Текст книги "Лисы (ЛП)"

Автор книги: Суки Флит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

– И откуда у меня ощущение, что вы ждете меня? А? Вы же оба насквозь промокли! Только не говори, что вы всю ночь сидели тут под дождем.

Я чувствую, как Дитрих втягивает голову в плечи. Да, Диана может показаться довольно-таки устрашающей. Она вся – громогласная, яркая, от своего неистово-изумрудного тюрбана в тон пестрому платью с запа́хом до блестящих малиновых шлепок. Но у нее золотое сердце. Она бы объяла своей заботой весь мир – если б могла.

В ответ я пожимаю плечами, однако при виде выражения на ее лице мне моментально становится стыдно.

За то, что я убедил Диану, что перестал ночевать где попало. Она никогда не спрашивала напрямую, сколько мне лет, но, думаю, вряд ли верит, что я достаточно взрослый – или достаточно самостоятельный, – чтобы жить сам по себе. Потому-то я и стараюсь заглядывать к ней в ресторан не чаще раза в неделю. Когда это происходит, она всегда старается подыскать мне какую-нибудь работу, а после расплатиться со мной едой, но я-то знаю, что столько работы, сколько она придумывает для меня, в ресторане нет.

Сколько бы дряни мне ни пришлось вытерпеть из-за безобразных шрамов у себя на лице, я знаю, что некоторым просто жалко меня, вот и все. И сколько бы меня не бесили издевки, обидные клички, смех и уверенность в том, что такого, как я, никто и никогда не полюбит, но жалость хуже всего. Так вселенная словно сообщает мне: все, чего ты в себе боишься, это чистая правда. Люди жалеют меня, потому что до ужаса рады, что не такие, как я.

Я знаю, Диана жалеет меня по-хорошему. Однако мне все равно неприятно.

– Дитрих. – Я мягко подталкиваю его локтем, отчего он, к моему смущению, еще глубже зарывается лицом в мою шею.

Диана разворачивается и уплывает обратно через дорогу.

– Идите за мной, – говорит она через плечо.

Мы встаем и тоже идем к ресторану, где она возится со своей огромной связкой ключей.

Дитрих взирает на них так же заворожено, как я. Я понятия не имею, зачем ей так много ключей или зачем с кольца во множестве свисают перья, бусины и нечто, похожее на маленькую высушенную змею… Среди всего этого добра найти нужный ключ практически невозможно. Но Диана находит. Со временем.

***

Мы оттаиваем на маленькой кухне в глубине ресторана. Диана жестом зовет нас встать у плиты, где греется молоко. Здесь все сверкает безукоризненной чистотой – от огромных стальных кастрюль и сковородок, рядами развешенных на металлических крючках под потолком, до красного кафеля пола. Я смотрю, как лужица дождевой воды, собравшаяся вокруг ботинок Дитриха, сливается с лужицей вокруг моих собственных ног. С рукавов у меня капает, пока я дрожу. Я ничего не могу с собой сделать.

– Лапочка, ты же мне обещал. – Качая головой, Диана осторожно разливает в два высоких стакана горячее молоко, затем вручает их нам и, убирая кастрюльку в раковину, показывает, чтобы мы пили.

Она будто сердится на меня. Я кошусь на Дитриха. Его руки дрожат, когда он подносит стакан к губам и вдыхает пар.

– Не мог его бросить.

Диана вздыхает.

– Я привел его для тебя, – говорю я с нажимом, думая, не проще ли будет достать блокнот и изложить все, что я хочу сказать, на бумаге.

– Для меня? – Она оборачивается и ждет, когда я посмотрю на нее. – Лапочка, и что по-твоему мне с ним делать?

– В том году… Тот мальчик на Оксфорд-стрит…

Диана возводит взгляд к потолку.

– Господи, дай мне сил… – бормочет она вполголоса. – Данни, я вижу этих детей каждый день, и никому из них не место на улице. Мне страшно за них за всех. Ты знаешь, сколько звонков я сделала в полицию и в соцслужбы? Ты знаешь, сколько раз от меня отмахивались и говорили просто направить их в ближайший приют? Но там никогда нет мест, а я не социальный работник. У меня ресторан. Тому парнишке, к сожалению, нужна была госпитализация. А может к счастью – хоть в чем-то оно обернулось ему на пользу. – Она морщится и, отвернувшись, принимается мыть кастрюльку. – Единственный ребенок, которого я хочу убрать с улицы, это ты, но ты ведь не захочешь принять мою помощь, верно?

