Текст книги "Лисы (ЛП)"

Автор книги: Суки Флит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

– Парацетамол.

Из коридора доносится чей-то плач. Я вспоминаю о забытой женщине в инвалидной коляске.

– Вы отправили кого-нибудь к той пожилой леди? – спрашиваю, осторожно садясь. Я беру воду и обе таблетки, потом быстро проглатываю их. Мне не нужно их запивать, но мне хочется пить.

– Отправила. – Ее улыбка теплая, как солнечный свет. – Миссис Грин уже увозят в палату. Как думаешь, получится у нас снять с тебя этот вымокший свитер?

Ласковыми руками она помогает мне сесть и пробует вытянуть мою руку из пропитанного водой материала, но я, не выдержав, начинаю скулить.

– Похоже, нам придется разрезать его, – говорит она виновато.

Я не хочу терять свитер, но его надо снять. Он холодный и мокрый.

Можно потом сходить в вещевой пункт и взять себе новый.

Футболку тоже придется разрезать.

Когда мою кожу задевает холодный металл ножниц, меня пробирает дрожь.

Деми не говорит ни слова о шрамах, покрывающих мое теле. Я знаю, она их видит – их нельзя не заметить. Но она медсестра и наверняка видела вещи похуже.

Чтобы не видеть, как она на меня смотрит, я опускаю взгляд на свои руки. Так будет проще притвориться, что я не слышу ее, если она начнет расспрашивать, откуда у меня эти шрамы.

– Теперь штаны?

Похоже, Деми почувствовала мою нерешительность. Что я вдруг застеснялся. Я делаю вдох. На ногах у меня шрамов нет, и там внизу все нормально. Наверное. Я люблю быть голым – когда я один.

– Давай накинем на тебя сорочку, я расстегну все молнии с пуговицами, а ты сделаешь остальное, окей?

Я киваю и тянусь в карман за блокнотом. Мне страшно смотреть на него. Я боюсь, что он совершенно испорчен, но в пакете воды вроде бы нет, и я кладу его на колени.

Без своего блокнота я никуда.

– Скоро к тебе на пару минут зайдет врач, поговорить о том, что случилось, – произносит она, придерживая сорочку, пока я выворачиваюсь из джинсов.

Я моргаю. Мне требуется несколько секунд на то, чтобы осознать, что Деми имеет в виду падение в реку, а не мое изрезанное шрамами тело.

Она, верно, думает, что я бросился с моста вместе с Дитером. Что я тоже самоубийца. Это почти смешно – то, насколько ее предположение далеко от правды, ведь мне отчаянно хочется жить.

– Я просто хочу домой, – бормочу я невнятно, дергаю ногами и слышу, как мои мокрые джинсы со шлепком приземляются на пол.

– Мы только проверим, в порядке ли ты, – вот и все. Где ты живешь?

Ее пальцы проникают под горловину сорочки, надавливают мне на плечо, и я, чтобы не вскрикнуть, задерживаю дыхание. На руках у Деми тонкие белые перчатки. Если закрыть глаза, можно представить, что меня касаются прохладные листья того деревца, за которым я прятался, пока выслеживал Кукольника.

Мне надо отсюда выбраться.

– Около парка… Можно мне к Дитеру? – спрашиваю я, когда Деми заканчивает осмотр.

Я не знаю, как получу назад свои вещи, когда буду выбираться отсюда. Если выйти на улицу в одной больничной сорочке, можно закоченеть.

– По-моему, это вывих, но на всякий случай я отправлю тебя на рентген.

– Мне не нужен врач. Я не прыгал с моста. Я пытался удержать Дитера.

Деми очень внимательно глядит на меня, выражение ее глаз – честное и открытое. Не все медсестры такие. И не все люди. Мне хочется спросить ее, почему она отличается от других.

– Врач просто поговорит с тобой.

– Сначала я хочу увидеть Дитера.

– Он еще очень слаб.

Я киваю. От этого мне вряд ли расхочется увидеть его.

В углу стоит складное инвалидное кресло. Разложив его, Деми помогает мне спуститься с кровати. Я ставлю ноги на холодную металлическую подножку и вздрагиваю.

– Холодно? – спрашивает она и, увидев, что я кивнул, передает мне колючее одеяло с кровати, а я, жалея, что из-за боли нельзя набросить его на плечи, кладу его поперек ног.

