Текст книги "Лисы (ЛП)"

Автор книги: Суки Флит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Я анорексик.

Он записывает оба слова аккуратными печатными буквами, и пусть они перевернуты, «анорексик» выделяется настолько отчетливо, что мне не приходится ждать, пока буквы перевернутся, чтобы мой мозг осознал смысл этого слова.

Ты знаешь, что это значит?

Я киваю. Я знаю, что это больше, нежели простое нежелание есть. Серьезнее. Я знаю, что это сложно и страшно, и что от этого умирают.

Мики снова начинает писать.

Я не хочу быть таким. Я хочу остановиться и пытаюсь остановиться, но оно будто пожирает меня. Что, если вдуматься, довольно-таки иронично. Так что я понимаю, что значит быть одержимым. Вот только оно, наверное, контролирует меня немного сильнее, чем твоя одержимость – тебя. Рядом с тобой мне становится легче, потому что я чаще думаю о тебе, чем о еде, а я думаю о еде очень часто.

Данни, мне хочется перечитывать твое письмо снова и снова. Спасибо за то, что поделился со мной.

Мне нравится то, как он написал мое имя. Я начинаю ощущать себя куском мягкого мармелада, и мне хочется растаять вокруг него. Улыбаясь, я думаю о том, что Мики, похоже, нравится моя странность, и представляю, что он ответил бы, если бы я произнес это свое новое странное желание вслух.

Однако в момент, когда я берусь за ручку с блокнотом, моя улыбка соскальзывает с лица. Я беспокоюсь за Мики и никак не могу перестать вспоминать то, что сказала мне в ресторане Диана. Как она догадалась?

Если ты не будешь есть, то умрешь, пишу я совсем мелкими буквами.

– Я знаю. Честное слово, я постараюсь есть. – Он с силой стискивает мои пальцы, и мне кажется, что ручка, которую он все еще держит, скоро сломается. – Я буду есть. Когда я с тобой, это единственное, что мне хотелось бы изменить. Когда я с тобой, я не хочу исчезать.

Его голос становится хриплым, и я понимаю, что он начинает расстраиваться.

Ты прекрасен, пишу я, пока он держит меня за руку. Слова выходят скрюченными, корявыми. Ты сверкаешь, как ни один человек на земле. Словно внутри тебя звезды.

Я хочу, чтобы он мне поверил. Я хочу, чтобы он знал, что я вижу, когда смотрю на него. Продолжая крепко держать Мики за руку, я вытягиваю его из кафе и едва слышу, как пожилая хозяйка прощается с нами.

Мы ложимся на ледяной тротуар в стороне от дороги. Я знаю, ему нравится смотреть в небо вот так. Наши тела похожи на букву Т – голова Мики лежит у меня на груди, прямо над сердцем. Я обнимаю его и прижимаю к себе на случай, если он вдруг каким-то образом от меня уплывет.

Мы занимаем весь тротуар, но на улице никого нет. Есть только звезды вверху. Только звезды. Яркие и умирающие огни, пылающие сквозь темноту. Сегодня на небе нет крышки. Оно бесконечно. И вечно.

Я знаю, что перед лицом космоса должен чувствовать себя маленьким и ничтожным, но почему-то не чувствую. Напротив, я ощущаю себя особенным. Я здесь, несмотря на миллион шансов против, в этом моменте времени, с мальчиком, в которого безгранично влюблен. Может быть, Мики прав, и предела не существует. Может, он как раз и имел в виду это чувство.

– Я так счастлив, – шепчет он, и я теснее прижимаю его к себе.

Глава 47

Обморок

На улице слишком холодно, чтобы долго не двигаться, поэтому мы с Мики встаем и начинаем идти к его дому. На той стороне улицы шагает одинокий прохожий, но я так сосредоточен на Мики, что не сразу замечаю в нем сходство с Кукольником. Правда, чем сильней я приглядываюсь, тем больше убеждаюсь, что это не он. С того дня, как Кукольник затащил меня к себе в кабинет, я его больше не видел, что странно, потому что раньше я встречал его почти каждую ночь. Но во мне столько предвкушения – ведь я иду домой к Мики и буду заниматься с ним всякими близкими к сексу вещами, – что мысли о Кукольнике отходят на второй план.

Чувство вины – единственное, что возвращает их на прежнее место.

