Текст книги "Тень мачехи (СИ)"
Автор книги: Светлана Гимт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
5
Воздушная дорога в Москву была спокойной – не подвела ни погода, ни лайнер. Готовясь покинуть самолет, Сергей думал: вот ведь забавная штука эта его работа – теперь он чаще высыпался в небе, чем на земле.
Водитель ждал его на стоянке – лениво курил в открытое окно казенного BMW, черного и блестящего, как начищенный армейский сапог.
– Домой? – спросил он, поздоровавшись.
– Сначала в министерство. Оттуда я сам.
Водитель коротко кивнул и сосредоточился на дороге.
Сергей поглядывал на часы – запас времени есть, можно не волноваться. Но когда они подъехали к центру, беспокойство снова зашевелило в нем тараканьими усами. Конечно, вечером пятницы улицы были забиты особенно плотно. Машины изнывали в пробках, вынужденные сдерживать своих лошадей. Теснились, отвоевывая сантиметры – наверное, сверху это казалось соревнованием улиток. За два квартала от нужного здания Волегов не вытерпел и вышел из авто. На встречи с такими людьми, как Слотвицкий, лучше не опаздывать. Да и проветриться не помешает – Сергею опять было жарко, он чувствовал, как шея под узким воротничком рубашки становится влажной. Не хватало еще прийти на встречу потным, как загнанный конь.
Справа от него лежала Театральная площадь. Здесь, вспугивая голубей, гуляли подростки. Пенсионеры сидели на лавочках. А Сергей когда-то сделал предложение Анюте. Понесло же его тогда в фонтан, словно пьяного десантника! Он стоял, мокрый до нитки, держа в зубах веточку белой хризантемы – будто только что достал ее из-под воды. Анюта смеялась и кричала ему: «Хватит, вылезай, мне теперь тебя сушить!», а потом прыгнула к нему, чтобы быть рядом, пусть в мокром холоде, и с риском попасть в милицию, но рядом… И он в который раз понял: да, это – моя женщина! А потом, опустившись на колено и протянув ей цветок, попросил: «Стань моей женой!» Она целовала его в мокрые щеки, тащила вверх, но он стоял по пояс в воде и тряс головой: пока не согласишься, не встану, и пусть я простою здесь все лето и осень, пусть потом придет зима и превратит меня в ледяную скульптуру – мне будет все равно, если ты не согласишься.
Да, молодость… Сейчас бы он не полез, очертя голову – ни на клумбу за цветами, ни в фонтан. Старый стал, неповоротливый, солидный? Может быть. Но куда из его души ушла романтика? И откуда взялся столь густопсовый цинизм? Он использовал Наташку, купив ее тело, как инкубатор. Обманывает Анюту. И считает, что это – правильно. Потому, что в итоге всем хорошо: ребенок живет, Наталья при деньгах, он стал отцом, а для его жены ничего не изменилось, потому что она не знает – так что в этом плохого? Он сумел все устроить как можно лучше, и, в общем-то, молодец.
Откуда же эта тоска, которой не было еще минуту назад?
Стоп. Если бы не способность воспринимать мир отдельно от чувств, жертвовать пешками ради большой цели, жил бы сейчас совсем по-другому, напомнил он себе. Хрен бы ему, а бизнес. Кукиш, а не пост в министерстве и жизнь патриция. И не торопился бы он сейчас на встречу, которая будет еще одной ступенькой к Олимпу. Все идет по большому жизненному плану. Даже лучше.
Эти мысли вернули ему решительность. Он зашагал быстрее, и в считанные минуты добрался до «утюга» на Рождественке. Здание Минтранса до революции было доходным домом. И, по сути, оставалось таковым для некоторых чиновников. Хотя борьба с коррупцией, показательно развернутая в стране, начала мешать. Впрочем, денег Волегову и без того хватало, так что рисковать карьерой ради мнимой прибыли он не желал. Всегда умел быть осторожным и не зарываться, шкурой чувствовал опасность. Но сейчас, перед встречей с политологом Слотвицким, тревоги не было – лишь легкий азарт, как у зверя, почуявшего добычу, но не слишком голодного. Интересно, что ему предложит этот круглобокий, низенький, вечно улыбающийся хищник: стать помощником одного из депутатов или вложиться в какой-нибудь партийный проект типа потемкинской деревни? Ладно, нечего гадать. Скоро узнаю.
