Текст книги "Тень мачехи (СИ)"
Автор книги: Светлана Гимт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
10
Таня увидела ее, едва войдя в двери гинекологии.
Мать вышагивала по широкому, кремово-белому коридору, как генерал по плацу. Спина прямая, будто тело запаяно в латы. Голова вздернута так гордо, будто над ней развевается плюмаж – символ триумфа, знак власти. Огромный белый халат, накинутый на ее плечи, показался Тане плащом Понтия Пилата.
«Дернул же меня черт вернуться в свою палату именно сейчас!» – она чуть не застонала. Но бежать было поздно – родительница ее уже заметила. А ведь Таня до последнего надеялась, что мать не придет.
Она поплелась навстречу, изобретая оправдания. В том, что сейчас начнется обстрел из крупнокалиберного, не было никаких сомнений.
– Где ты ходишь? – зашипела мать, подходя к ней.
– Извини, я не знала, что ты приедешь, – виновато выдавила Таня. – Мам, а откуда…
– Муженек мне твой сказал, что ты здесь, а так бы и не узнала! – перебила та. – Ты скрываешься от меня, что ли?
Мать даже сейчас подозревала ее в чем-то плохом. Даже больничные стены и то, что случилось с дочерью, не сбивали ее с курса. Мать, как линкор, всегда пёрла напрямую и атаковала без предупреждения, считая, что планы противника известны ей лучше его самого. В роли супостатов побывали все, кто, как казалось матери, замышлял что-то против нее. Танин отец, Танин муж, но чаще всего – и дольше всего – сама Таня.
– Мам, не начинай. Зачем мне это? – оправдывалась она, как бы невзначай оттесняя мать к своей палате. Еще не хватало, чтобы свидетелями их семейной распри стали другие пациенты.
– Не знаю, – Елена Степановна скривила губы. – Но из-за чего-то ведь ты не сказала, что лежишь здесь. Почему я узнаю это не от родной дочери, а от этой похмельной свиньи, от которой за версту разит какой-то сивушной мерзостью?
«Замечательно. Значит, Макс вчера горе заливал? Или, может, праздновал?…» Настроение испортилось еще больше, и Таня почувствовала, как на душу лег тяжелый черный валун.
– Мама, пойдем в палату, поговорим там, – взмолилась она.
Отбивая дробь острыми, как клювы, каблуками, стук которых не заглушали даже надетые поверх сапог бахилы, мать вошла в открытую Таней дверь. Со спины она казалась много моложе своих лет – стройность, нетипичная для шестидесяти лет, наводила морок. Ее каре цвета красного дерева было уложено настолько безукоризненно, что казалось париком. Обернувшись к Татьяне, мать недовольно изогнула губы – поторапливайся, мол, ты итак заставила меня ждать. Сланцево-серые, с оливковым отливом, глаза, подведенные по моде 80-х, блестели в сердитом прищуре. Брови отличались такой стремительностью в изгибе, и были столь продуманно-тонкими, будто их писал китайский каллиграфист. Чуть вздернутый кончик носа едва заметно раздваивался. Подростком Татьяна прочла, что это признак эгоизма и жестокосердия – и удовлетворение от прочитанного чувствовала очень долго.
Лицо матери всегда было надменным. «Смотрите, какая цаца выплыла – ни дать, ни взять жена какой-нибудь шишки из администрации», – посмеивались за ее спиной соседки, открыто недолюбливавшие Елену Степановну, но с удовольствием приглядывавшие за маленькой Таней, когда она гуляла во дворе. Они-то знали, что большую часть жизни мать проработала швеёй. Сначала в центральном городском ателье, а когда его закрыли, принимала заказы на дому. Шила она прекрасно, а потому клиенты шли и шли – впрочем, некоторым мать отказывала, даже не объясняя причин. Как правило, это были женщины из «простых».