– Я не ребенок. – Я оглядываюсь на Дитриха. Он прижимает к щеке полупустой стакан. Глаза у него закрыты. – Пожалуйста.

С кухонным полотенцем в одной руке и чистой кастрюлькой в другой она оглядывает Дитриха с головы до пят.

– Дитрих? – зовет его.

Его глаза широко распахиваются, и перед тем, как кивнуть, он бросает взгляд на меня. Его ночная настороженность снова здесь.

– Я Диана, – говорит она мягко. – Сколько тебе лет, лапочка?

Дитрих снова оборачивается на меня.

– Давно ты живешь на улице? – спрашивает она. – Ты убежал из дома?

Я пожимаю плечом. Вряд ли он понимает.

Диана опять вздыхает.

– Посади его в ресторан, пока я звоню. И прихвати с собой обогреватель.

***

Помещение ресторана узкое и уютное. Я увожу Дитриха к маленькому столику у окна. Стулья у Дианы по счастью пластиковые, а значит, мы не испортим их своей мокрой одеждой.

Я включаю в розетку обогреватель и ставлю его рядом с Дитрихом, но так, чтобы тот на него не накапал, потом достаю свой блокнот.

Часы на стене показывают без пяти минут девять. Я не знаю, хватит ли у меня энергии на то, чтоб добрести до норы, обсохнуть, а после вернуться и в полдень встретиться с Мики. Особенно если учесть, что я по-прежнему не представляю, что можно ему сказать. Может, уйти домой, а на встречу не приходить? От этой мысли меня начинает подташнивать. Это неправильно. Он не виноват, что я сломал его телефон.

Я рисую вокруг сделанных ночью заметок акул. Дитрих смотрит.

***

Несколько минут спустя дверь кухни распахивается, и Диана подзывает меня к себе.

– Я сказала им, что ему тринадцать. Уж не знаю, так оно или нет, но это, кажется, помогло их расшевелить. – Она вздыхает с выражением какой-то безысходности на лице. – Они пришлют кого-нибудь. Через час или два… Лапочка, может, ты останешься и подождешь вместе с ним?

Я знаю, что она пытается сделать. Мотаю головой. Мне надо идти.

Дитрих наблюдает за нашей беседой. Я возвращаюсь к нему и встаю напротив его стола. Поднимаю руку и медленно ею машу. Он копирует этот жест, но с печальным видом.

– Пока, – говорю я и сглатываю.

Он кивает.

Напоследок я оглядываюсь на него еще раз. В голове составляю заметки, которые запишу позже. Я его не забуду.

Глава 7

Инопланетные существа

– …Бу!

Я подпрыгиваю. Прямо в буквальном смысле и вываливаюсь из дверного проема кафе.

Мое сердце неистово трепещет в груди, будто от шального удара молнией.

– А я-то думал у суперзлодеев иммунитет к внезапным наскокам из-за угла, – говорит Мики, близко наклоняясь ко мне и сияя яркой, как полуденное солнце, улыбкой.

Я стараюсь смотреть куда угодно, но только не на его острые зубы.

Сегодня он весь – воплощенный лис. Такой живой и полный энергии, хоть губы и посинели, а сам он, держа ладони подмышками, подпрыгивает на носках.

На этот раз он одет в тонкие леггинсы, льнущие к длинным ногам, и кофту с длинными рукавами – такую свободную, что ветер наверняка кусает кожу под ней. Ему точно холоднее, чем мне.

Он такой настоящий, что тяжело дышать.

– Почему ты стоишь на улице? – спрашивает он, озадаченно улыбаясь. – У тебя такой вид, будто ты стоя спишь.

Я трясу головой. Я не заснул. Просто отключился от реальности – вот, что я сделал. Денег на то, чтобы купить что-то в кафе, у меня нет, а все мое тело – дрожащая от нехватки сна катастрофа. Если б я сел на ступеньки у входа, наружу вышла бы женщина-менеджер и стала бы сердито сверлить меня взглядом, пока я не уйду. Такое уже бывало. Так что наилучшим вариантом было встать возле кафе, словно я жду кого-то. И вот этот кто-то пришел и выглядит реальнее любого образа, который способен воспроизвести мой мозг – а он воспроизводил их немало.

