Текст книги "Тень мачехи (СИ)"

Автор книги: Светлана Гимт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

6

Согнувшись над зеленым сукном, Макс прищурил глаз, примерился. Глянцевито блестевший белый шар лежал на столе, как яйцо Кощеево. Если попасть, если заставить двинуться к левой лузе и прыгнуть в нее, можно получить превращенное в десять тысяч долларов полцарства.

Осторожно поводя кием, Максим старался расслабить мышцы, успокоиться. Дышал глубоко и равнодушно, чувствуя, как смиряются мышцы, как, становясь ее продолжением, врастает в руку бильярдный кий. Выдохнув в последний раз, Максим толкнул его резко и сильно, посылая вперед, как разящее насмерть копьё. Гладкая деревяшка заскользила меж пальцев, но в нагрудном кармане шевельнулось, подпрыгнуло, музыкально взвыло. Рука испугалась, дернулась – и деревянное острие, щедро натёртое мелом, скользнуло на пару миллиметров вправо. Бильярдный шар метнулся по зелени поля, треснул лбом о деревянный бортик, отскочил, послушно меняя траекторию, покатился было – и затяжелел, наливаясь ленивой скукой, нехотя вздрагивая под резкую дробь пасодобля, сыпавшуюся из телефона. Дотолкал себя до лузы – и глумливо замер на ее краю.

– Ч-чёрт, черт! – Макс сжал кулаки до белизны в костяшках, разъяренно мотнул головой. Телефон вибрировал, щекоча кожу сквозь нарочито грубую ткань дорогой рубашки, требовательно гремел, вызывал на корриду.

Эта мелодия стояла только на одном номере.

– Да чтоб тебя!… – он длинно, со вкусом выматерился, изливая вскипевшую в жилах ярость. Убил бы сейчас Таньку – так взбесила! Бильярдный шар застыл буквально в миллиметре от лузы.

Десять. Тысяч. Долларов.

– Ч-чёрт, черт!!!

Партия была не закончена, он вёл 8:6. Играть договорились до десятки, и фора у Макса еще была. Но от мысли, что, может быть, именно ему придется платить сегодня, Демидов разозлился еще больше.

Он поймал косой взгляд Олега Василенко: тот усмехался, видимо, ждал, что партнер окончательно потеряет контроль над собой, а тогда и проигрыш неминуем. Радовался, гад.

«Рано радуешься», – Макс сжал челюсти.

Отвернувшись от Василенко, он дернул трубку из кармана. Ну да, Танька – рингтон с корридой он поставил на номер жены специально, как символ их семейной житухи. Надоевшей, скандал на скандале, которую он терпел только ради доступа к Танькиным деньгам. Он и женился-то ради денег, грех было упускать такую возможность. А Максим Демидов был не из тех, кто клювом щелкает. Да и вообще – он десять Танек бы стерпел, чтобы вернуть Алёну.

Ее он любил, с Алёной все было бы по-другому… Нет, положа руку на сердце, Макс признал бы, что и с Танюхой всё изначально складывалось не так плохо. Эта толстушка, без сомнения, была ему симпатична. Грудь у нее – роскошная, Макс всегда считал, что вот такая полнота любой бабе к лицу. И поговорить с ней бывало интересно, и хозяйственная она: готовит вкусно, убирает, заботится… А с другой стороны – упертая, как ослица. Командирша, всё под каблук его загнать пытается. Ну и лохушка наивная, с принципами – Максим всегда таких презирал.

Телефон продолжал звонить.

Макс глубоко вдохнул и шумно выпустил воздух через нос, пытаясь успокоиться. Отвечать не хотелось. «Знать бы, зачем звонит… – Макс прищурился, быстро глянул на часы и решил: – если попросит забрать с работы, скажу, что совещание затягивается. Она поверит. Каждый раз верит».

Нет, в другой день он бы поехал к ней, изобразил бы заботливого мужа. Но сегодня ему требовалось время, чтобы выиграть партию с Василенко – пока тот настроен кутить. Демидов мазнул пальцем по экрану смартфона.

– Да! – рявкнул он. – Таньк, срочное что-то? Я на совещании.

