Текст книги "Лисы (ЛП)"

Автор книги: Суки Флит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Я ненадолго задумываюсь.

– Я боюсь, что с людьми, которые дороги мне, случится что-то плохое, а я не смогу им помочь.

Мики все не отводит взгляда от неба. Создается ощущение, будто он не знает, что на это сказать. То, что пугало меня сильнее всего, воплотилось в жизнь. Дашиэль умер. Я снова ложусь.

Он так долго молчит, что я даже вздрагиваю от неожиданности, когда он опять заговаривает.

– Знаешь, что самое смешное?

По тому, как меняется его тон, я каким-то образом догадываюсь, что теперь он глядит на меня. Мою кожу покалывают искорки электричества, сердце начинает стучать еще чуть сильнее.

Краем глаза я вижу, как он с помощью рук строит в воздухе силуэты. Птицы. Большие пальцы сложены вместе, остальные – как крылья.

На сей раз перед тем, как продолжить, он ждет, когда я отзовусь.

– Что?

– Прямо сейчас я вообще ничего не боюсь.

Я хмурюсь в небо, не вполне понимая, что стоит за его словами – и стоит ли что-то вообще.

Под светом далеких звезд я ощущаю себя и значительным, и одновременно бесконечно ничтожным.

***

Кажется, будто мы лежим под звездами много-много часов… Но вот на дальнем берегу вспыхивают огни «скорой помощи», и с воем сирены наш маленький пузырь тишины прорывается. Мне нравится молчать вместе с Мики. Нравится знать, что он рядом со мной.

– Кем ты мечтал стать, когда вырастешь? – Мики переворачивается на живот. Я слышу, как, спрашивая, он подергивает травинки.

– Летчиком-истребителем.

– Правда? – изумляется он.

– Нет. – Я пожимаю плечами. – Я не знаю. Наверное, я всегда понимал, что мечтать о чем-то таком бессмысленно.

– Почему?

Я не отвечаю.

И забываю, что это тоже игра – в поделись-информацией. В нее я играю нечасто.

Спустя слишком много времени я спрашиваю его:

– А кем ты мечтал стать?

– Театральным гримером, – отвечает Мики незамедлительно. – Знаешь, прямо в реальном театре. Мне нравится то, как грим преображает людей, превращает их в кого-то другого или во что-то другое. – По тому, каким взволнованным, каким прерывистым становится его голос, я понимаю, что он по-настоящему этого хочет. – Когда я приехал в Англию, то пытался устроиться на работу. Обошел, наверное, все театры в радиусе пяти миль, но… – Мики сворачивается в клубок, затихает. Я отсчитываю секунды. – Все оказалось сложней, чем я думал… Я был слишком наивным. Насчет многих вещей.

Его голос надламывается, и я закрываю глаза, чувствуя, как его боль распространяется вокруг нас и внутри меня, вытесняя мою.

Наступает мгновение, когда можно спросить, что с ним случилось, как он оказался на улицах, и тем не менее, я не могу. Ему больно, и мне страшно, что своими вопросами я причиню ему еще большую боль – какую приносят мне самому расспросы о Дашиэле. И потому я даю этому мгновению ускользнуть. Неожиданно для себя я меняю тему и спрашиваю:

– Джек твой бойфренд?

Быть может, я задаю этот вопрос в надежде, что если выяснить все прямо сейчас, то потом будет не так тяжело. Я придумаю, как защитить себя – люди это умеют, ведь так?

Мики ложится на бок. Так близко ко мне.

– Нет, – шепчет он. – Я не знаю. Иногда.

Когда я поворачиваю голову, то вижу, что он с грустной улыбкой на лице наблюдает за мной.

– Не прячься от меня за волосами, – шепотом просит он. Потом садится. – Я скоро вернусь.

Я слышу, как его тошнит в кустах позади. Думаю, не сходить ли к нему посмотреть, все ли в порядке, но он возвращается до того, как я успеваю решить, идти или нет.

– Ты в порядке? – спрашиваю я, поднимаясь.

– Да.

Если не считать затрудненного дыхания, он выглядит как всегда – счастливым и ярким. Вот только мне начинает казаться, что в Микином случае эта счастливая яркость порой становится маской, которую он надевает, когда нужно что-нибудь скрыть.