Я свожу брови вместе, не в силах удержаться от размышлений, будет ли Мики таким же теплым, как Дитрих, если прижмется ко мне.

Сегодня у меня такая сумятица в мыслях. Так бывает, если долго не спать.

Я бросаю взгляд на часы за окошком кафе. Ровно полдень.

Мики усмехается, догадавшись, похоже, о чем я подумал.

– Пунктуальность и умение подкрадываться к людям – это две мои суперспособности. – Он смотрит на свои леггинсы, расползающиеся по швам. Потом поднимает лицо и улыбается так, что даже начинает чуть-чуть сиять. – Все интересные суперспособности оказались разобраны. Наверное, суперзлодеи успели к раздаче раньше меня.

Он перехватывает мой взгляд и подмигивает мне. И я перестаю связно мыслить. Мое сердце теперь бьется не просто быстро, но оглушительно громко, а моя кровь поет. Все части тела внезапно оживают и поднимаются, как по команде.

Какой же я чертов лузер… Ненавижу свои гормоны. Если б он знал… его бы как ветром сдуло.

– Идем. Куплю тебе попить чего-нибудь горячего. А то ты совсем замерз, – говорит он, распахивая дверь.

Из кафе вырывается волна блаженного жара. От солоновато-дымного запаха тостов у меня во рту сразу скапливается слюна.

Я качаю головой.

– Я не починил тебе телефон, – говорю.

– О. Ну ладно. – Он отпускает дверь, и она закрывается. Если б я не наблюдал за ним так внимательно, то не заметил бы, что он даже немного поник. Но я смотрю на него и вижу, что его плечи опали, и он будто стал меньше ростом.

Покусывая губу, он выуживает откуда-то из-за пазухи моего Франкенштейна и протягивает его мне.

– Ты, наверное, хочешь забрать его, да?

Я отодвигаю телефон обратно, стараясь дотрагиваться только до телефона, а его обкусанные пальцы не задевать. Руки у него так побелели от холода, что у меня возникает настойчивое желание согреть их в своих.

– Оставь пока у себя.

Мики хмурится. Сотовый в свой потайной карман не убирает, а просто держит его в руке.

– Ты весь вымок, – поизносит он, глядя на мой рукав.

– Скоро согреюсь.

Мне плохо от того, что его яркая улыбка исчезла, что его свет поблек. Я – булавка, лопнувшая шарик его счастливого настроения. Мне хочется попросить у него прощения: за то, что я такой ненормальный, за всплеск своих дурацких гормонов, за то, что с ним мое сердце начинает биться быстрее, за то, что я сломал его телефон.

– Тогда до завтра? – говорит он.

Я киваю, хотя понятия не имею, успею ли к завтра найти, чем заменить его сотовый. Но заменить его я обязан.

Утром, перед тем, как отпустить меня с кухни, Диана дала мне бутылку с горячей водой. Я вытягиваю ее из-под свитера. Она еще теплая.

– Тебе нужнее, чем мне, – говорю.

Мики приподнимает бровь. На его губах вздрагивает улыбка – и почти сразу тает.

Склонив голову набок, он смотрит на меня из-под волос. Глаза у него – подводного оттенка синей плитки в моей норе.

– Она тебя согревает, – говорит он. – Серьезно, у меня все нормально.

Я корчу своим тяжелым ботинкам гримасу. Ноги Мики дрожат. Серьезно, ничего у него не нормально. Он мерзнет.

– Отдай кому-нибудь, если тебе не надо. Я больше не хочу с ней ходить. – Я протягиваю бутылку с теплой водой ему. Он не берет. Тогда я наклоняюсь и ставлю ее на землю.

Мики подбирает ее, хоть и без особой охоты.

Хмурит брови и, обняв бутылку, прижимает ее к груди. Как бы мне хотелось, чтобы со мной он не хмурился, а улыбался.

Извини меня, думаю я.

***

Я не помню, как добрел к себе в нору. Ступни у меня онемели, пальцы болят. Я весь точно полузастывший цемент. Сосредоточиться получается только на том, как передвигать ноги.

