Текст книги "Лисы (ЛП)"

Автор книги: Суки Флит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Соколиный глаз пристально следит за мной с сестринского поста. Мы не похожи на братьев. Я не похож на их брата. Теперь не заметить этот факт невозможно.

Я встаю и ухожу к двойным стеклянным дверям.

– Данни? – За моей спиной появляется Соколиный глаз. Я вижу ее в отражении. Обычно вид у нее довольно суровый, но когда она улыбается, выражение ее лица становится теплым. – Через пять минут будет обход. Я подумала, что ты можешь захотеть подождать и послушать, что скажет врач. – Она склоняет голову набок, и я, чтобы больше не видеть ее, опускаю глаза.

Я оглядываюсь на Мики и Бенджамина, наверстывающих полгода разлуки.

– Все нормально. Я знаю, что вы с ним не братья, – говорит она мягко. – Он зовет тебя по ночам, когда спит.

Мики перехватывает мой взгляд и высвобождается из рук Бенджамина.

– Ты в порядке? – нахмурившись, спрашивает он одними губами.

Я киваю. Поднимаю ладонь и раздвигаю пальцы. Вернусь через пять минут.

Я киваю и Соколиному глазу. Я вернусь. Мне просто нужна минута. Им тоже.

Вчера мне стало страшно, потому что я не знал, что мне делать. Сейчас я, кажется, знаю, что делать, но слишком боюсь. Или, по крайней мере, понимаю, чему нужно случиться, и боюсь этого допустить.

Я люблю его. Невозможно, но мне кажется, что и он меня любит. Что бы ни случилось, этого у меня никому не отнять.

56

Мики умрет

Мики умрет. Врач прямо такими словами и говорит. Без обиняков заявляет, что если не начать разбираться с его анорексией прямо сейчас, то его организм перестанет работать, и никакие лекарства его не спасут. Тесты показали, что он, судя по всему, перенес несколько небольших ударов, которые нанесли его сердцу непоправимый урон.

В мою руку впиваются Микины ногти, и мне приходится погладить его по руке – только тогда его хватка слабеет.

Перед уходом врач говорит, что они оставляют Мики в больнице еще на несколько дней, чтобы понаблюдать за его состоянием, и что им нужно увидеть его документы и визу.

Во время обхода Бенджамин сидит, глядя прямо перед собой. На врача он даже не смотрит, но как только она уходит, зажимает ладонью рот и съеживается в комок. Микину руку он, правда, не выпускает.

У меня все переворачивается внутри. Я не помню, когда я в последний раз что-нибудь ел, так что меня не стошнит, но я чувствую тошноту.

– Ты не умрешь, – говорю я.

Мики поворачивается ко мне. Его глаза такие синие и огромные, что я вряд ли когда-нибудь смогу отвести от них взгляд. Когда у него открывается рот, я думаю, что он сейчас что-нибудь скажет, но он только закусывает губу, чтобы она не дрожала.

– Я тебе не рассказывал… но у меня есть еще одна суперспособность, – продолжаю я.

– Делать все хорошо, да? – спрашивает он слабо.

Заставив себя усмехнуться, я сажусь к нему на кровать и обнимаю. Меня больше не волнует мнение медсестер – если они захотят меня выгнать, им придется выносить меня на руках.

Бенджамин все молчит. Все сидит неподвижно, сгорбившись на стуле около Мики. Я думаю, может, спросить, в порядке ли он.

– Он чуть-чуть похож на тебя. Порой ему тоже нужна минута, чтобы собраться, – говорит Мики, потому что, вне всяких сомнений, он всегда будет способен читать мои мысли.

– Что случится, когда они узнают, что у тебя нет визы?

Мики весь поджимается, и я хмурюсь, поняв, что выбрал неправильные слова. Я имел в виду вот что: что нам тогда предпринять?

– Его вышлют из Англии. – Бенджамин поднимает лицо. – Доминик?

– Нет. – Мики поднимает с моего плеча голову, решительно ею качает. – Я не могу вернуться. Не могу. Не сейчас.

