Текст книги "Лисы (ЛП)"

Автор книги: Суки Флит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– Тебе понравилось? – спрашивает Мики, опуская голову мне на плечо.

Я киваю и, слишком переполненный эмоциями, чтобы заговорить, сжимаю его ладонь.

Ко времени, когда мы начинаем идти к двери, большинство людей из зрительного зала уже ушли. В фойе, впрочем, по-прежнему людно. Я не люблю толкучку, и Мики, не говоря ни слова, уводит меня к служебному выходу той же дорогой, которой мы шли. Там тоже шумно и много людей, однако спокойнее, потому что все в основном убирают свои инструменты и общаются вместо того, чтобы прорываться к дверям.

Меня тянет обнять его, погладить по спине, коснуться его – за то, как хорошо он меня понимает. Может, я так и сделаю, когда мы выберемся отсюда. Может, если представить себя кем-то особенным, кем-то, кто по-настоящему его привлекает, то ко мне придет смелость.

– Доминик! – вдруг кричит чей-то голос.

Все замолкают и начинают озираться по сторонам, потому что крик пропитан настоящим отчаянием.

Рука Мики стискивает мою, и он начинает идти быстрее.

– Доминик!

Я останавливаюсь, пытаясь понять, кто кричит. Без причины люди так не кричат. Мики тянет меня за собой, и я вытаскиваю из его хватки ладонь, но взять его за руку и задержать на минуту не получается, потому что меня всего словно парализует при виде человека, который пробирается к нам сквозь толпу. Когда я оглядываюсь, Мики за спиной уже нет – он убегает, ныряя и выныривая из толпы, с такой скоростью, словно его жизни угрожает опасность, а потом, ни разу даже не оглянувшись, исчезает за поворотом.

В смятении я устремляюсь было за ним, но не успеваю сделать и пары шагов, как кто-то с силой хватает меня за больное плечо. Я вскрикиваю от боли, пробую вывернуться, но в итоге спотыкаюсь и неуклюже шлепаюсь на пол. Пытаюсь встать, и кто-то снова ловит меня за руку, видимо, пытаясь помочь, но вместо помощи он только причиняет мне боль.

– Пожалуйста, не трогай меня, – прошу я придушенно, жалея, что больше нельзя спрятаться за завесой волос. – Больно.

– Извини. Извини.

Моргая, я смотрю на человека перед собой и гадаю, что у меня с глазами и не ударился ли я головой. Мики – только ровнее подстриженный, покрупней сложенный, с более округлым лицом и каким-то образом более мужественный – выглядит обеспокоенным и встревоженным. Но не по-злому. А так, словно его сердце разлетелось на мельчайшие части.

Все смотрят на нас. Мики-Который-Не-Мики вытирает глаза рукавом и говорит с очень тяжелым американским акцентом:

– Ты был с Домиником, ведь так? Пожалуйста, только не ври, мне просто надо узнать.

Я все еще слишком шокирован, чтобы хоть как-то отреагировать. Доминик?

Он оглядывается на людей, которые наблюдают за нами.

– Здесь слишком много народу. Давай куда-нибудь отойдем.

Вот так я и оказываюсь в туалете Альберт-холла с Бенджамином да Сильвой, известным кларнетистом и сыном техасского нефтепромышленника, старший брат которого по имени Доминик пропал и предположительно находится в Лондоне.

Пока он изливает мне душу, я просто смотрю на него и молчу.

Сначала из-за того, в основном, что я до крайности ошарашен. Он словно выстрелил мне между глаз сверхмощным шоковым лучом слов.

– Я увидел его с тобой, – шепчет он.

Вид у него такой, словно он вот-вот опять начнет плакать, и мне его по-настоящему жаль. Я не выношу людских слез. Я не хочу, чтоб он плакал – он слишком похож на Мики. Но вот, что странно: несмотря на их внешнее сходство, мое сердце, когда я смотрю на него, не ускоряется, будто от укола адреналина. Он не сияет, как Мики. Наверное, никто не сияет, как он.

Я хочу почувствовать к нему симпатию (и, кажется, она уже есть), но знаю, что должен держаться на расстоянии. Представляю, будто я Человек-лед, и ему не пробраться через мой айсберг, ни на чуть-чуть.

Я, может, и глуповат насчет многих вещей, но знаю, что некоторые вещи не черно-белые. Без причины люди не сбегают из дома.