Когда я начинаю собираться домой, Мики записывает мне свой адрес – но не в блокноте, как я предложил, а на ладони, ручкой. Пока он пишет, я ерзаю, потому что невероятно боюсь щекотки. Не думаю, что об этом, кроме Мики теперь, знает хоть одна живая душа.

– Приходи ко мне сюда завтра, – говорит он. – В любое время до шести.

– Хорошо… Я могу проводить тебя до дома.

– Тебе же в другую сторону. – Мики показывает на парк за рекой. Я не ожидал, что он знает, где я живу.

– Ну и что.

– Со мной все будет нормально. Честное слово. Ты ведь помог мне вернуть суперспособности, помнишь?

Он произносит эти слова так тихо, что мне, чтобы услышать, приходится наклониться вперед. Мики повторяет за мной, и в итоге наши лица оказываются так близко, что мое сердце начинает гулко стучать, а тело отчаянно тянется еще ближе к нему, и это желание настолько огромное, настолько больше меня, что мне хочется сделать что-нибудь глупое, например, обеими руками обхватить его и крепко обнять. Мне хочется пообещать ему солнце и звезды. Вернуть все, что у него отняли, стереть все обиды. Потому что что-то подсказывает мне, что Мики обижали немало.

Ничего сильнее я никогда не испытывал.

Мне нужно найти способ, как остановить его, это чувство.

– Завтра, – говорит он, уходя.

Я смотрю, как он идет через мост к набережной на той стороне. Недолго иду за ним следом. Он почти скрылся из вида, но его еще можно догнать, еще можно проследить за ним, чтобы удостовериться, что он в безопасности. Но он не хотел, чтобы я провожал его. И я зажмуриваюсь и цепляюсь за ограждение до тех пор, пока он не уходит.

Идти за ним, когда он того не хочет, было бы странно, а я не хочу больше вести себя странно.

Перед тем, как вернуться в нору, я достаю блокнот и на последней странице переписываю с руки Микин адрес. Я записываю его снова и снова, пока не чувствую, что теперь он словно врезан мне в кожу, и я его никогда не забуду.

Глава 18

Цветочница

Я просыпаюсь рано. Думая о своих снах, грею на плитке кастрюлю воды для мытья, куда я добавил немного цветочной воды, которую сделал из лепестков, собранных летом, и дышу ароматным паром.

Мне так хорошо этим утром. Я и забыл, что у меня может быть хорошее настроение. Тоненький голос пилит меня, говорит, что нельзя позволять себе подобные ощущения. Когда я закрываю глаза, за моими веками, как всегда, Дашиэль, но сегодня я вижу только его улыбку.

Я стою в самой хорошей из душевых кабинок и медленно лью на свое голое тело теплую воду. Думаю о Мики и вижу, что мой член начинает твердеть. Я смотрю, как он торчит из меня. Чувствую рывок внизу живота: тронь меня, тронь меня. Прикосновения к себе успокаивают, но я не стану этого делать. Не сейчас, когда у меня в голове один только Мики. Это неправильно. Словно я использую его. Я хочу быть его другом.

***

Когда я ухожу, в бассейне стоит тишина. Еще рано, а Майло всю ночь прокричал.

Банка супа снаружи так и осталась нетронутой. По-видимому, лисы ушли.

Я сворачиваю на главную улицу. Хочу что-нибудь сделать, что вызвало бы у Мики улыбку.

Минут пять я стою перед дверью китайского цветочного магазина, настраивая себя на то, чтобы войти и спросить Цветочницу, не нужно ли что-нибудь починить. Цветочница плохо говорит по-английски, и в ее присутствии мне всегда немного не по себе. Она старается смотреть мне в лицо, от чего мне в свою очередь еще сильней хочется спрятаться. Но мне очень нужно раздобыть для Мики цветы. Мне кажется, он улыбнется, увидев их. Как-то раз я подарил Дашиэлю ромашки, которые нарвал в парке, и он потом весь день улыбался. Но сейчас зима, и цветов в парке нет.

Когда я открываю дверь, звякает колокольчик, и Цветочница кричит из подсобки, что сейчас подойдет.

Внутри так замечательно пахнет. Здесь сотни цветов, в этом крошечном помещении около железнодорожной станции. Вдоль стен расставлены в пять-шесть ярусов около пятидесяти черных ведерок, и в каждом по нескольку букетов цветов.

