглядом, Татьяна опустилась на стул. Всесильный запах роз окутывал ее сладостной велеречивостью, неслышно нашептывая о будущем, счастливом, безопасном будущем, в котором, возможно, вместе с ней останется принесший их мужчина. Она собрала цветы – букет был пышным, пятнадцатиглавым. Горделивая стойкость еще наполняла длинные глянцевые стебли, давала силу тугим, едва начавшим дарить красоту, бутонам. И Таня вдруг подумала, что вот такой же стойкой должна быть настоящая любовь – та, что долготерпит, милосердствует, не мыслит зла**. Та, что и без шипов побеждает всякого.

____________________

*Эпиактивность – эпилептическая активность

** Отсылка к «Посланию Коринфянам 13:4-7»: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит».

23

– Тетя Таняяя! Смотри, какой у меня роообооот! – Павлик почти визжал от возбуждения. Его щеки разрумянились, глаза живо блестели, и он, подпрыгивая на пятой точке, водил перед собой серебристым, с черной антенной, пультом. А по полу палаты, сверкая красными и зелеными огоньками, вышагивал большой желтый трансформер.

– Это Бамблби, он умет стрелять! – мальчишка нажал на кнопку, и робот послушно поднял руку, будто прицелился. Замигал оранжевой лампочкой на конце бластера и заливисто запимкал, подвывая и бухая, как целое полчище гаубиц. Добрался до темно-зеленой занавески, спускавшейся от окна до самого пола, забуксовал. Все дружно рассмеялись, а Купченко подхватил дрыгающего ногами робота, развернул в другую сторону.

– Дядя Витя с тетей Тамарой балуют тебя, – отсмеяшись, сказала Татьяна, с радостным удивлением глядя на Купченко и его невесту. Те сегодня были в «штатском» – белые халаты лишь накинуты на плечи, как у рядовых посетителей больницы. – Каким ветром к нам сегодня, друзья? Или вы решили жить на работе?

– Не-ет ужж, сегодня мы гуляем! – поправляя по-тициановски медные кудряшки, ответила Тамарочка, сидевшая на кровати мальчишки. – Решили по пути заехать, игрушки и одежду завезти. Помните, Татьяна Евгеньевна, я вам говорила, что от племянников много всего осталось? Ну вот, мы в двести четвертую девочке пуховик передали, да несколько платьев. А Павлику привезли комбинезон и еще там, по мелочи – джинсы, свитера, рубашки. Ну и игрушек пакет, чтобы не скучал.

Она потрепала мальчишку по голове.

– А я, тетя Таня, сразу выздоровел! – с гордостью сказал он, но не выдержал – забухал тяжелым грудным кашлем, вторя грохоту трансформера.

– Ты хоть спасибо-то сказал? – покачав головой, спросила Таня.

– Сказал, поди, он мальчик воспитанный, – женский голос, прозвучавший из-за ее спины, был переполнен язвительностью.

– Мама! – обрадовался Павлик. – Мама, смотри, какого мне робота подарили!

Похоже, Марина вошла в палату только что, но уже сумела оценить ситуацию. Она улыбнулась ребенку:

– Хороший робот. Ты поосторожнее с ним, не поломай.

На Татьяну она посмотрела обиженно и, демонстративно вздернув голову, пошла мимо нее, к сыну. Та стушевалась, упала духом – но вспомнив, что хотела извиниться перед Фирзиной, несмело окликнула:

– Марина, можно с вами поговорить?

– Опять виноватить меня будете? – насмешливо спросила посетительница, поцеловав Павлика в макушку. – Я со вчерашнего дня, кажись, еще не нагрешила.

Мальчик смотрел на них с опаской, будто пытаясь понять, ссорятся они, или просто разговаривают так, по-взрослому непонятно. Татьяна попыталась развеять его страх, сказав миролюбиво:

– Нет, как раз наоборот. Пойдемте, пожалуйста. Я вас прошу.

Марина пожала плечами и принялась демонстративно выгружать из матерчатой хозяйственной сумки пакет с пирожками, печенье, бутылку газировки, связку бананов и яблоки. Ставила на тумбочку, будто всем напоказ.

– А вы кто? – ревниво спросила она у Купченко.

– Да мы работаем здесь, вот, забежали на минутку. Уже уходим, – он поднялся и сделал Тане большие глаза. Подойдя ближе, шепнул на ухо, – пойдем нагрешим, раз больше некому. Сначала в пиццерии праздник живота устроим, а потом – страшное дело! – будем глядеть «Озеро любви». Фильм для взрослых, между прочим. Маме моей не говори, в угол поставит.