– Ладно. Я понимаю. Ты думаешь, что защищаешь его. Я бы тоже так сделал, – произносит, наконец, Бенджамин с суперпокорным и каким-то по-настоящему страдальческим видом. Он достает из кармана и дает мне визитку со своим именем, адресом и всеми остальными контактами. – Дома я никому ничего не скажу, но я ужасно за него беспокоюсь. Передай ему, что я люблю его. И всегда буду любить, несмотря ни на что.

А затем Бенджамин да Сильва встает и уходит из туалета, оставляя меня наедине со всеми вопросами, какие только можно придумать, роящимися в голове.

Глава 44

Мое сердце

Я нахожу Мики у Южного Кенгсингтона, ближайшей станции метро. Он беспокойно расхаживает по тротуару, обхватив себя за плечи так крепко, словно на него надели смирительную рубашку. Я замираю, не зная, что делать. Что мне сказать ему? С каких слов, черт побери, начать? Но в следующую секунду у меня откуда-то появляется смелость, и я просто обнимаю его, и мы с ним стоим, прислонившись к стене, и я поглаживаю его по спине, и наконец его дыхание выравнивается, и он чуть-чуть расслабляется.

В метро мы молчим. К тому времени, как мы подъезжаем к нашей станции, Мики сидит, свернувшись, у меня на коленках, а я раздумываю, не остаться ли в поезде до конечной. Но мы не остаемся. Мы выходим на улицу, и Мики жмется ко мне, пока мы идем по окраине района к бассейну.

Когда слова возвращаются, то первым их произношу я. Я закрываю за нами дверь в свою нору и шепчу:

– Доминик?

И Мики опять напрягается, а после сползает по плитке на пол.

– Ты говорил с Бенджамином, да? Черт. Тебя не было столько времени, и я… что он сказал тебе?

– Что он тебя любит.

Издав мучительный звук, Мики сворачивается в клубок.

Я тоже соскальзываю на пол и ложусь рядом с ним, но внезапно Мики неуклюже перекатывается на меня, и мы становимся переплетением рук и ног, и у меня на щеках и во рту оказываются Микины слезы, но не только они, есть что-то еще, что-то влажное и такое мягкое, мягкое, мягкое. Я делаю судорожный вдох, и ко мне в рот ныряет его мягкий язык и касается моего языка. Я не верю в то, что он целует меня, до момента, пока он, остановившись, не приподнимается надо мной.

– Не надо, – шепчу я. Все тело болит, словно оно раскололось посередине. – Пожалуйста. Я не хочу притворяться.

– Но я и не притворяюсь. – Мики несчастно хмурится. Его пальцы мягко перебирают мне волосы.

Либо это лучшая тактика уклончивости на свете, либо… либо…

Сдвинув его в сторону, я отползаю назад и встаю. Ухожу к окну, кладу ладони на холодный кафель стены. И тогда же решаю, что самое несправедливое и губительное из чувств – это надежда.

– Данни?

Мой мозг сходит с ума, пытаясь перестать воспроизводить ощущение его поцелуя, пытаясь перестать вспоминать наносекундное прикосновение его языка.

– Пожалуйста, не надо, – шепчу я.

– Данни, если ты говоришь так, потому что не хочешь меня, то я все пойму… в смысле, я буду ко всем чертям уничтожен, но… черт, это была никакая не благодарность! – Микин голос взвивается, становится тоненьким и дрожащим, он словно сражается с ураганом, чтобы прорваться ко мне. – Если ты думаешь, будто я сделал это ради чего-то еще, кроме абсолютно эгоистического желания и огроменного влечения к тебе, то ты ошибаешься.

– Что? – У меня не укладываются в голове те шокирующие слова, которые он только что произнес. – Как я могу тебя не хотеть?

Дрожащей рукой он обнимает меня за талию и разворачивает к себе.

– Если это так, то сейчас тот самый момент, когда стоит сказать, что ты хочешь остаться просто друзьями, и что тебе жаль, но ты никогда не почувствуешь ко мне то, что чувствую к тебе я.

Я смотрю на него. На его неуверенную улыбку и дрожащие руки. Он дотягивается до моей ладони и кладет ее поверх своего сердца, и оно колотится под моей рукой – даже через все, что на нем надето.

– Чувствуешь? – шепчет он. – Страшно испуганное и возбужденное, но больше испуганное.