– Что надо? – спрашивает Цветочница, широким шагом направляясь ко мне.

Она резкая, отчего мне еще сложней разговаривать с нею, но я видел ее с другими людьми и знаю, что она такая со всеми.

Всегда, когда я вижу ее, я ожидаю, что она окажется выше. Ее макушка едва достает мне до плеча. По сетке тонких морщинок и седине в черных волосах, которые она затягивает в пучок, можно предположить, что ей почти столько же лет, сколько Майло.

Я делаю глубокий вдох.

– Ц-цветы, – говорю, заикаясь. – У вас есть что-нибудь починить? – Я несколько раз чинил для нее всякое разное, и она расплачивалась со мной вкуснейшей домашней китайской едой.

– Чинить нечего. – С руками, сложенными на груди, она оглядывается на цветы. – Сейчас был завоз. Ты помогай. Получишь цветы.

Пока я занят разгрузкой, она о чем-то болтает с водителем. Я в общем-то не прислушиваюсь, плюс они говорят слишком быстро – и не разобрать ничего, но подозреваю, что часть слов на китайском.

На то, чтобы выгрузить все ведра с цветами, у меня уходит минут сорок пять. Когда я заканчиваю, Цветочница вручает мне коробочку тушеного мяса с пельменями.

Мою грудь стягивает разочарование. Она забыла, что я просил ее о цветах.

– Спасибо, – говорю я. Я голоден.

Качая головой, Цветочница чуть ли не подталкивает меня к магазинной витрине.

– Выбирай. – Она показывает на нижний ярус, где стоят пышные букеты симпатичных цветов всех оттенков розово-белого. Такие можно встретить где-нибудь на холмах. – Два букета бери. Ты хороший работник. Твоей девушке повезло. Так и скажи ей. – С этими словами она резко разворачивается и уходит.

Я хочу поправить ее – люди всегда предполагают самое очевидное, – однако не поправляю. С головокружительным ощущением в животе я выбираю два букета цветов – один белый и один розовый. Потом выхожу на улицу и с полными руками отправляюсь к реке, к адресу, который написал у меня на ладони Мики.

Глава 19

Порой серьезные вещи случаются, когда меньше всего ожидаешь

Я иду мимо Баттерси-парка и думаю о вчерашней ночи, о Мики, о Кукольнике, о том, заходит ли он когда-нибудь так далеко и перебирается ли на тот берег реки.

Смотрю на Пагоду. При дневном свете она выглядит совершенно иначе.

Впереди виден мост Челси – сплошные линии и треугольники. Под солнцем река ярко горит и блестит, как стекло. Глазам больно, и я прищуриваюсь.

Я еще щурюсь, когда замечаю с другой стороны перил нависшую над водой фигуру. Моргаю, решив, что мне померещилось, но фигура остается на месте.

Наверное, это балуются подростки. Кто-то кого-то взял на слабо. До мутной, холодной Темзы – добрых пятьдесят футов. Если не сломаешь шею от удара с водой, то легко утонешь от холода или от шока. Но поблизости никого больше нет, кроме нескольких человек, приехавших на электричке, которые перебегают дорогу, равнодушные ко всему, кроме своих собственных дел.

До меня начинает доходить, что происходит, скорее всего, ровно то, чем оно кажется – что кто-то, стоя на кромке моста и держась за перила, готовится их отпустить и упасть. Человек высокий и жутко худой, с кудрявыми волосами, похожими на парик.

На парик Дитера.

Дитер?

Мое сердце пропускает удар. Я начинаю идти быстрее, потом, заметив, как люди вокруг отводят от фигуры глаза, срываюсь на бег.

Почему он стоит там? И почему выглядит так, словно собирается прыгнуть? Вот черт.

За несколько метров до Дитера я снова перехожу на шаг. Не хочу испугать его.

Наконец, посчитав, что я подошел достаточно близко, я заговариваю.

– Дитер?