Как только я закрываюсь у себя в душевой, то немедленно раздеваюсь. Делать это непросто – пальцы не слушаются, и я почти не чувствую своего тела. Не раз и не два я ловлю себя на том, что отвлекся, завороженный игрой солнечных бликов на стенах. Я сбрасываю тяжелые ботинки, а мокрые вещи швыряю в ближайшую раковину.

Потом замираю и делаю долгий вдох.

Мне нравится нагота. Голым я ощущаю себя нескованным, невесомым. В каком-то смысле свободным. От чего – я, правда, не знаю. От чего-то большего, чем одежда. Я потягиваюсь и, запрокинув голову, закрываю глаза.

И впервые за много часов расслабляюсь.

Я люблю спать нагишом, набросив на себя побольше шерстяных покрывал – так не холодно. В самой душевой, правда, не теплей, чем снаружи. Когда я открываю глаза, то вижу свое дыхание. Я так устал, что несколько секунд просто стою и, голый, покачиваюсь, наблюдая за облачками теплого воздуха, выходящего из моих губ. Моя кожа бледнее снега. Отогреть ее будет больно.

Наклонившись, я подбираю теплое покрывало и оборачиваю его вокруг себя. Я собирался вскипятить и выпить немного воды, чтобы согреть свои внутренности, но как только моих плеч касается покрывало, единственное, что у меня получается сделать, это рухнуть в гнездо, вжаться лицом в его мягкость, закрыть глаза и заснуть.

Мне снится дождь. Теплое тело, прижатое к моему, сердце, бьющееся в такт с моим сердцем. Мне снятся светлые волосы и обкусанные ногти.

Глава 8

Лисы

Небо синее-синее, тысяч оттенков синего цвета, отчего даже в тусклом свете комната становится еще синей, чем обычно. Я лежу у себя в гнезде – глядя в окно, полудремлю, полубодрствую – и вдруг слышу сопение. Похожее на собачье, но бродячие псы никогда не забредают к бассейну – словно чувствуют, что здесь живем мы. Я встаю. Мороз покрыл мир серебристым блеском, и все вокруг сверкает и переливается в последних лучах уходящего дня. Сегодня холодней, чем вчера, но прямо сейчас это не имеет значения. Мир прекрасен.

Я стягиваю вокруг плеч покрывало, высовываюсь в окно и смотрю вниз. Мои глаза распахиваются, когда я их вижу. Мать и двое ее щенят.

Она останавливается, поднимает мордочку на меня и шевелит в воздухе носом. Затаив дыхание, я замираю. Ее шерсть такая яркая на морозе. Щенята у нее под боком совсем маленькие и полны еле сдерживаемой энергии. Мне уже очень давно не встречались лисы.

Мы рассматриваем друг друга. По-прежнему не дыша, я улыбаюсь ей, и тогда она со щенятами на хвосте скрывается в темноте на затененной стороне здания.

Я бесшумно закрываю окно. Думаю, не оставить ли для нее завтра еды, потом забираюсь к себе в гнездо и опять засыпаю. На этот раз минуя ловушки снов.

Глава 9

Майло

Несколькими часами позже я сижу на краю бассейна и болтаю ногами. Небо ясное. Сквозь разбитые стекла крыши сияет половинка луны. У всего сегодня странные, искаженные тени. Я даже пару раз щипаю себя, чтобы убедиться, что я не сплю. Иногда я прихожу сюда и сижу у пустого бассейна. Если закрыть глаза, можно представить, каким это место было до того, как о нем забыли, и оно пришло в запустение.

Снаружи по гравию и траве хрустят неустойчивые шаги. Через пару секунд фанерка, которая у нас вместо двери, с скрипом откроется, и в образовавшийся проем ввалится Майло. Его характерную пьяную поступь мои уши распознают везде.

– Салют, парень.

От него через весь бассейн пахнет спиртным. Крепким спиртным, которое сдирает кожу во рту и горле, когда глотаешь.

Видимо, он гулял вдоль шоссе. Он тут местная знаменитость. Он, его нога и его истории.

– Привет, – отвечаю я.

Пока он идет по кромке бассейна, я не дышу. В такие моменты мне хочется, чтобы бассейн был наполнен водой.

– Надеюсь, не грустишь больше, э? – Он бухается на пол рядом со мной.

Я качаю головой.

В парке неподалеку носятся в темноте вечера дети. Их смех и визг – разом и возбужденные весельем, и испуганные – эхом разносятся по пустому пространству.