Мики сжимает мою ладонь.

– Ты в порядке?

– Он похож на Кукольника, – шепчу я. – Человек вон там.

– Высокий тип?

– Угу. Но это не он.

– Я его уже видел.

– Ты говорил с ним?

– Нет. Просто несколько раз видел, как он слонялся поблизости.

Человек продолжает идти, и я наблюдаю за ним, пока он не растворяется в темноте.

– Давай… – Мики останавливается и как-то сонно проводит рукой по волосам.

Это странно – то, как внезапно он отключается. Он делает было шаг, но потом его ноги подкашиваются, и он начинает падать.

Все происходит так быстро, но как только он оседает, мои руки со скоростью молнии подхватывают его – и мое плечо в агонии вскрикивает.

Он как-то сказал, что есть признаки, указывающие на приближение обморока, но, насколько я могу судить, сейчас ни один из них не проявился. Он просто стал чуть-чуть странным – и все.

Следя за тем, чтобы он не стукнулся головой, я осторожно опускаю его на тротуар.

Мои руки трясутся, но паниковать я начинаю только в момент, когда подношу ладонь к его рту, чтобы проверить, дышит ли он, – и ничего не чувствую.

У меня останавливается сердце.

Почему он не дышит? Почему, черт побери, он не дышит? Он же только что со мной разговаривал!

– Мики? – Я мягко трясу его. Мои пальцы, наверное, слишком сильно впиваются в его плечи. – Мики! – Я почти что кричу.

Телефон. Скорая. Мой мозг теперь может воспринимать слова только по одиночке. Я ощупываю его, осматриваю карманы. Его сотовый, слава богу, на месте. Мне кажется, что его веки вздрогнули, и я опять прикладываю ладонь к его рту. Ничего. Держаться. Я должен держаться. Я не рассыплюсь.

У тебя холодные руки. Если он дышит слабо, ты этого не почувствуешь. Наклонись к нему. Больше всего нервных окончаний у человека в губах. Они – одна из самых чувствительных частей твоего тела.

Дашиэль. Вот только его голос больше не успокаивает меня. Я знаю, что просто говорю сам с собой, притворяюсь. Но Мики не притворяется. Передо мной лежит на тротуаре реальность – во всем ее холодном, безжизненном и суровом сиянии.

Я наклоняюсь. Мое лицо зависает над Мики, и до моих губ долетают слабые, редкие выдохи. Он дышит. Облегчение почти причиняет мне боль, как после первого глотка воздуха, когда я вынырнул на поверхность воды после падения в Темзу. Я кладу ладонь на его сердце, но слоев одежды так много, что я ничего не чувствую.

– Мики? – снова зову его я. И он снова не отзывается.

Я жму на кнопки на телефоне, но экран остается черным. Батарея села. Поперхнувшись всхлипом, я засовываю руку под Микины свитера. Сердцебиение под моей ладонью медленное, но оно есть.

Если «скорую» по его телефону не вызвать, значит, мне надо перенести Мики куда-то, откуда я смогу позвонить. К таксофону… или к Донне. Ее квартира недалеко.

Когда я начинаю брать Мики на руки, готовясь его понести, он приходит в себя.

– Что случилось? – спрашивает меня он. – Я опять упал в обморок?

Я киваю.

– Я не чувствую руку, – шепчет он. – Такое странное ощущение.

– Мы пойдем к Донне. Это недалеко. – Подхватив Мики подмышки, я помогаю ему подняться. Если странное ощущение не пройдет, «скорую» можно будет вызвать оттуда.

Глава 48

Джек

Уже, наверное, около трех утра. Я сижу на диване у Донны и поглаживаю Мики по волосам так долго, что мое тело переключилось на автопилот. Думаю, его успокаиваю не я, а сами движения. Его голова лежит у меня на коленях, тело свернулось рядом в клубок. Он сонный, однако не спит – его дыхание недостаточно медленное, а сердцебиение слишком быстрое.

Перед тем, как снова лечь спать, Донна принесла нам два горячих напитка. Мне кажется, это «рибена», но я обжег язык, пока пробовал, и теперь не чувствую вкуса. Нетронутая Микина чашка стынет на каминной полке, обложенной коричневой плиткой.