Он поставил кий в стойку, указал свободной рукой на прижатый к уху телефон – пусть Василенко видит, что он отвлекся по делу, а не слился, боясь проиграть. Пошел вокруг стола, по-обезьяньи сутуля спину. Из-за этой сутулости его непропорционально длинные, загорелые руки свисали почти до колен. Вот почему самарские друзья прозвали его Кингом. Да, это было производным от «Кинг-Конга». А не от «короля», как он врал Алёне.

В бильярдной было невозможно разговаривать: орала музыка, стучали шары. Девки, которых приводили с собой игроки, отмечали каждое попадание в лузу громким визгом. Обогнув длинный плац бильярдного стола, Макс двинулся в направлении коридора. Провел ладонью по высокому смуглому лбу с залысинами, по темным, коротко стриженым волосам. Расстегнул еще одну пуговицу белой рубашки. На шее жёлто блеснула широкая золотая цепь – подарок Алены, память об их 90-х. Заметив, что джинсы испачканы мелом, Макс раздраженно стряхнул его с ноги.

– Ты не теряй меня, я буду в больнице. Ложусь в гинекологию, – голос Тани был тусклым. Она помолчала, будто собираясь с силами. – Макс, прости. Ребенка не будет. У меня опять замершая беременность.

Максим раздраженно закатил глаза. Дети, дети… Дались ей эти дети!

Музыка в зале стала тягуче-гнусавой, будто у синтезатора заложило нос. «Надо заказать еще виски, – думал Макс. – Василенко чаще проигрывает, когда выпьет. И пожрать бы не мешало, вон как с кухни жареным мясом тянет. Надо признать, Василенко в бильярде мастер… Но в покере я его сделаю! Может, предложить за бутылочкой партейку? И не сорвется тогда десяточка бакинских».

– Макс, что ты молчишь? – голос жены стал обиженно-требовательным.

«Да понял я, ложишься в больницу, чего еще надо?» – раздражение нарастало, но он постарался говорить спокойно:

– Ну а что тут скажешь. Плохо, конечно.

Она всхлипнула.

– Таньк, не реви, – угрюмо попросил он. И не удержался, кольнул: – я ж тебя отговаривал, но ты сделала по-своему.

В трубке вмиг вскипела тишина. Такая, будто в него летела бомба.

– Значит, ты считаешь, что это я во всем виновата?

Слова зазвучали отчетливо, с ноткой угрозы. Макс скривился, поднял сжатый кулак, и с досадой треснул им по воображаемой стене. «Ну, всё, сейчас заведется. Уже завелась», – он запустил пятерню в волосы, почесал макушку. Перед глазами мелькнуло воспоминание: Испания, коррида, победивший toro* трусит по арене, угрожающе наклонив голову. А на песке валяется сбитый с ног тореадор, который мог бы отрезать оба его уха и хвост – будь он половчее и поосмотрительнее**. «Не надо ее злить, – решил Макс, – а то опять начнет о разводе. А если развестись сейчас, о возвращении в Самару можно забыть – я не для того терпел столько лет, чтобы явиться к Алёне нищебродом».

И он сказал печально, с легкой обидой

– Танюш, я ж не то имел в виду…

– Угу.

– Я ж боюсь за тебя, – напирал он. – Думаешь, легко мне? Просто вида не подаю.

Она еще помолчала, вздохнула с тоской.

– Правда?

– Конечно! – Демидов облегченно выдохнул. И спросил, стараясь, чтобы голос звучал участливо:

– Ты как сама-то? Как чувствуешь себя?

– Да как… Хреново.

– Мне приехать? – спросил он, и тут же осёкся: «Бля, нахрена предложил? Вдруг согласится?»

Но она снова выпустила жало:

– Зачем? Когда надо было, ты мне не помог.

«Твою дивизию! Сука злопамятная! – взбесился Демидов. – Ну да, не пошел я сдавать эти чертовы анализы – и что теперь, всю жизнь меня клевать будешь? Да! Я ненавижу! Все эти уколы, шприцы, баночки – не-на-ви-жу! А конура эта, для сдачи спермы: метр на метр, стульчик и журнальчик! Позор, унижение, нормальный мужик не стерпит! Это так сложно понять? И ведь я не скрывал. Сказал по честноку: нужен ребенок – о кей, но разбирайся сама со своими докторицами. Или признай уже, что не можешь родить, и живи спокойно. Нет, она всё пыжится и пыжится, а потом с ней вот такое, и виноват, конечно ж, муж!». И сказал, одним сжатием челюстей прожевав злобу:

– Таньк, я ж волновался за тебя. Поэтому и не хотел, чтоб ты рисковала. Знаю, детей хочешь. Но, блин, не любой же ценой! Я ж не железный, переживаю.