Иногда и я бегу в темноте. Иногда мне кажется, что я только этим и занят. Те дети просто играют. Я надеюсь, их игры никогда не превратятся во что-то другое.

– Не мое дело, конечно, но куда это ты стал уходить по ночам? – спрашивает Майло.

Я мысленно улыбаюсь. Мы не лезем в дела друг дружки. Бывает, он сводит меня с кем-нибудь, кому надо починить телефон, но не особенно часто.

Мне кажется, он беспокоится обо мне.

И, кажется, мне это нравится. Не то, что он беспокоится, но то, что ему не плевать. Оно дарит мне ощущение, словно здесь еще осталось нечто такое, что удерживает меня, будто теплая рука, которая держит меня и не дает улететь в непостижимую неизвестность.

– Чаще всего на набережную.

– К новому другу, а? – Майло подталкивает меня локтем. Пробует подмигнуть, да только глаза у него разъезжаются.

Размашистым жестом он достает из кармана куртки маленькую бутылочку и, глотнув из нее, предлагает мне.

– Это что, жидкость для полоскания рта? – Я не удивлюсь, если это и впрямь она. Майло пьет все подряд.

Майло фыркает.

– Попробуй. Поможет отрастить волосы на груди.

Я закатываю глаза.

– У меня и так они есть.

– Тогда к чему вся эта грусть-тоска? Если есть волосы на груди, то у тебя, считай, целый мир в кармане.

Я не знаю, что привело его в такое благодушное настроение.

– Я не грущу.

Грущу. Не хочу признавать, почему, но грущу.

И никакого целого мира у меня в кармане определенно нет.

Глава 10

Кукольник

Кукольник появляется рано. В полночь. Я стою, перегнувшись за ограждение набережной, смотрю на «Лондонский глаз» (колесо обозрения на южном берегу Темзы – прим. пер.), на огни, отражающиеся в реке, и тут замечаю его, целенаправленно шагающего сквозь темноту.

Сегодня ночью улицы почти не блестят. Сегодня холодно, ветрено и пустынно. Одно хорошо – нет дождя.

Я следую за Кукольником мимо автобусной остановки, где впервые увидел Мики. Сегодня под козырьком никого нет. Глупо, но от мысли, что Мики где-то там, в темноте, меня начинает подташнивать. Хотя мне и так нехорошо. Я устал. Я слишком много думал о Дашиэле. Сегодня мне не хотелось выбираться из гнезда и идти на охоту. Я хотел остаться закутанным в кокон воспоминаний. Но пока я лежал в безопасности и тепле, то все думал и думал о рассекающих эти улицы хищниках. О Дитрихе и о всех тех, у кого нет возможности спрятаться и попытаться отгородиться от тьмы.

– Локи!

С упавшим сердцем я морщусь, но продолжаю идти. Смех эхом несется откуда-то сзади, из-под железнодорожных арок, смех и судорожный, похожий на волчий, вой.

– Локи-Локи-Локи-Локи-и!

Еще громче.

И Кукольник – пусть я и был осторожен, а сам он находится метрах в ста впереди – останавливается.

Черт.

Я вжимаюсь в тень какого-то винного магазина, мысленно заклиная Дитера заткнуть свой проклятый рот.

Сзади слышится цоканье каблуков. Я не оглядываюсь. Я знаю, это Дитер на своих шпильках. Его долговязая фигура отражается в витрине через дорогу. С ним кто-то еще. Но не Мики. В одиночку Дитер не ходит – с ним всегда кто-то есть. Пусть и не тот, кого бы ему хотелось.

– Локи, ты заблудился? Ах ты, бедный щеночек. Увязался за кем-то, да? – спрашивает он нараспев. Он подходит ко мне слишком близко. Говорит таким голосом, словно он пьян или обдолбан. Второй мальчик хихикает.

Кукольник снова движется, уходит все дальше и дальше, но я пока могу разглядеть вдали его высокую тень. Я отталкиваюсь от стены и тоже начинаю идти, думая о том, сколько еще Дитер будет мешать мне отслеживать этого типа.

– Скучаешь по своему мертвому другу, да, Локи? Ищешь, кем бы заменить его, да?

Новый взрыв дикого смеха.

Я заталкиваю руки в карманы и ускоряю шаг, желая убраться от них как можно дальше.