По министерским коридорам растеклась тишина – рабочий день окончен, как-никак. Но приемная Волегова была открыта. Нина Васильевна, пожилая секретарша, сидела за компьютером, обложившись папками и бумажками.
– Квартальную отчетность подбиваю, – вздохнула она в ответ на его недоуменный взгляд. И покачала головой, глядя по-матерински заботливо. – Сергей Ольгердович, какой у вас вид уставший! Кофе сделать?
– Да, пожалуйста, – тепло улыбнулся он. – Замотался я, Ниночка Васильевна. В какой стране? Который час? Утро, вечер? Все перепуталось! Начинаю завидовать перелетным птицам: два раза в год путешествуют, всегда в тепле, и всё по собственной воле.
– Зато я здесь сижу пингвином и летаю только в мечтах, – грузная секретарша потешно замахала кистями рук, словно короткими крылышками.
– А я говорил: возьмите отпуск, а то будет, как в прошлый раз, «упала– очнулась-кардиология», – напомнил Сергей. – И не загораживайтесь от меня бумажками, вас не спасет, даже если спрячетесь под стол. Вы же знаете, я человек меркантильный и эгоистически заинтересованный в вашем здоровье. Потому что если вы заболеете и мне опять дадут в помощницы эту Лидочку… Рухнет наш Минтранс, Нина Васильевна! Рух-нет! А оно нам надо?
– Не надо! – в тон ему ответствовала секретарша, патетически вздернув голову.
– Так значит, дожаривайте-допаривайте свой отчет и несите мне заявление, а я его подпишу. И не переживайте, не пропаду, потому что в последующие две недели у меня то Канада, то Испания, то Владивосток с Челябинском. Так что пусть Лидочка сидит здесь, пока меня нет, – подмигнул Сергей. – Золотое правило: если шанс появился – им нужно пользоваться.
Секретарша расхохоталась, представив, как Волегов – солидный человек, госслужащий высокого полета – бежит, роняя чемоданы, от глуповатой вертихвостки Лидочки. Мстительно улыбнулась: от нее так никто не бежал, без нее было не справиться, да и куда молодым гадючкам против умудренной жизнью кобры…
Сергей открыл свою дверь и вошел в кабинет, отделанный панелями из мореного дуба с темно-зелеными кожаными вставками.
Сев за стол, нажал на кнопку пульта – и кондиционер запыхтел, нагоняя прохладу. Компьютер включать не стал, а взял кубик Рубика – эта, любимая с детства, забава всегда помогала привести голову в рабочее состояние. Повернул боковые грани.
Интерком зашипел:
– Сергей Ольгердович, к вам Игорь Игоревич Слотвицкий.
– Жду.
В дверном проеме показался низенький смуглый брюнет, лучащийся дорогостоящей улыбкой – поговаривали, что собственные зубы политолога были выбиты в 90-е по приказу облапошенного им клиента. Впрочем, с тех пор многое изменилось, да так, что Слотвицкому дали прозвище Горе Горевич. Считалось – и вполне справедливо – что если он возглавил штаб политического противника, бодаться уже нет смысла, только горя хапнешь.
Наклонившись по куриному, Слотвицкий прикрыл за собой дверь, и покатился навстречу Сергею, семеня толстыми ножками. Тот вышел из-за стола, широко улыбнулся, потряс пухлую руку крепыша:
– Игорь Игоревич, здравствуйте! Рад, рад дорогому гостю!
– Здравствуйте, очень приятно, очень! А я-то, я-то как рад! Не часто так встречают в министерских кабинетах, – притворно заскромничал хитрюга Слотвицкий.
Нина Васильевна материализовалась рядом, бесшумно расставила на столе содержимое принесенного с собой подноса: две чашки кофе, молочник, сахарницу, и бутылочку рижского бальзама. «Зачет!» – удовлетворенно улыбнулся ей Волегов. Надо же, Слотвицкий в последний раз был у него года три назад, а секретарша все еще помнила, какую добавку к кофе предпочитает столь редкий гость. Когда она растворилась в воздухе, мужчины немного поговорили на общие темы – как здоровье, как семья, дожди надоели, льют и льют, и это в январе, совсем с ума сошла небесная канцелярия… Сергей слушал, поддакивал и ждал, когда Горе Горевич сделает первый ход.
