Текст книги "Лисы (ЛП)"

Автор книги: Суки Флит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Суки Флит «Лисы»

Глава 1

Акулы

      

Сейчас полночь, и я, стоя на углу одной из пустынных улиц южного Лондона, наблюдаю за тем, как рент-боя снимает акула. Не та, которую я ищу, однако этот человек тоже хищник. Он задает рент-бою слишком много вопросов, пытается сбить цену до минимума, грозится уехать, если мальчик не согласится. Все ради манипулирования. Акулам не нужен дешевый секс. Им нужны правильные ответы. Кто-то, кого они смогут контролировать и унижать.

Когда Дашиэля начинало совсем тошнить от его работы, он уводил меня на прогулку по улицам, где вместе с другими рент-боями продавал себя. «Все блестки Лондона – здесь», – говорил он мне, показывая на мальчиков, которые выглядели как мальчики, и на мальчиков, которые выглядели как девочки. Я краснел в темноте, хотя в то время еще не понимал, почему. Я знал только, что некоторые кажутся мне красивыми, особенно те, что больше походят на девочек. Потом он рассказывал мне про акул, про то, как их влечет к этим блестящим улицам и населяющим их существам – как настоящих акул влечет запах крови.

Не все клиенты акулы. Некоторые из них обычные рыбы. «В основном безобидные», как сказал бы он. Если ты хочешь выжить, то должен научиться определять разницу.

Я не всегда понимал, о чем говорил Дашиэль. Он говорил о многих вещах. Возможно, потому-то мы с ним и сдружились – ему был нужен тот, кто его слушал бы, а мне – кто разговаривал бы со мной. Но это неважно, почему мы стали друзьями. Важно, что мы ими были, пусть со стороны это и казалось неправдоподобным и странным.

Теперь я только тем и занимаюсь, что перебираю в памяти все наши разговоры. Все, что он когда-либо говорил, приобрело для меня абсолютную важность, потому что я, кажется, начал понимать нечто такое, чего не понимал раньше. Секс не всегда просто секс. Иногда он никак не связан с желанием. Иногда его единственная цель – получить власть и контроль. А иногда – кого-нибудь уничтожить.

И я не хочу, чтобы уничтожили кого-то еще.

***

Мальчик, за которым я наблюдаю, немного похож на Дашиэля – такие же большие черные глаза и копна спутанных темных волос. Это единственная причина, по которой я шел за ним. Здесь полно и других ребят – и девчонок тоже, – которые, рискуя собой в темноте ночи, продают то единственное, что у них еще есть.

Я бы хотел следить за всеми акулами, которые кружат на этих улицах. Я бы хотел уничтожить их. Но я не могу. Не могу.

Спустя десять минут мальчик практически умоляет акулу разрешить ему сесть в машину. Он просто хочет, чтобы это закончилось – и ничего больше. Он не понимает, что происходит, и почему этот человек изматывает его.

Не так ли все произошло с Дашиэлем? Быть может, он знал, что умрет, но дошел в тот момент до точки, где у него осталось одно желание: чтобы это просто закончилось.

У меня сжимается сердце. Больно. Я зажмуриваю глаза и сосредотачиваюсь на мятом блокноте в своих дрожащих руках. На причине, по которой я блуждаю по улицам среди ночи.

Я делаю это ради него.

Боль медленно отступает, но полностью не уходит. Быть может, она останется со мной навсегда.

Когда машина с ними двумя трогается с места, я беру себя в руки, чтобы записать ее модель и регистрационный номер. Отдельно отмечаю, что в багажнике хватит места, чтобы запихнуть туда тело. Цвет записываю, как просто темный. В ослепляющем свете уличных фонарей сложно угадать, какого цвета что бы то ни было. Даже снег кажется оранжевым, а не белым. Судя по номеру, машина новая, а тихо жужжащий двигатель – электрический.

Машина с мальчиком проезжает мимо меня и так близко, что я, кажется, успеваю перехватить его взгляд. Я отступаю поглубже в тень и торопливо заношу в блокнот краткое описание акулы и направление, в котором они уехали.

Увидев его в профиль на пассажирском месте, я понимаю, что он хотя бы выглядит совершеннолетним. Многие из тех, кто продает себя на этих улицах, такими не выглядят и не являются. Многим совсем мало лет.