Будучи подростком, Таня думала, что родительница научилась высокомерию у своих клиенток: важных дам из собеса, спесивых теток-снабженок, чванливых сотрудниц жилфонда – увешанных золотом, наманикюренных, с модным перманентом… Но, повзрослев, поняла – всё это было врожденным. И заносчивость, которая вставала между матерью и другими людьми невидимым бруствером, нужным ей для удержания дистанции. И некая барственность в речах и жестах – такая, будто все вокруг были ей должны, но долги не отдавали… И претенциозность в выборе туалетов, даже если речь шла об обычном походе в магазин за молоком-хлебом. Может быть, мать потому и шить научилась, что хотела всегда быть одетой по последней моде, будто ей было доступно больше, чем другим? Странно, что модной была только ее одежда – макияж и прическа не менялись никогда, сколько Таня себя помнила.
И не менее странно, что при таком характере она выбрала в мужья деревенского парня, молчаливого и бесхребетного. Может быть, из-за того, что в посёлке Ляпуново, куда мать попала по институтскому распределению, не за кого больше было выходить? Годы-то молодые, и женились в то время рано, вот мать его и ухватила. Правда, отец уже тогда был с образованием: получил специальность "инженер сельского хозяйства". Но если в родном посёлке, вокруг которого располагалось несколько совхозов, он был нарасхват, то в подмолсковном городке, в которм они сейчас жили, и где родилась когда-то Елена Степановна, ему удалось устроиться лишь на местные очистные сооружения. И Татьяна иногда думала, что эта работа для него хуже каторги.
А ещё одно достоинство отца заключалась в том, что он был красив – может, потому мать за него и вышла. У отца те же русые, чуть вьющиеся волосы, что и у Тани. Темно-серые, с шалой искрой, глаза. Прямой нос с тонкими, чувствительными ноздрями. И полные, четко вылепленные губы. Кряжистостью Таня тоже пошла в него, а вот ростом – в мать, и получилась маленькой и толстенькой; ох, сколько же раз она ругала за это свою генетику! Но отцу шло быть плотным, крепким, сильным даже с виду. Сейчас он подбирался к шестидесяти, но по-прежнему притягивал женские взгляды. А мать будто молодела рядом с его высокой фигурой. Становилась миниатюрнее, стройнее и женственнее, когда шла, едва доставая до мужниного плеча, опираясь на его крепкую руку. Со стороны могло показаться, что глава семьи – это он. Что эти милые люди идут по жизни, как семья в рекламе – наслаждаясь обоюдным счастьем. Но отец, если был под хмельком, шутил, что на прогулку его вывел тюремщик. Что вляпался он в пожизненное, да, но и в тюрьме люди живут.
– Мам, ты чай будешь? – спросила Татьяна, пряча рисунки Павлика в прикроватную тумбочку. – Если да, я схожу к дежурному за кипятком. Просто у меня тут нет ничего…
– Не суетись!… – мать подняла ладонь, останавливая Таню. Огляделась по-хозяйски и величественно опустилась на стул.
– Ты просто так пришла? А то мне еще нужно лечащему врачу на глаза попасться…
– Конечно, нужно. Не все же бродить по своим делам. Здоровье, Таня, превыше всего. А ты этого совершенно не понимаешь!
Таня искоса глянула на нее, пытаясь оценить, злится она, или просто выплескивает раздражение.
– Я в педиатрию спускалась, – попыталась объяснить она, усаживаясь на свою кровать. – Нам вчера мальчика привезли, хотела узнать, что с ним…
– Какие мальчики, Таня? О чем ты вообще думаешь? – мать всплеснула руками и возвела очи горе. – Ты же сама в больнице, забудь о работе! Нужно думать о себе, больше думать о себе, когда ты, наконец, это уяснишь?
На ее выступающих ключицах светлело короткое ожерелье из речного жемчуга – тускло блестящего, неровного, зато натурального, как говорила мать. Татьяна терпеть не могла это украшение – ей казалось, что оно сделано из молочных зубов.
Мать сложила на коленях холеные руки, выжидающе посмотрела на Таню.
– Ну, рассказывай, – велела она.
– О чем? – Таня села на кровать, вцепилась в одеяло пальцами.
– Дурочку не строй из себя! – гневно фыркнула мать. – Почему сюда положили? Правду говори! Не из-за подозрения на онкологию?
