Текст книги "Секретное счастье (СИ)"
Автор книги: Светлана Белл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
Услыхав это, Генриор единственный раз в жизни вышел из себя, собрал вещи и едва не покинул замок – и непременно уехал бы, если б граф не убедил его, что не верит ни единому слову матери, и не упросил остаться.
А Берри было уже пятнадцать – он всё видел, всё слышал и всё понимал, и мрачнел с каждым днем всё больше, как облако, которое наливается темной дождевой водой.
Глава 34. По-другому я не могу
Генриор помнил, что в те годы Берри потерял детскую кипучую живость, стерлась с губ лихая улыбка. Он вырос, вытянулся, но стал незаметным, замкнутым. Не ввязывался больше в ссоры и драки, подолгу молчал, ни с кем не обсуждал то, что его тревожит, даже с Генриором. Родители – те, пожалуй, были даже рады, что непослушный сын вдруг успокоился, перестал бродить по окрестностям, болтаться с деревенскими мальчишками.Только по-прежнему подтягивался на турнике, поднимал гантели да всё рисовал в блокнотах старинные парусники.
Берри взялся за учебу – начал с маниакальным упорством изучать иностранные языки и иногда бродил по замку, тихо повторяя незнакомые слова и запутанные фразы. Генриор, глядя на угрюмого паренька, скрывающего от всех, что творится в его душе, тревожился, но отгонял нехорошие мысли.
В ту пору пришлось задуматься о продолжении образования. В Лесном имелся лицей, но обучали там только восемь лет, потом родители определяли детей в другие заведения. Андреаса и Берри было решено отдать в разные школы – парни с годами так и не подружились.
Отец с матерью записали Берри в старинный мужской лицей-пансион «Северитас», считавшийся в дворянской среде очень престижным. Образование там давали достойное, солидное, правда, нравы были суровые, о чем и говорило название, означающее «строгость». Посещать воспитанников разрешалось не чаще раза в месяц, а домой отпускали всего только два раза в год.
…Потом не было дня, чтобы Генриор не вспоминал, как промозглым октябрьским днем он приехал в «Северитас». Прибыл один – граф был занят конторскими делами, Эмилия осталась с приболевшей маленькой Элли. Берри вызвали по громкой связи, тот пришел не сразу – потом угрюмо объяснил, что заставили переписывать упражнения.
Генриор увидел Берри издалека, когда он шагал по коридору, но не сразу узнал. Мрачный, бледный, в мешковатой форме мышиного цвета, тот походил на собственную тень. Буйные русые кудри больше не вились – парня остригли почти наголо. Из-под непомерно большой фуражки беззащитно торчали розовые уши. Генриор знал, что Берри стесняется оттопыренных ушей, всегда прикрывает их вьющимися волосами. А тут – вот что. И ведь не мальчик уже, а подросток – непростой, сложный, закрытый. Зачем так его унижать?
Воспитатель, тощий, сухой, в светло-сером мундире, с желтым пористым лицом и деревянным скрипучим голосом, сообщил, что на свидание («Свидание! Как в тюрьме!» – отметил тогда Генриор) дается ровно полчаса.
Они вышли в сад, сели на зеленую крашеную скамью с неудобной прямой спинкой – было зябко, неуютно, ветрено. Генриор поставил на скамейку увесистый картонный пакет с шоколадом и фруктами.
– Ну, как ты здесь? – неловко спросил Генриор, запахивая пальто и с тревогой глядя на мальчика. Он хотел было снять с себя теплый шарф и накинуть на тонкую неприкрытую шею Берри – и отчего-то не решился. Достал из шуршащего пакета самое красивое красное яблоко, тщательно вытер его салфеткой, протянул подростку.
– Я здесь нормально, – пожал плечами Берри. Желтый ажурный лист плавно опустился на форменную куртку, Берри равнодушно его смахнул.
– Не обижают тебя?
– Кто? Лицеисты? Нет. Попробовали бы обидеть, – Берри с хрустом откусил яблоко.
– Друзья появились?
– Нет. Зачем они мне? Мои друзья остались в Ключах.
– Сельчане...
– Да, ну и что?! – с вызовом сказал Берри, крепко сжав яблоко в кулаке. Он как будто специально хотел позлить Генриора. – Зато они нормальные парни, а не эти одинаковые пешки.