Я хотел бы помочь ему. Я хотел бы помочь им всем. Но могу только стиснуть зубы и надеяться на то, что завтра он не станет очередным мертвым телом, брошенным на пустыре.

Глава 2

Мики. Эй, Мики!

Часом позже я выхожу к реке. Улицы опустели. Фонари, моргая, по очереди выключаются, и все вокруг погружается в темноту. Мимо пролетают машины, и звук набирающих обороты моторов напоминает странную музыку, искаженную ночью. В воздухе медленно кружатся крупные хлопья снега, такие же колючие и холодные, как сверкающие в черной вышине неба звезды. Я смахиваю с волос снежинки и на ходу накидываю на голову капюшон толстовки. Вчера я обменял свое пальто на полканистры бензина и зарядку для телефона – вещи, которые мне очень, отчаянно были необходимы. Потому что в последнее время я совсем перестал о них вспоминать.

Вчера я впервые за несколько недель отважился выйти наружу. Впервые съел что-то не холодное и не из банки. Впервые понял, что жизнь продолжается, даже если ты не являешься ее частью.

Горе шокирует, но порой из-за него ты чувствуешь себя таким холодным и онемелым, словно сделан из льда.

А лед всегда раскалывается, не предупреждая. Внезапно.

– Хочешь чего-нибудь? – Бархатистый голос девочки не сочетается с ее бесцветной улыбкой и трясущимся телом.

Ей нужно пальто больше, чем мне.

Ее волосы повлажнели от снега, кожа бледная будто лед. Она выходит из-под железнодорожной арки, ошибочно приняв мою остановку за интерес.

Я украдкой оглядываюсь. С ней никого. Дальше по дороге припаркован автомобиль с тонированными стеклами, где, как я подозреваю, сидит и наблюдает за нами ее сутенер. Только я сомневаюсь, что его присутствие делает ее жизнь хоть сколько-нибудь безопасней.

Вокруг нас взрывается ледяной ветер. Дорога идет параллельно железнодорожной эстакаде, и мимо с грохотом проносится поезд.

Девочка поглядывает на меня, склонив голову набок. Ждет ответа на свой вопрос.

Я мотаю головой, пряча лицо за капюшоном. Единственное, чего я хочу – чтобы мой друг вернулся, но этому случиться не суждено.

Моя единственная цель – найти того, кто убил его. Акулы, на которых я охочусь, и воспоминания – вот и все, что у меня осталось.

Блокнот впивается мне в бедро, когда я засовываю руки поглубже в карманы и снова пускаюсь в путь.

***

В половине первого я наконец вижу нужную мне акулу – о которой Дашиэль рассказывал больше всего. Вокруг сейчас совсем никого, хотя несколько ребят еще сидят, мокрые и дрожащие, на тротуаре. Остальные ушли домой – те, у кого он есть, и кто может себе это позволить.

Я замечаю Донну, одну из подруг Дашиэля, шагающую босиком по другой стороне улицы. Дашиэль говорил, некоторые девчонки где-то рядом снимают вместе жилье. Она, должно быть, идет домой.

В ее руке болтаются шпильки, пока она покрепче запахивает свое коротенькое пальто. Платья под ним почти и не видно, но оно сверкает черным всякий раз, когда мимо проезжает машина и озаряет ее светом фар.

Дашиэль несколько недель назад познакомил нас, и, пусть я ни разу не обмолвился с ней ни словом, она поднимает руку и машет мне. Даже через улицу видно, что улыбка на ее лице невеселая.

Моя акула все кружит. На Донну, пока она проходит мимо, он и не смотрит. Думаю, ему нужны только мальчики.

Я держусь немного поодаль, где тень. Мы у реки. Пространство слишком открытое, и спрятаться особенно негде. Если он заметит слежку, то скорее всего уйдет.

Эта акула пугала Дашиэля больше всех прочих. Он редко по-настоящему снимает рент-боев, но ему нравится разговаривать с ними о том, чем они не против заняться, выспрашивать, насколько далеко они готовы зайти, знают ли, что такое игры с удушьем, нравится ли им, когда чуть-чуть больно.

