Текст книги "Тень мачехи (СИ)"

Автор книги: Светлана Гимт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

8

– Маша, Алексей Вячеславович мальчику УЗИ и рентген назначил, готовьтесь ехать, – дежурная медсестра понимающе кивнула, глядя на Татьяну. В кабинете первичного осмотра тихо играло радио – «Юмор ФМ» – и доносившиеся из него взрывы хохота сейчас показались ей крайне неуместными.

– Слушайте, ну вы бы хоть волну сменили! – Татьяна показала взглядом на радиоприемник. – Не на отдыхе, девочки! И по отношению к больным некорректно.

Это прозвучало грубовато. «Нервы ни к черту, уже на сотрудников срываюсь, – сокрушенно подумала она и приказала себе: – Соберись уже, доработай смену нормально!»

– Когда повезете мальчика на рентген, снимок легких сделайте для меня, пожалуйста, – Татьяна попыталась говорить мягче. – Не нравится мне его кашель. Потом к нам его поднимайте, в педиатрию. Температура у него сколько?

– Тридцать девять почти.

– Спасибо, – вздохнула она и пояснила, словно извиняясь, – историю хирург заполняет, мне пока не посмотреть.

– А он беспризорник, Татьяна Евгеньевна? – с участливым любопытством спросила медсестра. – Одет так плохо, и худой – кожа да кости.

– Да не похоже… – покачала головой Таня. Следы побоев явно были «родительскими». Был бы беспризорником, кому бы дал избить себя ремнем, да по голому телу?

– Татьяна Евгенньна, к вам пришли! – окликнула ее вторая медсестра, заглянув из коридора. За ее спиной маячил мужчина лет тридцати – представительный, в темно-синем шерстяном пальто и меховой шапке-формовке. На полном, гладко выбритом лице поблескивали очки в стильной оправе.

– Слушаю вас, – Демидова вышла в коридор, мельком глянула на очередь возле кабинета первичного осмотра – та стала еще длиннее, но детей и подростков в ней не было.

– Добрый день, меня зовут Игорь Анатольевич, я по просьбе Инессы Львовны.

Татьяна напряглась. Предчувствие беды, почти утихшее, когда она вернулась к работе, снова подняло змеиную голову, тихо зашипело, вывалив раздвоенный язык: "Не с-суетис-с-сь… С-соберис-с-сь… Пус-сть с-скаж-ж-жет, ч-ч-что он хоч-ч-чет…". Мысли заметались в лихорадке: «Кто он? Зачем Инесса его прислала?»

– Пойдемте, – коротко кивнула она и поспешно отвернулась, пошла в сторону комнаты дежурантов. Но, сообразив, что там может быть кто-то из коллег, свернула раньше – во врачебную раздевалку, где в середине рабочего дня наверняка было пусто.

– Располагайтесь, – распахнув перед гостем дверь, она мотнула головой в сторону узкого диванчика. Сама вошла следом, села в кресло, с трудом заставив себя посмотреть в глаза гостю. Он расстегнул пальто, снял шапку, обнажив короткий белесый ежик.

– Я психиатр, – сказал мужчина, вроде бы добродушно, но Таня видела – он исподтишка следит за ее реакцией. Внутренне она была готова к чему-то подобному, но ее все равно тряхнуло, ладони стали противно-холодными, воглыми.

– И что вы хотите, психиатр? – спросила она, пряча за нагловатой усмешкой свой страх.

– Да просто поговорить, – улыбнулся он, откинувшись на спинку дивана и кладя ногу на ногу. И вдруг спросил: – Инесса Львовна, наверное, очень хороший руководитель? Мало кого заботит психологическое состояние подчиненных. А она переживает за вас, говорит, вы работаете много. Слишком много.

– Я люблю свою работу. И, по-моему, это вполне естественно, – огрызнулась Татьяна.

– К сожалению, слишком большая любовь к профессии часто приводит к переутомлению, – развел руками психиатр. – Мне сказали, у вас сегодня случилось некое расстройство, обморок. Может быть, вы расскажете мне об этом подробнее? Согласитесь, такие вещи просто так не случаются, должна быть причина.

– Я в порядке, – отрезала Татьяна. – Это случайность. Отдохну – приду в норму.