Я не отпускаю руки. Рисую большим пальцем кружки на ткани его костюма. Черт, я правда не представляю, что мы с ним делаем, но от ощущения, как Микино сердце колотится, будто трещотка, мне становится в миллионы раз лучше.

Мики кладет ладонь мне на сердце, и я, глядя в пол, улыбаюсь.

– Ты тоже испуган? – спрашивает он шепотом.

Я киваю.

– И возбужден? – Его голос вздрагивает.

И я снова киваю.

– Может, сначала сделаем что-нибудь с нашими страхами? Я боюсь, что облажаюсь, и настолько конкретно, что в итоге потеряю тебя, потому что ты, по-моему, совершенно не представляешь, как много ты для меня значишь, а я не знаю, как тебе показать. А чего боишься ты?

– Что ты хочешь меня лишь потому, что сейчас я выгляжу не так, как обычно, – отвечаю я быстро, все еще думая о страхе Мики и пытаясь понять, как, черт побери, он может хоть в чем-нибудь облажаться.

Я слышу, как он делает глоток воздуха – звук словно всхлип, – и когда поднимаю лицо, он не глядит мне в глаза. Сцепив наши пальцы, Мики подхватывает свой портфель с косметикой и мой фонарик и снова уводит меня в ванную на другом конце плавательного бассейна.

Мы стоим перед зеркалом. Я знаю, что мы перед зеркалом, но не смотрю на себя. На один вечер я стал кем-то другим. Кому охота смотреть, как такая магия умирает?

Мики становится напротив меня. Затем, видимо, чтобы посмотреть мне в глаза. Я вновь накрываю его сердце ладонью, просто чтобы ощутить его стук.

В тусклом свете фонарика, который лежит сзади на стуле, я вижу в Микиных глазах отражение своего силуэта. Я вовсе не против смотреть на себя вот такого, окруженного синим озером.

– Данни, я не пережил столько всего, сколько пережил ты. Я не терял любимых людей. Но я знаю, что ровная кожа не делает человека красивым. А вот внутреннее сияние, которое горит словно самый яркий свет в темноте, – да. Ты все озаряешь светом. Ты озаряешь светом меня. Я влюбляюсь в тебя, – произносит он просто.

Когда он моргает, с его ресниц срывается на щеки пара слезинок, и я большим пальцем их вытираю. Его сердце колотится под моею ладонью в одном тяжелом ритме с его словами, которые все повторяются у меня в голове. Я ошарашен. Тем, что он мне сказал. Самим Домиником, сыном нефтепромышленника, который потрясающе умеет играть на кларнете и у которого есть брат с разбитым из-за его отсутствия сердцем. Всем сразу.

– Смотри. – Он отходит от зеркала, и я смотрю на себя, смотрю, потому что это легче, чем думать.

Парень в зеркале более-менее похож на меня. Грим не стал маской, не скрыл мои шрамы, только слегка приглушил. Волосы – вот, из-за чего я выгляжу немного иначе. Мики сделал мне небрежную стрижку, как у певца из бойбенда, – моя темная челка почти доходит до глаз, но не совсем. Мне нравится. Улыбаясь, я склоняю голову набок. Вижу, что Мики наблюдает за мной. Он протягивает мне ватку и какой-то лосьон.

– Сотри, – просит он шепотом.

Я начинаю медленно стирать с лица краску. Я знаю, что вожусь слишком долго. Я знаю, значение того, что он мне сказал, – огромно.

– Не хочу испачкать костюм, – шепчу я. Честное слово, я еще не вышел из шока.

– Все хорошо. – Мики не сердится. Он, наверное, уже научился читать мои мысли. – Можешь стирать хоть четыре часа, мои чувства к тебе не изменятся.

Это невероятно – то, с какой легкостью он говорит о своих чувствах. Я знаю, это просто слова, но внезапно осознаю, что верю ему.

Я влюбляюсь в тебя. Эхо его слов звучит все громче и громче. Прямо сейчас в них столько силы. Они атомные. Они во мне.

Мики влюбляется в меня? В меня? Внезапно я постигаю смысл всего того, что он сказал. Качнувшись, я роняю ватку с лосьоном. Слышу, как бутылка катится по полу.

– Мики? – выдыхаю я, и он оказывается у меня в объятьях, и мне становится наплевать на больное плечо. – Но почему? – шепчу я ему в шею снова и снова.