Он худой и высокий. В коротком пальто. Черном, вроде, и всегда застегнутом на все пуговицы. Сегодня на голове у него темная бейсбольная кепка, под которой виднеются короткие, редкие волосы, липнущие к черепу даже в отсутствие снега или дождя. Матово-желтая кожа и маленькие, как булавочные головки, глаза придают ему жутковатый вид манекена. Или куклы. Кукольник – так я называю его про себя. Не знаю, сколько ему. Тридцать, сорок, пятьдесят? Иногда судить о возрасте сложно. Но опять же, мне сложно судить о многих вещах.

В тесное пространство автобусной остановки из плексигласа набилось пять или шесть мальчишек и девочка. К ним акула не сунется. Он подходит лишь к тем, кто сам по себе, к отчаявшимся на вид – настолько, что им уже все равно. Миновав остановку, он продолжает путь, не обращая внимания на предложения, которые летят ему в спину.

– Эй, Локи! – доносится крик со стороны остановки.

Зовут на сей раз не акулу. Зовут меня.

Я вижу остроносое, остроскулое лицо Дитера, и у меня падает сердце. Надо было держаться тени.

– Локи! – орет он. – Иди сюда!

Мое имя вовсе не Локи, но Дитер упорно зовет меня так, словно я – концовка какого-то известного ему одному анекдота.

Моя акула направляется в темноту деревьев, высаженных там, где дорога становится набережной. Я бы лучше пошел за ним, чем разговаривать с Дитером, но что-то останавливает меня, и я, перейдя дорогу, становлюсь около остановки. Моя голова опущена, чтобы никто не глазел на мое лицо. Они, наверное, все равно глазеют, но мне, по крайней мере, не придется этого наблюдать, если я буду смотреть на свои потрескавшиеся «мартинсы». Они велики мне, но это значит лишь то, что у меня есть возможность надевать по три пары носков.

– Локи, ты ведь еще чинишь всякие вещи? – спрашивает Дитер, и в поле моего зрения пробирается его длинный и тонкий палец.

Я делаю шаг назад на случай, если он попытается дотронуться до меня. Я не боюсь его, пусть он и на полголовы выше моих пяти футов девяти дюймов с ботинками. Он тощий, как его каблуки-шпильки, под кожей явственно проступают кости. На нем кудрявый белокурый парик. Ему нравится притворяться, будто это его настоящие волосы. Как-то раз я сказал, что это неправда. Дитер попытался ударить меня и пригрозил столкнуть в реку. На него я совсем не поднимаю глаз.

– Мики падал недавно в обморок и шлепнулся задом прямиком на свой сотовый. Мики, покажи ему телефон.

Мальчик, которого я сперва принял за девочку, встает, опираясь о плексиглас. С некоторым трудом вытягивает сотовый из кармана белых, расшитых блестками шорт. На одежде у него засохшая кровь, а запястье сильно ободрано. Он словно бы не в себе.

Внешность у Мики довольно-таки андрогинная, и, окинув взглядом его длинную стрижку, тесные шорты и гладкие, стройные, бесконечные ноги, я понимаю, что никого прекраснее в жизни не видел.

– Экран раскололся, – говорит он сквозь клацающие зубы.

У него акцент. Но какой? Австралийский? Американский? Его пошатывает, пусть он еще и опирается ладонью о плексиглас.

Теперь, когда он глядит на меня, поднять на него глаза и как следует рассмотреть не получится точно, но мне хватило и того беглого взгляда, чтобы запечатлеть в памяти все детали. Потом я занесу их в блокнот. Его волосы мягкими волнами прикрывают уши. Светлые, почти белые. Хотя я не уверен, что это естественный цвет. Подбородок заострен, а вокруг глаз столько мейкапа, что, какого они цвета – не разобрать.

Губы у него синие, но от холода, а не от краски. Он, наверное, страшно мерзнет – одежды на нем еще меньше, чем на девочке, которая встретилась мне под железнодорожной аркой. На других по крайней мере надеты штаны и более плотный верх. Мики же выглядит так, будто находится не на улице, а в ночном клубе.

Из-за него мое сердце начинает биться быстрее.

Я быстро смаргиваю эту мысль. Вот только… Это не мысль, а факт.

