Текст книги "Лисы (ЛП)"

Автор книги: Суки Флит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Я исписываю страницу за страницей в блокноте. Все, кто спешит по своим делам, превращаются в потенциальных акул, а все, кто торгует собой, – в беззащитных жертв. Я не хочу, чтобы слова Кукольника оказались правдой, но, быть может, он все-таки прав. Может, акула живет в каждом из нас.

В половине второго я спускаюсь к набережной. Баюкаю больное плечо и пытаюсь защитить лицо и руки от холодного ветра, настолько пронизывающего, словно он состоит из осколков стекла. Я не хочу бродить здесь – я хочу назад в свою нору, к Мики.

К тому времени, как я возвращаюсь домой, на часах около четырех. Мне бы хотелось вообще не уходить.

Мики лежит, свернувшись в той же позе, в какой я оставил его. Недолго думая, я сбрасываю обувь со свитером, забираюсь в гнездо и ложусь рядом с ним. Когда он, не просыпаясь, перебирается в мои объятья, во мне взрывается столько нежности и столько чувств сразу, что им становится тесно, и я не знаю, как удержать их внутри, но не успеваю оглянуться, как засыпаю.

Я просыпаюсь один. И не сразу осознаю, почему ожидал чего-то другого.

Дверь заперта. Значит, Мики залез на раковину и выбрался наружу через окно.

Сев, я обнаруживаю у газовой плитки рисунок. Даже набросок, очень простой. Это лицо из коротких штрихов и теней. Мне требуется минута на то, чтобы понять, что это мое лицо, что тени на нем – это шрамы.

Я нечасто смотрю на себя в зеркало.

Под рисунком Мики написал аккуратными квадратными буквами: Вернусь в 5 вечера. М. x

Судя по свету уже позднее утро. На улице пасмурно, небо – бесконечность белого цвета. Тихонько улыбаясь себе, я согреваю воду для душа. Чувства, которые вчера били во мне ключом, улеглись, заполнив все пустые пространства сиянием и теплом. И мне начинает казаться, что все на свете возможно – по крайней мере сейчас.

Глава 41

Сюрпризы

Когда снаружи внезапно доносится тяжелый рев автомобильных шин, я сижу на краю бассейна вместе с Майло. Мы встревожено переглядываемся. Единственные машины, которые время от времени заезжают сюда, это фургончики городского совета, которые проверяют, все ли панели на месте и не живет ли тут кто. Из фургончиков обычно никто не выходит, но все когда-нибудь случается в первый раз.

Пока Майло поднимается на ноги, я бегу к старой спасательной вышке, которая стоит у стены. Если залезть на нее, можно достать до окна, из которого видно то, что когда-то было небольшой парковкой напротив бассейна (а теперь стало местом, где умирают диваны).

– Это грузовик, – шиплю я Майло. – И в кузове у него… ванна.

И еще какие-то вещи, но ванна выделяется, потому что она белая и сияющая, а все остальное выглядит сломанным.

Грузовик сдает назад до тех пор, пока не оказывается в футе от нашей фанерной двери.

– Какого черта он делает? – кричит сквозь шум Майло.

Пассажирская дверь открывается, и… я чуть не падаю с вышки… оттуда выпрыгивает Мики, кричит что-то водителю и бежит к задней части грузовика.

– Ты куда? – кричит мне вслед Майло, когда я выбегаю наружу.

Мики с водителем откидывают крышку кузова, который находится так близко к нашей фанерке, что я едва протискиваюсь наружу.

– Привет, – говорит Мики, широко улыбаясь. Его глаза вспыхивают при виде меня. – Я привез тебе подарок. Можешь помочь, пока мы будем доставать ее из грузовика? Просто придерживать.

Я, не моргая, смотрю на него. Я понятия не имею, о чем он, но мне все равно. Он сияет от счастья, и для меня это самое главное. И сейчас, и вообще.

– Хорошо. – Плечо побаливает, но я могу попытаться.