***

Дитер лежит в большой палате со стеклянными стенами, где есть еще две пустые кровати. Рядом с ним пикает аппарат черного цвета. Почти все лицо Дитера скрыто за маской, которая помогает ему дышать. Он весь – руки и грудь – опутан какими-то трубками. Кажется, будто мальчишка, который обзывал меня и сделал ненависть ко мне своей официальной работой, умер, оставив после себя эту инопланетную оболочку.

Теперь он, наверное, вконец возненавидит меня – за то, что я видел его без парика. Но мне все равно. Я просто рад, что он не погиб.

Деми подвозит меня прямо к его кровати.

– Две минуты, – говорит она тихо и отходит поговорить с другой медсестрой, которая складывает в белый шкафчик медицинские инструменты.

Пальцем здоровой руки я осторожно притрагиваюсь к нему. Дитер не такой холодный, как я ожидал, но от моего ледяного прикосновения он даже не вздрагивает, и я понимаю, что он в полной отключке.

Со спящим Дитером мне, в общем, хочется разговаривать не сильней, чем с неспящим, и потому я просто сижу и смотрю на него.

У меня в груди разрастается странное неспокойное чувство. Я знаю, что оно как-то связано с Дитером, однако как именно – не понимаю. Я пытаюсь вспомнить наш разговор на мосту. Ощущение такое, будто мой мозг старается уловить совсем слабый сигнал, но находит только шум и помехи.

– Ну что, готов ехать? – спрашивает у меня из-за спины Деми. Мне на плечо ложится ее рука, и от неожиданности я дергаюсь в сторону.

Потом киваю. Не хочу больше сидеть здесь и слушать, как Дитер дышит. Если честно, от этого мне становится еще неспокойнее.

Деми увозит меня на рентген и припарковывает мое инвалидное кресло в полупустой приемной около кабинета.

Когда она уходит к посту, чтобы записать меня на прием, я понимаю: сейчас или никогда. Я зажимаю одеяло в кулак, затем засовываю пакет с блокнотом подмышку и встаю на ноги. Незаметно оглядываюсь, проверяя, не смотрит ли кто. Потом, придерживая руку, чтобы максимально обездвижить плечо, полубегу-полуиду к коридору с большим знаком «выход», мимо которого мы только что проходили.

Мне стыдно, что я убегаю от Деми. Из-за моего исчезновения у нее могут быть неприятности, но мне необходимо выбраться из этого места.

Когда я выхожу наружу, меня ослепляет холодный солнечный свет. Мерзлая земля, ледяной воздух – все это до шока обжигает меня. Прикрыв ладонью глаза, я прислоняюсь к столбу около двери и жду, когда волна головокружения схлынет.

Тонкая сорочка не защищает меня от мороза. С тем же успехом я мог бы быть голым. Ветер с легкостью продувает материал, и я не единожды опускаю взгляд вниз, проверяя невольно, прикрывает ли он еще мою кожу.

Мне еле-еле хватает сил накинуть на здоровое плечо одеяло. Я не знаю, что со мной происходит. Я же просто упал в воду, но ощущаю себя до такой степени изнуренным, что готов лечь и заснуть прямо здесь. Мое тело все в синяках, мышцы ноют. Удариться о воду, упав с большой высоты, было по-настоящему больно, но я же ничего больше не делал, кроме как поддерживал себя на плаву.

Мои коленки без предупреждения подгибаются, и я оседаю на холодный бетон. Если кто-то из персонала увидит меня, то я опять окажусь в больничной палате. Мне нельзя здесь задерживаться.

Мне отчаянно хочется к Мики. Но заявиться к нему таким – с болями, засыпающим на ходу – это плохая идея. Даже я это понимаю. Но все равно хочу, чтобы он узнал, как сильно я хотел с ним увидеться… что я не забыл и не был чересчур занят… как мне хотелось, чтобы он улыбнулся. И как сильно я хочу этого до сих пор.

Больница находится к югу от реки, но от нее до бассейна не меньше двух миль. До моего гнезда. До дома.

Используя силу, которая, должно быть, исходит от какого-то генератора, спрятанного в земле – потому что у меня самого сил уже нет, – я поднимаю себя и переставляю ноги снова и снова, пока не выхожу за ворота больницы. Я иду, но медленно и через боль, и вероятность того, что я упаду, нарастает с каждой минутой.