Где-то в квартире открывается дверь. Потом закрывается. Потом из коридора доносятся неуверенные шаги.

Через секунду к нам заглядывает голова с пепельно-темными волосами. Это Джек. При виде меня он как-то преувеличенно хмурится. Может, из-за яркого света. В руке у него болтается полупустая бутылка с чем-то оранжевым. Судя по всему, со спиртным, которым от него разит по-настоящему сильно, хотя он еще даже в комнату не зашел.

– Винни сказала мне, что ты здесь. Что происходит? – бурчит он, глядя только на Мики.

Но Мики типа как вышел из строя, и, хотя его дыхание становится чаще, он ничего Джеку не отвечает.

– Мики упал в обморок. Это место было ближе всего, – говорю я. Я хочу, чтобы он оставил Мики в покое, и Мики мог отдохнуть.

– Почему он с тобой?

Спотыкаясь, Джек подходит к дивану. Своей неровной походкой он напоминает мне малыша, который учится ходить.

Не зная, как лучше ответить, я пожимаю плечом.

– Потому что мы вместе, – бормочет Мики.

Джек хватается за спинку дивана и, морщась, глядит на нас сверху вниз.

– Вместе? Типа как? Типа, он дал тебе десятку, чтобы провести вместе ночь?

Я многое не улавливаю, но напряжение, которое исходит от Мики, по ощущению плотнее кирпичной стены.

– Типа, я хочу быть с ним вместе – вот как. – Мики ворочается, словно ему стало вдруг неудобно, и мне в бедро впивается его острый локоть.

– Какого хера? – Джек роняет бутылку, и, судя по запаху, ее содержимое выливается на ковер. Он опускается на колени, чтобы поднять ее, но так и остается сидеть. – Мики, какого хера?

– Я не назло тебе, Джек. – Голос Мики звучит сердито.

– Ты что, больной? Потому что он точно больной. Ты слепой, что ли?

Все Микины мускулы напрягаются. Он поднимает голову.

– Что?

– Черт, Мики. Ты реально не замечаешь то, как он выглядит, или прикидываешься? Ты разве не слышал, что говорил о нем Дитер? Он даже разговаривать нормально не может. И никогда не смотрит человеку в глаза. А всю эту электронную хрень чинит так хорошо, потому что он гребаный робот.

От его слов мне становится грустно, хотя ничего нового или неожиданного я не услышал. Это, впрочем, не значит, что я не против и дальше слушать такое. Я хочу его отключить.

И я могу смотреть людям в глаза, думаю я. Просто мне редко этого хочется. Мне это не нравится. Чаще всего оно по-настоящему неуютно. То, что я чиню вещи, делает меня роботом? Если так, уж лучше я буду роботом, чем кем-то другим.

Мики через силу садится и рывком поворачивает голову к Джеку. Его руки дрожат. Я вижу, как он сворачивает их в кулаки. На меня он не смотрит.

– Больше никогда не смей говорить так о тех, кто мне дорог! И мне плевать на то, что болтает Дитер.

– Нет, он точно тебе не платит? Ты же, в конце концов, шлюха. Он, наверное, и разницы-то не понимает.

– Замолчи, – громко говорю я. Выставляю руки перед собой, словно создавая какой-то барьер, пусть и знаю, что его нет. Я ненавижу споры, и Мики расстроен. – Ты не мог бы уйти? – Я кошусь на Джека. Даже пытаюсь удержать его взгляд на себе, но он опять переводит глаза на Мики.

– Поверить не могу, что вместо меня ты выбрал его. – Джек делает долгий глоток из бутылки. Жидкости там теперь совсем мало.

– Я и раньше не выбирал тебя, ты просто оказался рядом, и все.

– Да пошел ты, Мики. Все равно в сексе ты никакой, – шипит Джек. – В канаву ссать и то веселее. И на маленькие члены у меня не встает.

Мне все это не нравится. Совершенно не нравится. Я дотягиваюсь до Мики, хочу обернуть пальцы вокруг его кулака, но он их сбрасывает.

– Размер члена? Это все, на что ты способен? Я знал, что ты недалекий, но это просто смешно. Повзрослей уже, Джек. Твои попытки привлечь внимание начинают всех доставать, – говорит Мики.