Она молчала.

– Танюш, ты ж знаешь, люблю я тебя.

«Бля, да что ж она молчит-то?»

– Таньк, я мужик, мне эти ваши женские штуки в жизни не понять. Понимаю, ты ими занята. А только все равно не могу, когда ты ко мне так, будто меня нет! Если о себе не думаешь, подумай хоть обо мне. Если с тобой что случится, как мне жить-то?… Я ж, если буду знать, что не уберег – с моста кинусь!

Пауза была долгой, но он выдержал ее – хотел, чтобы Танька прочувствовала вину. И сработало.

– Ладно, извини. Я просто на нервах, – нехотя сказала она. – Сегодня не стоит приезжать, потому что тебя не пустят. Поздно очень.

«Один-один. А потому что Максим Владиславович всегда умел баб забалтывать», – Демидов довольно прищурился, провел языком по губам. Ощущение было то же, что и в покере после удачной раздачи – практически выиграл, но вида подавать нельзя. Да, покер и бильярд – эти игры аристократов – научили Макса многому. Он был уверен: профессиональных игроков зря считают изгоями – не стоит забывать, как остр их ум, как верна алгебра и геометрия цинизма, с помощью которой они просчитывают ситуацию.

– …список эсэмэской скину, – говорила Танька.

– Что? – переспросил он. – Извини, тут отвлекают.

– Вещи, говорю, завтра привези мне, пожалуйста. Список скину.

– Хорошо, жду. Позвоню, как буду собираться.

Он нажал на кнопку отбоя. Задумался, перебирая в уме детали разговора. Вроде бы, все в порядке. Она ему верит. И не злится на него больше.

Это радовало, потому что при разводе ему бы ничего не обломилось. Их семейный бизнес – самую крупную в городе аптечную сеть – Танька создала задолго до их свадьбы. И дом тоже купила до. Его «вольво»?… Попробуй еще, отсуди. Но больше всего Максим жалел, что жена, которой тёща его любимая – чтоб она трижды провалилась! – вечно нашептывала, что делать, так и не согласилась внести изменения в устав своего ООО, чтобы дать ему доступ ко всем деньгам и имуществу… Но ничего, умные люди придумали массу схем для директора, который хочет отжать себе деньги фирмы. И он, Максим Владиславович Демидов, на попе ровно не сидел – как мог, выводил капиталы. Благо, на дворе кризис, и затраты можно списать на него.

Вот только нужно, чтобы Танька и дальше была при нем. Пока они женаты, Макс по-прежнему мог вести привычную жизнь и готовить свое возвращение в Самару. Оставаться гендиректором крупнейшей аптечной сети города. Встречаться с солидными людьми, быть вхожим в их круг. Делать ставки на равных. Он успел бы отыграться, закрыть долги и заначить денег. А потом и свалить можно – он ведь поклялся Алёне, что вернется за ней королём.

Все остальное было не важно. То, что Танька никак не может родить, Максима не волновало. Он вообще считал это бабской блажью. Да и ему ребенок был не нужен. Даже от Алёны, наверное…

Демидов не понимал детей, и потому относился к ним настороженно. Младенцы казались ему некой разновидностью домашних зверушек, которые имели странный вид: то ли обезьянка, то ли кукла. Комки соплей и какашек, которые только и делают, что спят и орут. А потом они вырастают и начинают плевать на родителей.

«Вообще, не мешало бы ускориться, надоело всё до чертиков, – думал он, шагая обратно в бильярдный зал. – Вдруг Танюха начнет догонять, что я ей мозг пудрю и бабло налево сливаю? Хотя маловато его пока, того бабла… У Алены аппетиты нехилые. Эх, забрать бы всё! Но такое возможно, если только Танюху того… Пока у нас детей нет, я единственный её наследник».

Эта мысль – темная, гнилая – давно подтачивала его изнутри, и Макс пугался ее так же сильно, как желал допустить и обдумать в деталях. Но убийство… это даже для него было слишком. И ему казалось, что если начать думать о нем всерьез, остановиться уже не получится. А последствия такого дела могли быть слишком непредсказуемы.