– Что почему? Почему люди влюбляются? – Он смеется, словно не может поверить в то, что я задаю такие вопросы, потом делает шаг назад. – Потому один человек считает другого замечательным. – Я отворачиваюсь, чувствуя себя слишком уязвимым для шуток, а он касается моих волос и говорит тихо: – Я серьезно. Ты замечательный. Каждый раз, думая о тебе, я просто хочу быть с тобой. Я сто лет столько не улыбался и не смеялся. Когда я с тобой, я так счастлив. И ты видишь меня, как ни один человек на земле, словно я имею значение, словно я небезразличен тебе, словно я важен. Словно ты считаешь меня прекрасным.

– Ты прекрасен, – шепчу я, и он краснеет. Невероятно прекрасен.

– И знаешь, с тобой я ощущаю себя в такой безопасности. Не только от мира, но еще оттого, что могу быть самим собой. Ты всегда был тем, что мне нужно – тем, кто мне нужен. Был и есть. Я тоже хочу быть тем, кто нужен тебе. Любовь просто приходит – безо всяких причин. Я словно ждал тебя, Данни. С самого начала, всегда.

Все замедляется.

Мягко-премягко Мики зажимает в кулаках материал моего костюма. Он снова дрожит, его сердцебиение сходит под моей ладонью с ума. Мне нравится ощущать его сердце.

– И я знаю, что ты горюешь о Дашиэле. Я знаю, что ты любил его. Я не пытаюсь это отнять и не жду, что ты будешь испытывать то же самое и ко мне. Я бы никогда…

– Мне его не хватает.

Мики кивает, смаргивает слезы, и я, глядя на него, на один совершенно ужасный миг ощущаю, что в моей власти разбить ему сердце. Я могу разорвать его надвое прямо сейчас.

– Он был моим другом. Я любил его и всегда буду любить. Но по-другому, не так, как тебя… – шепчу я. Мне так ужасно хочется это сказать, заверить его, что с самого начала для меня был только он, но от слов кружится голова, и тогда я шепотом признаюсь: – У тебя мое сердце.

В тот же миг меня расплющивает о него, о его тело, о рот, все болит и не болит, становится тяжелым и тесным. Мне хочется отключить свои мысли, взлететь на волне своих чувств, но я боюсь и прежде хочу уйти из этой разрушенной комнатушки. Я хочу почувствовать себя в безопасности, быть окутанным им, спрятаться за покрывалами.

Сплетенные воедино, точно один тощий осьминог с двумя головами, мы шумно вваливаемся обратно ко мне. У Майло свет не горит, значит его или нет, или он крепко спит.

Мне надо запереть дверь на замок, и Мики пытается помогать, но попутно он все продолжает притрагиваться ко мне, прижимается губами то к моим волосам, то к щекам – и к шрамам, и к местам, где их нет, словно они не имеют значения, словно никакой разницы не существует.

– Слишком много всего, слишком быстро, – бормочу я, не в силах нормально озвучить то, в каком абсолютном ужасе я нахожусь.

Я в ступоре. Опускаюсь на корточки, чуть не роняя засов, прижимаюсь лбом к двери.

Мики берет мою руку и прикладывает ее к сердцу – к молниеносному трепету у себя в середине груди.

– Все хорошо, – произносит он шепотом. – Доверься мне. Мы можем делать все так медленно, как только захочешь.

– Я хочу обнять тебя, – шепчу я. Очень хочу, до невозможности сильно. – Но я не знаю… я ничего не умею, – бормочу я, смешавшись.

– Нам надо устроиться поудобнее, – мягко говорит Мики. Он поднимает меня на ноги, потом тянет к гнезду.

Я догадываюсь, что принимать решения – не его, но из-за собственной неуверенности жутко благодарен, что он взял контроль на себя.

Мы садимся, и Мики прикусывает губу, его кожа краснеет, словно он пробежался по комнате.

– Ты когда-нибудь… был с кем-нибудь? – спрашивает он с нервным и в то же время взбудораженным видом.

Я качаю головой.

– Ладно. Но ведь что-то ты знаешь? Ты же мастурбируешь, да? В смысле, этим ведь занимаются все, разве нет? – Мики начинает быстро терять уверенность, но когда я нерешительно улыбаюсь, тоже улыбается такой же смущенной улыбкой.