– Да бро-осьте! – протянул Игорь Анатольевич, глядя на нее поверх очков. – Вам ли, как врачу, не знать, что случайностей не бывает? И, пожалуйста, не смотрите на меня волком, я ведь помочь хочу.

«Помочь». Татьяна вдруг почувствовала, насколько сильно устала. Таскать в себе эту постыдную тайну, жить с ней, опасаясь, что когда-нибудь о Пандоре узнают окружающие. Постоянно искать ответ, что за болезнь вызывает эти приступы. А ведь они случались не раз и не два – значит, какой-то недуг гнездится в Таниной душе, прорастает в сознание метастазами. И Инесса, в общем-то, сделала правильно, что сдала ее психиатру.

«Может, рассказать ему все? – мучительно думала Татьяна. – Признаться, наконец – и будь что будет? Может быть, он действительно вылечит меня. А без лечения… Это уже стало опасным. Уже привело к тому, что я набросилась на сотрудницу, хотя раньше во время приступов могла лишь стоять истуканом, даже кричать не могла. А сегодня… И ведь меня не оправдывает даже то, что всё случилось из-за гибели моего ребенка».

В том, что именно это известие вызвало приступ, она не сомневалась. Всегда, как только Танин крест утяжелялся смертями, предательством, безвозвратными потерями, еще и Пандора наваливалась на нее, как крушащий мир танк. По какой-то подлой, мерзкой, гнусной причине она приходила в самые сложные жизненные моменты. Будто бы специально дожидалась таких, и являлась – чтобы добить. И это странное, лишь частично описанное в научной литературе, безумие за секунду превращало окружающее Таню пространство в подобие кукольного дома. А людей – в холодных пластиковых уродов, в разглаженных лицах и вылупленных глазах которых стыло равнодушное, чужое, не настоящее.

И каждый раз из этого потустороннего тяжелым, бесстрастным, испепеляющим потоком изливался протяжный шепот: «Пандооораа».

Почему звучало именно это слово? Татьяна точно знала: дело было не в шкатулке или прочитанном в детстве мифе. Совсем о другом все эти сказки. А ее личная, неизвестная никому, Пандора – непоправимо реальна.

Пластиковые приступы бывали секундными. Или растягивались на долгие минуты – вмещавшие в себя вечность, противную и тошнотворную, как перебродившая патока. Она немела в эти моменты. Даже в детстве не плакала… хотя нет, один раз ее истерика была громкой и убедительной – настолько, что мать, наконец, обратила на Таню внимание, избив ее сложенным в трубку журналом «Нева». С тех пор Пандора сама затыкала ей рот, даже воздух превращая в некое подобие толстенного – от потолка до пола – оргстекла, которое невозможно вдохнуть. И Таня могла разве что потрясенно молчать, или отключаться, еще в падении утрачивая сознание. А когда ее приводили в чувство – взбадривая холодом, нашатырем, пощечинами – Пандоры уже не было, а ужас был, и оставался надолго.

«Но в этот раз, впервые за все время, я смогла двигаться и кричать. Значит, болезнь прогрессирует, – с тоской думала Таня. – И если раньше я могла вообще не комментировать свои выпадения из реальности – ведь они оставались незаметными – а обмороки объяснять обычным переутомлением, как мне быть сейчас? Все видели, как я раз за разом хлопала дверью и не могла остановиться. Слышали, что кричала санитарке: «Кукла!». Бедная Катя Петровна, я ведь чуть не подралась с ней… А потом потеряла сознание. Естественно, что после такого они пригласили психиатра. Может быть, все-таки сдаться? Ведь неизвестно, к чему Пандора приведет в итоге – к шизофрении, маниакально-депрессивному психозу? И дай мне Бог не убить кого-нибудь во время следующего приступа…».

Мужчина нарушил затянувшееся молчание:

– Инесса Львовна попросила побеседовать с вами еще и потому, что считает: сами вы к специалисту не пойдете.

Татьяна посмотрела на него в упор.

– Ну, раньше не было повода, – ответила она. – А сейчас… Зачем куда-то идти? Вы же здесь. И я согласилась с вами поговорить.

– Вот и замечательно! Рад, что вы признали наличие проблем.