Слова Дитера не столько ранят, сколько вытягивают из меня всю энергию. Вызывают желание забиться куда-нибудь, свернуться в клубок и дышать. Просто дышать.

Я не понимаю, как он может называть Дашиэля «моим мертвым другом», словно не знал его. Словно Дашиэль ничего для него не значил. Порой, когда мысли у меня в голове приобретают ясность, мне начинает казаться, что я понимаю, почему Дитер испытывает ко мне такую сильную ненависть. Я стал для него напоминанием о том, как ему больно. Но обычно мои мысли расплывчаты. И быть напоминанием о боли – паршиво.

Перед парком, из страха упустить свою акулу, я срываюсь на бег. Я хочу узнать, где он живет. Отследить его до самого дома. Если я хочу привязать его к чему-то реальному, чтобы он больше не мог раствориться во тьме и исчезнуть, как исчезают все остальные акулы, мне надо стараться сильнее, лучше. Это важно.

И ничего важнее этого нет… или не должно быть важнее.

Из пяти акул, о которых рассказывал Дашиэль, я видел пока только две. И еще одну вычислил сам. Но на самом деле их больше. Гораздо больше.

Под старыми деревьями вблизи дороги, огибающей парк, но вне пятен света от фонарей, прячется стайка девчонок. Я знаю, что они там, просто потому, что знаю, куда смотреть. Сейчас холодно, а на тротуарах укрыться негде, вот они и становятся там, чтобы взять перерыв.

Я не пытаюсь найти среди них Донну – по правде говоря, прямо сейчас мне лучше не натыкаться на тех, кто меня знает, – но, пробегая мимо, краем глаза смотрю, там ли она.

К счастью ее там нет.

Кукольник то и дело оглядывается, будто проверяя, не идет ли кто следом. Это что-то новенькое. Может, сегодня на него нашла паранойя. А может, его насторожил своими воплями Дитер. Пока я его преследую, он ни разу не останавливался, чтобы заговорить с кем-нибудь, но с другой стороны, сегодня я никого из мальчиков на улице и не видел – кроме Дитера и его друга.

Я держусь тени, шагая по траве меж растущих по краям парка деревьев. Луна заливает парк серебристым светом, но я не позволяю ему коснуться меня.

Я следую за Кукольником всю дорогу до Эджвер-роуд. Почти целую милю. Пока он сворачивает с одной продуваемой ветром улочки, застроенной мьюзами (малоэтажные частные дома, стоящие вплотную друг к другу – прим. пер.), на другую, у меня в груди нарастает волнение – не совсем предвкушение, но и не страх. Я наконец-то ощущаю себя охотником.

Но стоит мне подумать об этом, и в голове, мешая нормально соображать, начинают всплывать десятки вопросов. Куда он идет? Домой? Если он убийца, то не туда ли заманивает своих жертв? Я притрагиваюсь к блокноту и, чувствуя, как его вес оттягивает карман, жалею, что нельзя записать свои мысли, чтобы придать им ясность. И тогда напоминаю себе, почему обязан сосредоточиться на том, ради чего я все это делаю. Почему я обязан быть сильным.

Мы доходим до переулка, который заканчивается тупиком. Теперь мне надо либо отстать, либо придумать, как сделаться невидимкой.

На несколько метров ускорив темп, Кукольник останавливается у небольшого, квадратного в плане здания, похожего на переделанный склад – настолько внезапно, что я, в попытке остаться необнаруженным, врезаюсь в горшок с невысоким деревцем около чьей-то двери. Схватившись за деревце, чтобы оно не упало, я смотрю, как Кукольник бесшумно поднимается по короткой металлической лестнице ко входной двери. Через пару секунд дверь проваливается внутрь.

И он исчезает.

А дверь с глухим бум закрывается.

Почти целую минуту я держусь за деревце и не двигаюсь с места. Не хочу все испортить. Не хочу давать Кукольнику шанс увидеть меня. Если у него паранойя, с него станется выглянуть в окошко и проверить, не шел ли кто следом. Я так и сделал бы, будь у меня что скрывать. А еще… еще мне нравится, как пахнет от деревца, нравится чувствовать кожей его толстые, гладкие листья. Если закрыть глаза, можно представить касающиеся меня прохладные руки.

Обнимающие меня. Словно во сне.

Я надеюсь, меня никто в этот момент не видит.