Генриор сделал вид, что не заметил выпада, спокойно спросил:
– А учителя как?
– Учителя как учителя… – Берри подумал, решил поделиться: – Вчера вот получил за то, что не поздоровался с директором. А я просто его не заметил.
– Как – получил? – нахмурился Генриор.
– Обыкновенно – тростью по ладоням. Здесь все получают. Интересно, отец знал, что за правила в этом лицее, когда меня сюда отправлял? Знал, наверное.
– Граф определил тебя сюда, так как отзывы о «Северитасе» в дворянской среде очень хорошие. После него лицеисты без экзаменов переходят в элитный университет и получают достойную профессию, – проговорил Генриор, ненавидя себя за сухие казенные фразы. Но ведь что-то надо было говорить!
– Чтобы дать достойную профессию, обязательно бить палкой по рукам? – прищурился Берри.
– Конечно, нет. Мне казалось, таким образом уже нигде не воспитывают. Я и не думал, что здесь так.
– Да. Здесь так, – коротко отозвался Берри.
Они замолчали, глядя на красивые, не облетевшие еще деревья. Берри снова пару раз хрустнул яблоком. Поводил ногами в черных ботинках по желто-коричневой листве, пошуршал, сообщил равнодушно:
– Сегодня, наверно, снова к чему-нибудь придерутся. Так и будут доставать.
– Ну почему, Берри? – Генриор попытался его обнять, но тот как бы невзначай тряхнул плечами. – Ты умный сильный парень. Сообразительный, любознательный. Учишься хорошо. Ты будешь здесь на хорошем счету.
– Дядя Генри, какой ты наивный! – горько усмехнулся Берри, пряча мокрые ресницы. – Умный, любознательный… Скажешь тоже! Здесь это никому не нужно. Просто надо делать, что велят.
Берри вздохнул и вдруг посмотрел Генриору в глаза – решился, видно, сказать, что давно хотел:
– Послушай, дядя Генри! Хочу честно предупредить тебя, а заодно и родителей. Я не буду учиться в лицее. Я уйду.
– Как – уйдешь? – Генриор обеспокоенно посмотрел на Берри. – Среди учебного года? – он хотел было добавить, что отец уже выложил за обучение круглую сумму, излишне весомую даже для дворянского бюджета, но промолчал.
– Да, – очень серьезно кивнул Берри. – Мне обязательно надо поскорее уйти. Иначе я кого-нибудь здесь убью.
– Берри!
– Просто поверь, я говорю правду. Вчера, когда меня лупили по рукам, я запросто мог выдернуть палку и сломать пополам, но сдержался. Но я только первый раз сдержался, потом не буду! В следующий раз я этой же палкой дам тому уроду по голове. Я больше никому не позволю меня унижать, как вчера. Нет. Ни за что. Я уйду… чтобы никого здесь не покалечить.
– Но куда же ты пойдешь в октябре? – тихо проговорил Генриор, и сердце его сжалось. – Сейчас тебя уже не возьмут ни в какую школу, таковы правила.
– Значит, пойду не в школу.
– Постой, но куда же?
– Найду, куда идти. В замок, кстати, тоже не вернусь, – подчеркнул он. – Я понял, что мне там нечего делать.
– Берри, зачем же ты так про Розетту? Это твой дом.
– Дом, где тебя называют незаконным? Посторонним? Приблудой? Что мне там делать, в этом вашем доме? – Берри закусил губу, отвернулся.
– Перестань, Берри, никто тебя так не называет.
– Да? А бабка? А Андреас? Даже отец. Я как-то слышал, как он сказал маме: «Мой сын или нет – это никому неизвестно!» Ну что ты, дядя Генри! Не надо, не притворяйся. Ты сам всё знаешь.
Генриор охнул, схватился за голову, проговорил с болью:
– Берри, даже если граф так сказал, то наверняка только однажды, сгоряча, в ссоре! Я точно знаю, что он так не думает. Отец любит тебя! Разве ты забыл, как ему нравится играть с тобой в шахматы, в шашки? Как он гордится твоими успехами в изучении языков? Как ты вместе с мамой и папой ездил на море? Конечно, отец не прав, что это произнес! Не знаю, что на него нашло. Андреас еще мальчишка, он глупо повторяет то, что внушает бабушка. А она… Ну, что сказать? Бог ей судья!