Я так упорно смотрю на квадратики на ковре, что они заполняют все поле моего зрения. Иногда в таких ситуациях лучше всего вывести себя из уравнения, но если я встану и отправлюсь на кухню, Мики может захотеть здесь остаться, а защитить Мики я хочу сильней, чем уйти. Единственное, что еще у меня выходит придумать, это попытаться выпроводить Джека назад в его спальню. Ему это не понравится, но он сложен очень похоже на Мики, а я крупнее его (и не пьян), поэтому даже с больным плечом сумею, наверное, закинуть его себе на спину и пронести несколько метров по коридору.

– Я понял. Тебе стало жаль его, – не унимается Джек. – Ты дал ему трахнуть себя просто из жалости. Тебя, видимо, это заводит.

Внезапно раздается громкий шлепок. Когда я поднимаю глаза, Джек с шокированным лицом держится за щеку, а Мики прижимает руку к груди.

– Пошел ты сам, Джек. Это тебя мне жаль, а не Данни. Тебе даже не светит стать таким замечательным человеком, как он, – выплевывает Мики и одновременно дотягивается до моей руки. Я еще не видел его в таком бешенстве. Он прямо пылает.

Я гадаю, стало ли мое лицо таким же ошарашенным, как у Джека.

– Почему все вечно вертится только вокруг него? – кричит Джек. Отпечаток ладони Мики отчетливо выделяется у него на щеке, но я не думаю, что боль в его голосе звучит по этой причине. – Если б не он, всего этого дерьма никогда не случилось бы. Если б не он, той тупой сучке Дашиэлю не пришлось бы уходить той ночью от Дитера. Если б не он… – Джек замолкает, захлопнув ладонью рот.

Как только он произносит имя Дашиэля, все мое внимание переключается на него. Известная мне информация перестраивается со скоростью света, и это настолько выбивает из колеи, что меня начинает подташнивать.

Джек знал Дашиэля, видел Дашиэля у Дитера?

Какого дерьма не случилось бы? И какое отношение оно имеет ко мне? Той ночью?

Какой ночью?

– Какой ночью? – шепчу я, пока во мне вздымается ужас. Мои пальцы обводят прямоугольник блокнота в кармане. Снова и снова, точно он не блокнот, а талисман.

– Забудь, что я сказал, – бормочет из-под руки Джек, но в его голосе слышен надлом.

– Какой ночью? – повторяю я.

– Забудь.

– Нет, – отвечаю я просто. – Какой ночью Дашиэль ходил к Дитеру?

С ужасным криком, похожим то ли на вопль раненого животного, то ли на истерический смех, Джек ударяется головой о подушки дивана и ногтями вцепляется в ткань.

– Джек, ты знаешь, что произошло с Дашиэлем? – Голос Мики дрожит.

Мои пальцы впиваются в Микину руку. Я не могу сделать вдох. Сердце все трепыхается и трепыхается, словно бабочка, унесенная ураганом.

– Это не я. Клянусь, я не при чем, – мямлит Джек. – Это был идиотский несчастный случай. Дитер… он сказал, мы должны… – Он хватает ртом воздух, точно слова его душат. – Я не могу! Я больше так не могу!

– Что за несчастный случай? – Я словно в миллионе миль от этой комнаты.

– На лестнице…

Джек начинает истерически всхлипывать, и единственное, что у меня получается разобрать, это: «Дитер заставил меня помочь ему выбросить тело».

Глава 49

Дитер

– Я пойду вместе с тобой, – говорит Мики, пока с огромными и испуганными глазами спешит за мной до входной двери.

Я только отрицательно кручу головой. Даже не смотрю на него по-нормальному. Ему нужен отдых, а с этим я должен разобраться самостоятельно. Это лишь между мной, Дитером и Дашиэлем.

– Что происходит? – спрашивает Донна, выглянув из комнаты, где она, по-видимому, живет вместе с Винни.

– Останься, – прошу я Мики, пока открываю дверь. Хочу закрыть ее за собой, но там, вцепившись в дверной косяк, стоит Мики.

– Данни, пожалуйста, не ходи туда в одиночку. Ты пугаешь меня.

– Я вернусь за тобой, – обещаю я. Беру его лицо в ладони и мягко целую, а потом разворачиваюсь и бегу сквозь болезненно-желтый свет вниз по разрисованной граффити лестнице.