К тому времени, как я выхожу из-за деревца и маленькими шажками двигаюсь вдоль стены, чтобы получше разглядеть здание склада, прилив адреналина начинает ослабевать – мне теперь дико холодно, руки дрожат, а ноги подкашиваются, точно сделаны из желе.

Я бесшумно ползу через тень, пока не забиваюсь под лестницу. Поднимаю взгляд вверх. Между металлическими рейками видна россыпь звезд, но я смотрю не на них.

Свет в здании не горит, если только окна не замазаны черным, чтоб снаружи ничего не было видно. Что, как мне думается, маловероятно.

Я жду, но здание остается погруженным во тьму. Судя по ряду почтовых ящиков рядом с дверью, внутри оно разделено на несколько отдельных квартир.

Заметив на двери панель с кнопками вместо замка, я испытываю всплеск радостного волнения. Смогу ли я подобрать код? Возможно. Но если смогу, то что делать дальше? Проникнуть внутрь? Я понятия не имею, в какую из квартир он ушел. Вдруг он поймает меня? Стоит ли рисковать?

Вопросов опять слишком много.

Чтобы пальцы согрелись, я растираю ладонями плечи. Я нашел это место, и на сегодня с охотой можно заканчивать. Где бы ни жил Кукольник на самом деле, он сейчас здесь, и, так или иначе, это зацепка. Теперь надо записать все в блокнот – все до последней детали, пока я еще помню.

Решить, что делать дальше, я смогу, когда вернусь в бассейн и свернусь у себя в гнезде.

Я пытаюсь убедить себя, что сегодняшней ночью сдвинулся с мертвой точки. Это хорошо. Уже что-то. Но удовлетворение не длится и десяти секунд. Закрыв глаза, я вижу лицо Дашиэля. Я не позволю себе забыть.

Исписав полторы страницы, я выползаю из-под лестницы и ухожу той же дорогой, которой пришел. Вжимаю голову в плечи, защищаясь от натиска ветра, который свищет вокруг меня, пока я иду через парк, и засовываю руки поглубже в карманы, отогревая онемевшие пальцы.

Это странно, но хотя я просто иду, какая-то частичка меня с визгом и хохотом несется сквозь темноту.

Глава 11

Девочки, вываливающиеся из машин

Некоторое время спустя, когда я стою в тени через дорогу от места, где недавно наткнулся на Дитера, метрах в двадцати от меня внезапно притормаживает автомобиль. Дверца распахивается, и кто-то мешком вываливается из нее на дорогу, после чего машина срывается с места и мимо меня уносится вдаль. Все происходит так быстро, что я не успеваю рассмотреть регистрационный номер. Стекла тонированные, кто за рулем – тоже не видно.

Мое сердце гулко стучит – и не в хорошем смысле. Кем бы ни был тот, кто упал на дорогу, он еще там, но я вижу, что фигура теперь садится, шевелится. Из темноты выбегает вторая фигура и опускается на корточки рядом с первой. Я с изумлением понимаю, что это Донна. Не выпуская из рук своих шпилек, она обнимает девочку, которая сидит на земле. Я, в общем, уверен, что это девочка, но ведь я уже ошибался. Я ускоряю шаг.

Выходя из тени, я поднимаю руку в своего рода приветственном жесте, чтоб они не подумали, будто к ним подкрадывается какой-то очередной извращенец. Но они не замечают меня. Девочка плачет – ее туфли валяются на дороге, сверкающий топ разорван, – а Донна занята тем, что шепчет ей на ухо какие-то успокаивающие слова и пытается увести ее на тротуар. Когда Донна наклоняется, у нее становится виден лифчик. Платье на ней мерцает, словно сотканное из паутины и капель дождя.

– Донна? – Я думаю, может, мне вообще не стоило заговаривать? Наверное, было бы лучше еще ненадолго остаться в тени. Я не собираюсь бросать их одних, просто иногда людям не хочется, чтобы в таком состоянии их видели чужие глаза.

Они оборачиваются ко мне. И пусть девочка плачет, и на щеках у нее разводы мейкапа, мне видно, как ярко она блестит.

– Привет! – говорит Донна с улыбкой, которая выглядит так, словно причиняет ей боль. – Можешь помочь?

Я делаю шаг вперед и, пока нет машин, наклоняюсь, чтобы подобрать с середины дороги слетевшие с девочки туфли. Они серебристые и почти невесомые. Очень красивые.