– Признала, куда ж деваться, – тяжело вздохнула она. И, будто заставляя себя прыгнуть с обрыва в неизвестную глубину – где то ли выплывешь, то ли преломаешься вся – выдавила, сгорая от стыда. – У меня не первый раз такое…

«Сейчас я ему все расскажу, сейчас, сейчас… Нужно просто набраться смелости. И нечего тут стыдиться, болезней вообще стыдиться нельзя, надо лечить…» Но язык будто примерз, и грудь словно льдом сковало – ни одного слова не выдохнуть. А под этим льдом синим пламенем билось предчувствие, измученно шептало ей: «Не говори, не говори, не говори…»

Психиатр смотрел на нее, кивая, и в глазах его мелькнул нехороший огонек самодовольной уверенности – не зря, мол, приехал, не ошибся адресом. Взгляд стал покровительственным, оттененным легким презрением. Будто с душевной болезнью Таня – человек второго сорта. Даже не человек – субьект для изучения. Ей стало неуютно под этим взглядом, будто ее вытолкнули за черту, за границу полноценности.

– Если приступ случился не впервые, давайте сделаем так: я устрою вас на недельку-другую к себе в стационар, и мы проведем полное обследование, – сказал Игорь Анатольевич, поправляя очки. – А там посмотрим.

«Он предлагает мне лечь в психушку», – с ужасом осознала Татьяна. Она почему-то не ожидала этого. Ей казалось – они просто поговорят, он выслушает, скажет, на что похожа Пандора с профессиональной точки зрения. Может быть, посоветует лекарства… Но упечь ее в психушку?!? После которой может полететь к черту все – работа, здоровье, отношения с близкими?!

– Вы с ума сошли! – гневно выдохнула она. По отношению к психиатру это прозвучало издевательски, и он скривил губу, недовольно прищурился. Бросил свысока:

– Не надо нервничать, Татьяна. Не усугубляйте ситуацию.

Он может госпитализировать ее силой, вдруг поняла она. Психиатрам это позволено. Липкий страх пополз по коже слизняком, уголок рта дернулся, словно его потянули за рыболовный крючок. Таня сцепила пальцы, сжала руки так, будто хотела переплавить их в крепкий, закрывающий от чужих, замок. А психиатр смотрел на нее, изучал, как муху-дрозофилу. И под этим его взглядом Таня вдруг расслабилась, вдохнула полной грудью. В ней поднялась особая сила – крепкая смесь страха, упорства и своенравия – долгие годы помогавшая скрывать от других Пандору и врать в глаза каждому, кто хоть что-то подозревал. Хитрость высунула острую, огненно-рыжую морду, зубасто хохотнула, и азартно ринулась запутывать следы:

– Вы не поняли, – медленно проговорила Татьяна, невесело улыбнувшись и добавив в голос небольшую горчинку, как раз, чтобы показать, что она по-прежнему обеспокоена своим состоянием. – Я и раньше падала в обморок от переутомления. И в институте во время сессий, и когда училась на втором высшем, одновременно работая. Знаете, просто сил на все не хватало, не спала толком, забывала поесть. Вот и сегодня тоже – понервничала на голодный желудок, и, видимо, сахар в крови упал… Вот вам и обморок.

– А приступ?

– Какой приступ? – изогнула бровь Татьяна.

– Инесса Львовна сказала мне, что вы кричали, хлопали дверью, набросились на санитарку, – занервничал психиатр. – Это так?

– Об этом я ничего не помню, – развела руками Таня.

– Но сотрудники и больные сказали, что это так, – Игорь Анатольевич оставался непреклонным. – А если такой приступ закончился обмороком, после которого наступила кратковременная амнезия – ситуативная потеря памяти – обязательно нужно обследоваться! Ведь такие симптомы могут говорить о скрытой эпилепсии!

Татьяна чуть не рассмеялась в голос. «Так вот какова ваша версия! Ну, удачи, Игорь Анатольевич!» – мстительно подумала она.

…Один из приступов случился у нее на втором курсе медицинского, до этого их не было года три. Мать в тот день устроила ей скандал, обвинив в краже денег. Татьяна их не брала, она вообще ни разу в жизни ничего не украла – и оттого материны слова казались во сто крат обиднее. Таня что-то говорила, оправдываясь, но мать орала громче, наскакивала на дочь, как разозлившаяся болонка, а потом вкатила Тане такую пощечину, что у той в глазах потемнело. А когда пелена спала, перед Татьяной прыгала и визжала, задрав к ее горлу негнущиеся пластиковые руки, отвратительная до дурноты кукла. И ледяной ветер, грохоча о пластмассовые стены, оглушительно выл: «Ппан-доо-ораа».