– Дядя Генри… – помолчав, поднял глаза Берри. – А может, я правда твой сын? Бабушка как-то раз так сказала. Ведь ты иногда называешь меня «сынок». Скажи честно, пожалуйста! – в глазах подростка мелькнула надежда.
– О небеса!.. – простонал Генриор. – Ну да, называю, ну и что? Твои родители – граф и графиня, это совершенно точно! Никогда больше не думай об этом. Твоя мать – верная и порядочная женщина. Всё остальное – мерзкие сплетни.
– А лучше бы я был твоим сыном... – вздохнул Берри. – Тогда ты забрал бы меня из этой богадельни. И мы бы уехали из замка и поселились где-нибудь вдвоем на берегу моря.
Они снова замолчали, Берри пинал сухую листву.
– Дядя Генри, дела теперь такие, – вдруг тихо проговорил Берри и Генриор вздрогнул. – Мне тут не место. В Розетте тоже не место. Нигде не место.
– Что ты говоришь! – Генриор побледнел, а Берри, спохватившись, проговорил сердито:
– Дядя Генри, ты только не подумай, я ничего с собой делать не стану, я не совсем идиот, – и, когда Генриор облегченно вздохнул (а он действительно перепугался, решив, что Берри собирается наложить на себя руки), добавил: – Я очень хочу жить. Только не так, как сейчас. Совсем по-другому!
– Берри, сынок, ты будешь жить по-другому, только подожди немного, потерпи, – быстро проговорил Генриор, крепко взяв его за руку. – Отучись здесь год – всего год, это не так много! А там будет видно. Да, порядки тут отвратительные, но знания хорошие, потом поступишь, куда пожелаешь. Ты ведь мечтаешь о море?
– Да.
– В шестнадцать лет уже можно учиться на моряка. Не в академии, конечно, а в подготовительной школе, но всё же! Берри, я поговорю с твоим отцом. Я смогу убедить его. А потом все моря будут твоими.
– А я не хочу в подготовительную! – упрямо мотнул головой Берри. – Такая же закрытая школа, такие же правила: можно лупить пацанов, можно унижать… Если и поступать, то сразу в Морскую академию, там иначе.
– Но, чтобы поступить в академию, нужно сначала окончить лицей! – воскликнул Генриор. – Значит, надо потерпеть!
– Ага, замкнутый круг, – согласился Берри. – Но я не буду терпеть. Надоело.
– А что? Что ты будешь?!
– Вот, ты уже злишься… – устало проговорил Берри.
– Я не злюсь, – остывая, сказал Генриор. – Я очень волнуюсь.
– Не надо за меня волноваться, – попросил Берри. – Даже если что-то случится, пожалуйста, не надо переживать. Я ведь не зря занимался спортом, читал, учил языки – я многое могу! Дядя Генри, ты, главное, помни: даже если мне будет очень плохо, я с собой ничего не сделаю. Потому что самоубийство – это не метод.
– Зачем ты вообще про это говоришь?! Какое еще самоубийство?! – с болью вскрикнул Генриор. Он схватил Берри за плечи, глянул в его глаза – тот не отвел взгляда, но в его зрачках светилась какая-то тайна, какой-то замысел, от которого он не собирался отступать. Генриору стало холодно и очень страшно.
– Ничего такого не будет, я обещаю, даже клянусь, – повторил Берри. – Но, если что-то случится, просто пойми, что так надо, а по-другому я не могу, – он мягко расцепил пальцы Генриора и тихо добавил: – Только ты не обижайся, пожалуйста, на меня, не надо. Я всё равно приеду к тебе, только не знаю, когда. Не скоро, наверное. Но приеду.
– Конечно, приедешь, – волнуясь, сказал Генриор, и пальцы его дрожали. – Не только ко мне, но и к маме с папой. Через два месяца начнутся каникулы. Все соберёмся в замке.
Берри хотел что-то сказать, но не успел. За спиной зашуршали листья – к ним приближался похожий на деревяшку воспитатель.