– Мама, что ты такое говоришь! – возмутилась Таня.
– А что? Это сейчас сплошь и рядом, и если рано найдут – это даже хорошо, есть шанс вылечиться. Никто не застрахован, Таня! Вот недавно по телевизору говорили…
И она стала длинно рассказывать, что конкретно говорили по телевизору, и что за случай был у какой-то женщины, и какими способами ее лечили… Голос у матери – когда она не орала в гневе и не цедила слова в презрении – был красивый, альтовый. Это позволяло вытерпеть любую чушь в ее исполнении, если не вслушиваться в смысл.
– Таня! Я с кем разговариваю?… – голос пустил петуха, став неприятно требовательным. – Так почему тебя сюда положили? Ты что, опять была беременна?
Таня нехотя кивнула. Говорить не хотелось, а об этом – тем более.
– А этот, значит, пьет… – удовлетворенно заметила мать. И привычно перешла к обвинениям: – А мне, значит, ты даже не соизволила сообщить.
«Да, потому что после третьей моей замершей беременности ты заявила, что меня так Бог наказывает!» – обида царапнула, дотянулась даже из воспоминаний. А мать продолжила, едва не торжествующе:
– А я говорила: не надо тебе больше беременеть! Но ты же у нас себе на уме!
– Мама, это мое дело.
– Ну, если хочешь себя угробить – пожалуйста, – поджала губы мать. – Я давно поняла, что с тобой разговаривать бесполезно. А, между прочим, в делах твоих полнейший бардак! Скоро февраль, я путевки на Кубу присмотрела, ты помнишь, едем вдвоем с тетей Люсей. Мы с тобой договаривались насчет денег. Я пришла за ними сегодня, а в офисе только бухгалтер и менеджер. У муженька твоего нерабочее утро почему-то! И трубку он не брал. Я поехала по аптекам, проверять, все ли в порядке. Кстати, провизорша эта новая… Юля, кажется? Представляешь, спит у кассы! Вот так вот легла, голову на руки положила – и спит!
Мать подняла перед собой скрещенные руки, будто ученик за партой, и уперлась в ладони лбом, показывая, как именно спала Юля. Татьяна вздохнула. Она ни разу эту Юлю не видела, да и с аптеками разбираться не хотела, пусть у Макса об этом голова болит.
Но Елена Степановна продолжала, всё больше распаляясь: о том, какой бардак на складе, какую пыль на полках она нашла, как неблагоразумно со стороны Тани было доверить бизнес Максиму… Та слушала со смесью раздражения и вины. Ведь мать совала свой нос в аптечный бизнес не потому, что хотела помочь. И даже не от скуки. Ей просто нравилось чувствовать свою власть. Ведь мать хозяйки – это, в какой-то мере, даже рангом выше, чем сама хозяйка.
С другой стороны, родительница была права – Татьяна тоже должна уделять время аптечной сети, а не радоваться, что ей больше не нужно возиться с этим бизнесом. Но она давно перегорела, поняв, что, добившись многого – по сути, ничего не добилась. Ведь по большому счету Татьяна создавала эту сеть для того, чтобы доказать родителям свою состоятельность. Не вышло. И, если бы не муж, Таня давно продала бы свои аптеки к чертям и вздохнула спокойнее. А Максу, кажется, доставляет удовольствие этот, неожиданно приобретенный вместе с женой, бизнес. Тем лучше, ведь для Татьяны аптечная сеть – завершенный проект. Красивая, но тронутая гнилью иллюзия.
Таня начала продавать лекарства еще на первом курсе меда. Точнее, доставать их. Как-то один из врачей посетовал, что тяжелого больного – практически парализованного инсультника, за которым ухаживала Таня-практикантка – можно было бы поставить на ноги, имея нужное лекарство. Но производили его только за рубежом. Таня позвонила бывшей соседке, которая в середине 90-х перебралась в Италию, и попросила прислать пачку ампул. «Танюшка, мысли шире. Если отправить один препарат, он станет золотым, – вздохнула та. – Еще и документы для таможни заполнять, это ж убиться можно! Давай, набирай еще заказов. Отправлю все, возьму десять процентов за хлопоты. Ты себя тоже не забывай, зарабатывай. И выбрось из головы идиотские мысли, что наживаешься на чужом горе! Не у нас – так в другом месте, но люди лекарства закажут».