Когда Татьяна пришла в себя, она так и лежала в коридоре – на том самом месте, где стояла, выслушивая материнские оскорбления. Нога и рука затекли, плечо болело – по всем признакам, она пролежала в обмороке не меньше часа. Тяжело поднявшись, Таня попыталась дойти до своей комнаты и увидела мать – та сидела за кухонным столом и спокойно читала дамский журнал, сплевывая кожурки от семечек в бело-рыжую пиалу.

Деньги вместе с кошельком нашлись в тот же день, под разорвавшейся подкладкой материнской сумки.

Но после этого приступа Таня поняла, что Пандора не осталась в прошлом. Что она и дальше будет загаживать её жизнь. Вот тогда Татьяна впервые задумалась – а не лучше ли перевестись в другой вуз? Правильно ли посвящать свою жизнь медицине, зная, что имеешь расстройство психики?

Но медицина была детской мечтой. И Татьяна изо всех сил принялась искать разгадку Пандоры.

Бесконечно штудируя учебник психиатрии, как бы невзначай задавая вопросы преподавателям, наблюдая симптомы МДП и шизофрении «вживую», во время учебной практики, она снискала себе славу въедливой отличницы – но ответа на свой главный вопрос не нашла. По симптоматике и особенностям течения Пандора не подходила ни под одно из известных психиатрических или неврологических заболеваний.

Был момент, когда Татьяна склонялась к диагнозу «эпилепсия». Чувство страха, онемение, зрительные и слуховые галлюцинации – все это было симптомами этого заболевания и признаками Пандоры. Схваченная, пойманная, застигнутая – так переводится «эпилептио» с греческого. А Пандора ловила и хватала Таню, когда хотела.

Раньше Татьяна думала, что приступы эпилепсии – которую раньше метко называли «падучая болезнь» – всегда сопровождаются судорогами, пеной изо рта и прочими устрашающими симптомами. Но оказалось, что встречаются и скрытые формы болезни, а также бессудорожные абсансы-приступы. Но при любой разновидности эпилепсии возникает чрезмерная электрическая активность в определенных зонах мозга. И ее можно увидеть на электроэнцефалографии. Татьяна еще в то время, под предлогом частых головных болей, получила направление на ЭЭГ, а потом прошла еще несколько обследований. Всё чисто.

Но она понимала, почему Игорь Анатольевич заподозрил именно «падучую болезнь». Таня, по сути, выдала сегодня классический приступ: с галлюцинациями, двигательным автоматизмом – ведь, хлопая дверью, она не могла остановиться – обмороком и амнезией. И пусть последней не было, но об этом психиатр не знал. Так что можно спокойно поставить ему «отлично» за знание теории и с легкой душой сдаться на его милость: пусть обследует – все равно ничего не найдет.

– Насколько я знаю, для проведения ЭЭГ и томографии не обязательно ложиться в стационар, – сказала Татьяна. И улыбнулась как можно слаще. – Я от обследования не отказываюсь, понимаю, что вы мне добра желаете. Но давайте проведем его амбулаторно. Или в то время, пока я буду находиться в гинекологическом отделении – мне придется лечь туда сегодня.

– По какой причине? – спросил Игорь Анатольевич.

– У меня замершая беременность. Нужно удалять погибший плод. Я узнала сегодня, и уверена, что именно из-за этого случился обморок, – опустив глаза, ответила Татьяна.

– Сочувствую, – сказал он абсолютно равнодушным голосом. – Хорошо, я согласен. В свете открывшихся фактов действительно нет смысла ложиться ко мне в стационар.

«Поверил!… – думала Татьяна, закрывая за гостем дверь. Но на смену облегчению тут же пришло мучительное чувство страха. – Вот только это временная отсрочка. Пандора вернется, и с этим нужно что-то делать. Когда Яна меня выпишет, я уеду в другой город, или вообще в другую страну – и там пройду обследование анонимно».