«Нет, мокруху затевать надо, когда реальный край приходит. Придумаю что-то другое. Только побыстрее надо, пока Танька ничего не прочухала. Но что придумать-то? Здесь ведь тонко надо, виртуозно…»

____________________

* toro (исп.) – бык.

**Если тореадор побеждает на корриде, ему достаются уши и хвост быка – именно они считаются главным призом и символом победы.

7

Лучше бы она спустилась на лифте.

До приемника было всего пять лестничных пролетов, но после укола успокоительного Таня преодолевала их медленно и осторожно, как похмельный альпинист – опасную скалу. Немного кружилась голова, да и в ногах была вата, держали плохо.

Впрочем, к первому этажу слабость отступила. Таня открыла дверь приемного отделения, пошла по длинному полутемному коридору, меж кафельных стен бирюзового цвета. Со старых агитационных плакатов смотрели счастливые семьи и энцефалитные клещи.

Как всегда, в приемнике было шумно, пахло йодом, дезинфекцией и табаком. В пластиковых креслах терпеливо ждали больные, сопровождающие толпились рядом, заглядывали в кабинет первичного осмотра. Его дверь была открыта, и две медсестры работали, не поднимая голов – одна заполняла историю, вторая мерила давление у грузной пожилой женщины в теплом платке и песцовой шапке. Неся в опущенной руке звенящий пробирками чемоданчик, прошлепала тапочками лаборантка. Высокий пожилой хирург в голубом медицинском костюме – благообразный, как миссионер – зашел в четвертую смотровую, задернув за собой плотную зеленую штору. Таня только и успела, что мельком увидеть стоящую там каталку и ноги лежащего на ней человека, обутые в большие, подбитые потертой черной резиной, валенки.

Первая и вторая смотровые были пусты. В третьей лежал старик, очень бледный и одышливо-полный. Женщина средних лет сжимала его руку.

– Девочки, где мой? – спросила Татьяна у медсестер.

– В четвертую пройдите, пожалуйста. Там Алексей Вячеславович уже.

Интересно, с чем привезли мальчишку, если его смотрит хирург?

Она вошла в белый дверной проем, под яркий свет большой прямоугольной лампы, и увидела, как колыхнулась штора. Из-под нее, как из-под ширмы кукольного театра, показались тупые черные носы старых валенок, спущенных на пол с приглушенным стуком. Тяжелый бас хирурга за плотной зеленой тканью был монотонно-успокаивающим:

– Здесь больно? А здесь?…

Ответом был только надсадный кашель.

Таня отвела край шторы. Спина хирурга, обтянутая голубой тканью униформы, была согнута над облезлой каталкой: он ощупывал ноги худого белобрысого мальчишки, который беспокойно тянул голову, следя за движениями его рук.

На кушетке, стоявшей у стены, грудой валялись обноски. Старомодная куртка-Аляска черного цвета, воротник которой свалялся плотными комками, лыжные штаны, прожженные в нескольких местах, мохеровый шарф в клеточку, кроличья шапка-ушанка – оказывается, кто-то еще носит такие. От вещей ощутимо несло дымной кислятиной. Татьяна не сразу осознала, что это одежда мальчика – только увидев на нем старый свитер с орлом «Монтана» (надо же, их ведь носили лет двадцать назад!), она почувствовала острый укол жалости. Что же у него за родители, если ничего другого для сына не нашли?

Мальчишка стрельнул в нее взглядом, в глазах почему-то метнулся испуг. Таня спустила с лица медицинскую маску, улыбнулась как можно приветливее. Она всегда старалась расположить к себе детей. Тем более, что этот парнишка явно был ее пациентом: с таким кашлем она его домой не отпустит.

На вид ему было лет восемь. Соломенные волосы, слежавшиеся под влажным теплом зимней шапки, прилипли ко лбу нелепыми завитками. В серых глазах, испуганно смотревших из-под белесых бровей, Татьяна заметила рыбий блеск – тот, что всегда сопровождает лихорадку. Заострившийся нос, обметанные губы с сухими блямбами заед, впавшие щёки. Тонкая шея, предельно выступающие дуги ключиц. Таня нахмурилась: мальчишку явно недокармливали.