Так начался ее бизнес, который сначала был больше похож на дружескую помощь. Ведь препараты поступали в срок, были качественными и даже с накруткой стоили меньше, чем у конкурентов. Ну и вообще… Только ленивый в те времена не пытался создать свое дело.
«Другая бы использовала шанс выбиться в люди, а из тебя торгаш – как из толокна хата… Так и будешь всю жизнь копейки считать…» – разглагольствовала мать, и Татьяна решила снять помещение под аптеку. Взяла кредит под залог квартиры, полученной в наследство от бабушки с дедушкой. Через ту же итальянскую знакомую закупила партию лекарств. Старую гэдээровскую стенку и обеденный из бабушкиной квартиры приспособила под витрины и прилавок. Очень многое приходилось делать самой: Таня даже вывеску нарисовала, в то время негде было ее заказать. Ходила по городу, клеила рекламу на подъезды, договаривалась с чиновниками. Но понимала: в одиночку ей это не потянуть. Потому, что была слишком боязливой, слишком совестливой для того, чтобы жить бизнесом, а не играть в него.
Помощники нашлись быстро: заработать хотелось всем. Днем за аптекой надзирала Янкина мама. По вечерам – кто-то из Таниных подруг, но чаще всего, конечно, ей помогала Яна. И очень скоро Таня предложила ей развивать этот бизнес вместе. «Я – аптекарша? – развеселилась та. – Ну а что, хоть на квартиру заработаю. И подругу в беде не брошу. Ты, Тань, уже зеленая вся, нельзя по двое суток не спать. Я в доле».
В день, когда они отдали кредит за первую аптеку, Татьяна сделала себе подарок: купила серьги – крупные, но изящные, из платины с бриллиантами. Это был символ ее успеха и в то же время – награда за всё. Серьги и сейчас были на ней.
В те годы было хоть и трудно, но азартно, интересным казался каждый день. Она добивалась цели, и ощущение собственной никчемности прошло, а родители перестали привычно говорить ей: «Госспыдя, ну что ты в этом понимаешь!». Казалось, что они, наконец, начали ею гордиться. И признавать, что их дочь – умная, успешная, способная, а не безмозглая рохля, за которую нужно всё решать.
Это чувство вдохновляло, и они с Яной открыли еще две аптеки, наняли провизоров, расширили ассортимент. Но Янка на последнем курсе института вышла замуж за хирурга Глеба Рижского, а потом, стремительно забеременев, решила полностью посвятить себя семье. «Глеб прав – мне нельзя столько работать. Ну и потом, купи-продай все-таки не мое, – призналась она Тане. – И фармацевтика не моё. Извини, Танюх…»
Татьяна выкупила ее долю и честно выплатила дивиденды, которых с лихвой хватило и на приобретение квартиры, и на дорогостоящий ремонт. Янка в долгу не осталась – перед тем, как уйти из бизнеса, нашла отличного менеджера Ирину, и обучила ее своей работе. Так что у Тани и после ухода подруги было, на кого опереться.
Она уже закончила интернатуру и работала в педиатрии, но дело требовало контроля, ведь она все еще расширяла свою сеть. Ирина предложила Тане взять еще одну помощницу, которая заведовала бы закупками. И они нашли такую, но Татьяна не смогла дать себе больше времени на отдых. Потому что просто не понимала, где еще себя применить.
Впрочем, у ее трудоголизма была и обратная сторона – вместе с ростом сети выросли и доходы. Тане нравилось, что теперь она легко может позволить себе дорогие вещи, брендовую одежду, заграничные путешествия, уютный дом – все, чего была лишена в детстве. Но больше всего ее грело то, что она могла обеспечивать такую же жизнь родителям.