Который я не занесу в свой блокнот, но буду вспоминать каждый раз, когда стану просматривать свои записи. Каждый раз мне будет представляться его лицо.

Я краснею.

Черт. Вот бы избавиться от подобных реакций. Похоже, мозг выбирает тех, из-за кого твое сердце сделает кувырок, в совершенно случайном порядке.

Осторожно, стараясь не задеть его пальцы, я беру с его дрожащей ладони сотовый. Это старый, побитый айфон. Экран сплошь покрыт трещинами, но на первый взгляд повреждения только внешние. Скорее всего, понадобится только новый экран. Такое я починить сумею. Я перебираю в памяти телефоны, коллекцию которых собрал у себя в бассейне. Кажется, подходящий экран у меня есть.

Я киваю. Кладу телефон в карман и, подняв глаза, вижу, что Мики как-то озадаченно на меня смотрит.

– Локи наш местный савант. Это значит умственно отсталый, но со способностями в какой-то определенной области, типа электроники, – драматическим шепотом объясняет Дитер. – Он не умеет поддерживать разговор. Но доверять ему можно, – говорит он Мики. – Не думаю, что он вообще понимает, как красть.

Столпившиеся вокруг него мальчишки смеются. Я не приглядывался и не знаю, есть ли среди них знакомые лица.

Иди к черту, Дитер, несчастно думаю я. Одно дело, когда твое сердце ведет себя непредсказуемо из-за кого-то, с кем тебе не только ничего не светит, но кто живет даже не в твоей реальности, кто забудет о твоем существовании, стоит тебе уйти, и совсем другое – когда тебя перед ним высмеивают.

– Сколько? – спрашивает у меня Мики. Мне приятно, что он оставляет комментарий Дитера без внимания и, похоже, не беспокоится, как бы я не украл его телефон.

Я пожимаю плечами. Денег я, в общем-то, не беру. Чаще всего меняюсь. Пусть даст, что не жалко, и все.

Мики хмурится.

– Когда будет готово?

– Завтра, – отвечаю я в землю. – В кафе на Бридж-стрит.

– Хорошо.

Я разворачиваюсь. Мне отчаянно хочется поскорее уйти. Свою акулу я упустил, но все равно отправляюсь к набережной. Подальше от чертова Дитера и его маленькой свиты.

– Погоди! – слышу я за спиной голос Мики. – А во сколько?

Американец. Акцент у него точно американский.

– В полдень, – отвечаю я, внезапно мечтая превратиться в ковбоя с глубоким голосом и сладким, тягучим выговором, как у него.

***

Я бегу к деревьям и останавливаюсь только у самой воды. Перегнувшись через ограждение, я смотрю, как черная река катит крупные волны, гладкие и мощные точно мышцы. Оглядываюсь, но акулы нигде не видно. Я один.

Разбежавшись, я запрыгиваю на наклонное ограждение набережной. Грациозности во мне нет, но я быстрый и легкий, как кошка. Я иду с раскинутыми для баланса руками, слушая тихий шелест воды, перестук колес последнего поезда, убегающего на запад, и несмолкаемый гул лондонских магистралей. Странно, если подумать, но это такой умиротворяющий шум. Я знаю, здесь – как и везде – нисколько не безопасно, но иногда ощущаю себя в этом месте, как дома. Сравнить не с чем, потому что другого дома у меня нет.

Минут через пять боль в сердце становится почти что терпимой.

Глава 3

Нора

Моя нора находится в заброшенном плавательном бассейне на окраине города южнее реки. Снаружи здание выглядит так, словно вот-вот обвалится, но, если не считать груды отколотой плитки на дне самого бассейна, то в целом оно в порядке.

Я живу здесь вот уже почти целый год. Сплю в гулком помещении душевой, где в одной из туалетных кабинок еще работает смыв. Остальные унитазы, чтобы не воняло канализацией, я завалил камнями. В одной из раковин еще есть вода, но бойлер, конечно, давно отключен, поэтому зимой, чтобы вода не застыла, я оборачиваю трубы газетами. Когда я моюсь, ковшом выливая на себя ледяную воду, то каждый раз представляю, будто плаваю в бирюзовом тропическом море с огненным шаром солнца над головой. И это срабатывает. Чаще всего. Воображение – это, наверное, лучшее, что во мне есть.