– У тебя нет выбора. Больница не поможет тебе остаться в Англии, когда выяснится, что у тебя просрочена виза… Я вернусь в Америку вместе с тобой. Мы поедем в Нью-Йорк. К тете Эмори или к кому-то еще. Там есть клиники, где тебе могут помочь. Ты можешь эмансипироваться, а я найму адвоката, чтобы он поборолся за доступ к твоему трастовому фонду… Шансы невелики, но я проведу исследование и узнаю, что можно сделать, – прибавляет он, застенчиво пожимая плечами. – Я хорошо это умею. Ты присматривал за мной всю мою жизнь. Я сделаю для тебя все, что угодно. Ты ведь знаешь об этом?

– Я тебя бросил, – шепчет Мики. – Это ужасно. То, что я бросил тебя одного.

– Я понимаю, почему ты так сделал. Теперь я могу сам присматривать за собой. У меня все нормально. Все равно я собирался уезжать на гастроли. Ты – вот, о ком я переживал. Я искал тебя каждый раз, когда мы приезжали в Лондон.

– Без Данни я никуда не поеду. – Мики крепко переплетается со мной пальцами.

Я смотрю в потолок, на его аккуратные плитки, и упрашиваю слезы не проливаться.

– Тогда пусть Данни тоже поедет! – Бенджамин говорит таким тоном, словно это самое простое решение на земле.

– Я не могу, – отвечаю я тихо.

Мики роняет подбородок на грудь.

– Мне приснилось, будто мы с тобой были в пустыне, – шепчу я. – О который ты мне рассказывал. И смотрели на небо.

– Она прекрасна, – отвечает он шепотом. – Когда-нибудь я хочу тебе ее показать.

Я киваю.

Когда-нибудь.

– Когда я проснулся, то понял, что мы обязаны сделать… как все исправить… тебе там не место. – Я показываю на окно, на улицы за стеклом, на Лондон во всем его сером, мрачном великолепии, на свой единственный дом.

– Там никому не место, Данни. – Мики словно больно от этих слов.

– Я не могу сражаться с твоими акулами.

– И не надо… Черт, Данни, мне просто нужен ты… один ты…

Глава 57

На самом деле никто понятия не имеет, что делает, – просто у некоторых получается притворяться лучше других

Мне надо правдоподобнее притворяться, будто я знаю, что делаю. А не просто притворяться в общем смысле этого слова – с таким притворством никаких проблем нет, это я натренировался делать блестяще. Оказалось, что все, от чего я бежал – все, что, как я убеждал себя, не имеет значения, – на самом деле достаточно важно. Я должен перестать притворяться, что от действий меня останавливает мой внешний вид. Я должен признаться себе, что причина в другом: я боюсь, что того, кто я есть, недостаточно, что мне, в отличие от всех остальных, нечего предложить.

Как бы мне того ни хотелось, я знаю, что мне не справиться в одиночку.

Вот, чем заняты мои мысли, пока я сижу на скамейке около ресторана Дианы. Но притворяться, что я смогу вечно сидеть тут и думать, нельзя.

Уже позднее утро, и в ресторане появляются первые посетители. Когда я переступаю порог, Лейла – девушка, которая иногда подрабатывает здесь официанткой – говорит мне, что Диана на кухне и приглашает пройти.

Диана отрывает взгляд от сковороды, где она что-то помешивает, однако, пока я подпираю стойку и смотрю на свои ботинки, не произносит ни слова.

– То, что ты давным-давно должна была сделать… что ты имела в виду? – спрашиваю я спустя какое-то время.

– Помочь тебе, – просто отвечает она. Она не обязана идти мне навстречу. Вчера я повел себя грубо. Я благодарно ей улыбаюсь.

– Несмотря на все? – спрашиваю тихо.

– Несмотря на все, – кивает она.

Я смотрю, как она берет с полки над головой несколько пакетиков специй и бросает по щепотке в сковороду, где они начинают шипеть, наполняя комнату ароматом костров и осенних листьев.

Я читаю надписи на этикетках: корица, мускатный орех, чили.

– Когда тебе надо вернуться в больницу к Мики?

– Позже. – Выходит уклончиво, хотя я не хотел.

Мики и Бенджамину нужно поговорить, и времени у них мало – сегодня вечером Бенджамин должен был выступать вместе с оркестром, и хотя он сказал нескольким людям, что уезжает по неотложному семейному делу, они начнут задавать об этом вопросы. Я знаю, Мики хотел, чтобы я остался, но мое присутствие не помогло бы им разобраться с теми вещами, с которыми им надо разобраться между собой. Мне и самому надо с собой разобраться. У меня в кармане лежит Микин сотовый – Бенджамин обещал в случае чего сразу же позвонить.