Он не отвечает, но по тому, как напрягаются его плечи, я понимаю, что он меня слышит. Его тонкие руки покрепче хватаются за перила. Его кожа просвечивает чуть ли не до костей. Хрупкий, внезапно думаю я. Вся его язвительность и колючесть – не более, чем прикрытие. Он всем телом дрожит и от того кажется меньше и беззащитнее. Он, верно, мерзнет, вот и дрожит. В небе сияет зимнее солнце, но ветер кусается, а на Дитере только его рабочая униформа: тесные черные брюки и тонкая черная футболка с полупрозрачной блузкой поверх. Его большие узкие ступни босы.

Как ни странно, но именно эта деталь придает реальность происходящему. Тот факт, что Дитер потерял свои драгоценные туфли, по-настоящему пугает меня.

Я кладу цветы и коробочку с китайской едой на тротуар. Я еще не притрагивался к ней – я собирался поделиться пельменями с Мики.

Как можно осторожней я перелезаю через перила. Все время наблюдаю за Дитером, слежу за его реакцией. Слишком близко не подхожу.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я, неотрывно глядя на черную бурлящую воду и вжимая спину в перила. В желудке такое ощущение, словно он подполз к горлу.

Дитер фыркает, будто я задал глупый вопрос. Наверное, оно так и есть, но если б он проговорил это вслух или же записал, то, быть может, стал бы немного ясней понимать то, что делает. Мне этот способ всегда помогает.

Да, он обращался со мной как с дерьмом, но не знаю… наверное, это еще одна моя странность… но когда я вижу, что человеку больно, мне хочется забрать его боль.

– Прекрасный день для заплыва, – говорю я.

У меня сухость во рту, и сколько бы я ни сглатывал, ничего не меняется.

Дитер поворачивает голову. Под его взглядом мою кожу начинает покалывать, но я не отвожу глаз от воды. Не могу. Кровь бурлит у меня в венах как речные воды под нами.

– А ты на самом деле совсем того, да? – спрашивает он прямо, но без своего обычного яда.

– Определенно, – соглашаюсь я. – Где твои туфли?

Он с минуту молчит.

– Там, – в конце концов произносит и, подняв ногу с узкого парапета, показывает ею на воду внизу.

– Хочешь, спущусь за ними? Я, в принципе, не против поплавать.

Я говорю первое, что приходит на ум. Наверное, будет правильно попытаться разговорить его и отвлечь от тех мыслей, которые затащили его сюда. Стараясь не делать резких движений, я оглядываюсь в надежде, что кто-нибудь еще остановится и поможет. Но люди избегают смотреть на нас – мы словно окружены силовым полем. Хоть бы кто-нибудь вызвал полицию, потому что я понятия не имею, что делаю.

Дитер опять замолкает.

– Ты правда собираешься прыгнуть? – спрашиваю его я.

У меня болят пальцы – так сильно я вцепился в перила. Я двигаюсь по чуть-чуть, по очереди медленно разжимая ладони. Отрывать подошвы от поверхности парапета не смею. Мои ботинки, тяжелые и большие, не годятся для того, чтобы стоять на узеньких парапетах.

– А ты как думаешь? – слышу я его глухой голос.

– Но почему? – Он молчит. – Из-за Дашиэля, да? – спрашиваю я тихо.

Дитер издает короткий сдавленный звук, и когда я отвожу глаза от воды, то вижу, что по его лицу текут слезы.

– Мне очень жаль, – говорю я.

Но, очевидно, говорить так не стоило, потому что он вскрикивает с надрывом, и я от шока и страха, что он сейчас бросится вниз, вскидываю руку, чтобы остановить его, и в итоге зависаю над водой сам – моя правая рука прижата к его груди, левая вытянулась в струну под тяжестью моего тела.

Дитер, судя по лицу, поражен не меньше меня. Мгновение мы глядим друг на друга. Между нами словно открылся канал, и я впервые вижу его по-настоящему. Я чувствую под ладонью лихорадочный стук его сердца. Мне приходит в голову, что он может оттолкнуть меня, и все кончится тем, что я утону.

– Как у тебя это выходит? – шепчет он. В его голосе хрипотца. – Взгляни на себя. У тебя ничего нет, ты живешь непонятно где и все-таки… – Он поворачивает голову, и его взгляд падает на мои цветы и маленькую коробку с едой, которые я оставил на тротуаре. – …Покупаешь кому-то цветы. Кому ты можешь быть нужен?

– Никому, – отвечаю я честно. Прямо сейчас отброшено все, кроме правды. – Цветы… они для одного человека, который мне нравится. Чтобы он улыбнулся.