Моя кровать представляет собой большую коробку из-под холодильника размером в мой полный рост, набитую коллекцией покрывал. Самые мягкие – и мои любимые – шерстяные. Их подарил мне Дашиэль. Прошлой зимой, когда у меня не было безопасного места для сна. Не знаю, где он их раздобыл.

Я живу в бассейне не один. Еще тут есть военный ветеран Майло, который живет в просторном зале бывшей турецкой бани. Мы с ним присматриваем друг за дружкой. Вроде как. Время от времени появляются и другие люди, но у нас с Майло самые лучшие помещения, остальные разгромлены, слишком открытые или холодные, поэтому постоянно в бассейне живем только мы.

Когда я нашел это место, то врезал в тяжелую дверь своей душевой с десяток замков. Я установил замки и на двери Майло – в основном затем, чтобы он разрешил мне остаться. В конце концов, он поселился здесь первым.

Здесь я чувствую себя в безопасности. Настолько, что сплю, не боясь, что во сне на меня кто-нибудь нападет. Очень долго это было главной моей мечтой – спать без постоянного страха.

Безопасное, теплое место. Что еще надо для счастья? Может, немного еды. Чистая вода. Друг? Не знаю. Думаю, порой нужно довольствоваться тем, что уже имеешь. Есть же предел желаниям, верно? Пусть недолго, но я был счастлив. Когда Дашиэль был жив, я был счастлив. И за это воспоминание можно держаться.

***

На следующее утро, сидя в теплом коконе покрывал, я просматриваю записи, которые сделал минувшей ночью. О двух акулах, за которыми я следил, о мальчике, который уехал с одним из них, о Мики…

Мое сердце начинает биться быстрее.

Он не похож на Мики. Это имя не подходит ему. Не знаю, почему мне так кажется.

Пытаясь отвлечься, я рисую карту своего ночного маршрута, отмечая красным места, где я ждал, и время, когда там появлялись акулы, но мои мысли то и дело возвращаются к автобусной остановке. Словно тот момент был важной зацепкой. Что совершенно не так. Это просто гормоны. Дурацкие гормоны, и все.

Досадуя на себя, я заново перечитываю описание Мики. Мои описания должны быть простыми и объективными, но это похоже на список пополам с пожеланиями: длинные ноги, светлые волосы, красивый, андрогин, слишком много мейкапа, американец, голодный или под кайфом (?), с травмой, старше или младше меня – не уверен – и, надеюсь, не дружит с Дитером.

Мне надо думать о более важных вещах – об акулах, о Дашиэле. Разрабатывать планы. Пытаться докопаться до истины. Список акул должен быть полным, а их передвижения – задокументированы. Иначе полиция не воспримет меня всерьез. На данный момент расследование зашло в тупик. Никто не знает, какая у Дашиэля фамилия, есть ли у него родственники или откуда он родом. Подобные вопросы мы здесь друг другу не задаем, а полиции тем более нет никакого дела до рент-боя, личность которого невозможно установить.

Они даже не опросили свидетелей. Не совершили ни одного ареста. Сообщения об убийстве не было ни в газетах, ни в новостях. Всем плевать. Никому нет дела до лишних людей, вроде меня. Дашиэля словно и не существовало никогда в большом мире, и я не могу с этим жить.

Поэтому мне нельзя писать всякие глупости и грезить о мальчиках, из-за которых мое сердце начинает биться быстрее. Которых я не знаю и никогда не узнаю.

Я откладываю блокнот и вспоминаю улыбающееся лицо Дашиэля. Он всегда улыбался. Мне сложно визуализировать его, продающим себя на улицах. Наверное, оттого, что я ни разу не видел, как он это делал. Он брал меня с собой только в свои свободные ночи. Я представляю вместо мальчика, за которым следил вчера, Дашиэля, а вместо безымянной акулы – его убийцу. Представляю, как ему не хочется умирать, как он кричит от страха и боли. Я захожу чересчур далеко. Боли так много, что я накрываюсь покрывалами с головой, задерживаю дыхание и отгораживаюсь от всего.

Мне больше нельзя так делать.