9

В комнате дежурантов никого не было. Татьяна закрыла за собой дверь и привалилась к ней спиной – ноги всё еще мелко дрожали от страха, словно по венам ходила ртуть. Только сейчас она поняла, как тяжело далась ей беседа с психиатром. Нужно отдохнуть, пока есть время. Все равно от Янки пока никаких известий, а найденыша еще не привезли с УЗИ и рентгена. Нужно сказать о нем Купченко, пусть позаботится, ведь ее не будет рядом. Надо назначить антибиотики, обработать синяки мазью. Покормить парня, как следует.

И сдать его родителей полицейским, мстительно подумала Таня. Выйти в приемник, отыскать папашу – любителя распускать руки. Медсестры говорили, что он сам привез сына. Так вот, она найдет, что ему сказать! И самолично, с огромным удовольствием вызовет полицию.

Голова кружится, надо лечь.

Нетвердо ступая, она прошла вглубь комнаты. Старый диван, впитавший рваные сны дежурных врачей, подхватил рухнувшую без сил Таню, подставил ей поскрипывающее плечо – поплачь, внучка, я все пойму. Но слез не было, и она замерла в тоскливой, плотной тишине.

Луна светила ярко, как в страшном мультике.

Под такой луной она провела немало ночей – напуганная, побитая, разлетевшаяся в куски от гнева собственных родителей. Сколько этих лун выпало на долю мальчишки? Он так остро напомнил Тане о её детстве, как будто они поделили одно несчастье на двоих – несмотря на разницу в четверть века. Как будто он и был ею, девятилетней – той, которую отец поднимал за ноги и драл тяжелым солдатским ремнем. Сейчас она, взрослая женщина, могла защитить парнишку. Перехватить руку его отца, встать между этим мальчиком и его родителями-идиотами, привлечь закон и сделать так, чтобы они боялись даже приближаться к сыну. И она это сделает. Не только ради мальчика, но и ради себя самой. Чтобы хотя бы так остановить СВОЕГО отца и защитить, наконец, ту маленькую напуганную девочку, которая до сих пор в ней жила.

«Меня драли – и ничего, человеком вырос», – сказал как-то ее папа. Ее родной, любимый папа, который мог из-за любого пустяка превратиться в чудовище. И который на похоронах отца – Таниного деда, уверенного, что без ремня сына было не вырастить – вместо трогательной эпитафии произнес всего три слова: «Заройте его быстрее».

Почему, пройдя через подобное, зная, как это больно и унизительно, её папа всё же избивал дочку? А мать?… Ее-то в детстве никто никогда пальцем не трогал. А вот она от души лупила Таню скакалкой, плечиками для одежды, или мокрой тряпкой.

Почему, ну почему многие думают, что бить детей – допустимо, как будто бы это всего лишь воспитание? Будто бы те вырастут и всё забудут: оскорбления, побои, синяки… Не забывается такое. Даже если очень хочешь забыть. Можно попытаться простить, но порой и это не получается. Она-то знает. Она пробовала много раз.

«Если у меня будет ребенок, я никогда с ним так не поступлю», – в тысячный раз подумала Татьяна. «Я – никогда» было ее мантрой, дававшей уверенность в том, что хотя бы для своих детей она сможет изменить мир к лучшему.

Но у нее нет ребенка.

Ее малыши умирают, так и не родившись.

Лунный свет подобрался к носкам ее туфель, и Таня подтянула ноги к себе, задрала на диван, согнув колени.

Она порядком устала от этих бесплодных попыток выносить ребенка. «Почему Бог не дает мне малыша? – думала она, чувствуя, как подступают слезы. – Ведь я любила бы его больше жизни… Ведь я бы десять человек могла воспитать – меня бы на всех хватило!»

А что, если усыновить ребенка из приюта? Она думала об этом не в первый раз. Но эти мысли всегда приводили ее в смятение. Она и Макс что, придут в детдом, посмотрят на детишек, выберут себе кого-то, как щенка в зоомагазине, а остальным скажут – спасибо, вы нам не понравились? Вот ты, мальчик. Да-да, ты – никому не нужен. И ты, девочка, тоже. Потому что у тебя цвет глаз не такой, и стишки ты читаешь как-то без души. Ты, ты и ты – вы все хуже того, кого мы выбрали. И нечего рыдать, это жизнь.