***

Без Мики рядом мое сердце становится холодным и мерзлым, как ночь. Я бегу по дороге, направляясь к дому, где живет Дитер. После того, как Джек пришел в совсем невменяемое состояние, мне удалось добиться от него одного-единственного внятного ответа – о том, что несколько дней назад Дитер выписался из больницы.

Я ощущаю себя острым ножом, целеустремленно разрезающим темноту. Если что-то окажется на пути, я пройду сквозь любое препятствие. В голове ни единой мысли, только решимость заставить Дитера рассказать мне о том, что произошло с Дашиэлем.

***

Ветхое викторианское здание, где живет Дитер, совсем не похоже на то, что я себе представлял. Дашиэль рассказал, где оно находится, очень давно, но до сих пор у меня не было причин заходить к Дитеру в гости. Когда-то, наверное, этот дом был красивым.

Входная дверь стоит нараспашку, и обстановка внутри похожа на сквот.

Некоторые квартиры заперты на замок. На других дверей вообще нет, и внутри одна темнота. Часть половиц в коридоре отсутствует, и я, пробираясь к лестнице, осторожно обхожу прорехи в полу. Здесь всюду люди, но большинство из них спит. Мне приходится перешагнуть через лежащую на лестнице пару. Они все так беззащитны – я могу быть акулой или мраком, который явился их поглотить. Если б я был ножом, я бы мог легко их разрезать, а они даже и не узнали бы. И никто бы ничего не узнал. Но, возможно, всем наплевать. Как наплевать на то, что произошло с Дашиэлем.

Мне не нравятся подобные мысли. И мне не нравится здесь.

Дитер живет на самом верху. Тут много лестниц. Где-то, как биение сердца, пульсирует музыка. Перила на последнем пролете сломаны, штукатурка на стенах осыпалась.

Здесь всего одна комната, и дверь распахнута настежь.

Внутри, на грязном матрасе посреди пустого узкого помещения с низко нависающим потолком, лежит Дитер. Сначала я думаю, что он отключился с открытыми глазами, но, пока я иду от одного конца матраса к другому, его взгляд движется следом за мной.

Платье на нем разорвано, один каблук сломан. Макияж размазался по лицу. Такое чувство, словно он кого-то или чего-то ждет. Но едва ли меня.

– Что произошло с Дашиэлем? – Это удивительно, до чего ровно звучит мой голос.

– Джек рассказал тебе, – говорит Дитер тихо. На его лице нет удивления. Только покорность. – Я знал, что он не сможет держать рот на замке.

– Что произошло?

– Это вышло случайно.

– Что «это»? – Мой голос звучит так холодно, так отстраненно. В голове одна мысль: этого просто не может быть. Весь последний час похож на кошмарный сон.

– Он упал вон там за перила.

Дитер давится чем-то, что звучит как смешок, и на секунду я начинаю его ненавидеть. До безумия сильно. Но потом, присмотревшись, замечаю, что по обеим сторонам его лица катятся и впитываются в матрас слезы.

– Я не хотел причинять ему вред. Я только хотел, чтобы он ушел, но он все не уходил, все продолжал твердить, какой ты распрекрасный. И какая я сука, потому что без конца тебя достаю. – Дитер делает судорожный вдох, словно неожиданно для самого себя испытав облегчение от того, что наконец-то рассказывает об этом. – Но знаешь, что, Данни? Если б ты хоть раз дал мне отпор, я бы перестал. Если б ты поднял голову и посмотрел на меня, как сейчас…

Дитер крепко зажмуривается. Я удерживаю взгляд на его лице, на слезах, которые катятся у него по щекам. Это больше не обо мне. И я бы хотел, чтобы оно никогда не было обо мне.

– Даш все не унимался. Хотя знал, что я влюблен в него. И за это я его немного возненавидел. Я просто хотел, чтобы он ушел, чтобы оставил меня в покое и перестал кромсать мое сердце. Я всего-то и сделал, что легонько толкнул его, но он потерял равновесие и упал, прямо через перила. Они сломанные и старые, и он упал в самый низ. Наверное, сломал себе шею.

Я прекращаю дышать. Я застыл. Я словно чувствую его, или, по крайней мере, пытаюсь, – тот момент, когда для него погас свет. А Дитер все говорит и говорит, поток его слов заваливает меня, и я подношу ладони к лицу.