Жаль, что я не узнал, где в больнице хранят обезболивающее. Подозреваю, оно мне понадобится.

Глава 22

Я – открытая книга

Я не помню, как добирался до дома. Не помню, как заползал к себе в нору, как засыпал. Последнее, что я помню, – как опирался, чтобы восстановить равновесие, о дерево около Баттерси-парка. И потому, проснувшись, я не ожидаю обнаружить себя свернувшимся в клубок на дне ванны в берлоге у Майло. Пару секунд мое сердце бьется так сильно, что едва не взламывает мне ребра.

После несколько долгих вдохов я успокаиваюсь. У меня во рту отвратительный вкус, в горле сухость и жжение.

С трудом сев, я оглядываюсь. Сероватый свет, проникающий сквозь прорези окон под потолком, не похож на дневной, и, поскольку Майло живет в другом конце здания, я не могу понять по расположению света на стенах, какое сейчас время суток.

В одном углу свалена куча одежды, в другом – пустые консервные банки. Но самого Майло не видно – если только он не превратился в кучу покрывал, под которыми спит.

Пахнет противней обычного, и когда я опускаю взгляд на плечо, то понимаю, из-за чего: к нему туалетной бумагой и клейкой лентой примотано нечто похожее на мокрую траву вперемешку с какими-то палочками. Вонь от нее – нечто среднее между заплесневелыми апельсинами и забитой водосточной трубой.

Я осторожно отдираю клейкую ленту и бросаю все это месиво на пол. Потом притрагиваюсь к плечу. Болит, однако, не так сильно, как я ожидал. Меня разбудила не боль. Я чувствую себя хорошо отдохнувшим. Я никогда не чувствую себя хорошо отдохнувшим. Пока я встаю и выбираюсь из ванны, то ощущаю, что мышцы еще побаливают, но меньше – намного.

Какую бы странность не учинил Майло, она не причинила вреда. Я даже готов вернуться к себе.

Я тихо приоткрываю ведущую к бассейну дверь и выглядываю наружу. Невзирая на полумрак у меня все-таки получается разглядеть на краю бассейна неподвижного, словно статуя, Майло. Он повернут ко мне спиной, но у него сверхъестественный слух, и стоит мне сделать шаг, как он оборачивается.

– О! Коматозник очнулся! – констатирует он жизнерадостно. Сжимая в руке бутылку вина, он пытается сесть попрямее.

– Сколько сейчас времени? – хриплю я. Мне дико хочется пить, но если есть только вино, я потерплю.

– Да вот уже день прошел с тех пор, как ты прихромал.

– День? – щурюсь я на него.

– Я было подумал, что сюда залезли дети или животные – столько шума ты натворил. Когда я вышел, ты валялся вон там. – Майло показывает на дальний конец бассейна около двери, которой мы пользуемся. – Когда ты упал, то умудрился расшибить голову о кафель, вот и вырубился.

Осторожно ощупав голову, я нахожу, чем ударился. Правым виском. Не верится, что я проспал целый день. Похоже, мои ночные блуждания наконец-то настигли меня.

– Ты так долго не просыпался, что я даже заволновался немного. Подумал, может, «скорую» вызвать, но…

К больницам мы с ним относимся приблизительно одинаково. Меня нервирует даже эта чертова больничная сорочка.

От недолеченного сотрясения мозга можно и умереть. Так учили нас в школе, но я рад, что Майло не вызвал «скорую». Хотя я сам на его месте, наверное, поступил бы иначе.

– Что ты приложил к моему плечу?

– Это все Цветочница. Я привел ее сюда, и она тебя осмотрела. Дала мне трав и наказала, пока ты спишь, сделать компресс против отека. И еще один – когда ты проснешься. – Пошатываясь, он бредет мимо меня в свою комнату. – Еще она сказала, что твое плечо надо бы зафиксировать. Сказала, у тебя, судя по всему, вывих.

– От этих трав у тебя вся комната провоняла. – Я не добавляю «словно там кто-то умер», но эти слова остаются у меня на кончике языка.

– Серьезно?