Мне вдруг становится ясно, что стремление Дитера причинять людям боль похоже на резкость Цветочницы – просто по-другому он справляться с этим миром не может. Я таким быть не хочу, однако знаю, что мои способы ограждать себя от мира не лучше.

– Почему ты не сдашься? – Дитер хмурится, словно искренне не может понять, почему я не прыгаю с моста вместе с ним. – Если б я выглядел, как ты, я бы сдался.

– Я не могу. – Я сглатываю. Однако его вопрос меня злит. Разве внешность – самое главное? Как же хочется, чтобы мне было наплевать.

У меня уже вовсю кружится голова. Пальцы болят, и я не знаю, сколько еще продержусь. Если отпустить Дитера и прижаться к перилам, останется ли он стоять, где стоит? Я опасаюсь, что нет. Взгляд у него дикий, а исходящая от него энергия слишком непредсказуема.

– Как ты смог просто взять и забыть его? – шепчет он.

Дашиэля? Он правда так думает?

Как ты можешь вести себя так, словно тебе безразлично? Словно тебе и раньше было наплевать на него? – думаю я, но вслух этого не говорю.

– Я не забыл. – Я трясу головой. – Я вижу его, постоянно. – Закрываю глаза – и он там. Я говорю с ним, но он никогда мне не отвечает…

– Знаешь, я ведь тебя ненавидел, – говорит Дитер.

Знаю.

– И вот ты здесь и пытаешься спасти меня. Чокнуться можно.

– Не то слово, – соглашаюсь я. Я больше не могу удерживать себя в таком положении. – Почему ты никогда не говорил ему, что влюблен в него? – спрашиваю.

Стоит этим словам вылететь из моего рта, и я понимаю, что задал неверный вопрос. Дитер меняется в лице. Я физически ощущаю эмоции, исходящие от него. Он не может решить, что он чувствует: злость, боль или же полное, окончательное опустошение. Прежде чем он успевает определиться, перила вздрагивают. Одновременно с Дитером я поворачиваю голову и вижу, что в нескольких метрах от нас через перила перебирается полицейский. Достаточно молодой, с ежиком светлых волос и ярко-голубыми глазами. На бейджике написано «Лоренс». Он один. Его мотоцикл подпирает ограждение рядом с тем местом, где я оставил цветы.

С его прибытием за нами собралась маленькая толпа. Близко никто не подходит, но теперь, когда здесь полиция, мы стали зрелищем, не отталкивающим, а притягивающим зевак.

– Давай побеседуем? – предлагает Лоренс. Его наверняка учили, как поступать в таких ситуациях, но видно, что он счастлив находиться с этой стороны ограждения не больше меня. – Только, может, на той стороне? – Лоренс кивает на тротуар.

Рот Дитера открывается, словно он хочет ответить, но тут на мосту раздается оглушительный вой полицейской машины, и мы оба вздрагиваем от шока.

Я чувствую, как Дитер соскальзывает. Вижу, как его ступни заходят за край, потом замечаю, что его пальцы больше не сжимают перила. Но моя рука еще прижата к его груди, а значит, он не может упасть. Не может.

Однако он падает.

Я не подозревал о том, какая быстрая у меня реакция, пока не обнаружил, что держу его чуть пониже локтя той самой рукой, которая полсекунды назад была прижата к его груди. Дитер болтается над водой. На его лице – ужас. Теперь его держу только я.

Мои мышцы горят – меня сейчас разорвет надвое.

– Все хорошо, – слышу я Лоренса. – Держись. Я тебя подниму.

Его голос звучит так спокойно.

– Я не хочу умирать, – хрипит Дитер. – Мне страшно. Не дай мне умереть вот так. Я не умею плавать. – Он размахивает второй рукой, пытаясь за меня ухватиться, но не дотягивается.

– Я не дам тебе умереть, – обещаю я, глядя ему прямо в глаза.

Наверняка он вовсе не собирался прыгать. Он просто хотел взглянуть своему отчаянию в лицо, проверить, дошел ли до грани, и от этого моя решимость переправить нас на безопасную сторону ограждения становится еще тверже.

Между моими руками – той, что сжимает перила, и той, которая держит Дитера – проносится туда и обратно горячая боль, похожая на обжигающий электрический ток.