– Вот, помешивай. – Диана вручает мне ложку и жестом показывает, чтобы я занял ее место возле плиты. – Мне надо сделать пару телефонных звонков.

***

Все утро Диана поручает мне небольшие задания: помешивать что-нибудь, резать овощи, мыть посуду. В какой-то момент даже подходит Лейла с сотовым своего бойфренда и спрашивает, не могу ли я починить экран. Я киваю, но говорю ей, что у меня нет с собой ни инструментов, ни запчастей. Если она достанет экран на замену, я, наверное, смогу его починить.

Это напоминает мне о необходимости сходить сегодня в бассейн. Там ведь и все Микины вещи. Я знаю, некоторые из них важны для него.

Когда после обеденной суеты в ресторане становится тихо, Диана говорит, что меня хотят видеть. Потом вручает мне две тарелки с жареной курицей и просит отнести их столику номер 12 возле окна. Мой пульс ускоряется. Я знаю, что утром Диана звонила в соцслужбу. Общаясь с ними по телефону, она задавала мне много вопросов, вроде, знаю ли я свой последний нормальный адрес… какую школу я посещал… когда я родился. Так что я делаю вывод, что посетителями окажутся соцработники – судя по двум тарелкам, их двое. Настраиваясь на разговор с ними, я заставляю себя представить Мики, то, как я нашел его вчера утром, напомнить себе, с какой целью я все это делаю. Но когда я выхожу в зал, то неожиданно для себя вижу за столиком мальчика сильно младше меня, который смотрит в окно.

Я ставлю тарелку с курицей перед ним и смотрю на вторую до тех пор, пока не понимаю, что она, очевидно, предназначается мне. Когда я снова поднимаю глаза, мальчик поворачивается. Его улыбка прекрасна.

– Привет, – говорит Дитрих.

Поставив и свою тарелку на стол, я машу ему, слишком шокированный, чтобы заговорить. Он выглядит по-другому. Счастливым.

Я сажусь. Он одет в теплые и удобные вещи, пахнет свежестью и чистотой.

– Диана готовит лучше всех. – Он подбирает кусочек курицы и откусывает немного.

– Ты говоришь по-английски, – говорю я.

– Учусь. Тяжело. Мне помогают.

Он опять улыбается – ослепительно-ярко, – а я вспоминаю, как он дрожал под дождем и сжимал мою руку. Кажется, будто это было давным-давно, но на самом деле прошли считанные недели. В моем сердце при виде него появляется легкость – неожиданная для меня самого.

– Теперь я благодарю тебя на английском.

– Не надо. – Я утыкаюсь взглядом в тарелку.

– Надо. Ты спас мне жизнь. Спасибо, Данни.

Смущенный, я трясу головой.

– Я принес тебе кое-что. – Через стол он протягивает мне конверт. – Я приходил сюда каждые несколько дней, надеялся увидеть тебя. Я хочу рассказать тебе о месте, в котором живу. Там хорошо. Хорошие люди. Диана звонила сегодня, говорила с Джоном и Диллоном. Они передали тебе письмо.

Озадаченно хмурясь, я беру конверт в руки.

– У тебя новая стрижка. Короткая. Выглядит хорошо.

Краем глаза я замечаю, что Дитрих смотрит на меня так, как иногда глядит на меня Мики. Фиксирую взгляд на петельках надписи на конверте.

– Я сказал что-то не то? – спрашивает он через минуту.

До меня доходит, что я, очевидно, выдал лицом свой внутренний дискомфорт.

– Нет, – отвечаю я, покачав головой. – Я рад, что у тебя все наладилось. – Улыбаясь, я поднимаю глаза.

Следующие полчаса я держу конверт на коленях и слушаю, как он, поглощая курицу, рассказывает, насколько у него все более, чем хорошо. Еще он время от времени задает мне вопросы, но что сказать, я не знаю. Если честно, его горячая благодарность – словно луч слишком яркого света, и из-за нее меня охватывает невероятная робость.

Я читаю письмо лишь после того, как Дитрих уходит. А потом долго сижу за столом и думаю о том, что там написано. Подходит Диана и спрашивает, в порядке ли я.