У Майло паршивое обоняние. (Еще у него нет нервных окончаний в пальцах правой руки.) Проклятые противопехотные мины. Даже если они не убивают тебя, их разрушительное эхо остается надолго.

– Идем, – говорит он.

Я следую за ним в его комнату, где он заваривает мне странный на вкус желтый чай, а потом помогает приспустить верх сорочки, чтобы зафиксировать плечо с помощью оставленного Цветочницей скотча. Я стараюсь не обращать внимания на неприятный запах.

– Нам пришлось учиться этому прямо в поле, – говорит он. Я знаю, что он имеет в виду свою армейскую службу. – Обученных врачей не хватало. Но все знали, что от меня в плане помощи толку немного. Я был так плох, что, в конце концов, меня вообще сняли с дежурств. – Майло вздыхает. – Знаешь, до того, как подорваться, я чужим страданиям не особо сочувствовал.

Я киваю, пусть и не представляю, как можно не испытывать к людям сочувствия. Возможно, быть безразличным не так уж и плохо. Хотя я все равно не понимаю, как это работает.

Пусть Майло и назвал себя никудышным врачом, его руки притрагиваются ко мне очень бережно. В эту минуту, пока я сижу в собравшейся вокруг талии больничной сорочке на краю его ванны, я не стесняюсь ни своих шрамов, ни того, что Майло их видит – ни вообще ничего. У Майло тоже есть шрамы, и он уже давно для меня что-то вроде замены семьи.

– Жаль, ты не женщина. Был бы ты женщиной и немного постарше… – говорит он полурассеянно, пока, прижав пальцы к моей ключице, приклеивает полосу скотча. Я почти не слушаю, что он говорит. Иногда мне ужасно хочется, чтобы ко мне кто-нибудь прикоснулся – прямо сейчас это такое блаженство, пусть и с капелькой боли. Сколько я себя помню, я еще никогда так долго не чувствовал прикосновения чужих рук к своей коже. – Я был бы рад присматривать за кем-то, вроде тебя. Мне нравится заботиться о тебе.

Знает ли он, что мне нравятся мальчики? Раньше у меня и мысли не было рассказывать ему о себе. Не то чтобы я собирался когда-нибудь кого-нибудь привести к себе в нору.

– За мной не надо присматривать, – шепчу я. – А почему жаль, что я не женщина?

– У меня никогда никого не было. – Его пальцы замирают на моей коже, и когда я оглядываюсь, то вижу на его лице невиданное прежде выражение острой тоски. – Кого-нибудь своего. О ком можно заботиться.

Я хмурюсь. Он говорит так, словно это непросто. Но ведь быть безразличным куда тяжелей.

– Оно работает по-другому, – шепчу я, хоть и знаю, что ко мне в таких вопросах едва ли стоит прислушиваться. Вот мне небезразличен один человек, но кому это помогает? Что меняет? И значит ли что-нибудь?

Я хочу, чтобы это имело значение.

Я хочу, чтобы я сам что-то значил.

Мики.

Я зажмуриваюсь под гулкое биение своего глупого, вероломного сердца.

– Прости, – произносит Майло. Это нехарактерное извинение. – Я знаю, твой друг значил для тебя очень много. – Его теплая ладонь ложится мне на плечо, и все становится окончательно плохо, ведь сейчас мои мысли занимает не Дашиэль.

Я могу думать только о Мики.

Мне хочется съежиться и закрыться от чувства вины, которое стискивает мое сердце так, что невозможно дышать.

Скучал ли он по мне вчера? Было ли ему не все равно, что я не пришел? Вспоминал ли он вообще обо мне?

Жалкие, жалкие мысли… Ведь сам Мики обо мне ничего похожего точно не думает. Он сказал, что «иногда» у него бывают отношения с Джеком. Я не ревную – ревновать было бы глупо. Я просто не знаю, сможет ли Джек защитить его – а ему необходимо, чтобы его защищали. В нем есть нечто до ужаса уязвимое, и это нечто, оно бесценное и прекрасное. Но есть люди, которым захочется отнять его и использовать. Я не могу объяснить, откуда я это знаю. Мне тяжело представлять его там, на опасных улицах, где он продает себя. Несмотря на его непрочную маску улыбчивости, я знаю, что он слишком чувствительный, слишком открытый. Я не вынесу, если у него отнимут эту открытость. Оно его уничтожит. И если это случится, то уничтожен буду и я. Почему-то я в этом уверен.