Глава 35. Как сахар в стакане чая
– Время свидания подошло к концу, – скрипуче проговорил деревянный воспитатель. Насмешливо глянул на картонный пакет с шоколадом и фруктами, который Генриор взял со скамьи и хотел было передать Берри, презрительно дернул длинным крючковатым носом: – Сударь, у нас не тюрьма и не клиника. Передачи здесь строго запрещены, – видно, опытный педагог наметанным глазом мгновенно определил, что к лицеисту Бенджамину приехал не родственник-дворянин, а кто-то другой, попроще – может быть, домашний воспитатель.
Генриор растерянно глянул на пакет, на Берри.
– Мне правда ничего не надо, здесь хорошо кормят, – сказал Берри, поднимаясь со скамейки. Огрызок яблока он повертел в руках и, подумав, сунул в карман.
– Как же неприлично! – пробубнил воспитатель. – Остатки яблока нужно было оставить в руке и донести до урны, а не пачкать чистый карман форменной куртки!
Берри вздохнул, ничего не ответил. Сумрачно глянул на воспитателя:
– Попрощаться-то можно?
– Прощайтесь, – милостиво разрешил тот. Но не отошел ни на шаг.
Генриор, положив пакет на скамью, крепко обнял Берри, прошептал ему – сердце колотилось от нехорошего предчувствия:
– Берри, сынок, слушай. Не торопись, ничего не придумывай. Я сегодня же поговорю с твоим отцом. Он любит тебя и заберет из этой школы. Да, это непросто, это против правил – но заберет. Возможно, придется доучиться до нового года – два месяца пролетят мгновенно. Но потом ты перейдешь в другую школу, где не бьют и не унижают учеников. Я обещаю.
– И зря обещаете! – проскрипел воспитатель. Он подошел совсем близко и, не стесняясь, прислушивался. – Никто не отдаст мальчика до следующего лета, раз подписан контракт. В крайнем случае, помимо уже оплаченной суммы отцу ученика придется заплатить такие колоссальные издержки, которые будут очень ощутимы даже для самого толстого дворянского кошелька!
«А ведь этот тип дворян терпеть не может! – понял вдруг Генриор, отрываясь от Берри. – Завидует по-черному деньгам, возможностям, статусу... Вот и отыгрывается на пацанах».
– Вы детей воспитываете, а не знаете, что подслушивать нехорошо! – резко заявил Генриор. Деревянный воспитатель оторопел – не ожидал такого напора. – Мои обещания – моя ответственность. Я бы и сейчас забрал Берри... Бенджамина. Но у меня нет таких прав.
– Это точно, нет. Даже у отца такого права нет, – криво ухмыльнулся Деревянный. – Захочет забрать – пусть неустойку заплатит. И если каждый будет сначала отдавать сына, а потом забирать, что это выйдет за обучение? Я, кстати, позвоню графу. Сообщу о ваших обещаниях. Интересно, знает ли он, как общается с мальчиком его представитель?
– Он знает, – уверил Генриор и крепко взял за руку подростка. – Берри, сынок, держись. Время пройдет быстро.
– Время пройдет быстро, – эхом повторил Берри. Шепотом спросил: – Рик там нормально? Погладь его за меня.
– С Риком всё хорошо, не волнуйся, – отозвался Генриор. Очень не понравились ему и голос Берри, и его отрешенный взгляд (будто мысли витали за горизонтом), и нездоровый румянец, вспыхнувший вдруг на скулах. Генриор еще раз крепко сжал его пальцы.
– Всё, пора, пора! – нетерпеливо воскликнул Деревянный и схватил Берри за плечо. Тот нервно дернулся:
– Прошу вас не трогать, я пойду сам.
– Разумеется, сам. Не на руках же я вас понесу, лицеист Бенжамин Розель! – ёрничая, скривился Деревянный. И глянул на Генриора. – Всего хорошего.
Но Генриор не ушел – так и смотрел, как Берри шагает, не оглядываясь, в сторону корпуса, серого, некрасивого, с острыми углами, похожего на разинувшую пасть акулу.
Воспитатель неожиданно остановился, обернулся. Смерил Генриора презрительным взглядом, отчетливо произнес:
– Вот что я вам скажу, сударь. Поезжайте домой и скажите там, что всё в порядке. Не сбивайте с толку вашего… хозяина? Шефа? Не знаю, как вы его называете. Его сын содержится в хороших условиях и получает качественное образование. Довольно успешно осваивает усложненную программу. Воспитывается достойно, в соответствии с правилами, которые сложились не одну сотню лет назад. Да, порядки здесь строгие. Но для юношей это полезно. Не поднимайте бурю в стакане воды. В конце концов, мальчик здесь находится всего два с половиной месяца. Он привыкнет.