Я в порядке. Но мне надо сделать еще кое-что.

***

Когда я звоню в домофон, у Донны не отвечают. Уходя от подъезда, я отправляю ей сообщение с вопросом, будет ли она свободна через час или два. Потом сворачиваю на другую дорогу. Я и не думал, что когда-нибудь пройду по ней еще раз.

При свете жилище Дитера выглядит точно так, как я себе представлял, – немного хуже, чем ночью. Дитера нет. Пьяная девушка с красивыми глазами говорит, что днем он теперь ходит работать в приют. В тот самый приют, где я бывал с Дашиэлем и куда один раз водил за пальто Мики.

Несколько недель назад я думал, что никогда больше не захочу увидеться с Дитером, но после встречи с Дитрихом мне почему-то захотелось узнать, все ли у него хорошо, и потому я устремляюсь в приют.

Дитер стоит за стойкой, подает в общей комнате чай и кофе. Он выглядит по-другому. Может, потому что на нем свободные футболка и джинсы. До сих пор я видел его только на шпильках и в обтягивающей одежде. Его волосы собраны в низкий хвостик и перевязаны блестящей резинкой – его настоящие волосы, не парик. Он то и дело смахивает выбившиеся пряди с лица.

Я не знаю, что делать, поэтому несколько минут просто болтаюсь около двери, украдкой поглядывая на Дитера и наблюдая за тем, как он помогает болезненному на вид парню пересчитать его деньги и как он старается слушать, что именно говорят ему люди.

Но, чтобы остаться незамеченным, тут недостаточно людно.

– Хочешь чай или кофе?

Я поднимаю глаза. Напротив меня стоит Дитер. Чувствуется, что ему так же неловко, как мне.

– У меня нет денег. – Чай стоит дешево, но у меня с собой ничего.

– Неважно. За счет заведения. – Он оглядывается. – Тут за этим особенно не следят. Иди садись, и я принесу. Чай?

Я киваю и ухожу к маленькому круглому столику в самом углу.

Через пару минут Дитер ставит напротив меня кружку и выдвигает стул. Должно быть, он попросил кого-то ненадолго его подменить.

– Ты не против? – Он не садится, ждет, когда я отвечу.

Я качаю головой.

Дитер зажимает ладони между коленок. Я еще не видел его таким скованным. Похоже, он не знает, что мне сказать.

Думал ли он о той ночи у него в комнате так же много, как я? Странно, но когда я о ней вспоминаю, то не слышу слов и не чувствую боли. Но вижу себя с головой у него на груди, слушающего стук его разбитого сердца.

– Я начал посещать клинику, – говорит он спустя какое-то время. – Ну, из-за своей зависимости… и всего прочего. Черт, это так тяжело… – Он замолкает.

– Ты ходил в полицию? – Мне просто интересно.

– Ты хочешь, чтобы я пошел?

Я поднимаю глаза. Его лицо серьезно, взгляд напряжен.

Мотнув головой, я пожимаю плечами. Решать ему самому. Смерть Дашиэля была несчастным случаем. У него нет семьи, нет никого, кому следовало бы узнать правду, кроме… Донна – вот, кому стоило бы рассказать.

– Надо сказать Донне.

Дитер кивает.

– Донне?

– Девушке Винни. – Я знаю, что он знаком с Винни.

– Я расскажу ей. Если она позвонит в полицию… что ж, я это заслужил.

Он рассеянно постукивает по столу. Точно играет на воображаемом пианино. Может, он и правда умеет играть на нем, как Мики умеет играть на кларнете. Это вызывает у меня мысли о секретах, которые мы не знаем о вроде бы знакомых нам людях. О секретах, которые мы прячем в себе, об акулах, которые кишат внутри нас… Может, именно это и имел в виду Кукольник.

– Сначала я был уверен, что ты сам обратишься в полицию, и несколько дней просыпался от страха, что за мной скоро придут… но потом вдруг перестал убегать. Я подумал, придут, значит придут, понимаешь? Лучше потратить оставшееся время на то, чтобы сделать что-то… хорошее. Ну, или попытаться. Я знаю, я плохой человек. Я никогда не старался стать лучше… но теперь мне кажется, это единственное, что по-настоящему важно. – Он глядит на свои ладони. – Я не стану просить прощения и ждать чего бы то ни было от тебя, потому что этого недостаточно. Но мне правда жаль. И я до конца своей жизни буду раскаиваться и жалеть о стольких вещах, которые уже не исправить. Но я знаю, что должен смириться и научиться со всем этим жить.