Я чувствую не просто волнение за него… но нечто большее, гораздо большее. Я хочу любой ценой оградить его от опасности. Я сделаю что угодно.

Разве это не именно то, что я запретил себе чувствовать? Или намного хуже?

Угу, определенно намного хуже.

Мою кожу покалывает. Я открываю глаза и смотрю вверх. Майло с задумчивым лицом наблюдает за мной.

– Сдается мне, тебя сбила машина, пока ты пытался спасти охромевшую собачонку.

Я закатываю глаза, и уголки моих губ чуть-чуть приподнимаются в грустной улыбке.

– Даже не близко, – шепчу я. – Со мной был блокнот, когда ты нашел меня?

Майло кивает и обшаривает карманы.

– Вот. – Он передает мне блокнот. Мое сердце от облегчения ускоряется, но потом я замечаю пропажу пакета. – Первые и последние страницы размокли, но остальные не пострадали.

– Ты читал его? – спрашиваю я, переворачивая страницы.

– Просто пролистал, чтобы проверить, все ли в порядке.

Да, думаю я, конечно же пролистал. Потому что ведь я-то не стал бы, если б нашел его без сознания и с исписанным блокнотом в руке, разве нет?

***

Уже почти семь, когда я наконец одеваюсь и открываю банку с готовыми равиоли. Съев половину, я оставляю вторую для лис.

Сегодня я даже не притворяюсь перед собой. Если мне повстречается Кукольник, я конечно пойду за ним следом, но моя главная цель – найти Мики. И голос Дашиэля – что запутывает меня сильнее всего – говорит мне, что я делаю правильно.

Глава 23

Поиски

– Данни!

Я на набережной, иду к адресу Мики, когда слышу вдруг крик за спиной. Я оборачиваюсь и вижу, что ко мне бежит Донна – раскинув руки, в которых болтаются ее туфли, и с улыбкой во все лицо. Сначала я думаю, что она напилась, и вытягиваю вперед здоровую руку, чтобы она не врезалась в меня и не столкнулась с поврежденным плечом. Сбросив скорость, она останавливается напротив. В ее глазах искрится радостное волнение. Что происходит?

– Это был ты, да? – спрашивает она. Голос у нее запыхавшийся, но, вроде, не пьяный. – Это ты пытался спасти Дитера на мосту.

Уставившись на свои ботинки, я неловко киваю. Откуда она узнала? Сегодня морозно. Скоро, наверное, опять пойдет снег. Тротуары покрыты корочкой льда. Я скашиваю глаза в сторону и вижу Винни, которая, прижимая сотовый к уху, сидит на автобусной остановке. Она поднимает руку и медленно машет мне. Я тоже машу ей, потом отворачиваюсь.

Донна тянет меня к автобусной остановке.

– Ты чертов герой, ты это знаешь?

– Что?

– Все только о тебе и говорят.

Черт. Это совершенно некстати.

– Почему?

Мне кажется, Донна ждет, когда я к ней повернусь. Я поворачиваюсь, и она театрально закатывает глаза.

– Я упомянула, что ты чертов герой?

– Дитер не собирался прыгать. Он соскользнул.

– Господи, Данни! И кстати, мы дико перепугались, когда ты исчез.

Донна заглядывает мне под волосы.

– Ты в порядке? – спрашивает она с серьезным лицом. – В смысле, Дитер еще в больнице. А ты себе ничего не поранил?

Забывшись, я пожимаю плечами, и меня прошивает острая боль.

– Только плечо, – отвечаю я, морщась.

Когда мы оказываемся в метре от остановки, Винни, не отпуская телефона, встает и гладит меня по здоровой руке. Коротко и неожиданно. Мы прислоняемся к плексигласу, и Винни делает с Донной ту штуку, когда они переговариваются одними глазами.

Они обе все притрагиваются ко мне – то к руке, то к спине. Несколько раз мне кажется, будто Донна еле сдерживается, чтобы не отвести от моего лица волосы, чего раньше я никогда за нею не замечал.

Прикосновения дарят на удивление приятное ощущение, но мне правда надо идти. Если Мики работает, то в это время суток его, скорее всего, дома нет, но это недалеко, так что сначала я поищу его там. Я отхожу от стекла.