– К чему он привыкнет? – дрожа от негодования, произнес Генриор. – К унижениям? К побоям?
– К методам воспитания, – холодно произнес Деревянный, нисколько не смутившись. – Все привыкают.
– Он не такой, как все! – горячо сказал Генриор, понимая, как беспомощно звучат его слова. Деревянный осклабился, показав желтые длинные зубы:
– Возможно, и не такой. В настоящее время. Наша педагогическая задача – сделать его именно таким. И мы ее выполним.
– Каким – таким? – губы Генриора дрогнули. – Примитивным? Стандартным?
– Если хотите, то да, – кивнул Деревянный. – Стандартным. Но стандарт у нас высокого качества! Он будет стандартно воспитан и стандартно образован. Молодой человек станет ровно таким, каким и должен быть достойный представитель дворянского сообщества. С определенными целями, навыками, мировоззрением. Наш лицей-пансион готовит таких выпускников уже двести восемьдесят четыре года. Вам, как не дворянину, не понять, насколько это бесценно.
– Возможно, – поправил шляпу Генриор. И сказал наугад: – Но вы, как я понимаю, тоже не дворянин.
– А это не имеет значения! – дернул крючковатым носом Деревянный – видно, его все-таки задели эти слова. – Чтобы понимать толк в породах собак, необязательно лаять.
– Точно, – вздохнул Генриор. – Лаять необязательно… – и приподнял шляпу. – Всего доброго!
Он вышел за ворота, сел в машину и завел мотор. На душе скребли кошки. Начался дождь, и Генриор подумал, что картонный пакет с шоколадом и фруктами так и остался мокнуть на зеленой крашеной скамье в лицейском саду.
Вечером Генриор с графом поговорить не успел – тот вернулся из Тисса в замок уже ночью, а наутро позвонили из лицея. Причем звонил не деревянный воспитатель, а сам директор господин Круш – и попросил пригласить графа. Голос его был странный, и у Генриора сердце упало от тяжелого предчувствия.
Граф подошел, послушал – и чуть не выронил трубку. Вешая ее на рычаг, он сбивчиво проговорил:
– Берри пропал. Его нигде нет. Директор говорит, что территория великолепно охраняется и такой случай произошел впервые. Не только в его практике, а вообще впервые. Он просит срочно приехать. Поедем, Генриор. Поедем скорее.
С этого тусклого ноябрьского дня и начался кошмар, с которым Генриор постепенно привык жить. Берри искали все – стражники, детективы, чародеи. Перевернули вверх дном лицей, опросили каждого, начиная с директора и заканчивая дворником, вызывали учеников по одному – никто ничего толкового не сообщил. Каждый говорил, что Бен держался особняком, всех сторонился. Пятнадцатилетний мальчик как в воду канул! Но и в окрестных прудах и реках его не обнаружили.
«Ну не может же подросток исчезнуть, как привидение! – говорили представители управы, хватаясь за голову: дворянский сынок пропал – виданное ли дело! – Должны быть какие-то зацепки, свидетели, лазейки!» Парня искали с удвоенным рвением, обещали сыщикам высокие награды, чины, звания, деньги – но нет. Всё было бесполезно. Граф Бенджамин Розель растворился, будто сахар в стакане чая.
Генриор, измученный от тревоги и безвестности, все проматывал в голове, как кинопленку, кадры, как Берри, ссутулившись, уходил в пасть серого, похожего на акулу, учебного корпуса. Как он ненавидел себя за бездействие, за малодушие! Ну почему он не удержал его тогда? Почему не схватил крепко за руку, не вывел за ворота, не усадил в машину? Не положено?! Плевать! Даже если бы вызвали стражников, он бы мальчика в школу не отдал – только отцу с матерью. А там пусть хоть арестовывают…
Единственное, что успокаивало Генриора, так это слова: «Самоубийства не будет. Я обещаю». Берри всегда выполнял обещания. Значит, он жив.