– В смысле, ты можешь подойти сюда и помочь мне поднять ее? – Улыбка Донны с каждой секундой становится все напряженной.

Я нагибаюсь и, чувствуя себя неловко, как никогда, обнимаю девочку за спину. Вместе с Донной, которая поддерживает ее с другой стороны, мы поднимаем ее на ноги. Она, вся обмякшая, ничем нам не помогает. Мы проходим немного до автобусной остановки. Пытаемся усадить девочку на сиденье, но она соскальзывает на землю.

– Ты же видел, что случилось, ведь так? – спрашивает меня Донна.

Я киваю. Девочка держится за голову. Волосы у нее, как у Мики – очень светлые и мягкие с виду. Я сажусь возле нее на холодную землю.

– Не запомнил, какая была машина?

Я пожимаю плечами. Достаю блокнот и, подумав с минуту, записываю все, что получается вспомнить. Донна нажимает на телефоне три кнопки и подносит его к лицу.

– Алло, полиция?

– Что ты делаешь? – негромко спрашивает девочка рядом со мной.

При упоминании полиции моя грудь привычно сжимается. В голове начинают мелькать картинки-воспоминания – вспышки мигалок, полицейские с их сдержанными улыбками и блокнотами, более опрятными и размером меньше, чем мой, Дашиэль и то, как он танцевал под дождем, закрыв глаза, запрокинув голову, в тот последний раз, когда я его видел.

– Да, это срочно, – говорит в трубку Донна. – Я хочу заявить о нападении.

Со скоростью молнии девочка вскакивает на ноги и выхватывает у нее телефон.

– Нет, – говорит она, тяжело дыша, и трясет головой. Большим пальцем прерывает звонок. – Нет-нет-нет-нет. – У нее дрожат руки.

– Ты рехнулась, блин? – Донна, кажется, в ярости. – Тебя на ходу выкидывают из машины со связанными руками и порванным топом, ты плачешь, а еще здесь завелся какой-то больной урод, убивающий проституток… и при этом ты не хочешь, чтобы я звонила в полицию?

До этого момента я предполагал, что они знакомы. Теперь же, когда они стоят и оглядывают друг дружку, я понимаю, что это не так.

– Дай сюда телефон, – цедит Донна сквозь зубы.

Я убираю блокнот и встаю. Мне не нравится, когда люди спорят. Атмосфера полна теней, и я ощущаю себя так, словно потерялся в открытом море.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я через силу девочку, от которой исходит блеск. Из-за нее мое сердце не начинает биться быстрее, но она хорошенькая – даже несмотря на потекший мейкап, – и одного этого оказывается достаточно, чтобы я оробел.

Она отворачивается от Донны и перед ответом поднимает взгляд на меня.

– Давина, но все зовут меня Винни.

Она кладет телефон Донне в руку.

– Спасибо, – бормочет Донна вполголоса.

– А тебя как зовут? – спрашивает меня Винни. Ее еще немного подтрясывает, но мне видно: она рада, что мы больше не говорим о полиции. Убийственного взгляда Донны она старательно избегает.

– Локи, – отвечаю я.

У меня начинает пощипывать кожу под пристальным взглядом Донны. Она знает, что я никакой не Локи, однако не вмешивается.

– Как в том кино? Где у одного героя был молот?

– Типа того, – отвечаю я тихо.

– Он же был плохим парнем, разве нет? – Винни, разглядывая меня, обнимает себя за плечи, и у меня сразу возникает чувство, будто мы играем в игру.

– Просто непонятым.

– О, я знаю кучу непонятых типов. В основном они оказываются плохими парнями. – Винни рассеянно потирает свои запястья. Они красные и воспалившиеся на вид. Потом делает долгий, дрожащий вдох и заправляет волосы за уши.

– Если они сами внушают тебе, что непонятые, то скорее всего они и правда плохие парни. – Я изо всех сил сосредотачиваюсь, чтобы верно сформулировать свою мысль. – Люди, которых на самом деле не понимают, вряд ли хотят, чтобы другие заостряли на этом внимание.

Винни приподнимает бровь. Я наблюдаю за нею сквозь волосы.

– Ты тоже непонятый? А то мне не кажется, что ты плохой парень. – Она склоняет голову набок.