От этих мыслей не становится лучше. Даже на самую малость. Они не помогают. Ими ничего не исправить.

Ничего.

Сбросив покрывала, я заставляю себя подняться. Вчера у меня получилось, и это единственная причина, по которой я думаю, что мое тело послушается. Как бы ни было тяжело, я знаю, что у меня получится встать.

Вчера у меня под дверью сел Майло и завел со мной разговор. В основном про всякую чепуху, но в какой-то момент он сказал, что волнуется, потому что меня уж очень давно не видно. Он все болтал и болтал, и кончилось тем, что я встал, стукнул кулаком по двери и попросил его перестать. Перед тем, как уйти, он сказал, что мне нужно продолжать дышать, продолжать двигаться и продолжать есть. Именно в этом порядке. А еще найти способ отпустить Дашиэля. Что ж, первые три пункта я выполняю, но последний… Его я выполнить не смогу.

***

Душевые кабинки залиты утренним светом. Закутавшись во все свои покрывала, я наблюдаю за тем, как по комнате, переплетаясь, скользят солнечные лучи. Плитка на стенах такая синяя, что кажется, будто я под водой.

Стоя на цыпочках, я открываю одно из высоких окошек. Это шок – то, как снаружи холодно, каким белым стал мир, как снег укрыл все вокруг, сгладив все острые углы и изъяны.

Пока по душевой циркулирует свежий холодный воздух, я, чтобы согреться, пью из чайника горячую воду, которую теперь могу кипятить на туристической плитке – благодаря половине канистры бензина, которую я выменял на пальто.

***

Починить телефон Мики удается довольно быстро. Накрыв покрывалом голые плечи, я раскладываю на холодном белом полу свои инструменты и телефоны.

Экран, который я взял на замену, подходит не идеально. Он от подделки, и уголки у него острее, чем надо, но если не приглядываться, то зазоров не видно. Я включаю телефон, чтобы проверить, как он работает.

Он еще заряжен. Код один-два-один-два. Настолько простой, что я подбираю его со второй попытки. Мики будто бы хочет сам, чтобы кто-нибудь распаролил его телефон и узнал все его тайны.

Когда люди отдают мне в починку свои телефоны, у меня не всегда возникает желание любопытничать, но иногда подобрать код настолько легко, что устоять и не заглянуть одним глазком невозможно.

Я смотрю, есть ли у него фотографии. Не могу с собой справиться. Пролистав четыре снимка, на которых Мики с одинаково приятной, искренне-счастливой улыбкой стоит в обнимку то с одним приятелем, то с другим на вечеринке в каком-то похожем на ангар клубе, и еще пять, где он на той же вечеринке целует в щеку разных парней, я выключаю телефон и убираю его в глубокий карман толстовки. И пока собираюсь на улицу, больше не притрагиваюсь к нему.

Обычно после такого я не испытываю угрызений совести. Дашиэль всегда говорил, что надо знать, с кем имеешь дело, что чужие тайны могут спасти тебе жизнь, однако я чувствую себя так, словно сделал подлость. Словно предал доверие Мики.

Глава 4

Локи

– Как тебя зовут на самом деле? Не Локи же, – говорит Мики, выдвигая стул и усаживаясь напротив.

Без мейкапа он выглядит по-другому. Глаза у него голубые и яркие, как зимнее небо, а волосы скорее золотистые, чем белокурые. Они блестят на свету.

Мое сердце бьется все быстрей и быстрей.

Я отворачиваюсь.

Часы на стене кафе показывают ровно двенадцать. Будь они с боем, то сейчас отсчитывали бы полдень. Пунктуальнее быть невозможно. Я до сих пор шокирован тем, как незаметно он умудрился ко мне подкрасться.

В кафе всегда людно и довольно просторно, так что обычно, если забиться в угол, то никто меня не тревожит, сколько бы часов я не притворялся, что пью бесконечную чашку чая. Но сегодня я специально пришел раньше и подождал, когда освободится стол у окна, чтобы увидеть Мики до того, как он заметит меня. Но ему каким-то образом все-таки удалось проскользнуть мимо радара.

– Локи сойдет. – Я пожимаю плечами. Сам не знаю, почему не хочу называть ему свое настоящее имя.