– Я смотрел кое-что, – отвечаю я тихо, уставившись на свои руки и вспоминая ночи в одном из приютов, когда ребята постарше приносили откуда-то видео.

– Порно?

Я киваю, слишком смущенный, чтобы признаться, что мужчины там были с женщинами, но я представлял на месте женщин мужчин. Искать гейское порно самому мне было боязно. К счастью, подробности Мики у меня не выспрашивает.

– В реальном сексе нет правил, как в порно. Он проще. Вот прямо сейчас правило только одно: я хочу, чтобы ты трогал меня везде, где только захочется, и я не стану трогать тебя, если ты не захочешь. В том смысле, я понимаю, что для тебя это может быть нелегко. Просто делай то, что приятно, и первый раз может быть страшно быстрым или, если нервничать, то наоборот, супердолгим. Что до меня самого, то если ты сейчас положишь мне на член свою руку, то я, наверное, кончу чуть ли не в этот самый момент, потому что… потому что я ужасно хочу тебя, и если ты дотронешься до меня, то я знаю, что мое тело окончательно спятит, и я взорвусь, словно фонтан! – Мики так тараторит, а его голос взвивается так высоко, что кажется, будто он забирает из воздуха гелий. Я вспоминаю, что он становится таким, когда нервничает.

Тогда как мой мозг зациклило на одном-единственном слове. Вау-вау-вау – повторяется там. Похоже, я его поломал.

– Хочешь снять костюм? – спрашивает Мики и, склонив голову, глядит на меня.

Снять костюм, повторяю я про себя. Точно. Его лучше снять. Чтобы он не помялся.

Сосредоточься. Я касаюсь кармана со скомканной биркой. У имен на бирках внезапно появляется смысл: Крествел, да Сильва. На мне костюм брата Мики – или, по крайней мере, тот костюм, который он собирался взять напрокат. Надеюсь, найти замену было не слишком проблематично.

Это так странно. Пусть я и думаю, что нам надо бы все это обговорить, разговоры – моя слабая сторона.

Но тут Мики, будто воплощенный отвлекающий маневр, вскакивает на ноги, бросает на меня внезапный ликующий взгляд и начинает раздеваться. Ему нравится раздеваться. Я смотрю на него, пока вожусь с галстуком, на такого тощего, прекрасного, грациозного, на то, как он вытягивает руки над головой, превращая каждое движение в представление. Он оставляет только слишком широкие боксеры, которые он надел, чтобы колючие шерстяные брюки «не раздражали задницу» (его собственные слова), и накрывает ладонью свой член, когда тот выпрыгивает вперед.

– Не хочу выколоть тебе глаз, – говорит он с дурацкой, косой усмешкой и садится, скрестив ноги, рядом со мной, а я фыркаю от смеха, испытывая облегчение от того, что мы по-прежнему можем смеяться, что секс не обязан быть серьезным и напряженным, иначе я бы, наверное, вряд ли смог им заняться.

С куда меньшей грациозностью, чем Мики, я снимаю пиджак и расстегиваю рубашку. Я не встаю – слишком стесняюсь. Мики сидит рядом со мной, то и дело лаская себя через ткань. Мне не верится, что он это делает, не верится, что я вижу под тонкими боксерами очертания его плоти. Я представляю, как снимаю с него белье и вижу его вблизи, и становлюсь до невыносимого твердым.

– Я могу снять их… если хочешь, – перехватив мой взгляд, произносит он.

Мотнув головой, я отворачиваюсь. Краснею.

– Не надо пока. Мне нравится думать об этом.

– И предвкушать?

Я киваю.

– Мне тоже. Хотя вообще я бы предпочел типа как наброситься на тебя. – Он усмехается, показывая свои крупные зубы, и меня прошивает дрожь, стоит мне представить их на своей коже.

– Это странно, что мне хочется, чтобы ты укусил меня? – выдыхаю я, не представляя, откуда у меня взялась смелость на такие слова.

– Правда? – Мики издает странный звук, нечто среднее между стоном и всхлипом, и проскальзывает ладонью за пояс своих широких боксеров.

Я чуть не проглатываю язык.

– Я с удовольствием укушу тебя, – говорит он таким совсем глухим голосом, и мне видно, что он ласкает себя – медленно, медленно, медленно. – Мне нравится идея выполнять все то, о чем ты попросишь.

– Ляг, – прошу я.

И он ложится.