Генриор грыз себя каждый день, ему казалось, что можно было всё изменить – а он не смог, не смог… Он думал, что все должны его ненавидеть, но никто не сказал ему плохого слова. Только старуха графиня прозудела в сторону что-то вроде: «А что вы хотели от лакейского воспитания?», но ее сын неожиданно дал ей отпор: «Не надо так! Мы все виноваты. Скидывали ребенка со сложным характером то на Генриора, то на школу, а сами старались делать вид, что всё в порядке. Вот и итог».
У графа Мишеля и графини Эмилии и до того в отношениях было далеко не всё гладко, да еще старая хозяйка Розетты вечно подливала масла в огонь. А тут и вовсе начался тяжелый разлад, который завершился разводом.
Так прошел месяц, другой, третий, потом год и другой. Происходили разные события. Слегла, а затем и скончалась старая графиня. Росли дети.
Берри не нашелся.
Все научились жить с этой болью, примирились с ней, запрятали в дальний уголок памяти. Только в Генриоре она пылала крохотным, но негаснущим огоньком – будто кто-то всегда прикладывал к сердцу горящую спичку.
Генриор вспоминал о землетрясении в маленьком приморском городе. Он был тогда в отъезде, а вернулся не к дому – к развалинам. Он похоронил и оплакал жену Нину, а тело сына так и не нашел. Долгие годы он надеялся, что Виктора спасли, он искал его везде, где только мог. Даже когда начал работать в замке, с согласия графа выезжал на поиски. Но никаких сведений не обнаружил, пропавших без вести было много – пришлось смириться с тем, что ребенка нет.
Потеряв спустя годы другого мальчика, которого полюбил, как сына, Генриор пережил сильнейшее потрясение. Но в его смерть так и не поверил. Он каждый год выписывал журнал «Альбатрос», где печатались все приморские новости, – если прежде Генриор ждал чуда и мечтал, что там появится весть о Викторе, то теперь несмело надеялся прочесть что-то о Берри. Ведь куда он еще мог уйти, как не к морю?
И вот теперь он снова перед ним – тот сероглазый малыш с родинкой на щеке и оттопыренными ушами, которые он прячет под непослушными русыми кудряшками. Тот веселый и сообразительный Берри, с которым он разучивал песенки к детским праздникам и мастерил модели фрегатов. Тот добрый мальчишка, спасающий котят и щенков. Тот угловатый подросток, который хмурился и прятал слёзы на скамье возле школы.
Тот глупый, бессердечный и жестокий оболтус, который свел с ума всё семейство, когда словно сквозь землю провалился!
– Берри… – Генриор смотрел на него и никак наглядеться не мог. – Ты стал такой взрослый, такой красивый! И ты очень похож на отца… Пойдем к нему. Отец дома.
Глава 36. Что вы городите?
Деревня Ключи, примостившаяся у подножия шоколадных холмов, кипела и бурлила. На ферме, где мычали сытые рыжие коровы, на зерновом току, возле приземистого магазинчика с немудреным названием «Чай да сахар» – везде! – люди толкали друг друга, тревожно заглядывали в глаза.
«Эй, а про Дена-то слыхали?!» И получали ответ: «Да само собой, слыхали, все уже говорят…» «Мать-то его как жалко, вот горе какое свалилось!» «А Долли каково? Думала, по осени будет свадьба, а тут похороны грядут …»
Дена в деревне любили: парень приветливый, честный, хороший. Никакой работы не боится, попросишь о помощи – не откажет. «Вина не пьет, не скандалит, за юбками не таскается… – загибая пальцы, перечисляли женщины и тут же одергивали себя: – Вот и непонятно, как это с ним такое приключилось». «Видно, любовь...» – вздыхали те, кто помоложе. А старшие вскидывались: «Да какая еще любовь? Вляпался по глупости, теперь и не расхлебать…»
К вечеру сельчане, не сговариваясь, потянулись к квадратной утоптанной поляне, где вечерами и по выходным молодежь устраивала танцы. Но в этот раз на хлипком деревянном помосте не видно было музыкантов с мандолинами и пан-флейтами – какое уж там веселье? Кто-то вспомнил, что здесь играл на гитаре Ден.
Люди опасливо переминались с ноги на ногу, перешептывались. Невероятная новость о том, что симпатичный добродушный Ден связался с принцессой, угодил в тюрьму и вот-вот лишится головы, пронеслась по деревне, как ураган. Все нервничали и с нетерпением ждали подробностей.