– Когда мы спустились, он был уже мертв. Я запаниковал. Кто-то наверняка слышал, как мы ругались, и полиция сказала бы, что это было убийство – умышленное, неумышленное или еще какое, – но это был просто несчастный случай!

– Джек был со мной. Он испугался. Я сказал ему, что полиция сочтет его соучастником и что он должен помочь мне. Он знал кого-то с машиной, и мы бросили тело на пустыре и порвали одежду, чтобы все выглядело, будто убийство совершил какой-то клиент. – Дитер ловит меня за руку и тянет ее вниз, к своему горлу. – Я трус, Данни. Я не могу покончить с собой. Вот, нажми сюда. Только сильно.

Его взгляд отчаянный, дикий, он словно болен и хочет, чтобы ему стало лучше. Но от того, что он просит, ему лучше не станет!

Я ощущаю себя расщепленным на столько разных частей, что не понимаю, которая из них настоящая. На мгновение я позволяю себе подумать о той своей части, которая хочет не обращать внимание на то, что Дитер плачет безмолвными, беспомощными слезами. Она хочет не обращать внимание на то, что его кожа серого цвета, что ему плохо, что не так давно он пытался убить себя. Она хочет, чтобы я встал на колени и сжал его горло в том месте, где он просил меня сжать.

Она хочет, чтобы я был ножом.

Но правда в том, что я не такой. Кукольник ошибается: далеко не все мы – акулы. Я никогда в жизни не хотел причинить кому-нибудь вред. Даже тому человеку, который только что сказал, что из-за него умер мой лучший друг. Который все это время лгал мне и всем остальным.

Позволяя боли прорезать плечо, я переплетаюсь с ним пальцами и больной рукой обхватываю его горло. Глажу кожу там, чувствуя его испуганный птичий пульс и сильные сухожилия.

Сегодняшний вечер начался так замечательно, но сейчас все в нем не так. Все неправильно, но это не значит, что так будет всегда.

– Это больно, – шепчу я и кладу щеку ему на грудь. Сердце Дитера под моим ухом бьется неровно и часто, совсем как любое другое разбитое сердце. Совсем как мое.

Я отпускаю его горло.

– Почему ты не ненавидишь меня? – спрашивает он шепотом, и я вздрагиваю, когда до моих волос дотрагивается его рука.

– Я не умею, – шепчу я в ответ.

Но мне кажется, что он сам ненавидит себя. Ненависть струится в нем, точно яд.

– Ты скажешь полиции? – спрашивает он.

Я молчу. Я лежу с головой на нем по ощущению целую вечность и думаю о Дашиэле.

В конце концов я поднимаюсь с грязного пола. Его матрас пахнет мочой. Все мое тело болит.

– Там есть один тип… одна акула. Он разговаривает с мальчиками на улицах. Пугает их, – говорю я. – Дашиэль боялся его. Я думал, что убийцей был он.

– Акула? – Дитер глядит в потолок. – Я помню, Дашиэль часто что-то такое рассказывал. – По его щекам соскальзывают новые слезы. – Похоже, той акулой оказался я, да? – шепчет он.

Я качаю головой. Дитер не хищник. Иначе он не был бы так уничтожен тем, что случилось.

– Я следил за ним, и он угрожал мне. – Я понятия не имею, что вынуждает меня сделать это признание. Быть может, с Мики я привык к откровенности.

– Ты следил за акулой? – Он упирается в меня жестким немигающим взглядом, и я начинаю жалеть, что не смолчал. – Ты думаешь, это игра? Думаешь, Дашиэль хотел бы, чтобы ты нарывался на неприятности?

Дитер впервые проявляет какое-то беспокойство в мой адрес, пусть и косвенное.

– Дашиэль умер, – говорю я.

Это правда – и это единственное, что в итоге имеет значение. Это все, что осталось. Я отворачиваюсь и закрываю дверь Дитера за собой.

Я думаю о том, как бы я поступил, если б убийцей Дашиэля на самом деле оказалась акула. Клиент. Или Кукольник. На миг мне становится интересно, были бы мои чувства иными? Захотел бы я сам отомстить им? Наверное, я бы просто захотел, чтобы их забрала полиция, чтобы они никого больше не тронули. Я не думаю, что Дитер причинит вред кому-то еще, разве только себе. Я не стану обращаться в полицию. Что это изменит?