Я и смеюсь, и задыхаюсь одновременно, потому что не верю, что все это происходит на самом деле, и не знаю, как реагировать.

– Хочешь, чтобы я перестал? – Он опускает взгляд на свои боксеры, на руку, которая двигается под тканью.

Я больше не знаю, чего хочу.

Пытаясь быть смелым, я встаю, стягиваю со своих плеч рубашку, и мою кожу обволакивает холодный воздух. Но потом – не знаю, что пошло вдруг не так – я останавливаюсь и съеживаюсь, внезапно ощутив себя слишком голым, слишком неуверенным, слишком робким. Смотреть на Мики становится невозможно.

Я поднимаю руки и закрываю лицо. Это слишком. Все это – слишком. Я боюсь, что разочарую его, но он ведь сказал, что влюбляется в меня, а значит, это не страшно? Значит, если я начну падать, он подхватит меня? Я не хочу разбиваться. Но я доверяю ему.

Доверяю.

У меня отказывают коленки, но отчего-то они не стукаются об пол. Руки, которые сильнее, чем кажутся, уводят меня к гнезду. Я оказываюсь завернут в тепло, и мне на ухо шепчут утешительные слова. Мики не обнимает меня, хотя, думаю, ему и хотелось бы, а просто ложится рядом со мной и кладет себе на грудь мою здоровую руку.

– Это было слишком, да? Извини, – шепчет он.

Он снова берет меня за руку и прикладывает ее к своему сердцу. Кожа у него теплая, мягкая, и кажется, будто вместе с его сердцем трепещет весь мир.

Я хочу остаться так навсегда.

Открыв глаза, я вижу, что Мики наблюдает за мной.

– Мой член такой дурак, – произносит он, и я тихо фыркаю. – Думает лишь об одном.

– Мой не лучше, – бормочу я, чувствуя себя по-настоящему странно.

– Твой член настоящий джентльмен, а вот мой полнейшая шлюшка… – Мики замолкает и с неловким видом закусывает губу. – Нехорошо прозвучало. Несмотря на то, что мне платили за секс, я не шлюха… я не изменщик. Я никогда в жизни…

– Можно поцеловать тебя? – спрашиваю я, пока меня не покинула смелость.

Его сердце под моей ладонью подскакивает, глаза становятся темными.

– Да, – выдыхает он, придвигаясь ближе и поднимая к моей шее руку.

Его прикосновение бьет меня током, и я весь покрываюсь мурашками.

Я наклоняюсь и приникаю к его губам. Я собирался быть нежным, точно снежинка, но когда Мики стонет и открывает рот, оказывается, что на самом деле я больше всего на свете хочу ощутить его вкус.

От соприкосновения моего языка с его языком мой член становится требовательным и горячим, он словно хочет взорваться – надо лишь найти кнопку, которая его детонирует. Поцелуи – это так беспорядочно, так влажно и так тепло. Черт, это лучшее, что я когда-либо делал ртом. Возбуждение гудит во мне точно провода электросети. Я на самом краю «чересчур» и одновременно мне мало, но я знаю, что могу остановиться в любую секунду и что Мики позволит мне просто обнимать себя и держать ладонь на его сердце.

Мне кажется, что я целуюсь просто ужасно, я понятия не имею, что делаю, но Мики вертится, пока не оказывается подо мной, и невнятно бормочет:

– Н-н-нг, боже, да… только не сдерживайся.

Теперь я чувствую его всем своим телом, и мне становится трудно дышать. Я могу лишь остановиться и огромными, ошарашенными глазами уставиться на него. На его волосы, разметавшиеся по темному покрывалу, точно взорвавшаяся звезда, на то, как пронзительно он глядит на меня, словно у меня есть нечто, что ему нужно, и я даю ему это нечто. Еще я чувствую, что он не расслабился до конца, потому что он следит за моими реакциями, то и дело проверяя, не паникую ли я.

Поерзав бедрами, Мики лишает меня равновесия, моя здоровая рука подгибается, и я шлепаюсь на него всем своим весом. Я боюсь, что я его раздавлю.

– Я хочу, чтобы ты меня раздавил, – шепчет он, прочитав мои мысли. – Я хочу быть как можно ближе к тебе.

Затем он вновь приникает к моим губам, и я обо всем забываю.