Держись, держись, держись, мысленно твержу я, как заклинание, снова и снова.

Полиция скоро поможет нам. Я слышу волнение за спиной, вижу уголком глаза, как тяжелые черные ботинки Лоренса маленькими шажками подходят все ближе и ближе.

– Я соврал. Той ночью я его видел, – шепчет Дитер.

– Кого? Дашиэля?

Дитер кивает.

Мое сердце от потрясения останавливается.

На мир словно накинули ослепительно-белую простыню, за которой мне ничего не видно.

Дитер солгал полиции. Он сказал им, что не видел Дашиэля уже давно, много дней. Почему?

Я не понимаю. Ощущаю себя потерянным, словно все это сон.

Когда я слышу сзади какой-то хлопок, то в первый момент не обращаю внимания. Звук такой короткий – едва различимый, но неожиданно что-то высвобождается, что-то внутри меня. И это… неправильное ощущение. Секунду назад я был напряжен, как пружина.

Я в растерянности отворачиваюсь от Дитера.

У меня не сразу укладывается в голове, что моя рука больше не держится за перила.

И я не осознаю, что мы падаем, пока мост не начинает удаляться от нас.

Мы падаем. Бесшумно и быстро.

Река становится огромной, как расползающаяся тьма. До нее не так далеко, как я думал. Мои руки болтаются как бесполезные плети, плечо онемело. Внутри, должно быть, что-то разорвалось. Я не чувствую боли до момента, пока не ударяюсь о поверхность воды – твердую, будто бетон. Теперь боль повсюду, и все становится мутным и смазанным по краям. Я пытаюсь двигаться, но мое тело переживает шок, весь воздух исчез. И пока темная вода обволакивает нас и тянет на дно, я думаю не о последних словах Дитера, а о цветах, которые оставил на тротуаре. О цветах, которые я хотел подарить Мики, чтобы он улыбнулся.

Глава 20

Паника

Я не могу дышать. Вокруг холод и темнота. Охваченный всепоглощающей паникой, я не могу понять, где я. Но отчаянная необходимость вздохнуть заставляет меня сосредоточиться на самом главном.

Я должен бороться.

Оглушительный всплеск – и ветер бьет мне в лицо, свет слепит, и я хватаю воздух глоток за глотком. Мир слишком яркий. Что-то продолжает тянуть меня вниз, и мне приходится изо всех сил сопротивляться, чтобы удержать голову над водой. Ботинки, наверное. Они тяжелые, топят меня. Скинуть их невозможно, но дело не только в ботинках – я что-то держу. У меня в кулаке зажат материал.

Дитер, внезапно думаю я.

Из последних сил я тяну его тело наверх.

Когда Дитер появляется на поверхности, на его обмякшем лице нет признаков жизни. Кудрявый парик исчез, теперь его голову облепляют светлые пряди его собственных тонких волос.

Сколько мы пробыли под водой?

Одной рукой обхватив его, я отчаянно бултыхаюсь, но мы все равно снова и снова уходим под воду. Наша одежда слишком тяжелая. Я плохо умею плавать, и мои силы быстро заканчиваются. От второй руки нет никакого прока – я ничего не могу ею делать. Я выдохся. У меня не осталось энергии. Но я обязан бороться, брыкаться, я обязан выталкивать нас на поверхность и не давать утонуть. Ни о чем другом я не думаю. Я не слышу рева крови в ушах. Мое сердце бьется так сильно, что ребра болят каждый раз, когда я пытаюсь вдохнуть и откашляться от воды. Я не могу даже сфокусировать взгляд, чтобы определить, куда плыть, и каким-то образом доставить нас к берегу.

Помогите. Кто-нибудь, пожалуйста, помогите.

Не знаю, сколько я так барахтаюсь. Кажется, целую вечность.

Я не замечаю, как к нам подплывает шлюпка, и потому, когда чьи-то руки вытягивают Дитера из моей хватки, от шока прекращаю брыкаться и на мгновение ускользаю под воду. Однако не глубоко – вокруг моих плеч и груди обвиваются сильные руки и, выдернув меня из воды, затаскивают в оранжевую спасательную шлюпку. Я открываю рот, пробую вскрикнуть от боли, но в моих легких нет воздуха. Меня переворачивают на бок. Из меня выплескивается вода, я кашляю, кашляю, кашляю.