Тяжело ступая по расшатанным перекладинам лестницы, опираясь на потертую трость, на помост взобрался сельский старейшина Фраст. Встал посредине, нервно подергал седую окладистую бороду. Поправил мятую зеленую шляпу, принялся четко выговаривать слова:
– Никто вас, конечно, не звал сюда, друзья дорогие. Да раз собрались, давайте уж проясним. Бумага пришла нынче из городской управы на Дениса Дина. Так что, если кто говорит: слухи, мол, это, – нет, никакие не слухи. Арестовали его, – Фраст перевел дух, снова потрепал бороду, мрачно продолжил. – Вот народ говорит: «Жалко парня!» Как не жалко? Все мы его знаем. Славный работник, золотые руки. Только теперь никто на руки смотреть не будет. Разве что на голову. Как отсекут, так народу и покажут.
Сельчане загудели, заохали. Раздался долгий протяжный вскрик, и все взгляды остановились на бледной женщине в темном платке – на Дамаре. К ней тут же кинулись две заплаканные девушки в простых длинных юбках – худенькая и пухленькая, взяли ее под руки, что-то зашептали.
– Лиза! Уведи-ка мамашу! А ты, Долли, помоги. А то прямо здесь упадет да расшибется, – велел старейшина Фраст и стукнул о помост тростью.
Народ торопливо расступился, девушки, не споря, увели несчастную женщину, которую и впрямь не держали ноги. А Фраст покачал головой и продолжил говорить, постукивая тростью. Будто хотел в молодые головы вбить простые истины.
– Пусть страшный конец Дена послужит вам уроком. Все пусть запомнят, все! Особенно парни пусть мотают на ус. Не гуляйте с богатейками. Сторонитесь дворян. Честно работайте. Детей воспитывайте, как надо. И тогда будете жить долго и помрете в старости в своей постели. А не на плахе с позором. Вот и всё.
– А что же вы его раньше времени хороните? – смело шагнула вперед дочь мельника – бойкая толстушка Лала. На руках у нее крутился белоголовый малыш, и она крепко прижимала его к пухлой груди. – Жив ведь он! Не казнили же. А вы уже хороните.
– Рад бы я что-то доброе сказать, только нечего! – с досадой проговорил старейшина. Он дернул бороду, сунулся в карман кафтана, достал свернутую пополам бумагу, потряс ею. – Вот здесь всё сказано. Суд будет быстрым и казнь тоже.
– То есть Ден виноват, ему голову долой, а змеюка Ранита будет ходить да посмеиваться? – выкрикнул звонкий голос из толпы. – В глаза бы ей посмотреть! Где она?
– Как же, придет, ждите! – презрительно усмехнулась толстушка Лала, тетешкая и потряхивая похныкивающего ребенка. – Она и прежде на сельские сходы не ходила. Скучно ей с нами, королевишне. А теперь уж тем более не явится.
Шагнула вперед высокая и сухопарая, похожая на рыбью кость, Тона – владелица обувной мастерской. Она скривила губы, туже завязала полосатый платок, одернула наглухо застегнутый жакет и просипела:
– А что – Ранита? Нечего всё сваливать на Раниту. Нашли крайнюю. Она – что, клеем Дена к принцессе прилепила? Или веревкой привязала? Нет! Сам пошел от Долли гулять, вот и нагулялся. Получил, чего искал.
– Вот-вот! Верно ты говоришь, Тона. А я так полагаю, Ден не по недомыслию закрутил с принцессой, он золота захотел да серебра! – торопливо пропищал Лысый Грик. В деревне он ничем толком не занимался, хватался то за одно дело, то за другое, вечно выпрашивал купюры да монеты, всем был должен, и сейчас в глубине души радовался, что хоть Дену, наверное, не придется долг возвращать. – Ден полагал, наверное, так: «Женюсь на богатой, в замке поселюсь. Буду на шелках спать, из хрусталя пить да на бархатном диване лежать рядышком с принцессой», – глаза Лысого Грика липко сощурились, и всем стало ясно, что именно он о таком сладко мечтает.