– В партии нашей досадная брешь образовалась, – пожаловался Слотвицкий. – Орлят молодых много, но что за ними? Пока лишь амбиции, реальных достижений нет. А грифы наши подустали, шутка ли – по тридцать лет в политике, еще с допартийных времен… Да и на своих местах они, делом заняты. Нам бы ястреба, да чтобы борзый, фактурный, умный – и в то же время уважающий старших товарищей. Веришь ли – по всей Москве кандидатуру ищем.
– Верю, Игорь Игоревич, – вздохнул Сергей. – Кадровый вопрос – самый сложный.
– Так вот, говорю я им: а Волегов? Прекрасный же кандидат! Биография идеальная, поднялся с самых низов, честный чиновник, семьянин примерный, спортсмен! Никаких скандалов в прессе, известен народу только с положительной стороны – если вообще известен. Чистый лист, так сказать, и сделанный из очень хорошей бумаги. А они мне: действительно, прекрасный человек, срочно к нам в партию! Если испытательный срок пройдет, то примем, отчего же не принять, такие нам нужны. А через годик выборы в Заксобрание, и нам свой кандидат понадобится. Который все правильно сделает, народ за собой потянет.
– Спасибо, так лестно – аж смутили меня, – поддержал игру Сергей. – А партии вашей я давний сторонник, голосую сердцем, так сказать. Только есть ли смысл куда-то народ тянуть? Понятно же, кого в итоге выберут.
– Дорогой мой Сергей Ольгердович! – Слотвицкий, будто растрогавшись, приложил ладони к груди. – Как же я все-таки рад, что не ошибся в вас! Вы же всё прекрасно понимаете, это даже удивительно, учитывая отсутствие политического опыта. Действительно, мы знаем, кого выберут. И это человек достойный, согласитесь! Но не все, к сожалению, это понимают. И лезет всякая шушера во власть, и страшно подумать, что будет, если пролезет. Так вот чтобы не пролезла, нужны мы с вами. Наша задача – показать людям, которым по какой-то причине не нравится будущий мэр, что за шушеру тоже голосовать не стоит! А можно проголосовать, к примеру, за Волегова. Прекрасный же человек!
«…И пароход», – мысленно добавил Сергей. Слушая излияния Слотвицкого, он в нужных местах показывал свою реакцию – кивал, вздыхал, разводил руками. А сам напряженно думал. Предложение сделано, это ясно. Второго такого не будет. Если согласиться, вступить в партию, стать техническим кандидатом и, согласно сценарию, проиграть эти выборы – его выдвинут на следующие. И уже не в качестве «технаря». Партии нужны свои люди во власти. А если учесть, что следующие выборы – в Московскую областную думу, то… Можно сорвать джекпот. Нужно соглашаться, и немедленно.
Только вот насчет примерного семьянина Горе Горевич ошибается. Теперь это уже не так. С другой стороны, кто узнает о Вике? До выборов еще много времени, и особого интереса к его персоне никто не будет испытывать как минимум полгода.
– …не перестает быть важным! – продолжал вещать Слотвицкий. – Ведь партия – это своего рода кузница кадров. И, конечно, фильтр, который обязан отсеивать всякие нечистоты, представляя избирателям только достойнейших из достойных! Помогать власти, формируя ее – вот наша миссия. И мы лучше миллионов избирателей понимаем, какой кандидат достоин поддержки, а какому просто необходимо обеспечить провал. Люди сами в этом не разберутся. Люди верят рекламе, обещаниям, показухе. Людей можно купить. Запудрить им мозги. И что? Жизнь в городе после этого станет лучше? Нет! Не станет. Поэтому мы обязаны вмешаться. Согласны со мной, Сергей Ольгердович?
– Безусловно! – ответил Волегов. – Более того, я уверен, что смогу принести пользу, и готов много работать для этого.
Действительно, если стать политиком, можно кое-что изменить в городе для его блага. Сергей не питал иллюзий – понятно, что придется делать то, что скажут. Но если он в итоге пройдет в городскую думу, то можно и к высоким целям устремиться. Что-то сделать для улучшения жизни москвичей. Ну и своей параллельно – он же не бессеребренник.
– Я рад, что мы друг друга поняли, – осклабился Горе Горевич. – Вы можете прямо сейчас заполнить анкету и заявление на вступление в сторонники. У меня все бланки с собой. А через полгодика мы вас примем в члены партии, и можно будет двигаться дальше.
6
Сергей вышел из дверей министерства довольно поздно. Заводя свой серебристый «Лэндкрузер», подумал: жаль, так и не выбрал время позвонить жене. Анюта, наверное, уже спит. Завернуть в ресторан, поужинать?