Спускаясь по лестнице, я веду пальцами по расщепленным перилам. Одна из ступенек на полпути сломана, словно на нее упало что-то тяжелое. Я сажусь на нее и какое-то время сижу.

Не ошибся ли я, поверив , что Дашиэль погиб из-за несчастного случая? Я не знаю, почему так легко в это поверил. Наверное, потому что у Дитера не было повода врать, ведь он так сильно хотел, чтобы я отнял его жизнь. Разве он не признался бы, если б убил Дашиэля намеренно? Разве он не решил бы, что так я скорее сделаю то, о чем он меня попросил?

***

Пока я возвращаюсь к Донне, небо начинает светлеть. Мир становится голубым, серым и фиолетовым.

Вокруг меня все застыло в покое, но я не понимаю, что чувствую. Нечто большое внутри меня испарилось, и я не знаю, что делать с оставшимся местом. Все произошло так внезапно.

Я звоню в домофон, кто-то мне открывает. Я бреду вверх по лестнице, словно мир у меня под ногами не существует, словно я ни к чему не привязан. Я пуст. Нереален.

Не успеваю я постучать, как Мики широко распахивает дверь и неистово глядит на меня, вызывая во мне ощущение, что он считывает с моего лица все, что случилось. А потом сила его объятий толкает меня к перилам.

Я никогда и ни за что не испытывал такой благодарности, как сейчас. Мне так это нужно – чтобы Мики меня обнимал, чтобы он нуждался во мне и был ровно там, где он есть. Он крепко сжимает меня, и я, делая глоток воздуха за глотком, заполняю все пустое пространство, которое необходимо заполнить. Если кто-то из нас и плачет, я стараюсь не замечать.

И пока мы стоим в холодном утреннем свете за порогом квартиры, я медленно выталкиваю из себя слова и рассказываю обо всем, что случилось у Дитера. Я знаю, на бумаге у меня получилось бы лучше, но я не хочу, чтобы Мики меня отпускал. Никогда. И мне кажется, ему все равно, сколько времени мне понадобится, чтобы расставить слова по порядку. Он меня подождет.

– Ты хочешь позвонить в полицию? – спрашивает он, когда я заканчиваю.

– Нет.

– Ты хочешь пойти домой?

Домой. В мою нору. В нашу нору. Я киваю и прижимаюсь лбом к его лбу.

– Ты хочешь, чтобы я рассказал Донне с Винни?

– О Джеке или обо всем? – хмурюсь я.

– О чем скажешь.

Я молча отказываюсь. Вряд ли я смогу вынести хоть еще один разговор. И вряд ли когда-нибудь захочу об этом заговорить. Возможно, это значит, что я убегаю, что выталкиваю случившееся из головы. Возможно, именно так мне и надо поступать какое-то время.

Мики сжимает мою ладонь

– Дай я только обуюсь, – говорит он.

Глава 50

Притворство

Проходит неделя. Потом вторая.

У нас вырабатывается своего рода режим. Днем мы спим у меня в норе, а по ночам охотимся на акул. Я знаю, что продолжаю охоту не по старой причине, но люди, работающие на улицах, по-прежнему попадают в беду. Узнав правду о Дашиэле, я не утратил желания защищать их. Единственная проблема в том, что я пока не знаю, что делать, так что мы просто делаем записи и, если видим тех, кому страшно и одиноко, разговариваем с ними и говорим, где ближайший приют или кафе, где можно бесплатно выпить горячего чаю или просто посидеть и немного согреться. Ни один из нас не выносит, когда кому-то страшно и одиноко.

Я всюду ищу Кукольника. У меня в голове он превратился в какую-то мифическую фигуру, в заклятого врага, но я не знаю, какие суперспособности мне нужны, чтобы его одолеть. В итоге это оказывается неважно, потому что, сколько бы я его ни высматривал, его нигде нет.

Мы не видимся ни с Донной, ни с Винни, ни с Дитером. И оба, не сговариваясь, избегаем мест, где они обычно бывают, – словно притворяемся, будто ничего не было. Ни несчастных случаев, ни обмороков, ни споров. Мы умело отсекаем все это от себя. Мики не заговаривает о Джеке, а я притворяюсь, будто он о нем даже не думает. Хотя я сам думаю. Иногда.