Водитель запрыгивает на платформу и толкает ванну по направлению к нам. У него такие мощные руки – как мои ноги, – а к уголку рта прилип сигаретный окурок. Но все это просто фоновый шум. Я не могу отвести глаз от Мики.

– Эта ванна… она для тебя. Ничего?

Я киваю.

Ванна. Мики привез мне ванну. Что?

И водитель, и Мики, оба чего-то ждут от меня. Помощи со спуском ванны на землю? – любезно подсказывает мне внутренний голосок.

Ванна – хоть она и громоздкая – оказывается не такой тяжелой, как кажется, и у меня получается помочь поднять ее и одной рукой. Она сделана так, чтобы походить на винтажные чугунные ванны в старых домах, но на самом деле сделана из пластика или акрила. Тяжелее всего в ней, наверное, ножки в виде звериных лап.

Мы опускаем ванну на землю.

– Погоди секунду. – Мики мчится обратно к кабине. Вернувшись с ворохом пакетов и, что еще странней, вешалок, он аккуратно укладывает все это в ванну.

После того, как грузовик уезжает, мы с Мики кое-как затаскиваем ванну и все, что внутри нее, в мою душевую – под крики Майло «Что это за хренотень?» и «Ты понимаешь, как это нелепо – заносить ванну в бассейн?».

– Ты сильный, – говорю я, игнорируя Майло, пока мы ставим ванну за дверью. – Хоть со стороны и не скажешь.

Мики приподнимает бровь и, сдерживая улыбку, закусывает губу.

– Если ты ищешь большие мускулы, то будешь разочарован, но не забывай, у меня есть суперспособности, – шепчет он.

Я не ищу больших мускулов.

Мы ставим ванну в одну из душевых кабинок.

– Чтобы согреть столько воды, понадобится много газа. – Я бы хотел не быть настолько практичным. Бога ради, Мики подарил мне ванну. Мне хочется рассмеяться – ничего более непрактичного и не придумаешь.

Мики морщит нос.

– Об этом я не подумал. А на один раз его хватит? Завтра мы раздобудем еще.

Я пожимаю здоровым плечом. Я не знаю.

Честно говоря, я запутался, пытаясь соотнести этот подарок с тем, о чем он просил вчера вечером.

– Так ты что, каким-то образом хотел отвести меня в ванну? – спрашиваю я.

– Нет, ванна – это просто тебе. Она не имеет отношения к тому, куда мы сегодня отправимся.

Мики выуживает из кармана толстовки свой сотовый и проверяет время.

– Нам нужно распаковать кое-что, – жизнерадостно произносит он. – Ты ведь еще доверяешь мне, верно?

Прямо сейчас я не могу даже помыслить о том, чтобы не доверять ему, пусть упоминание о сюрпризе и вызывает у меня опасения насчет того, что он задумал.

Я прикасаюсь к ванне. Веду ладонью по ее гладкому, прохладному боку. На одной из сторон, ближе к краю, есть небольшая трещинка. Я обвожу ломаную линию кончиком пальца – несмотря на изъян, она все равно прекрасна.

– Тебе нравится, да? – спрашивает Мики.

Я, улыбаясь, киваю, и на лице у него появляется смесь такой радости с облегчением, что я становлюсь даже счастливей.

***

Сидя на коленках у ванны, Мики разбирает свои пакеты. Потом протягивает один из них мне.

– Там костюм, – говорит он в ответ на мои сведенные брови. – Просто позаимствовал на один вечер. Для тебя.

Я еще никогда не надевал ни костюм, ни рубашку, ни обувь вроде начищенных до блеска черных ботинок, которые он мне вручил и на которые я сейчас пялюсь округлившимися глазами.

– Размеры пришлось прикинуть на глаз. Но это всего на один вечер. Даже если не подойдет идеально, мы наверняка что-нибудь да придумаем.

К моему пакету прикреплена бирка: «Сэвил-роу. Прокат. Да Сильва». А к Микиному такая: «Сэвил-роу. Прокат. Крествел».