Нет. Он устал. И отчего-то пустота в душе… Ему безмерно захотелось домой. Хороший ужин не так важен, найдется же хоть что-то в холодильнике. Главное – увидеть жену, убедиться, что с ней все в порядке.
Обогнув Лубянку, Волегов погнал машину по Новой площади, через весь Китай-город. Свет уличных фонарей заливал улицу желтым, дробился в стылых каплях такого неуместного зимой дождя, изумлялся черноте уродливых сугробов, оплывавших на обочине. Широкое полотно дороги было бесснежным, устланным лужами – будто кто-то разбил на небе огромное зеркало и сбросил вниз его осколки. Это казалось красивым, но Волегов подумал, что на самом деле асфальт – грязный, а дорогу хорошо бы включить в план ремонта. В понедельник нужно зайти к Тищенко по этому поводу, пусть пошевелит своей задницей.
«Да, Волегов имеет вес, и в Министерстве это знают», – удовлетворенно хмыкнул Сергей и вывернул руль, объезжая еле ползущую «копейку». Так же он управлял и своей жизнью – уверенно, властно, не допуская просчетов и легко обгоняя тех, кто шел в том же потоке, но был слабее, медлительнее, неповоротливее его. А ведь каких-то двадцать лет назад он лишь мечтал о том, что переедет в столицу из родного поселка, который можно было пройти от края до края за сорок минут беззаботной прогулки. Если, конечно, не вляпаешься в коровью лепёху, и не свалишься в скользкую глинистую грязь, которой вместо асфальта было устлано большинство улиц.
Никто не знал тогда, что Серёга Волегов будет работать в самом сердце Москвы, и почти ежедневно проезжать через её, такую древнюю, юность. Смотреть на улицы, мощенные брусчаткой, креститься на золотые луковицы храмовых куполов, робеть перед строгой красотой старинных зданий из красного кирпича, не упокоившийся дух которых следил за ним сквозь высокие окна. А ведь это были его любимые места, очаровавшие его еще в ту пору, когда Сергей впервые приехал в Москву… Память мгновенно отозвалась, наложив пожелтевший слайд на панораму зимней улицы, и Волегов увидел лето последнего года 80-х – пыльную жару под странно темным, низким небом – полем боя, на которое сползались войска налитых злостью туч, готовящихся к грозе, как к войне.
Он вышел из поезда воскресным вечером, так уж получилось с билетами. Сергей купил на вокзале карту, добрался до Китай-города на метро и пошел в политехнический музей – давно о нем слышал, да и деваться больше было некуда. Ведь подать документы в приемную комиссию Московского института инженеров транспорта, и получить место в общаге на время экзаменов можно было только завтра. Глядя на нарядных, уверенных в себе москвичей – а в их число он записывал всех, кто шел по улицам быстро, но спокойно, без интереса и ошалелости, не озираясь по сторонам, как впервые попавший в Город средневековый крестьянин – Волегов отчаянно стеснялся своей синей рубашки из дешевого хлопка, лоснящихся на швах брюк, и особенно старых кед. Он бы дорого дал тогда за то, чтобы показать москвичам, что он свой, равный. Хотел быть таким же, как они, сблизиться… но и скрыть кое-что хотел: мысли хищника, которого привела к ним не любовь, но жадность. Он будто повторял втайне путь Наполеона, желая обобрать этот город, подмять его – но понимал, насколько высок и остр пик его амбиций, и в глубине души боялся сам себя. Это болезненное ощущение, в котором кажущаяся недостижимость мечты срослась с маниакальной уверенностью в собственном могуществе, походило на лихорадку. И раскалывало его надвое: он был и бедняком в старых кедах, втайне сошедшим с ума – и уверенным в себе богачом, владевшим самым главным: неисчерпаемой силой духа, острым умом и почти нечеловеческим чутьем. Он точно знал, что покорит Москву, и покорит навсегда. Но она в это не верила, и могла в любой момент посмеяться над ним – брезгливо и с удивлением, как смеялась бы высокородная принцесса над вонючим, задравшим грязный нос, свинопасом.
Впрочем, он уже догадывался тогда, что даже самая несмелая мечта когда-нибудь становится реальностью, если живет между огнем упрямства и холодом целеустремленности в душе человека, которому некуда отступать.