– Черт! – восклицает Винни, закончив слушать что бы она там ни слушала.

Донна, наклонившись, обнимает ее.

– Он это сделает. Я знаю, он это сделает, – шепчет она Донне в шею.

Я смотрю себе под ноги, гадая, что они собираются предпринять. Донна не на работе – она, как и Винни, в джинсах. Я мысленно улыбаюсь. Несмотря на то, при каких дурацких обстоятельствах они познакомились, им, похоже, правда здорово вместе. Они хотят защищать друг друга. Может, это желание и значит быть вместе.

Не отпуская Винни, Донна поворачивается ко мне.

– Данни, хочешь пойти с нами и помочь поискать кое-кого? Один мальчик, которого знает Винни, грозится сделать какую-то глупость.

Я хотел бы помочь, но…

– Мне нужно найти Мики, – тихо говорю я.

– Он ведь тоже работает на улицах, да? Можем заодно и его поискать.

Я думаю о том, что у меня есть его адрес. Хотя сейчас его все равно там, наверное, нет.

– Хорошо.

***

Винни сильно переживает. По ее щекам текут слезы, и, пока мы идем в сторону парка, она не выпускает Доннину руку. Она плачет без единого звука.

Когда я оглядываюсь на нее, у меня в груди становится больно.

– Он пропал?

Я хотел задать этот вопрос уже десять минут, но мне было страшно. Я помню, Донна сказала, что он «грозится сделать какую-то глупость», но мне очень нужно, чтобы они сказали, нет ли у них подозрений, что он пропал.

Вместо ответа Винни передает мне свой сотовый. Потом нажимает на кнопку и жестом показывает, чтобы я слушал. Это сообщение с автоответчика.

– Прослушай их все, – говорит она, проводя рукавом по глазам.

Я слушаю, хотя едва понимаю всхлипывающий голос, оставляющий сообщение. Он говорит очень тихо, шепчет, что ему жаль… очень жаль… что он больше не может, просто больше не может этого делать, и плачет, и плачет. Он говорит что-то о том, чтобы прямо сейчас уйти и не вернуться, хотя разобрать слова достаточно тяжело. Последнее сообщение было оставлено всего пару часов назад.

Я возвращаю Винни ее телефон.

– Ему семнадцать. Совсем ребенок еще. Несколько недель назад что-то случилось, и он отказался рассказывать, что. Он столько дней не поднимался с постели… Я оставалась с ним, заходила все время туда, где он живет, чтобы его проведать… Я думала, ему становится лучше.

Донна замечает у ворот парка компанию девчонок. Винни показывает им телефон. Должно быть, у нее есть его фотография.

Они качают головами.

Мы уходим вглубь парка. Мне холодно, и я заметно трясусь. Наверное, мне в кровь проникла речная вода, и сейчас она превращается в лед.

Винни замечает какого-то мальчишку, который сидит в одиночестве на скамье. На нем толстая куртка, и на уличного он не похож, но Винни все равно подходит к нему и показывает фотографию на телефоне.

Он безразлично пожимает плечами.

В момент, когда Винни засовывает телефон обратно в карман, я мельком вижу экран. И все оставшееся внутри меня тепло исчезает.

– Как его зовут? – спрашиваю я дрогнувшим голосом.

Винни хмурится.

– Джек. Разве я не сказала?

Нет. Точно нет. Не сказала.

Джек. Мальчик с пепельными волосами. Друг Мики.

– Можно взять у тебя телефон? – тихо обращаюсь я к Донне. Ощущение неотложности настолько ужасное, что мне никак не удается унять дрожь в руках.

Она без вопросов протягивает мне телефон.

После пары неудачных попыток моим трясущимся пальцами наконец-таки удается набрать мой старый номер. Я подношу телефон к уху, задерживаю дыхание и надеюсь, надеюсь, что он возьмет трубку, но слышу только гудки.

Я говорю себе, что в этом нет ничего необычного. Если он на работе, то не ответит. Если на телефоне выключен звук, он не услышит звонка. Это необязательно значит что-то плохое. Но перестать беспокоиться я уже не могу. Джек – его близкий друг. У них «иногда» есть отношения.

Я отдаю телефон Донне. Боль в груди с каждой секундой становится хуже.