Это так горячо. Во всех смыслах слова. На мне по-прежнему надеты жаркие шерстяные штаны, и внутри них я до ужаса твердый, но мне все еще страшно, как мне того хочется, потереться о Мики. Вдруг я кончу прямо в штаны и испачкаю их? Вдруг я кончу и потом сделаю что-нибудь дикое, например, нечаянно описаюсь на него? Я слышал, такое бывает, хотя от кого, я не помню. Может, от ребят в детском доме. Они частенько говорили мне подобные вещи, когда выяснили, что мне тяжело отделять правду от вымысла. В голове вновь начинают скапливаться мысли. Ощущение его рта становится слишком ошеломляющим, но останавливаться я не хочу.

И, не останавливаясь, целую Микину шею, ключицы, его подмышку, сосок. Касаюсь кожи над сердцем и кружу по ней языком.

– Я сейчас кончу, – ахает он.

Я поднимаю лицо и вижу, что Мики зажмурился. Он тянет меня за руку – мягко, словно задавая моим пальцам вопрос, и они, по-видимому, отвечают «да», потому что внезапно моя рука оказывается за поясом его боксеров, и я ласкаю его, ощущая дрожащий жар и горячую, липкую плоть его члена, ощущая, как его рука осторожно складывает мои пальцы в кулак, а бедра приподнимаются и начинают вталкиваться в него, пока второй рукой он торопливо стягивает с себя боксеры.

Его бедра начинают беспорядочно содрогаться, и он, выгнув спину, издает типа как вопль. Я знаю, чего ожидать, но все равно переживаю шок, когда ему на грудь выплескиваются толстые белые струи. Мне кажется, вот она, та самая кнопка, которая нужна мне, чтобы взорваться, но теперь мне еще страшнее испачкать штаны, и я не хочу отпускать Мики, потому что он выглядит жутко хрупким, а его член в кулаке ощущается такой нежной и трепещущей штукой, что мне хочется держать его, и ласкать, и делать ему хорошо.

– Данни? – Мики притрагивается к моей щеке. – Все хорошо?

Я быстро киваю. Мики роняет ладонь мне на сердце.

– Ты уверен? – В один момент он вновь становится собран, словно вовсе и не разлетался в моих объятьях на части. Он внимательно глядит на меня. Его глаза очень темные. – Ты хочешь… кончить?

Договорив, он отворачивается, он кажется мне таким робким, хотя его член до сих пор находится у меня в кулаке. Мне нравится ощущать, как он обмякает. Когда я поглаживаю его, он вздрагивает, будто от электрического разряда, так что я стараюсь не шевелить рукой.

Мой большой палец лежит на пульсе в волосах у него на лобке; он такой сильный, почти как биение сердца.

– Если… если ты не хочешь, чтобы я тебя трогал, то можешь кончить сам. На меня. Я не против, – говорит он и делает долгий вдох. – Ты хочешь, чтобы я к тебе прикоснулся?

Я смотрю на него.

И хочу, и не хочу. Что, если я не смогу? Что, если я…

Мики протягивает руку и ласкает меня через штаны. И мой мозг запинается.

О-о-ох.

Отпустив его член, отпустив все, я обваливаюсь назад. Он словно нажал на кнопку, которая выключила в моем теле энергию, и все мои нервные окончания сосредоточились в члене. Все прочее утратило смысл.

Удерживая взгляд на моем лице, он расстегивает пуговицу и молнию, потом стягивает штаны по моим бедрам вниз. От меня помощи никакой.

Я немного побаиваюсь, что он снимет и мои боксеры, но он кончиками пальцев начинает поглаживать мой член через ткань и гладит меня до тех пор, пока я не начинаю толкаться вперед, задыхаясь и умоляя его своим телом трогать меня сильнее. Пожалуйста.

С бесконечной нежностью он вылизывает на моем плече маленькие кружки, а потом царапает меня зубами, и я, кажется, издаю какой-то по-настоящему неприличный звук – протяжный горловой стон, какой люди в порно делают перед тем, как расстрелять всю обойму. Но Мики, услышав его, прикусывает меня только сильнее. Он проникает ладонью мне в боксеры и нежными пальцами поглаживает мои яйца. Потом крепко сжимает меня в кулаке и начинает им двигать, яростно, жестко и ровно так, как мне надо. Я становлюсь одновременно и сильным, и слабым. Я расширяюсь словно вселенная, сотворенная нами вокруг, огромная вселенная, в которой, тем не менее, важны все до единой детали. Я безумно влюблен.