Так вот, он шел в знаменитый Политех, в цитадель ожившей истории науки и техники, а город провожал его взглядом. Волегов удивлялся ширине улиц, замысловатой архитектуре фасадов, непривычной для провинциала чистоте и особой, почти мистической энергетике столицы. Чем больше проникала внутрь него московская свобода и бесшабашность, тем сильнее он чувствовал требовательность и равнодушную отчужденность этого города. И все жарче становилось его желание обжиться здесь, подняться, занять высокий пост, кабинет и квартиру в одном из этих старинных зданий – и чтобы Кремль из окна, не меньше.
Ну а пока он был здесь пришлым, голодранцем, умещавшим все свое имущество на левом плеч, в тощей сумке. В ней он привез в столицу свой стыд и гордость. В этой самодельной торбе из дерматина, продранный угол которой был заклеен синей изолентой, лежала штопаная пара белья, спортивный костюм, ставший заметно коротким еще два года назад, вафельное полотенце с завернутыми в него мыльницей, помазком и бритвой, коробочка с тальком и пакет с хлопчатобумажными подмышниками – тогда он не мог позволить себе дезодорант, поэтому пользовался лишь ими. А на дне сумки, обернутый в полиэтилен, лежал красный диплом и почетная грамота ЦК ВЛКСМ, выданная школьному комсоргу Сергею Волегову за добросовестный труд… а еще за то, о чем сейчас, двадцать лет спустя, вспоминать не хотелось.
Досадливо поморщившись, Сергей вынырнул из прошлого, в новую Москву, давно покорившуюся ему и уже слегка надоевшую – так надоедает любовница, не сумевшая превратиться в близкого человека. Пошире открыл окно – кондиционер барахлил, поэтому в салоне было душно и жарко, и Волегов чувствовал струйки пота, выступившего на теле и катящегося по желобку позвоночника. Вытащил из подлокотника пачку салфеток, извлек одну. Промокнул лоб, шею. И свернул на Москворецкую набережную.
На перекрестке был небольшой затор: серая «Волга» и вызывающе-красный «Лексус» слились нос-в-нос, а перед ними, закинув корму на соседнюю полосу, осел на лопнувшее переднее колесо желтый пассажирский автобус. Волегов сбросил скорость, объезжая неудачливую троицу по широкой дуге. И увидел за автобусом низенького инспектора ДПС с планшетом в руках. Рядом стояли двое мужчин и высокая, до неестественности худая женщина лет пятидесяти. Ее темная норковая шубка была расстегнута, светлые волнистые волосы посеребрила дождевая пыль, холеное лицо исказила маска страдания. Тонкие ноги в легких и светлых, не по погоде, туфлях были широко расставлены, острый подбородок упрямо вздернут, брови мученически сведены. Подол бежевого винтажного платья из полупрозрачной ткани прилип к коленям. В плетеном колье, лежащем на ключицах блестящей паутиной, ярко вздрагивали белые бриллианты – в такт крику своей хозяйки.
Судя по всему, это была владелица «Лексуса». И она орала на мужиков так, что даже проезжавший мимо Волегов расслышал ее слова: «…за свой счет ремонтировать не буду, и советую вам забыть, что у меня вообще счет есть, не ваше это собачье дело!» Голос был глубоким, зычным, более подходящим к образу базарной торговки, нежели к романтическому имиджу декадентствующей музы. И этот контраст внешнего и внутреннего напомнил Сергею его мать. Та тоже хотела казаться измученной и утонченной, носить меха и драгоценности… Может, и кажется, и носит теперь. Но во времена его детства она лишь вырезала из журналов фотографии таких вот атмосферных дамочек, да скандалила с отцом – тем же трубным, визгливым голосом. Ругалась всегда из-за денег, называла мужа сшибалой, мостырником и паупером голозадым. Он огрызался: «Знала, что за учителя шла, а не за генсека!» Иногда Сергей думал, что, может быть, именно из-за этих скандалов отец распробовал «беленькую» и начал все чаще проводить с ней вечера, а потом и встречать утро.
Мать много требовала от него, требовала не по рангу – а сама работать не желала, ссылаясь на двух часто болеющих детей. Лишь числилась библиотекарем, чтобы не попасть под статью о тунеядстве. А на работу ходила ее мама, по шесть дней в неделю чихала там от бумажной пыли, только и успевая менять носовые платки – белые флаги проигранной войны с аллергией. Каждый месяц она приносила зарплату своей любимой, но кажущейся такой несчастной, дочери. И та брала, всю, до копейки – нигде не ёкало.