Я думаю обо всех, даже о людях, о которых думать не хочется – в основном об акулах. Я думаю о Дашиэле и ненавижу то, что начал привыкать к тому, что его больше нет. Я ненавижу то, что мысли, от которых раньше мне хотелось свернуться в клубок и не двигаться, внезапно стали терпимы. Когда я выяснил, что случилось, боль не ушла, но разбираться со всем в голове стало проще.

Когда получается, я чиню вещи. Все заработанные деньги я отдаю Мики, чтобы он ходил в супермаркет за всем, что нам нужно, вместо того, чтобы покупать в переходе безымянные консервы без этикеток.

Еще мы помогаем Цветочнице. В один из дней Мики шепчет мне, что у нее с Майло кое-что есть. Я и не заметил, что Майло стал появляться в бассейне все реже и реже, и мне становится стыдно, но Мики говорит, что я должен порадоваться за него, ведь Майло нашел любимого человека. Свой любимый человек нужен всем, говорит он, улыбаясь.

Хоть Мики и совершает вылазки за продуктами в супермаркет, он по-прежнему ест очень мало. Иногда после еды он выходит на улицу, и его там тошнит. Не думаю, что он знает, что мне его слышно. Он придумывает разные отговорки – говорит, например, что ему надо чуть-чуть прогуляться или просто подышать свежим воздухом, хотя в душевой и так полно свежего воздуха, – а потом уходит в кусты и вызывает у себя рвоту до тех пор, пока в желудке у него не становится пусто.

Когда у него закончились деньги, мы перенесли все его пожитки ко мне. Их было немного, но мы устроили из этого большое событие – словно стали жить вместе. И, наверное, в каком-то смысле оно так и есть.

Иногда он жалуется на боли в руке и в груди, а я говорю ему, что схожу с ним к врачу или в больницу, но его беспокоит отсутствие визы и то, что он здесь нелегально. Он боится, что, если об этом узнают, то его депортируют обратно в Америку. Он говорит, что сильней боится оказаться вдали от меня, чем возвращаться к семье, частью которой он больше себя не чувствует.

Большую часть времени мы притворяемся, что все это неважно.

Как-то ночью Мики в полудреме признается, что невыносимо скучает по Бенджамину. Я встаю и нахожу карточку с телефоном, которую мне дал Бенджамин, но Мики не хочет звонить ему. Позже до меня доходит, что Мики, наверное, и так знает тот номер. Но от мысли, как сильно он по кому-то скучает, по кому-то, кто ему дорог, во мне зарождается нехорошая боль. Потому что Бенджамин не умер, как Дашиэль, и я не уверен, что тоска по человеку, с которым ты еще связан, когда-нибудь полностью сможет пройти.

***

Сегодня на улице сильный дождь. Тесно обнявшись, мы лежим у меня в гнезде и слушаем ровный стук капель, проникающих сквозь прорехи в крыше бассейна.

– Давай сегодня останемся здесь, – шепчет Мики.

Он бледный и весь день слегка не в себе. Я трогаю его лоб, проверяя, нет ли у него жара. В приюте, когда кто-то заболевал, первым делом делали именно это.

Жара у Мики нет. Я не могу объяснить, почему, но чувствую, что сегодня нам лучше никуда не ходить.

Я киваю. Давай.

Мы принимаем ванну. Из всего, чем мы занимаемся с Мики, ванны нравятся мне больше всего. Мы притворяемся, будто нам можно никогда оттуда не вылезать и только и делать, что целоваться. Мы притворяемся, что в этом заключен весь наш мир.

Игра продолжается до тех пор, пока Мики не смазывает мои пальцы и не вводит их себе внутрь. Он уже делал так раньше, так что я знаю, как сделать ему приятно – где потереть, где погладить. Заниматься с ним настоящим сексом мне по-прежнему боязно. Иногда Мики кажется мне таким хрупким. Я не хочу сломать его или причинить еще какой вред. Бывают и другие моменты, когда он кажется сильнее меня, но сегодня такого ощущения нет.

Лежа на мне на спине, он крепко сжимает между ляжек мой член, и я начинаю покачивать бедрами. Это очень приятно. Слишком приятно.