Тамарочка прыснула и вышла за ним, на прощанье помахав рукой.

– Я сейчас вернусь, сына, – пообещала Фирзина, и, хмуро кивнув Татьяне, направилась к выходу из палаты. Сегодня она была в стареньком, но чистом, старательно выглаженном синем платье. Распущенные волосы лежали на плечах светлой волной. Да и лицо ее было посвежевшим, а тщательно наложенная косметика почти скрыла синяк у скулы. И, конечно, пахло от нее по-другому: не сивухой, а чем-то цветочным, легким.

«Залесский был прав – взяла себя в руки ради ребенка», – отметила Таня и ее решимость помочь этой женщине мгновенно окрепла.

– Ну? – повернулась к ней Марина.

– Давайте отойдем подальше, – ответила Татьяна. По коридору педиатрии прохаживались мамы с детьми, на сестринском посту сидела санитарка, а Тане не хотелось, чтобы кто-то из пациентов или коллег услышал их разговор.

– Марина, я должна перед вами извиниться, – продолжила Таня, останавливаясь в углу, возле окна, выходящего на сосновый бор. Фирзина повела бровью, прислонилась к стене, сложив руки на груди. Но к неприязни в ее взгляде добавилось удивление.

– Вы меня простите, я была неправа, – искренне сказала Татьяна, прижав руку к груди. – Не учла все особенности вашей ситуации, да и к Павлику прикипела. Знаете, когда увидела у него эти синяки – себя, маленькую, вспомнила… Эх, да что говорить! В общем… Я вам помощь предложить хотела.

Марина посмотрела на нее недоверчиво:

– Какую еще помощь?

– А что вам нужно, чтобы жизнь улучшить? Я вот подумала – но вы поправьте меня, если ошибусь. Итак, работу нужно более денежную, и чтобы времени на ребенка больше оставалось – раз. Жильё нормальное – два. Одежду и продукты для Павлика – три. Ну и образование получить – вы хотели бы?

– Да кто ж от такого откажется, в моей-то ситуации, – хмыкнула Марина. – Только как я учиться пойду, да и на кого?

– В техникум наш, на вечернее можете пойти, – ответила Татьяна. И принялась объяснять: – Вот смотрите, мы можем поступить так. Пока Паша у нас лежит – а это еще месяц, как минимум – я помогу вам найти работу. У моей знакомой есть магазин, там продавец требуется. Зарплата пятнадцать тысяч, но график два через два. И работают они до семи вечера. Я поговорю с ней. У вас в этом деле опыт есть, а это важнее диплома.

– Вот и я считаю, что важнее! – выпалила Марина. – Что в этих корочках, когда человек бестолковый? А у меня всегда касса сходится, и по товару недостач нет!

– Я рада, что вы согласились, – дружелюбно сказала Таня. – А на свободные дни можете подработку взять… Да хоть к нам санитаркой пойти на полставки! Будете еще тысяч шесть получать. И посмотрим с вами, на какую специальность лучше выучиться. Я немного разбираюсь в том, что сейчас востребовано. И оплачивать вам учебу тоже буду я. Хотя по закону, насколько я знаю, среднее образование – если оно первое – вы можете получить бесплатно.

Всё, что она говорила, не просто звучало заманчиво – было вполне осуществимо. Но Фирзина снова сникла, пожевала губами.

– Вы меня извините, Татьяна, – несмело сказала она, – не хочу вас обидеть, но как-то не верится мне в такие подарки! С чего это вы вдруг решили мне помогать?

– Вам и Павлику. Ну… – Татьяна задумалась, – просто у меня есть возможность, деньги есть. Почему бы не помочь тем, кому они нужны больше, чем мне?

– Странная вы, – снова хмыкнула Фирзина, но в ее голосе слышалась нотка уважения.

– Да уж какая есть, – пожала плечами Таня. – И насчет Павлика – давайте я с ним по магазинам проедусь, куплю ему одежду новую, игрушки, учебные принадлежности. Можно в кружок его записать, или в секцию – а расходы я возьму на себя. И мы с вами можем договориться, чтобы вы, когда работаете, у меня его оставляли. А не у той знакомой бабульки, к которой он в последний раз пойти не захотел. Мальчик ко мне уже привык, общий язык мы находим. Дом у меня большой, может даже с ночевкой оставаться. Да и вам проще будет, не станете беспокоиться, где он, и не случилось ли чего.