– Как ты смог все это позволить? – Он не работает, и я не хочу, чтобы ему пришлось снова возвращаться на улицу.

– Как я уже сказал, взял взаймы. Завтра я их верну. Ерунда, честное слово.

Но по его покрасневшим щекам и тому, как он уклоняется от моего взгляда, мне становится ясно, что это вовсе не ерунда.

Я оставляю его возиться с пакетами, а сам ставлю на газовую плитку кастрюлю с холодной водой. На то, чтобы нагреть для ванны достаточное количество воды, потребуется, наверное, какое-то время.

Снаружи сгущаются сумерки. Я сажусь на корточки и впитываю исходящее от плитки тепло.

Что вообще значит «взаймы»? Он что, украл эти вещи? И если да, то беспокоит ли это меня? Если честно, чуть-чуть беспокоит, но не само воровство, а то, что мое представление о Мики может оказаться ошибочным.

Мои лопатки гладит теплая ладонь – и от внезапного прикосновения я чуть было не опрокидываюсь прямо на плитку.

Я понятия не имею, как он умудряется так бесшумно передвигаться.

– Пожалуйста, не спрашивай, как и откуда, но я знаю тех, кому принадлежат эти костюмы. Клянусь, они не против, что я взял их взаймы. Я не украл их… если тебя беспокоит именно это. Серьезно, из меня вышел бы худший вор на земле. А ванну выбросили из дома вверх по дороге, там ремонт, а на ванне трещинка, а грузовик все равно вывозил в эту сторону хлам, так что водитель просто прихватил с собой и меня…

Его рука на миг замирает, ладонь расправляется, и я уверен, что нас перенесло в параллельное измерение, где он вот-вот придвинется ближе, обхватит меня со спины и обнимет. Мне так хочется, чтобы он это сделал. Мое глупое сердце ускоряется, предвкушая. Но Мики, конечно, ничего такого не делает.

– Как ты догадался, о чем я думаю? – удивляюсь я вслух, хмурясь в ладони.

– Не знаю. Никак. Просто я сам, наверное, подумал бы ровно о том же. А если я о чем-нибудь думаю, то в итоге произношу это вслух. – Он улыбается уголком рта. – Но телепатию я бы поставил место на четвертое в списке суперспособностей, которые мне хотелось бы получить.

– А на пятое что?

Мики смеется, громко и заразительно. Будь он на вечеринке, все обернулись бы на него, гадая, почему он так счастлив.

– Знаешь, такой вопрос мог задать только ты.

***

Когда закипает шестая кастрюля, газ в канистре заканчивается. Мы добавляем холодной воды, и я даю Мики выбрать цветочную воду, которая нравится ему больше всего, потому что собираюсь настоять на том, чтобы он принял ванну первым. Он выбирает пьянящий аромат роз, но потом отходит к двери и произносит:

– Не спеши. Я побуду у Майло.

Он даже не дает мне ответить – сразу выходит наружу и закрывает дверь.

Я слушаю, как под его неумелыми шагами потрескивает, как фейерверк, разбитая плитка, потом раздается короткий стук в дверь, и Майло приглашает его войти.

***

Ванна похожа на рай. Я вытягиваюсь и погружаюсь в воду, пока пульс не начинает барабанить в ушах, потом лежу и минут пять блаженствую в полном безделье – пока не начинаю думать о том, что Мики не хватит горячей воды, чтобы принять душ или ванну, и тогда выбираюсь наружу.

Вытеревшись, я надеваю костюм. Уходит целая вечность на то, чтобы одной рукой справиться с пуговицами рубашки, но в конце концов я заканчиваю. Поправляю пиджак на плечах и застегиваю его на одну пуговицу.

Ощущение странное. По-хорошему странное. Словно я нарядился в кого-то другого. Надел маскарадный костюм.

Здесь есть даже красный шелковый галстук, который не надо завязывать – он уже завязан, так что я просто накидываю его через голову и одной рукой затягиваю узел. Я так этому рад, поскольку не представляю, как бы я завязывал узел сам.