Хирург выпрямился:

– Ну что, поздравляю, переломов нет, но вот колено вывихнуто. Мы его вправим. Живот не болит?

– У меня только нога и голова, я ей ударился, когда с горы летел, – пожаловался мальчишка.

– Не бережешь ты себя, летун, – Алексей Вячеславович покачал головой.

– Это случайно получилось… – промямлил мальчик.

– Все-таки я гляну твой живот, на всякий пожарный случай. Снимай-ка свитер, заодно и ребра пересчитаем: вдруг какое потерял? – подмигнул хирург.

Парень отреагировал странно: напрягся и отпрянул, будто в страхе. Замотал головой, вцепился руками в край одежды.

– Ты боишься меня, что ли? – удивился хирург. – Или стесняешься? Не нужно. Я тебя не обижу, вот и Татьяна Евгеньевна подтвердит. Правда, Татьяна Евгеньевна? Я же не страшный?

– Нет, конечно, – улыбнулась она и попыталась приободрить мальчика. – Алексей Вячеславович у нас добрый, тебе повезло, что к нему попал. Снимай свитерок, не бойся. Сначала тебя дядя хирург посмотрит, а потом я послушаю, что у тебя за кашель такой разухабистый. Хорошо?

Парнишка напряженно сглотнул. Но через мгновение приподнялся, чуть скривившись от боли, потащил свитер вверх. Кисти рук были костистыми, как птичьи лапки. Мальчик боднул головой, выныривая из вязаной горловины, освободил плечи из рукавов. И ссутулился, исподлобья глядя на Таню. А она тихо охнула: бледная кожа мальчишки была исполосована вздувшимися красно-фиолетовыми линиями.

– Эт-то что такое? – медленно, неожиданно хрипло, крякнул хирург.

– Я упал, – быстро ответил мальчик.

Как показалось Тане, слишком быстро.

Алексей Вячеславович наклонился, пригляделся к синякам – а потом перевел взгляд на Татьяну. В его потемневших глазах зрело сомнение, оттененное горечью догадки. Таня подошла ближе, впилась глазами в грудь мальчишки. Багровые полосы перекрещивались, ложились поверх друг друга, и на конце каждой наливался почти ровный прямоугольник со звездчатой чернотой по центру. Было в них что-то… Что-то знакомое… Она наклонилась ниже, пытаясь вспомнить – и вдруг ее щеки зажгло, словно изнутри к ним поднялись тысячи крохотных игл. По телу ознобом прошла дрожь, вздыбила волоски на коже. Татьяна зашла мальчишке за спину и, едва взглянув, запечатала рот ладонью: на выступавших тонкими гребнями ребрах и вдоль позвоночника, будто собранного из острых кулачков, багровели те же следы. И она вспомнила…

… Маленькая Таня что-то натворила тогда, и отец решил выпороть ее. Сказал спокойно, почти буднично: «Раздевайся и ложись на диван». Оставшись в одних трусиках, она легла, уставившись в стену – на широкую, кривую трещину, нахально расколовшую слой известки. Диванная обивка была жесткой, и чувствовать ее грубость голым телом было бесконечно страшно – казалось, будто жестким и грубым стал весь окружавший ее мир. Даже воздух царапал, дотрагиваясь ледяными пальцами сквозняка, колко просачиваясь внутрь сквозь сведенное спазмом горло.

Время превратилось в ком расплавленного стекла: угрожающе мерцало, лениво меняя форму, тяжело перетекало из минуты в минуту, обжигало пониманием, что оно – конечно. Что вот еще немного, и послышится медленная поступь отца, мерзко зевнет пряжка солдатского ремня, открываясь с коротким лязгом.

Можно было сто раз сойти с ума в ожидании этой пытки.

Он вошел молча. Вытащил из брюк ремень. Скосив глаза, оцепенев от ужаса, Таня смотрела на отца и до последнего верила, что он передумает. Но мужчина сложил ремень вдвое, примерился и схватил ее за ноги, легко окольцевав своей широкой ладонью обе ее лодыжки. Ремень в поднятой руке вздыбился петлей. Отец высоко поднял девочку над диваном; подвешенная вниз головой, Таня не могла сопротивляться, только зажмурила глаза. Ярко, как в телевизоре, возникла картинка: мертвая туша на скотобойне. Висящая на крюке, с содранной кожей. Кровь на полу. Холод. Смерть.