На лице Марины вновь проступила тревога. Она задумалась, отвернулась к окну. И сказала, не глядя на Таню:

– Насчет работы хорошо бы… А про остальное – подумаю я, ладно? И это… – она заколебалась, но всё-таки спросила делано бодрым голосом: – если собрались помогать, может, денег дадите? Я бы хоть ребенку еду хорошую покупала, у самой-то на самые дешевые продукты только.

Она испытующе смотрела на Татьяну, будто этим вопросом проверяла чистоту ее намерений. Демидова поколебалась, но решила сразу расставить точки над i – чтобы в дальнейшем между ними не возникало недопонимания.

– Давайте так, Марина. Я вам сейчас дам некоторую суму на первое время. Но потом буду покупать вам продукты сама.

– Боитесь, что пропью, – горько сказала Фирзина. – А я ведь честно, на ребенка!

– Боюсь, что сожитель ваш отберет, – немного слукавила Татьяна. Она действительно думала так, но в том, что часть наличных Марина потратит на спиртное, почти не сомневалась.

– Да не появляется он, сбежал после того, как адвокат ваш явился. Так что можете деньги давать, не боясь, – просительно сказала Фирзина.

Таня посмотрела ей в глаза и спросила:

– Слушайте, а почему вы с ним живете? Это не мое дело, конечно, но он же вас бьет, и ребенка вашего! Как такое можно терпеть?

– Приходится, – вздохнула Марина. Уголок ее рта нервно дернулся, взгляд наполнился печалью. – Понимаете, он сосед наш. Прилип ко мне – не отлепишь. А я что могу? Уговаривать его только, силой с мужиком ведь не справлюсь. Нет, вы не подумайте, он не зверь какой. Он нам с Павликом и по хозяйству помогает, и деньгами. Ну а то, что руки распускает и пьет – так где ж мне другого, непьющего-небьющего, найти?

– Марина, вы поймите, что с такими людьми не то, что жить – общаться опасно! – нахмурилась Демидова. – Статистика упряма, а в плане домашнего насилия – просто ужасающа! Вы знаете, что в России от рук агрессивных мужчин ежегодно погибает около тринадцати тысяч женщин? И что в пятидесяти процентах случаев женщины, которые поступают в больницы с тяжелыми травмами – жертвы сожителей и мужей? А вдруг этот ваш Слава изобьет вас до смерти, зарежет по пьяному делу? А вдруг он это сделает с Павликом?

– Нет, что вы, Слава не такой, – Фирзина отпрянула, замотала головой. Чувствовалось, что слова Тани ужаснули ее.

– Откуда вы знаете? – жестко спросила Демидова. – И потом, стоит ли проверять – способен он на такое, не способен? Вдруг проверку не пройдет – так что потом: вас на кладбище, Павлика в детдом? Если жив останется…

– Не говорите так! – взвизгнула Марина, трижды сплюнула через плечо.

– Уйдите вы от него, – попросила Татьяна. – Ради сына своего, если ради себя не можете. Я же вам помогать буду, вы перестанете зависеть от него материально.

– Ага, и куда мне? – огрызнулась Фирзина. – Славка-то в соседней квартире живет, мне от него не спрятаться. Я однажды дверь ему не открывала, ну, поругались мы маленько… Так он эту дверь вынес! Потом вставил, правда, но показал, что никуда он меня не отпустит!

Последнюю фразу Марина произнесла другим тоном, и Таня вдруг осознала, что в голосе ее звучит затаенная гордость. Обычная женская гордость, которая возникает у каждой, кто чувствует, что нужна своему мужчине. Что он ради нее и за моря отправится, и с драконом сразится, и… выломает по пьяни дверь.

И она поняла, что – по крайней мере, сейчас – Фирзина от сожителя не уйдет. Может быть, потом, когда ее жизнь изменится, поменяется мироощущение, повысится ценность себя… Но не сейчас.

«Как хорошо, что Павлик пока под защитой больничных стен», – мысленно перекрестилась Татьяна.

– Как знаете, – сухо сказала она. – Тогда дождитесь в палате у сына, пока я схожу за деньгами. Начнем хотя бы с этого.

Плотнее запахнув свой пестрый больничный халат, она решительно двинулась к выходу из отделения. Марина проводила ее долгим взглядом, в котором интерес мешался с недоумением. И задумалась: «Помогать она собралась! Все-таки странно это… Понять бы, чего хочет на самом деле… Ладно, посмотрим, что дальше будет. Может, так наша с Пашкой жизнь и взаправду изменится? Я же мечтала об этом… Всё думала: вот бы чудо случилось, мы б совсем по-другому зажили! Надо поласковее с этой докторшей. И Павлику сказать, чтобы хорошо себя вел».