Когда я перекатываюсь на спину, то вижу двоих мужчин в спасательных жилетах, которые склонились над Дитером. Один ритмично давит ему на грудь, второй сжимает прозрачный пакет, прикрепленный к прозрачной маске, которую он держит над безжизненным лицом Дитера.

Один из мужчин, удерживая меня на месте, что-то кричит, и шлюпка, дернувшись, с ревом заводится. Она почти не подпрыгивает, разрезая поверхность воды. Несется так быстро, что все вокруг размывается.

В плече тупо пульсирует боль. Кто-то держит меня, задает мне вопросы, но с тем же успехом этот кто-то может щебетать хоть по-птичьи – я не понимаю его. У меня не получается думать. Мозг говорит, что я в безопасности, но глаза закрываются, и я будто бы уплываю. Я плыву между явью и сном. Не чувствуя ничего.

Может, это и есть смерть? Странно, что я не испытываю печали.

Что-то дергает меня за плечо, и от боли мир опять становится четким, но всего на секунду. Меня кладут на носилки, потом заталкивают в «скорую», а потом все исчезает.

***

Я прихожу в себя. Я лежу. В плече ощущение, словно кто-то гвоздем приколотил его к полу. Попробовав шевельнуться, я ахаю. Больно. Веки такие тяжелые, будто зашиты.

Вокруг столько шума. Люди, хаос. Мне это не нравится.

– Все хорошо. Ты в больнице, – мягко звучит рядом со мной женский голос.

Я не люблю больницы.

Боль в плече едва выносима. Остальное тело словно избили металлическим ломом или переехали тяжелым грузовиком. Я концентрируюсь на том, чтобы открыть глаза и попытаться сесть.

Я в коридоре, лежу на носилках, на которых меня, очевидно, сюда завезли, а моя одежда мокрая и холодная.

Что-то случилось… что-то серьезное, но вспомнить, что именно, не выходит.

Мне улыбается женщина крайне болезненного вида в инвалидной коляске. Под ней небольшая лужица. Ее руки дрожат.

– Никак не придут за мной. – Она сконфуженно смотрит на лужицу, потом на меня, словно я почему-то должен почувствовать отвращение.

Я хочу успокоить ее. Сказать, что она не виновата, раз никто не отвез ее в туалет, но мой голос слишком ослаб. Не в силах перебороть слабость, я опять закрываю глаза. Я не сплю, но все как во сне. Кажется, будто я падаю. Мне страшно. Мне холодно, и я не хочу умирать.

Дитер, вдруг вспоминаю я с резким вдохом. Снова открываю глаза. Заставляю свое тело перекатиться на бок, потом кое-как свешиваю ноги с постели. Мне нужно найти его, выяснить, все ли с ним хорошо. Правда, я не уверен, что мне хватит сил сделать хотя бы шаг.

– Тебе лучше лежать. – Женщина пытается взять меня за руку – наверное, чтобы помочь мне удержать равновесие, – но я отшатываюсь назад из страха упасть на нее, если у меня откажут вдруг ноги.

– Я приведу кого-нибудь, чтобы вам помогли, – сквозь зубы говорю, пока пытаюсь подняться. Шевелиться так больно.

Спотыкаясь, я выхожу в коридор и прислоняюсь к стене. Иначе я бы упал. Вокруг снуют люди. Санитары толкают каталки. Бегают дети.

Моя одежда такая холодная и тяжелая… Хочется сбросить ее прямо здесь, за что меня, наверное, могут арестовать, но боже, насколько мне стало бы легче. Я, кажется, перестал нормально соображать – хотя, когда мой мозг работал нормально?

Коридор приводит меня в переполненную приемную.

Меня трогают за руку, и я встревожено разворачиваюсь. Медсестра. У нее красивые глаза и короткие черные волосы, темная кожа будто бы светится. К груди приколота карточка с именем – Деми. Я не могу смотреть на нее.

– Ты в порядке? – спрашивает она. – Тобой кто-нибудь занимается?

– Мне надо найти одного человека. – Я едва могу говорить. Такое чувство, что от боли я вот-вот вырублюсь.

Она за локоть подводит меня к пластиковому стулу около сестринского поста.

– Тебе больно?