Всё разбилось, когда она услышала, как мать говорит подруге: «Повезло, что ее наша бывшая соседка в бизнес взяла и всему научила – своим умом Танька никогда бы не дошла до этих аптек. Вот как важно заводить нужные контакты: когда мы жили в коммуналке, я всю семью этой соседки обшивала. Видимо, она до сих пор мне благодарна, раз взяла Таньку в долю».
Мать всегда жила в собственной реальности.
А отец… Ему было удобно существовать в ее тени, но на людях делать вид, что в семье за ним остается последнее слово. Марионетка всегда на стороне манипулятора; а мать всегда знала, за какую веревочку дернуть.
Впрочем, она крепко держала в руках и Танины веревочки.
«Ну, я всегда подозревала, что ты глупая! Неужели сложно учиться на отлично? Я же училась!» И Таня до глубокой ночи корпела над учебниками, боялась идти домой, получив даже тройку. А потом нашла среди семейных бумаг материн школьный аттестат, в котором не было ни одной пятерки. «И зачем я на ткань для платья потратилась, знала же, что ты за собой следить не умеешь… В шестнадцать лет такое пузо отрастила! В следующий раз юбку на резинке тебе сошью, как в деревнях носят!» И Таня голодала, худея, доводя себя до предобморочного состояния – но генетика брала верх, и она поправлялась снова. «Сомневаюсь, что ты поступишь в мед… Признайся хоть себе самой, что это не твой уровень». И Таня зубрила биологию и вгрызалась в химию, потому что боялась – мать окажется права.
Она так ждала, что все это прекратится, когда она станет взрослой! Чуда не случилось. Мать по-прежнему с лету ставила ей оценки и уверенно дергала за ее веревочки. «Вообще неплохая идея посвятить свою жизнь работе, замуж тебе все равно не выйти. Все-таки жаль, что внешностью ты пошла не в меня», – сказала она, попивая шампанское на открытии восьмой Таниной аптеки. «Ты где его вообще подобрала?… Потасканный какой-то. Попивает, вижу. С другой стороны, для тебя и это принц», – сказала мать, сидя в кресле лучшего городского ресторана, где дочь знакомила родителей с Максом.
Всё оставалось таким же, как в детстве – что бы Таня ни делала, каких бы успехов ни достигала. Уродливые пупсы не вырастают в красивых кукол.
Только после первой замершей беременности мать удивила ее. «Ты была бы хорошей мамой, гораздо лучше, чем я. Почему на тебя это свалилось?…» – сказала она, стоя у кровати, на которую Таню положили после выскабливания. Властный обычно голос звучал растерянно.
Но сейчас было не так.
– …и он только к обеду явился, представляешь степень наглости? Морда опухшая, помятая, а запах!… Я ему объясняю насчет ситуации с персоналом, а Максимушка твой смотрит, как дебил. А потом эта безмозглая инфузория посмела отказать мне в деньгах. Мне! Да где бы он был, если бы не наша семья? В какой канаве сейчас бы валялся? Мы его подобрали, человеком сделали – а теперь он заявляет, что не может выдернуть такую сумму из бизнеса? Из нашего бизнеса, Таня!
Это прозвучало так, будто мать своими руками месила бетон и заливала фундамент каждой аптеки.
– Мама, извини, у меня совсем нет времени, – Таня почувствовала, как наполняется зудящим раздражением. – Аптеками занимается Максим, ты же знаешь.
– Ой, толку от него…
– Если тебе нужны деньги на поездку, возьми мою карту, там должно хватить, – устало сказала Татьяна, потянувшись за сумочкой.
– Ты так говоришь, будто я только из-за этого пришла, – мать поджала подкрашенные темно-алым губы. Помада чуть оплыла, и тонкими штрихами лежала в морщинках над верхней губой.
– Я же все-таки женщина, и прекрасно понимаю, что с тобой происходит, – продолжила она, принимая платиновую карту из Таниных рук. Ее голос вдруг смягчился. – Думаешь, мне не жалко видеть тебя здесь? Знать, что ты раз за разом пытаешься забеременеть, а толку ноль? Вот если бы ты меня послушала раньше… Я ведь говорила, дети – совсем не то, что кажется. И не каждому они нужны. Ты что думаешь, ребенок сделает твою жизнь лучше?