Им что, придется поступить вот так?

Стыд поднялся изнутри, надавал жарких пощечин. Таня прикрыла глаза, измученно вздохнула.

Будь ее воля, она бы забрала всех. Это же дети, каждому нужен дом.

«Забрать бы себе сегодняшнего найденыша, – неожиданно подумала она. – Отогреть, откормить. Любить, как родного. Я смогла бы. Точно бы смогла».

10

В дверь дежурки громко затарабанил какой-то дятел. Таня вздрогнула, вскочила, оправляя халат. Кого там принесло, будь он трижды неладен?!

Все еще злясь, она включила свет и рывком распахнула дверь. Мужчина, который стоял на пороге, был ростом с Шакила О Нила, и выглядел, как бомж.

Старая вязаная шапка, надвинутая по самые брови. Распахнутая телогрейка, ватные штаны. Видавший виды пуловер, из-под расстегнутой молнии которого выглядывает мятый воротник полинялой рубашки. Странный запах: смесь дыма, алкоголя и рвоты. Широкие брови, нос с горбинкой, щеки, густо наперченые пробивающейся щетиной. И янтарно-карие, как у кота, глаза – взгляд иронично-пытливый, с прищуром.

– Чем могу?… – холодно осведомилась Татьяна, невольно отступая вглубь комнаты.

– Скажите, вы сейчас мальчика осматривали? Не подскажете, что с ним?

Таня нахмурилась. Так вот кто это. Заботливый папаша пришел спросить о сыне.

– А чего вы без ремня? – с вызовом спросила она, вскидывая голову.

Бомж молчал, глядя на нее сверху.

– Да вы не стесняйтесь, заходите! – задохнувшись от злости, она схватила за край его телогрейки, дернула на себя. Мужчина неловко шагнул вперед, в глазах мелькнуло недоумение.

– Заходите-заходите, – голосом радушной хозяйки протянула она. – Расскажите мне, каково это – бить ребенка. Приятно, наверное, он ведь сдачи не даст?… Расскажите, в подробностях! А я вам расскажу, как буду звонить в полицию. Пусть нас там проинформируют, по какой статье уголовного кодекса судят за истязание ребенка.

– По сто семнадцатой, – машинально ответил верзила. – Но я не понимаю…

– Ой, как хорошо, вы и сам всё знаете! – всплеснула руками Таня. – Видимо, уже привлекались? Опыт есть?

Ее голос стал высоким, почти до истерики, мысли заворачивались в смерч. Он – здесь. Надо что-то делать. Но он здоровый, как лось. И он бьет своего маленького сына. Это несправедливо, это невозможно как несправедливо!!! Она дрожала от бессильного бешенства. Нужно выйти в коридор, позвать охранника, пусть этого урода задержат! Пусть делают, что хотят, но не подпускают его к мальчику!

Но бомж перегораживал выход. Таня набрала воздуха, чтобы закричать. И отстраненно отметила, что удерживает краем сознания холодную неживую мысль: не помогает, братцы, ваш диазепам, всё, кердык, сейчас начнется…

На лице мужчины появилось странное выражение. Он гулко кашлянул в кулак, тяжело вздохнул.

– A posse ad esse non valet consequential*, – задумчиво изрек он, и Таня сначала захлопнула рот, а потом открыла его в удивлении. Говорящий по-латыни бомж прошелся по ней взглядом и сказал:

– Да, по сто семнадцатой. Но не привлекался, а привлекал. Я юрист. И этот мальчик – не мой сын, я нашел его случайно.

Повисла неловкая пауза.

Таня почувствовала, как краснеют мочки ушей, растерянно надвинула на лицо медицинскую маску. Но ей же сказали… И потом, минуточку! Что за юрист в такой одежде и с амбрэ, от которого воротит?

– Я вас не убедил, – констатировал незнакомец.

– Нет! – взвизгнула она. И скомандовала, едва сдерживая ярость. – Наклонитесь! Ниже! Еще ниже!

Мужчина удивленно склонил голову. Таня привстала на цыпочки, оттянула верхнюю часть его рубашки. И застыла – изнанка воротника была чистой, под ним белел ярлычок с вышитой надписью «Eton».