– Мики в больнице, – говорю ему я, потому что и у меня есть вещи, которые надо принять.

– Что случилось? – Он выглядит искренне обеспокоенным.

– У него был сердечный приступ. – Моя левая нога отплясывает под столом джигу. Я сильно прижимаю ее рукой. Я весь день старался об этом не думать, но теперь, ощутив вспышку паники, достаю телефон. Проверяю, не звонил ли мне Бенджамин.

– Он поправится?

Я делаю долгий вдох.

– Он должен вернуться в Америку.

– И ты не хочешь, чтобы он уезжал, потому что он тебе нравится?

– Нет. Я люблю его, – шепчу я. – И хочу, чтобы он вернулся. – Потому что так надо, потому что у Мики нет визы, потому что ему нужна помощь в борьбе с акулами, которые пытаются его уничтожить, а Бенджамин хочет найти лучших врачей. Увидев, какой он с Мики, я стал ему доверять. Он любит его.

– Так поезжай вместе с ним.

От одной только мысли на меня обрушивается огромная, как в океане, волна. Мои пальцы задевают лежащее в кармане письмо.

– Может, когда-нибудь.

– Ты пришел, чтобы посмотреть, все ли у меня хорошо, да?

Я киваю.

– Я знаю, почему Даш любил тебя. Теперь понимаю.

Я встаю. Мне надо идти. Я по-прежнему не могу слышать о том, что Дашиэль любил меня, без того, чтоб не испытывать боль. Мне кажется, так будет всегда.

– Я не помню, благодарил ли тебя за то, что ты спас меня. Подозреваю, что нет. Пока, наверное, это не слишком заметно, но я стараюсь, Данни.

Я знаю, мы с ним никогда не станем друзьями. Но как бы там ни было, я рад, что зашел его повидать. Я рад, что Дитер останется у меня в памяти вот таким, а не лежащим на матрасе и сдавшимся.

– Ты можешь звать меня Локи. Я не против, – говорю я и закусываю губу.

***

Донна так и не ответила на мое сообщение, так что я ухожу обратно на тот берег реки. Свет меркнет, и пока я стою, склонившись над ограждением набережной, все становится серебристым, серым и золотым. Я думаю о лежащем в кармане письме. О том, что оно значит. Часы посещений в больнице заканчиваются в десять. Я обещал Мики прийти. Мне надо спешить, если я хочу успеть сходить в бассейн и вернуться обратно.

Но по какой-то причине я вновь поворачиваю не к бассейну, а на другую дорогу. На ту, что ведет к больнице, куда нас с Дитером увезли в день, когда мы упали в реку. К больнице, где работает Кукольник.

Я знаю, что зря это затеял. Знаю, что не всегда продумываю все до конца. Это старая навязчивая идея, и я не хочу поддаваться ей. Но все же я здесь.

Мне не всегда ясна моя мотивация, но, может, мне просто надо сказать ему, что он ошибался – что не все люди акулы, и что я не боюсь (боюсь, но другого). Если он существует за счет чужих страхов, я хочу, чтобы он знал: отныне моего ему не видать.

К главному корпусу больницы я не иду. У меня хорошая память на места, поэтому лабораторию я нахожу без труда, пусть я и был потрясен и испуган, когда видел это здание в прошлый раз.

Я пришел в неудачное время. Лаборатория – не больница, и люди, которые здесь работают, не работают по ночам. Сейчас полшестого, все расходятся по домам. Я стою за деревьями около здания и жду, когда поток уходящих иссякнет.

Кукольника не видно, но я знаю: это не значит, что он еще не ушел.

Главная дверь открыта. Внутри – тишина. Я захожу в коридор, но, сделав шаг, замираю при виде двери в крошечный кабинет Кукольника. Двери, откуда я выпал, переживая невыносимую боль.

Я заталкиваю свои трясущиеся руки в карманы.

– Я могу тебе чем-то помочь? – спрашивает женский голос.

Я, видимо, отключился. Моргая, я смотрю на женщину передо мной, потом утыкаюсь взглядом в ковер. У нее кудрявые рыжие волосы, которые вызывают мысли о фейерверках.