Уже довольно далеко от знакомых нам улиц одна из девчонок, которых Донна расспрашивает возле метро, говорит нам, что у реки видели какого-то парня – без одежды и в непонятном состоянии. Но она не знает, он ли на фотографии, потому что слышала о нем от других. Донна и Винни переглядываются, и я догадываюсь, о чем они думают. Это может быть Джек.

– Давайте разделимся, – предлагает Донна. – Так у нас будет больше шансов найти его.

Колокол на церкви неподалеку бьет два. Мы бродим по улицам уже много часов. Я так переживаю за Мики. Я не знаю, что делать, но, пока мы ищем Джека, продолжаю высматривать и его.

Винни с Донной решают пойти к реке, а там разойтись в разные стороны, а я собираюсь повторить наш путь в обратном направлении, потому что около парка шансы найти Мики выше.

– Встретимся потом у меня, – говорит Донна, и мы расстаемся.

***

Падает снег, и мне хочется побежать, но из-за плеча приходится идти медленно. Снег валит все гуще. В тучах словно появилась прореха. Мир становится маленьким. Возникает странное ощущение, словно я иду в снежном шаре. Я не успеваю смахивать снежинки с лица и в конце концов отступаюсь. Каждый раз, когда я моргаю, мои ресницы слипаются.

В парке трава покрыта сверкающей белизной, а ветви деревьев стали похожи на побелевшие кости. На улицах теперь пусто – нет даже машин.

Я не знаю, что побуждает меня выбрать дорожку, которой я обычно не пользуюсь. Она дальше от дома Мики, однако я чувствую, что сначала должен поискать именно здесь. Но кого? Джека ли? Я не знаю.

Свернув за угол, я не успеваю сделать и десяти шагов, когда вижу на тротуаре, метрах в пятидесяти от себя, белую кучу. Какое странное место, чтобы поставить снеговика, думаю я поначалу, однако, приближаясь, понимаю, что это вовсе не снеговик. Это мерцающая бледная белизна не снег – это кожа, покрытая снегом. На краю тротуара, свесив голову и обхватив коленки руками, сидит кто-то голый.

Я срываюсь на бег. Сейчас слишком холодно. Джеку – и никому вообще! – нельзя находиться в таком виде на улице. Жаль, что его нашли не Донна и Винни. Меня он даже не знает, а я не знаю, что ему говорить, особенно если ему плохо, но мне надо – необходимо – отвести его куда-нибудь в теплое место.

В десяти метрах я понимаю, что кто бы ни сидел напротив меня, волосы у него не пепельные, как волосы Джека. Они светлые как солнечный свет, покрытый тысячами снежинок.

Как волосы Мики.

Глава 24

Тепло

Скользя по снегу, я останавливаюсь и падаю на колени, здоровой рукой дергая за свой свитер, чтобы снять его.

– Мики? – настойчиво зову его я.

Но он не отвечает и даже не показывает, что слышит меня.

Я кое-как стаскиваю через голову свитер и… замираю. Он дрожит. Не так сильно, как я, но это значит, что он еще не замерз до смерти. Он полностью голый. Я оглядываю тротуар, но не вижу рядом с ним ничего: ни рюкзака, ни снятой одежды. Его босые ступни стоят в водосточной канавке, где вода хоть еще и течет, но по краям уже образуются льдинки.

В призрачном свете фонаря судить сложно, но я подозреваю, что ступни и кисти рук у него совсем синие.

– Мики? – повторяю я.

Ничего.

Сделав глубокий вдох, я голой рукой смахиваю с его спины снег. Чувствую, как от моего прикосновения его встряхивает, и накрываю своим свитером его спину и плечи. Хорошо, что мой свитер такой широкий.

– Мики, это я. Это Данни. Все хорошо. Я о тебе позабочусь. Сейчас я отведу тебя куда-нибудь в теплое место, – обещаю я мягко, хотя мой голос дрожит.

Нам надо идти, пусть я и понятия не имею, куда.