Потому, вероятно, что думаю, будто загадочность заинтригует его. Господи, как же я жалок.

– Только если ты злой суперзлодей, – отвечает он.

– Локи не злой.

– Просто непонятый? – Мики с улыбкой приподнимает бровь.

Вместо мозгов у меня яйца всмятку. Я делаю долгий вдох.

– Не было нормального экрана, буду искать другой. Приходи завтра.

Я не смотрю на него. Иначе он, наверное, вмиг поймет, что я вру.

Внутри меня – борьба. Я не должен этого делать. Обычно я не бываю настолько нечестным, но мне хочется найти фотографии, где вокруг глаз у него не размазана краска. Где он выглядит, как сейчас.

Я ощущаю себя таким слабым.

– О, – произносит Мики. Он разочарован, однако скоро его лицо опять проясняется. – Ничего. Все нормально. Сегодня вечером я работаю, но кто-нибудь наверняка сможет одолжить мне свой сотовый, если клиенту вздумается куда-то поехать. – Он расправляет плечи, точно сбрасывая с себя груз проблем.

Черт. Я жую губу. Об этом я не подумал.

Мики кладет руку на стол. У него длинные, тонкие пальцы, кисти больше, чем можно было бы ожидать при его хрупком телосложении. Ногти обкусаны. На ободранном вчера ночью запястье – повязка, но особенно свежей она не выглядит. Кажется, будто он нашел кусок тряпки и, за неимением лучшего, перебинтовал ею руку. Я думаю, почему он упал тогда в обморок – если это и вправду был обморок. Быть может, кто-то нарочно причинил ему боль. Акула? Или просто переборщивший клиент?

– Можешь пока попользоваться моим, – говорю я.

Мики качает головой.

– Ты же меня не знаешь. Вдруг тебе позвонят друзья?

– Все нормально. – Я выуживаю телефон из кармана и протягиваю ему. Не добавляю, что мне никто больше не позвонит. Единственным, кто звонил мне, был Дашиэль, и оттуда, где бы он ни был в настоящий момент, звонка можно не ждать. Хоть я и продолжаю надеяться, что однажды услышу звонок, и на экране всплывет его имя. Хоть и знаю, что это совершеннейшее безумие.

– Ого. – Мики улыбается, пока крутит мой телефон в руках.

Мой сотовый – Франкенштейн. Но работает он неплохо – даже более чем, – и мне нравится, что он сделан из спаянных вместе частей пяти телефонов. Как-то раз за починку экрана у игровой консоли со мной расплатились паяльным набором. Я игрался с ним, пока в конце концов не сломал.

Внимание Мики целиком приковано к моему телефону, и потому я отваживаюсь рассмотреть его повнимательней. У него большой рот. Улыбка широкая. Мне нравится то, какие белые у него зубы. Его резцы немного длиннее нормы, отчего он выглядит более мужественно, чем мне показалось вчера, и еще чуть-чуть хищно. Словно лиса. Все время, что он сидит напротив, мое сердце колотится как сумасшедшее, но еще в животе теперь разливается море тепла, закручиваются спирали желания, и я ощущаю себя самым жалким существом на планете.

Людям вроде меня не везет с такими, как он. Людям вроде меня вообще не везет. Точка.

Он перехватывает мой взгляд, и я опускаю лицо, покраснев так сильно, словно внутри у меня разгорелся пожар.

– Не телефон, а произведение искусства, – говорит он. – Ты точно не против одолжить его?

Я киваю. Это меньшее, что я могу сделать после того, как наврал ему. Ужас, что я за проходимец.

– Значит, завтра здесь же в двенадцать?

Я снова киваю. Ожидаю, что сейчас он уйдет. Но он не уходит.

– Охотник на акул? – спрашивает он. – Что это значит?

Вопрос приводит меня в состояние паники. Приходится поднять голову, и, сделав это, я понимаю, что оставил свой дурацкий блокнот на столе. Трясущимися руками я хватаю его и засовываю в карман, к телефону Мики.

– Охотник на акул – это я, – бормочу.