– Я ищу одного человека.

– Имя?

– Данни, – говорю я.

– Хм-м, – тянет она, как делают некоторые, когда думают. Потом качает головой. – Я не знаю здесь ни одного Данни.

– О, нет, он… – пытаюсь я объяснить, когда понимаю свою ошибку. – Он был вон в том кабинете. – Я показываю на дверь. – Я говорил с ним там.

– Этот кабинет занимал Виктор… доктор Белински… но сейчас там никого. Несколько недель назад он ушел.

– О. Почему?

– Не представляю. То был здесь, а потом в один прекрасный день исчез вместе со своими вещами. – Она покачивает головой. – Полная мистика. Ну все, мне пора закрываться.

Она машет ладонью, показывая, чтобы я вышел, и она могла запереть дверь на замок.

– Где он теперь?

– Как я уже сказала, он просто исчез. Никто не знает, куда. Даже начальство.

Несколько недель назад? Я хочу узнать, не ушел ли он в день нашего столкновения. Отчего-то это кажется важным. Я достаю из кармана блокнот, листаю его. К тому времени, как я нахожу то, что искал, женщина уже ушла на парковку, и я ее догоняю.

– Это произошло девятнадцатого?

Она останавливается.

– Возможно. Ты знаешь, кажется, да. – Она хмурится и одновременно улыбается мне. – Мне нужно идти.

Я киваю.

И вспоминаю сказать «спасибо», когда уже слишком поздно.

Итак, Кукольник ушел из больницы. Из-за меня? Из-за того, что я следил за ним? Или из-за того, что нашел его тут? Значит ли это, что я победил его? Наверное, я никогда не узнаю. Может, мне и не надо. Может, мне стоит научиться еще одной вещи – забывать. Пусть это и тяжело. Меня тянет отправиться к складу, где я видел его той ночью, и посмотреть, появится он там или нет. Но, серьезно, ради чего?

Покачав головой, я прячу блокнот обратно в карман. Сосредоточься. Я оглядываюсь по сторонам. Мне нужно в бассейн, а потом в другую больницу, где лежит и ждет моего возвращения мальчик, которого я люблю.

Я знаю, что важнее всего.

Глава 58

Бассейн

Я добираюсь до бассейна уже в темноте. Я не знаю, чего ожидать. Я почти готов увидеть, что вход заблокирован, но все выглядит, как всегда. Фанерку еще можно поднять, и внутри меня окружает привычная тишина. Я надеялся, что застану здесь Майло. Я давно не видел его, но из-под его двери не выбивается свет, и там слишком тихо – я бы услышал, если б он спал. Надо перед уходом оставить Майло записку.

Я осторожно пробираюсь по расколотой плитке к себе в душевую.

Дверь, как и была, стоит нараспашку. Пока все настолько нетронуто, что я ожидаю увидеть свою нору ровно в том состоянии, в котором она была, когда вчера мы уехали с парамедиками. Однако, привыкнув к мраку, я вижу, что мои ожидания не оправдались. У меня падает сердце. На полу валяется разорванная одежда, а половина моих склянок с цветочной водой разбиты. Разрушения небольшие, но то тут, то там они есть.

К счастью дорогой на вид Микин портфель с косметикой лежит, целый и невредимый, около ванны. Мой рюкзак с запчастями тоже.

Но картон вокруг моего гнезда выглядит так, будто его… погрызли.

Затаив дыхание и прижимаясь к стене, я как можно тише протискиваюсь в душевую. Но все-таки недостаточно тихо.

За каждым моим движением следят три пары глаз. Стоит мне осознать это, и я застываю. С руками, распластанными на кафеле за спиной, я оседаю вниз.

В моем гнезде из покрывал свернулись в клубок три лисы. Мать и двое щенят. Я уверен, это те самые лисы, которым я оставлял еду. Все припасы, оставленные мной в душевой, или съедены, или унесены в гнездо к ним.

Через минуту щенята решают, что я не представляю угрозы, опускают мордочки вниз и закрывают глаза. За мной продолжает следить только мать, а я продолжаю смотреть на нее. У нее такая яркая шкурка, что я различаю ее цвет даже сквозь полумрак. Я заворожен, парализован, мое сердце возбужденно стучит. У лис острый слух – чудо, что я до сих пор ее не спугнул, – и она не выглядит так, словно готовится к драке. Если не трогать щенят, она вряд ли на меня нападет. Наверное, она понимает, что я скоро уйду.