Это так глупо, но в первую секунду мне боязно взяться за него должным образом. Я еще никогда не притрагивался к кому-то полностью голому. Закусив губу, я обхватываю его и пытаюсь поднять. Это не просто, потому что Мики не помогает мне. Я не знаю, отчего он в полубессознательном состоянии – от холода или по какой-то другой причине, – но он совсем не в себе. Травмированное плечо болит от усилий сдвинуть его, но мне все равно. Черт, если я не вынесу его из-под снега, у него случится чертова гипотермия. Да и у меня тоже. Я не знаю, сколько он вот так просидел и связано ли это как-нибудь с Джеком.

Наконец у меня получается поднять его на ноги. Я прислоняю его к фонарному столбу рядом с нами и, чтобы он не рухнул на землю, прижимаю к его груди руку. Вряд ли я смогу унести его на себе хоть сколько-нибудь далеко, но если у него отказывают ноги даже в таком положении, то другого выхода у меня, похоже, не будет.

Я оглядываюсь, думая, не позвать ли на помощь. Может, просто начать кричать и надеяться, что кто-нибудь подойдет?

– Мики? Помоги мне надеть на тебя этот свитер. Пожалуйста, – молю его я. Я не могу одновременно держать его и натягивать ему через голову свитер. Это невозможно.

Мои зубы стучат, руки трясутся. Тонкая футболка, которая на мне, промокла насквозь.

Мики не может сосредоточиться на моей просьбе. Он щурится, задрав лицо вверх. Потом поднимает руку, и я не знаю, что это значит. Хочет он мне помочь или нет. Он словно не может контролировать свое тело. Если б не холод, я бы решил, что он вдребезги пьян. Спиртным от него, впрочем, не пахнет, хотя запах мог смыть падающий снег. Может, он под наркотиками, или в шоке из-за какого-то происшествия, а может, просто до жути закоченел.

В конце концов, я позволяю ему соскользнуть на землю, потом отдираю с плеча скотч, чтобы можно было грубо натянуть ему на голову свитер. Мне жаль, что я не могу быть с ним бережней, но я просто хочу побыстрее прикрыть его наготу.

После этого просунуть в рукава его руки становится много проще. Мне ни разу и в голову не приходит посмотреть на его голое тело: на длинные светящиеся конечности и на очертания костей, проступающие под кожей. Ни единого. Пока он не касается своего мягкого члена, словно проверяя, на месте ли он еще, прижимая ко всей длине пальцы и стискивая его, а после оттягивая кожу на кончике.

Я сглатываю и натягиваю рукав свитера на его руку.

– Нам надо где-то укрыться от снегопада, – говорю я скорее себе, чем ему. Снова взваливаю его на себя и ахаю, когда что-то в плече будто бы надрывается. На миг я слепну от боли, но после минуты глубоких вдохов она отступает.

Я бросаю взгляд через дорогу, за которой стоят лицом к парку несколько богатых многоквартирных домов в викторианском стиле. Свет горит всего в одном или двух окнах. Я не знаю, поможет ли нам кто-то из жителей этих домов, но Мики прямо сейчас, пока я держу его, замерзает до смерти. Я должен что-нибудь сделать.

Может, вызвать «скорую помощь»? Платного телефона рядом не видно, а значит нам придется бог знает сколько блуждать, пока мы отыщем работающий телефон. Дома ближе.

Здоровой рукой подхватив Мики подмышками, я переношу его через пустую дорогу. К тому времени, когда мы оказываемся на другой стороне, я уже не несу его, а волоку.

По ухоженной дорожке мы добираемся до входной двери одного из домов. Я медленно опускаю Мики на землю, где он садится, привалившись затылком к двери. Я замечаю на его ступнях красные полосы крови оттого, что я волочил его по дороге.

– Прости меня, – слабо прошу я. Проклятье.

У двери висит домофон с двадцатью светящимися кнопками вызова. Я веду по ним пальцами, но нажать ни на одну из них не могу. Я не могу позвонить никому из этих спящих незнакомых людей.

Я грею руку у рта, потом кончиками пальцев касаюсь лица Мики. Мы оба так сильно закоченели. Я смотрю в ночь, где валит густой снег, белое в черноте. За ним уже не видно земли. Я не знаю, что делать.

Мики сидит, но при этом выглядит так, словно он без сознания. Лампочка здесь светит ярче, чем фонари, и мне видно, что его кожа по-настоящему нехорошего цвета. У меня перехватывает дыхание. Надо согреть его, разбудить. Почему я просто стою? Я тоже очень замерз. Соображать так тяжело.