Я отвечаю, чтобы он не счел меня психом из-за того, что я разгуливаю с блокнотом, на обложке которого большими толстыми буквами выведены эти три слова, а рядом – коряво, словно детской рукой – нарисованы несколько кружащих по бумаге акул. Но потом я осознаю, что теперь кажусь совсем ненормальным.

Подавшись вперед, Мики улыбается, будто мы играем в своего рода игру, и заговорщицки спрашивает:

– А на каких акул ты охотишься?

Я не знаю, что и ответить.

Он откидывается назад. Складывает руки на груди.

– На каких-нибудь акул-кредиторов?

Я фыркаю. Смешок вырывается сам собой, когда я представляю себя в роли спасителя беспомощных бабушек от крепких здоровяков с платежками.

Веселье гаснет так же быстро, как занялось, потому что я понятия не имею, не прозвучит ли правда еще нелепей.

За окном тает снег, превращаясь в огромные грязные лужи. Мои пальцы ощупывают лежащий в кармане блокнот. Чего я успел добиться с этими своими записями?

Ничего. Охотник из меня – да и кто бы то ни было еще – никудышный.

Глядя на клетки скатерти, я снова жду, что Мики сейчас уйдет. Но он продолжает сидеть на месте.

Обычно обмены происходят иначе. Обычно людям не терпится поскорее уйти.

– Хочешь чай или кофе? – спрашивает он.

Не поднимая лица, я, отказываясь, трясу головой.

– Мне надо идти.

Я встаю. Ножки стула шумно скрипят по полу, пока я пытаюсь задвинуть его под стол. Я чувствую, что на меня оборачиваются, и моя кожа начинает пылать еще жарче.

– Тогда увидимся завтра. – Мики вытягивает руку, загораживая мне путь, и машет моим сотовым у меня под носом, пока я не поднимаю взгляд на его лицо. – Я не кусаюсь, знаешь ли. Ну, если сам не попросишь.

Он улыбается мне, поблескивая резцами; я замечаю, что один уголок его рта заворачивается вверх чуть выше второго, и благодаря этому дурацкому крошечному изъяну Мики становится совершеннее в тысячу раз. Мое сердце бешено бьется. Я не могу встретиться с ним глазами. Напряженно киваю и быстрым шагом выхожу из кафе.

Через две улицы я останавливаюсь у давно пустующего магазина. Сажусь на крыльцо, достаю блокнот и записываю нашу беседу, изо всех сил напрягая память и стараясь не упустить ни единой фразы. А потом вспоминаю о Дашиэле. Обо всех своих разговорах с ним, о том, что я никогда не записывал их, и чиркаю по только что исписанной странице так яростно, что бумага рвется.

Глава 5

Завтра никогда не наступит…

Вернувшись, я застаю Майло сидящим на краю плавательного бассейна. Штаны закатаны до коленей, нога болтается взад-вперед, словно он представляет, будто сидит погожим летним деньком на берегу ручья, а не морозит задницу на краю пустого, заброшенного бассейна. Пространство огромное и гулкое, точно церковь, и когда я наступаю на разбитую плитку, выстрел эха долго рикошетит от стен.

Майло оглядывается. Его пластмассовая нога лежит у него на коленях – чтобы «культя могла подышать». Она пугает меня, эта его пластмассовая нога. Наводит на мысли об отделенных от тела конечностях. О его отделенной от тела конечности. Он рассказывал, что служил в Ираке, и его друг наступил на мину. Друга разнесло в клочья. А вот Майло, который шел рядом с ним, повезло.

Везунчик Майло… Ему снятся кошмары, и две ночи из трех он орет так, что снаружи слышно.

Все равно сон у меня никакой.

– Данни, Чемпион мира! – кричит он. Это лучше, чем Локи. Наверное. – Приятно снова видеть тебя на улице, ребятенок.

Зимой, отправляясь за реку в Лондон, я редко возвращался до темноты. Дорога в каждую сторону занимает примерно час. Но мне надо бы отдохнуть перед бессонной ночью – второй своей ночью, когда я буду охотиться на акул. Я, правда, собираюсь придумать этому названию какую-нибудь замену получше. Мне все еще стыдно из-за того, что Мики его увидел.

Дашиэль часто говорил, что у себя в голове я проживаю совершенно иную жизнь. Что ж. Наверное он был прав.