Есть своего рода поэзия в том, чтобы оставить ей свою старую жизнь, если вспомнить, что моя нынешняя жизнь тоже началась с лис.

Вроде как.

У меня нет воспоминаний о том, что случилось. Когда мне было одиннадцать или двенадцать, мой соцработник показала мне вырезку из газеты. Всего несколько слов, даже без заголовка – новость была не настолько важной.

Ребенок, унесенный из дома лисами, два дня спустя найден сильно искусанным в близлежащем лесу. Полиция по-прежнему пытается связаться с его родителями.

Я. Мне тогда было около года. Дом, из которого меня унесли, был местным сквотом. Найти моих родителей так и не удалось, но я знаю, что был кому-то хотя бы отчасти небезразличен, раз о моем исчезновении сообщили в полицию.

Кем они были и кем являюсь я сам, я никогда не узнаю, но это неважно – прошлое осталось далеко позади. Если я и думаю о нем, то нечасто. Настоящее – вот, что имеет значение. И еще, может, будущее. И если я хочу, чтобы Мики был его частью, то наше будущее не может быть здесь. И таким.

Я медленно поднимаюсь на ноги. Я не держу на лис зла – они выживают, как могут. Как и мы все. И иногда мы, пусть не хотим, но раним дорогих нам людей. Скоро я раню Мики, хотя это последнее, что мне хотелось бы сделать. Я лишь надеюсь, что он поймет, когда я покажу ему, что у меня – впервые в жизни – есть план.

Осторожно, стараясь не потревожить плечо, я забрасываю свой рюкзак за спину, потом подбираю Микин портфель. Я не хочу оглядываться, однако оглядываюсь – в последний раз. Потом закрываю глаза и делаю вдох. Я никогда не привязывался к местам. Главное, чтобы там было безопасно, это единственное, что имеет значение.

Перед тем, как уйти из бассейна, я пришпиливаю к двери Майло записку, где рассказываю о лисах, о Мики и о том, куда я ушел. Я говорю ему, что надеюсь, мы увидимся снова. Я скучаю по нему, с его странными советами и необычным чаем.

Я снова пробую дозвониться Донне и, когда не получаю ответа, оставляю и ей сообщение. У меня странное ощущение, что они с Винни уехали, может, отправились путешествовать в какое-нибудь место, где они могут забыться.

***

До больницы я добредаю совершенно без сил. У меня болят ноги, и хочется одного: спать, спать, спать и не думать, потому что все вещи, о которых я вынужден думать, причиняют мне боль.

Когда я захожу в отделение, от часов посещений остается всего ничего. И Мики, и Бенджамин спят. Мики – свернувшись, как запятая, в кровати, а Бенджамин – примостившись на стуле возле него. Его голова наклонилась под неудобным углом, рот открыт.

Соколиный глаз, пока я прохожу мимо, улыбается мне, и я спрашиваю, можно ли поставить Микин портфель в какое-нибудь надежное место. Мики, услышав свое имя, сразу же просыпается.

На сей раз, когда я задергиваю шторки, Соколиный глаз не возражает. На самом деле ее зовут Сьюзан, но мне больше нравится звать ее Соколиный глаз. Когда вчера я сказал это Мики, он рассмеялся и ответил, что ей, наверное, нравится быть супергероем.

Я сбрасываю ботинки и заползаю на кровать рядом с Мики, обнимаю его и притягиваю к себе. Бенджамин продолжает спать.

– Ты в порядке? – шепотом говорит Мики.

– Теперь да, – тоже шепотом отвечаю я. Вжимаюсь лицом в его теплую шею, закрываю глаза и дышу им. Это все, что мне нужно. Когда мне станет чересчур тяжело, я знаю, что воспоминание об этом поможет мне продержаться.

– Я тоже… – выдыхает он. – Ты сделал все, что хотел?

Почти. Я киваю.

– А ты?

Мики ложится на бок, ко мне лицом.