– Я уверена в этом! – Танин ответ прозвучал резко.
Мать фыркнула:
– Вздор! Подумай хотя бы раз головой, а не другим местом! Зачем тебе ребенок? У тебя нет на этот счет никаких обязательств! Многие женщин живут без детей, и это нормально. Если судьба не дает тебе ребенка, значит, так и надо. Смирись. Ты – законченный трудоголик, твой успех не в материнстве. Я считаю, тебе нужно уйти с этой работы и вплотную заняться аптеками, это у тебя получается. А Максима твоего…
– Я почти решила насчет Макса. Я думаю развестись, – слова слетели с Таниных губ невольно, и она даже испугалась, что произнесла это.
Елена Степановна вздернула подбородок, глянула на Таню удивленно. На миг во взгляде мелькнуло сочувствие, но затем его сменил привычный холод.
– Наконец-то мозги на место встали, – удовлетворенно сказала она. Как всегда, мать даже не поняла, насколько оскорбительно прозвучали ее слова. Татьяна вдруг почувствовала, насколько устала от колкостей матери, от ее вопиющей неделикатности и от уверенности, что ей позволено всё.
– Знаешь, мама, – проговорила она, закипая. – Мозги у меня всегда были на месте. Может быть, у единственной в нашей семье.
Мать невозмутимо поправила прическу.
– И, тем не менее, глупостей ты наделала…
– Но это мои глупости! – вконец разозлилась Татьяна. – Это моя жизнь, моя работа, мой муж, и позволь мне самой решать, что с этим делать. Захочу развестись – разведусь, вот только хватит ставить оценки моим поступкам! И еще, чтобы ты знала – я собираюсь усыновить ребенка. Просто информирую, советы мне не нужны!
Мать вскинулась, ожерелье из зубов-жемчужин нехорошо блеснуло.
– Какого еще ребенка? – взвизгнула она. – Ты дурь-то свою побереги для мужа, его будешь пугать! Мы говорили с тобой об этом, и ты знаешь мое мнение: нет, нет, и еще раз нет!
– Хватит! Я уже не маленькая девочка, которая просит тебя завести котенка! Это моя жизнь!
– Но ты хочешь меня опозорить! Меня, и всю нашу семью! Вздумала притащить какого-то засранца, от которого наверняка родители-алкаши отказались. Что я людям должна буду сказать? Вот, внучок у меня появился с неизвестной наследственностью. Прячьте подальше ножи и деньги!
– Не смей так говорить! – закричала Таня.
Мать вскочила со стула, сделала шаг к Татьяне и вдруг резко ударила ее по губам тыльной стороной ладони. Таня задохнулась от неожиданности, прижала руку ко рту. Губы набухали болезненным жаром, он растекался под ладонью, с каждой секундой становясь все сильней. Слюна во рту изменилась, окрасилась солоноватой кровяной ноткой. Мать торжествующе смотрела сверху:
– А ты не смей на меня орать, – сказала она со спокойной силой. – Думаешь, выросла, так не заткну тебя?
Таня опустила руку, поднялась ей навстречу, уперлась взглядом в глаза родительницы – холодные, презирающие, злые. И отчеканила:
– Я усыновлю ребенка, нравится тебе это, или нет.
Мать скривила рот, рванула с плеч белый халат и, смяв его комом, швырнула Тане в лицо.
– Ты непроходимая идиотка! Если ты это сделаешь, можешь забыть, что у тебя есть родители!
Глядя, как она поворачивается спиной, и, не оглядываясь, идет к двери, Татьяна ощутила знакомую с детства пустоту. И, как всегда, ей захотелось побежать за матерью, остановить, попросить прощения… Но она не тронулась с места. Жажда справедливости и желание помочь ребенку было сильнее внушаемой ей вины.
И когда мать хлопнула дверью, Татьяна не чувствовала себя побежденной.