Бомж в брендовой чистой рубашке? Нет, такого не может быть. Да и запаха немытого тела она даже в такой близи не почувствовала – наоборот, от волос незнакомца шел чуть слышный земляничный аромат. За время работы в больнице Татьяна повидала достаточно маргиналов, этот мужик явно не из их числа.

– Ну и что вы там увидели? Заключение психиатра: здоров, мол, пациент, детей не бьет? – выпрямляясь, иронично спросил мужчина.

Она смущенно отпрянула.

– Так, ничего… Извините…

– Ладно, у вас есть право мне не доверять, – вздохнул незнакомец, распрямляясь. – Поэтому давайте сначала. Я, понимаете ли, с самого утра был на рыбалке. Зимняя рыбалка, хоть и в палатке – но на морозе, поэтому и одет так. Это еще дедовская экипировка, вот, ношу в память о нем… Обычно я выгляжу по-другому. Обычно я в бобрах.

Татьяна закивала, не зная, куда деть глаза. Хорошо, что на ней маска и он не видит ее пламенеющих щек.

– Так вот, когда темнеть стало, я поехал домой. Смотрю – на обочине мальчик лежит. Я думал, его машина сбила, остановился, подобрал. Он был замерзший, аж губы побелели. Сам идти не мог, что-то с ногой – говорит, неудачно с горы съехал на лыжах, они сломались, и нога вот… Ну, я его в салон, печку врубил на полную. У меня в бардачке фляжка с коньяком валялась, так я растер ему руки и лицо. Чая налил, сушки дал. Только мальчика вырвало, уж не знаю, почему. Вы, наверное, уже почувствовали запах. Извините. Обычно я…

– Да-да, пахните по-другому. Я поняла. Не извиняйтесь, для медиков это привычное дело, – пожала плечами Таня.

Мужчина сочувственно хмыкнул:

– Знаю, что у вас непростая работа. Так вот, еще по поводу мальчика: я спрашивал, где его родители, как вообще он возле той дороги оказался – ничего не говорит. Поймите, это далеко, более ста километров отсюда. Там глушь, сплошные поля вокруг… А больше мне о нем ничего не известно.

– Простите меня, – попросила Таня, смягчившись. – Я на вас набросилась из-за того, что мне сказали, будто мальчика привез его отец. Понимаете, парень сильно избит. И я на сто процентов уверена, что его били ремнем. Жестоко били. И это делал кто-то из родителей.

Незнакомец помрачнел, задумался.

– М-да, история… – наконец, проговорил он. – Но опасности для жизни нет?

– Думаю, нет. Но сейчас его обследуют, и можно будет поставить точный диагноз. В любом случае, мальчик пока останется у нас.

– Вы вот что… – мужчина порылся в кармане, выудил смятый, перепачканный носовой платок, начатую пачку сигарет, коричневое портмоне. Пахнуло рыбой, табаком, кожей. Портмоне раскрылось с глухим щелчком, загорелые пальцы незнакомца скользнули вглубь, и он протянул Тане черную карточку с золотым обрезом. – Позвоните мне, пожалуйста, когда устроите мальчика. Скажете, какая палата, я его навещу. Все-таки мой… найдёныш.

Она кивнула, принимая визитку. Дорогая бумага. Сверху монограмма в русском стиле, чуть ниже золотистые буквы, сплетенные в надпись: «Юрий Борисович Залесский, адвокат по уголовному праву». Адрес, два телефонных номера.

– А вы молодец, – неожиданно похвалил Залесский. – Такая маленькая – и так смело бросились защищать пациента.

Таня открыла рот: это она-то маленькая, с ее пятьдесят вторым размером?

– До встречи. Обещаю выглядеть прилично, – попрощался Залесский и вышел, аккуратно прикрыв дверь.

– Постойте! – крикнула Татьяна, высовываясь в коридор. Он обернулся, дождался, пока она подойдет ближе.

– Скажите, пожалуйста, мальчик совсем ничего не говорил вам о себе?

– Нет, – покачал головой Залесский. – Он даже имени своего не назвал. Заявил, что ударился головой и теперь ничего не помнит. Но, знаете… Я попытаюсь выяснить, кто он и почему оказался на той дороге.

____________________

* A posse ad esse non valet consequential (лат) – По возможному не следует заключать о действительном.