А вот Сергей со старшим братом Дениской работали с самого детства. То горбатились на соседском огороде, то скотину пасли, а, став постарше, вычищали совхозные коровники. «Да, трудиться я всегда умел, в этом не откажешь», – подумал Волегов, съезжая на Чурскую эстакаду по Автозаводскому мосту. Он был все ближе к третьему транспортному кольцу, недалеко от которого стоял элитный коттеджный поселок, где ждал его дом и жена.
Что бы сказала мать, узнав, каких высот он достиг? Деньги, пост в министерстве, а в перспективе и депутатский статус – что еще может сделать мужчину достойным любви? Если бы она знала, что нужно просто подождать, а не бежать за богатым влиятельным мужиком, бросив собственную семью – остановилась бы?
Вряд ли, в который раз осадил себя Сергей. Трезво надо смотреть на вещи. Мать потому и сбежала, что хотела стать обеспеченной немедленно, не тратя годы на ожидание. Да и безоговорочно верить в то, что твой ребенок доберется до верхушки муравейника, не каждая сможет.
…– Она из-за тебя нас бросила, ты ее не слушался! – Дениска, старший брат, тыкал в него пальцем. В хитрых глазах плясали черти, и маленький Сережа не мог понять: они на него кричат, или брат? Было жутко обидно и в то же время страшно до тошноты – а может, действительно из-за него?
– Нет, ты врешь, ты врешь! Не из-за меня, не из-за меня! – ревел он.
– А еще ты чашку ее разбил! И вообще ты противный, ноешь все время, то комары накусали, то в школе побили, кому понравится? Плакса, плакса, три копейки вакса, – издевался брат…
Ну и где ты сейчас, брат Денис? Наверное, у магазина – сшибаешь мелочь, да ищешь друзей, чтобы на пару похмелиться? Все еще живешь в зареченской квартире, оставшейся от отца – в той, где вы вместе спивались, пока он не умер?
А мать? Лет пятнадцать назад Сергей – уже начавший богатеть, поднявшийся по карьерной лестнице и параллельно создавший несколько собственных коммерческих предприятий – хотел найти ее. Показать, каким он стал. Доказать, что она зря его бросила. А потом случилось несчастье с Анютой, и ему стало не до того. Он начал еще больше работать, еще больше добиваться и достигать, но уже ради жены, чтобы поставить ее на ноги. Операции стоили дорого, и он сбросил в пропасть медицинского бессилия горы денег – вот только всё впустую. Он не прекратил бы попыток и до сих пор. Но они с Анютой прошли всё, что можно. Лучших специалистов. Все виды лечения. «Ничем не можем помочь», – в итоге сказали врачи. – «Но медицина развивается. Возможно, в будущем…» И они ждали. А умело вложенные деньги уже зарабатывали сами себя, но Сергей не мог остановиться. Намечал новые вершины и лез на них с упорством Сизифа. Вот только, в отличие от него, сумел вкатить на каждую собственный камень – и не просто поставить, но и изваять из него памятник своему эго. А оно, питаясь лишь победами, разрасталось все больше – и становилось все тяжелее из-за того, что мать не видела, не могла оценить, и сказать: «Верю! Хватит!».
Материнский след терялся где-то в 90-х. Последний раз ее видели в Питере, в образе великосветской дамы: норка, бриллианты, сигарета в длинном мундштуке. Картинная галерея, где регулярно появлялась мать, закрылась – застрелили владельца. Подруга матери, на которую вышел человек Сергея, отозвалась о ней нелицеприятно. И говорила, что хотя они и дружили некоторое время, посещали ту самую галерею, где мать приценивалась к работам классиков, но общего у них было мало. Поэтому так и не помирились после ссоры. К тому же, бизнесмен, к которому прибилась мать, то ли уехал за границу, сменив имя, то ли вообще покинул этот мир. Поэтому выйти на него тоже не представлялось возможным.
Сейчас, в век интернета, да еще и с его возможностями, Волегов смог бы, наверное, ее найти. И он попробует еще раз. Но не сейчас. И вообще, стоит подождать пару лет, завершить начатое. Стать видным политиком. А тогда, возможно, она раскается и придет к нему сама. Этого хотелось больше. Хотелось покаяния. Признания ошибок. Платы за детство, порванное надвое, как семейное фото.