У меня нет зеркала. Есть у Майло, но сначала я хочу посмотреть на себя в одиночестве. Если мне предстоит испытать шок и разочарование, я не хочу, чтобы это произошло при свидетелях. В одной из общих уборных осталась зеркальная плитка, так что я обуваюсь в дорогие ботинки (я просто знаю, что они дорогие) и, крадучись по расколотой плитке, огибаю бассейн.

Я забыл прихватить свой фонарик, и здесь довольно-таки темно, но я все равно едва узнаю себя. Тощий мальчишка из моего воображения не похож на широкоплечего юношу в костюме напротив меня. Еще этот юноша выше, чем я представлял. Я заправляю волосы за ворот рубашки и разглядываю свое лицо. Я редко смотрюсь в зеркала, но отражение достаточно знакомо, чтобы я не испытал шока от шрамов. Это ведь просто шрамы, разве не так? Неровные линии от глаза к носу, от рта к скуле. И все-таки я мечтаю о маске – я бы мог притвориться супергероем, скрывающим свою личность, когда на самом деле он просто скрывает, какой он.

Я медленно возвращаюсь к себе. Мики, видимо, слышит мои шаги – я больше не стараюсь ступать бесшумно, – и, открыв дверь, смотрит из комнаты Майло, как я шагаю навстречу. На его лице странное выражение.

– Вау. – Он улыбается и несколько раз сглатывает, словно то, что он сглатывал, никак не уходит.

Костюм красивый. Я и сам от него в восхищении. Я провожу пальцами по лацканам пиджака. Не знаю, из какого материала он сшит, но ткань тяжелая, хоть и не особенно толстая.

– Сидит, вроде, неплохо, – говорю я, оглядывая себя.

– Мне нравится, когда твои волосы убраны. Тебе очень идет. – В голосе Мики слышна напряженная нотка, и я поднимаю голову. Его глаза темные, как небо снаружи.

– И он совершенно прав, – говорит Майло, становясь позади Мики.

Смутившись, я вытаскиваю волосы из-под воротника. Я забыл, что убрал их. Когда мокрые пряди оказываются на свободе, я чувствую, что снова похож на себя, но почему-то сегодня быть собой мне не хочется. Внезапно я хочу опять притвориться. Пойти с Мики в этой одежде, куда бы он ни решил меня повести, и на несколько часов притвориться, что я кто-то другой. Кто-то, с кем он мог бы быть.

Я собираю свои волосы в свободный хвостик.

– Я могу завязать их сзади вот так… или, может, ты подстрижешь меня? – нерешительно говорю я Мики.

Обрезать волосы это больше, чем притвориться на пару часов, но я не знаю… возможно, я поддался моменту, и мне вроде как хочется, чтобы он их подстриг.

Мики опять сглатывает, и я думаю, что, наверное, у него и впрямь что-то прилипло к горлу.

– Хорошо. У… у меня есть ножницы. Ты точно уверен?

Я киваю и, пока он не успел меня отговорить, возвращаюсь к себе за фонариком, а потом увожу Мики в ванную с зеркальной плиткой. Майло, конечно, приходит смотреть. Даже приносит стул – единственный стул в целом бассейне, – чтобы я сел.

– Могли бы пойти ко мне. У меня есть зеркало. И здесь темно, – ворчит он.

Но в том-то и смысл. Темно и словно во сне.

Мики дает Майло инструкцию держать фонарик около моей головы. У него с собой черный портфель, и сейчас он, сидя на корточках, роется в нем, доставая тюбики крема, лак для волос, толстые кисти и с дюжину плоских футляров с косметикой, пока не находит где-то на дне пару маленьких ножниц и черную расческу.