Все во мне напрягается, и я кончаю, переливаясь через его пальцы и спрятав лицо у него на груди. Пытаясь даже сейчас дотянуться до биения его сердца.

Глава 45

Правда

Мики все целует отметины, которые его зубы оставили у меня на плече. Один из его верхних резцов поцарапал меня до крови, вот он и расстроен. Я же – ничуть. Я чувствую себя потрясающе.

Мы лежим в темноте, свернувшись в моем гнезде в тесный клубок. Я прижимаю Мики к себе. Близко-близко. И мне кажется, будто отныне мне даже можно не разговаривать с ним, потому что теперь он знает обо мне абсолютно все, и это не так уж и страшно, как я себе представлял.

Мне самому, впрочем, хочется узнать о Доминике. А вот спрашивать об этом не хочется. Я хочу, чтобы Мики был готов мне открыться. Но, возможно, порой на человека нужно чуть-чуть надавить. Если б Мики никогда не давил на меня, мы бы тут не были. Мы вместе, а значит мы в безопасности, разве не так? Прямо сейчас мы – единое целое, мы влюблены, и мы в безопасности. И ничто повредить нам не может. Ни наше прошлое, ни наше будущее.

– Доминик идет тебе, – шепчу я.

Я помню, что Мики, узнав мое имя, сказал то же самое. И дело в том, что оно правда ему подходит, пусть я и сомневаюсь, что когда-нибудь смогу назвать его Домиником или привыкнуть к этому имени – он всегда будет для меня только Мики.

– Я перестал быть Домиником в момент, когда сел в тот самолет.

Мики перекатывается на бок, и мне видно, как в темноте поблескивают его глаза. Когда я тянусь к нему, он кладет мою руку себе поверх сердца. Я не знаю, существует ли на свете что-то еще, такое же успокаивающее.

– Нет. Наверное, даже раньше… – Пряча лицо, он подтягивает колени к груди. – Доминик да Сильва умер на одной вечеринке. Которую его отец закатил ради того, чтобы похвастаться своим любимым сыном перед всеми своими богатенькими друзьями.

Его голос так тих. Я знаю, что ему больно, что воспоминания ранят его. Я касаюсь его лица… его губ, желая, чтобы он понял, что можно не говорить, но он продолжает.

– Доминика на вечеринку не пригласили – как и его брата Бенджамина. Дело в том, что, хотя у их отца сыновей было трое, его целиком устроило бы иметь всего одного. Того, который учился в юридическом колледже, играл в бейсбол, встречался с девушкой и соответствовал всем его гребаным ожиданиям. Ведь, пусть Бенджамин и был потрясающим кларнетистом и одним из умнейших людей, каких вообще можно встретить, но в четырнадцать лет у него обнаружили синдром Аспергера. Он всегда испытывал проблемы с учебой, но как только стал известен диагноз, отец начал обращаться с ним, как с бракованной вещью, и разрешать ему делать все, что он пожелает, лишь бы Бенджамин не появлялся у него на глазах. Что касается Доминика, то он был и вовсе никчемным. Ему нравилось то, что мальчикам, как ему внушали, нравиться не должно – макияж, наряды, красивые вещи, – и отец считал его позором семьи. Все, к чему влекло Доминика, его отец ненавидел. А может, он просто ненавидел его самого…

Мики делает долгий вдох, а я поглаживаю его по волосам. Чем больше слов он произносит, тем сильнее проявляется его американский акцент. Боже, я так люблю его голос, но мне невыносимо слышать в нем боль.

– В общем, в тот день Доминик решает отправиться на вечеринку и уговаривает Бенджамина тоже пойти. Мероприятие официальное, но он всегда терпеть не мог смокинги и потому делает нечто такое, чему предстоит изменить его жизнь навсегда – наряжается в одно из бальных платьев своей матери. Платье приводит его в восторг. Сияюще-синее, оно переливается на свету и очень ему идет. Он делает за туалетным столиком своей матери макияж, потом втискивается в пару ее шпилек. И представляешь, в те несколько минут, пока он стоит в родительской спальне и смотрится в зеркало, он ощущает себя прекрасным. Чего с ним никогда еще не бывало. Чаще всего Доминик ненавидит себя. И он еще никогда не заходил так далеко, чтобы надеть настоящее платье, но ему это нравится.