Площадь заволновалась, все разом заговорили, заспорили. Большинство громогласно оправдывало Дена, но нашлись и такие, кто сварливо фыркал: «Ага, от хорошей девушки отступился? Графских денежек захотел? Поделом!»
– Тихо всем! – прикрикнул старейшина Фраст и крепко стукнул тростью по щелястым половицам. – Виноват или нет – не нам решать. Нам надо урок выучить, чтобы новой беды не случилось. Детям своим расскажите, как хороший парень головы лишился. И внукам расскажите, и правнукам. И пусть никогда…
Старейшина Фраст не договорил, осекся. Бесцеремонно расталкивая односельчан, к помосту протиснулся встрепанный бледный Серж. Забыв про ступени, парень с разбегу запрыгнул наверх, выпрямился и закричал:
– Вы что, все здесь с ума, что ли, посходили? Что вы городите-то? Соображаете, что несете? Ден в тюрьме, но жив! Жив он сейчас! Понимаете? Жив! Что вы его в землю-то закапываете?
Люди опешили. Все знали, что Серж – давний друг Дена, но никто не ожидал от него такого напора. Серж считался умным, осторожным человеком, который не лез на рожон.
Но ведь Серж и сейчас не сразу выскочил, послушал, что люди говорят. И ужасно возмутился. «Страшный конец… Все пусть запомнят…» Ну уж нет!
– Не вклинивайся, наглец, когда держит слово старейшина! – Фраст наконец обрел дал речи и с размаху стукнул палкой о помост, а хотел бы, наверное, об Сержа. – Кто позволил меня перебивать? Вон отсюда!
– Да никуда я не уйду! – Серж сжал кулаки. – Надо что-то решать, а не скулить, как новорожденный цербер.
– Это ты меня назвал цербером? – на белом лице старейшины ярким пятном обозначилась борода. – Меня?! Да я тебя тоже под арест, под суд, да я тебя…
– Да причем тут вы? – отмахнулся Серж. – Раз все собрались, давайте думать, как Дену помочь!
– Ты буянишь, потому что морда в пуху! Сам ведь гулял с Деном да Ранитой, творил всякое разное, – откуда-то снизу просипела вредная «рыбья кость» Тона. – Видел, как Ден с принцессой любовь крутит, да молчал. А теперь боишься, что и тебя схватят. Вот и шумишь
– Нет, Тона, ничего я уже не боюсь! – вскинулся Серж. – Что за жизнь-то такая, если всегда бояться? – и обернулся к людям: – Поймите, ни в чем Ден не виноват! Не женился на Долли, так оно и понятно, ведь их против воли просватали. А принцесса… – он перевел дух и продолжил. – Ну, полюбил ее – так что же теперь, голову за это рубить? Что за правила такие? Что за суд? Эй, люди, вы что? Да ведь Ден почти каждому из вас помогал: кому дом строить, кого на машине подвезти… На свадьбах ваших на гитаре играл. А вы теперь стоите, как каменные столбы. Вытаскивать надо Дена! Да поскорее!
– А ты, оказывается, опасный тип! – подбоченился старейшина Фраст. Он уже взял себя в руки. – Смутьян, гляди-ка! На контроль тебя возьму, а то, может, и стражникам сообщу, что есть в нашей деревне такой баламут. Взрослый мужчина, а рассуждаешь, как мальчишка. Видно, плохо отец тебя воспитал! – Фраст пошарил глазами по толпе. Он не ожидал, что выдвинется высокий, сухощавый, темноволосый, не старый еще мужчина:
– Правильно я его воспитал! – отрывисто проговорил он. Глянул на сына, и тот благодарно кивнул. – Вот если бы он сейчас за спинами прятался да за друга своего не вступился, я бы сказал, что неправильно. Молодец, Серж.
– Слушайте, одноземцы, что же это такое творится? – на помост легко, точно юноша, вбежал Петр – жилистый мужчина лет пятидесяти, человек богатый, владелец автомастерской. Встал между старейшиной и Сержем. – Разве время сейчас ссориться, правых искать и виноватых? Вместе держаться надо! Вот, говорите, Дену голову отрубят, – он обернулся к Фрасту. – А что он – разбойник с большой дороги? Или, может, насильник? Он такой работник, что поди поищи! Если мы с вами так людьми разбрасываться будем, у нас в деревне никого не останется.