– Поговори со мной о том, почему ты не можешь поехать. – Я обещал ему, что мы это обсудим. – Я знаю, у меня, в общем, выбора нет, но я сказал Бенджамину, что, пока не поговорю с тобой, не стану ни на что соглашаться. Я знаю, что у тебя нет паспорта. Но с этим можно как-нибудь разобраться. У Бенджамина есть деньги. Если только… если только ты не хочешь, чтобы все было кончено. В смысле, я все пойму. Я так облажался… Не давай мне надежду, если ты…

Я обвожу его губы кончиком пальца.

– Помнишь то письмо?

– Которое ты написал мне в кафе?

Я киваю.

– Мне кажется, я ошибался. – Я не знаю, как лучше облечь это в слова. – Насчет планов и того, что я неспособен их строить. Иногда я думаю, что сделал свой мир таким маленьким, чтобы с ним было проще справляться, но я хочу, чтобы он стал больше. Я сам хочу попытаться стать кем-то бо́льшим. Ради тебя. Ради себя. Я хочу стать способным делать все то, о чем ты мне говорил.

Его ладони такие теплые, когда он берет в них мое лицо.

– Тебе не надо быть кем-то бо́льшим. Ты – все.

Я кладу поверх его пальцев свои, смыкая вместе наши ладони.

– А ты должен быть Домиником. Ты не можешь и дальше притворяться, что его нет. Такое нельзя отсечь от себя или заставить исчезнуть.

Он кивает, смаргивая слезы.

– Я знаю, – отвечает тихо, хотя выглядит так, словно предпочел бы не знать. – Но я не хочу садиться в самолет, зная, что ты со мной не летишь. Я боюсь, что никогда больше тебя не увижу. Я лучше сбегу и буду с тобой. Все равно, где.

– В нору вернуться нельзя. Ее заняли лисы, – пытаюсь я пошутить, но настроение у Мики не поднимается. – Ты дождешься меня? – шепчу.

Я достаю из кармана письмо, которое оставил мне Дитрих, и мы вместе читаем его.

– Значит, они хотят дать тебе комнату у себя в доме? – спрашивает Мики.

– Как только какая-нибудь освободится. А пока Диана договорилась, чтобы я временно пожил в одном хостеле. – Мои руки дрожат. – Он не похож на хостелы, в которых я был раньше. Там люди, которые правда хотят мне помочь.

– Я хотел бы сам тебе помогать.

– Ты уже мне помог… и поможешь еще. Ты снял с моего неба крышку… ты подарил мне надежду и… кажется, я хочу делать то же самое для других. Диана думает, я могу найти работу, связанную с помощью людям. – Чтобы разговаривать с ними на улицах, помогать им понять, куда пойти и что делать.

Пока Диана мне не сказала, я и не знал, что существуют такие работы. Что есть благотворительные организации, которые поддерживают бездомных, места, где для работы с ними нужны люди вроде меня – люди, которые понимают, как это тяжело, которые сами жили на улице и у которых есть сложности с простыми для остальных обыденными вещами. Не охота на акул, но, как сказала однажды Донна, всех акул переловить невозможно. Да и много ли я принес этим пользы? А так я, по крайней мере, смогу дать знать тем людям, которым угрожает опасность, что у них есть выбор.

У жизни есть зубы, и единственное, что нам остается, – постараться не дать себя укусить.

– Все будет хорошо, обещаю, – шепчу я.

– Тогда поцелуй меня, – шепчет Мики в ответ, а после приникает к моим губам.

Глава 59

Спустя восемь месяцев

Приземляясь в Нью-Йорке, я чувствую, будто уже знаком с этим городом. Микины усилия, когда он тратил бесконечные часы на видеочаты со мной и водил меня на прогулки по городу, не пропали даром. Путь от терминала до электрички, а потом до метро, впрочем, кажется незнакомым: пугающим, но не слишком. Мики раз двадцать, наверное, проходил этот путь вместе со мной, сидящим в Англии на кровати.

Всю беготню Мики проделал сам.

Это один из выворотов моего сознания – то, что я не захотел, чтобы Мики встречал меня. Он бы приехал за мной на машине. Так было бы проще, но я отказался, потому что хотел найти его сам, как он столько раз находил меня в Лондоне. Я хотел доказать ему – и себе, – что смогу это сделать. Я хотел зайти в кафе и купить Мики чаю, потому что могу. Не потому, что мне надо казаться нормальным, чтобы это слово ни значило, но просто потому что хочу. Потому что я не хочу, чтобы были пределы.