Я морщусь – она задевает ту мою руку, которую я баюкаю у груди и которой стараюсь не шевелить.

– Что случилось?

– Дитер, – говорю я. – Мне надо узнать, что с Дитером. – Есть что-то еще, что-то важное, что я никак не могу нащупать и вспомнить.

Я слышу вздох, но, подняв глаза, не нахожу на ее лице раздражения.

– Как тебя зовут?

– Данни.

– Сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– Данни, если я разузнаю, как он, ты разрешишь мне помочь тебе? – спокойно спрашивает она.

Сглотнув, я киваю.

Деми отходит к сестринскому посту и берет телефон. Время от времени она поглядывает на меня, точно проверяя, что я еще здесь. Спустя пару минут она кладет трубку и возвращается. Садится напротив на корточки, и я делаю вдох, подготавливая себя к плохим новостям.

– Дитера нет, но есть один неизвестный юноша, который, насколько я поняла, прыгнул в реку. Он и есть твой друг, да?

Она не сказала, что с ним все в порядке, но раз он в сознании, то, очевидно, жив. Я не поправляю ее насчет того, что Дитер никакой мне не друг.

– Ты прыгнул с ним вместе? – Она притрагивается к моим штанам, словно проверяя, правда ли они такие мокрые, какими выглядят.

– Там в коридоре леди, о которой забыли, – вдруг вспоминаю я.

– Хорошо, я кому-нибудь передам. Но сперва надо разобраться с твоей рукой.

– С Дитером все будет хорошо?

– Будем надеяться. Сейчас он стабилен.

Напряжение, из-за которого мне было трудно дышать, немного спадает.

– Сильно больно? – хмурясь, спрашивает она.

Свет пляшет перед глазами. Столько разных голосов в одном тесном пространстве. Она уже задавала мне этот вопрос? Замешательство вот-вот поглотит меня целиком. Я не могу ей ответить. Получается только поморщиться.

– Так, давай-ка отведем тебя в процедурную.

Обняв меня за здоровое плечо, Деми помогает мне встать и уводит к одной из коек, разделенных синими пластиковыми шторками. Задернув их, она помогает мне лечь.

– Я схожу за сорочкой, чтобы ты мог снять мокрые вещи.

Я киваю и откидываюсь на мягкость подушки, хотя на самом деле мне хочется встать и сбежать, вернуться в свою нору и лежать у себя в гнезде, свернувшись калачиком, пока мое тело не перестанет болеть.

Мики.

Я вспоминаю об оставленных на мосту цветах – я шел с ним увидеться. Ощупываю карман. Телефон еще там, но, вытащив его и увидев, что экран залила речная вода, я понимаю, что он никогда больше не заработает.

Меня вновь начинает преследовать то, о чем спросил меня Дитер. Почему ты не сдашься?

Но ответа на этот вопрос как не было, так и нет.

Если сдаться, то вся моя боль исчезнет.

Но я не сдаюсь, я продолжаю, не оглядываясь, продираться сквозь дни… вот только я знаю, почему Дитер сказал то, что сказал. Я знаю, что видят люди, когда глядят на меня. Такого никто и никогда не полюбит. Большинству в моем присутствии некомфортно, а очень многие ведут себя так, что хочется выбраться из собственной кожи.

Но не все, вмешивается в мои мысли голос, подозрительно похожий на Дашиэля. Не те, кто по-настоящему важен.

В груди становится больно от острой тоски, и я сворачиваюсь в клубок.

От тоски по своему лучшему другу… от тоски по тому, кто не он. И сразу – от чувства вины.

Будь у меня одно-единственное желание, я бы попросил, чтобы у меня появился кто-то, за кого можно держаться, или кто-то, кто держался бы за меня. Не из чувства долга или ответственности, но потому что этот человек хотел бы этого сам, потому что он хотел бы меня.

Как я хочу Мики. Я зажмуриваюсь.

Глупое желание. Знаю.

Глава 21

Если бы все были такими добрыми

– Данни?

Я открываю глаза и быстро смаргиваю с себя дезориентацию. Должно быть, я задремал. Когда ты чуть было не утонул, то остаешься без сил.

Рядом с моей кроватью, перекинув через руку бледно-зеленый больничный халат, стоит Деми. Она протягивает мне пластиковый стаканчик с водой и две таблетки.