Первый удар плюнул болью, взрыхлив кожу, как червь. Таня зарыдала, извиваясь, завизжала, моля перестать. Второй удар, третий, еще, еще – они взрывались, расшвыривая по телу зазубренные осколки боли. Таня подавилась криком. Он переполнял ее, но уже не мог вырваться наружу – горло заткнул спазм. Тишина обрушилась, надавила – и просыпалась, как песок. «Пандддооорааа», – колыхнувшись, шепнул воздух, и кольцо отцовских пальцев на ее ногах стало мертво-пластиковым. Стены дрогнули, изогнулись, диван заблестел, превращаясь в пластиковый куб. И отец тоже стал ненастоящим, пластмассовым, неживым, как механический человек, которого завели большим ключом, и теперь он поднимает и опускает, поднимает и опускает, поднимает и опускает руку.

Таня обмякла, повисла полумертвой кошкой, еще секунду назад визжавшей до царапин в горле. А кукла-отец, всё так же молча, тщательно и вдумчиво охаживал ее ремнем со всех сторон – по ногам, ягодицам, спине, животу и груди… Широко замахивался, опускал ремень с ровным, монотонным свистом. Крутил своего ребенка, будто выбирая, где еще осталось живое, чувствительное место. С видимым аппетитом терзал маленькое тело дочери.

Молча, без эмоций, он доделал запланированное и спокойно, с чувством выполненного долга, ушел на кухню. А она доползла до своей комнаты, легла в кровать и много часов не могла уснуть, потому что обожженная ударами кожа звериным воплем отзывалась на каждый вздох. И долго потом на ее бёдрах и ягодицах темнели длинные, болезненные метки родительской ярости. А на их концах горели звездочки в прямоугольных оправах – следы от тяжелой металлической пряжки толстокожего солдатского ремня.

«Чтоб вы горели в аду, гребаные воспитатели!».

Она обошла мальчишку, встала, глядя на него сверху. Сложила руки на груди, тяжело вздохнула. Он поднял голову – несмело, будто был в чем-то виноват. Взгляды зацепились друг за друга: ее – понимающий, но жесткий, и его – опасливо настороженный.

– Тебя избили. Мать или отец, – сказала Таня, и это были не вопросы.

Мальчик отвел глаза. Ссутулился еще больше, замотал головой:

– Нет, тётя. Я сам упал.

В его голосе звучало упрямство, злое упрямство взрослого человека, принявшего окончательное решение. Но сквозь него пробивался страх, и он был очень хорошо знаком, слишком понятен Тане. Таким страхом наливается жизнь ребенка, когда о том, что происходит дома, никому нельзя говорить. И это значит, что спасения нет, и не будет. А попросишь защиты, расскажешь, что с тобой делают – тогда молись, малолетний ублюдок.

Татьяна глубоко вдохнула и крепко зажмурилась, запрокинув голову. Что, что тут сделаешь? Парень будет все отрицать. Она тоже была такой когда-то…

«А пусть! Пусть отрицает! – разозлилась она. – Но я не позволю, чтобы мальчишка и дальше жил так, будто его некому защитить. Я позабочусь, чтобы те, по чьей вине он «упал», ответили за каждый синяк, за каждую царапину!»

– Давай-ка съездим на УЗИ, дружочек, – хирург нарушил затянувшуюся тишину. В его голосе явственно слышалась тревога.

Мальчишка испуганно замотал головой, натянул свитер. Белесые бровки сошлись жалобным домиком. Таня поспешила его успокоить:

– Это не больно, может, немножечко щекотно! Доктор тебя по животу погладит специальной штучкой, и мы по телевизору посмотрим, все ли хорошо в твоем животе.

– Прямо по телевизору? – недоверчиво, но с видимым интересом переспросил найденыш.

– Ну да. И ты тоже сможешь посмотреть, – улыбнулась Татьяна. – А пока мы ждем медсестричку, которая отвезет тебя в кабинет УЗИ, давай поболтаем. С Алексеем Вячеславовичем вы, наверное, уже познакомились. А теперь мне скажи – как тебя зовут?

– Я ударился головой и ничего не помню, – ответил мальчик.

Быстро. Слишком быстро, поняла Таня.