– Как тебя подстричь? – спрашивает он, становясь у меня за спиной, а я оглядываюсь и смотрю на него широко распахнутыми глазами. Все это так сюрреалистично. – В смысле, я вовсе не парикмахер, только подравниваю ими концы. – Он машет ножницами вокруг моей головы – до опасного близко к лицу, и меня так резко отбрасывает назад, что он испуганно выдыхает. – Извини. – Он прикрывает ладонью рот. – Извини меня.

– Ничего.

Мики по-прежнему в ужасе. В отражении я вижу, как Майло кладет руку ему на плечо и мягко покачивает головой.

– Я не знаю, как, – говорю я, ощущая себя неприкаянно из-за их безмолвного взаимодействия. Потом вновь встречаюсь с ним взглядом в отражении зеркала. – Я тебе доверяю. – И закрываю глаза.

Я не открываю их даже услышав, что Мики закончил. Глупо, но теперь, когда он подстриг меня и назад уже ничего не вернешь, всего становится слишком много.

– Майло ушел к себе, – шепчет Мики. Тепло его дыхания овевает мне шею. – Открой глаза, пожалуйста.

– Через минуту.

– Хорошо. Я сейчас наложу чуть-чуть тона, чтобы замазать синяк, и потом ты посмотришь?

Я киваю.

– Если тебе не понравится, я раздобуду парик, и мы все исправим.

– Это всего лишь волосы, – отвечаю я тихо. Господи, как же я жалок – готов сказать, что угодно, лишь бы он не расстраивался.

– Данни? Я все.

Я поворачиваюсь к нему. Поразительно, но синяк на его лице бесследно исчез.

– Как ты так сделал?

Моя рука сама собой поднимается, но Мики перехватывает ее до того, как я успеваю коснуться его лица.

– Смажешь, – шепчет он и прижимает мои пальцы к своим губам.

Моя реакция шокирующе моментальна – это не сердечный приступ, что удивительно, – и я ежусь неловко, трясу головой и ощущаю прилив ужасного жара к лицу, когда осознаю, что волос, за которыми можно было бы спрятаться, у меня больше нет.

– Данни, ты посмотришься в зеркало? Иначе у меня сейчас сердце откажет. Я так боюсь, что тебе не понравится, и ты возненавидишь меня.

Его губы, мои пальцы. Черт.

– Я никогда не возненавижу тебя. – Я пытаюсь удержать его взгляд. Боже, мое сердце бьется так быстро, что мне по-настоящему больно. – Ты можешь сделать с моим лицом то же, что со своим синяком? – шепчу я. Лишь потому, что в этот момент мое доверие к нему безгранично, мне удается произнести это вслух.

Мики сжато кивает, и не успеваю я понять, что происходит, как он прижимает к моей щеке свои губы и обнимает меня так крепко, что я не могу – и не хочу – дышать.

***

Мики просит меня держать фонарик над ухом, и начинает работать, медленно и методично. Наносит сперва основной слой кольдкрема, затем все новые и новые слои крема и пудры. Каждый раз, когда он притрагивается ко мне, я ощущаю, насколько он осторожен, и как дрожат его пальцы, и как он старается остановить эту дрожь.

– Все хорошо. Расслабься, – время от времени шепчет он, но я не уверен, к кому он обращается – ко мне или к себе.

В зеркало я не смотрю. Потому что боюсь. Я боюсь, что увижу себя – и чары спадут, а внезапное волшебство, возникшее вокруг нас, развеется. На один вечер я хочу притвориться, пусть и знаю, как мне потом будет больно.

Я соврал, сказав, что не хочу знать, каково быть нормальным; я бы отдал ради этого все. И, может, в итоге отдам. Но сегодня я просто хочу узнать, каково быть кем-то другим.

И если это разобьет мое сердце, что ж… может ему с самого начала суждено было разбиться.

Глава 42

Сверхновая

– Данни? Ты не закроешь глаза? – мягко просит меня Мики.

Мы в метро, мчимся сквозь темноту под центральным Лондоном. Даже если я закрою глаза, то голос из динамиков все равно будет сообщать, где именно мы находимся, но это игра, и мы оба хотим в нее поиграть.

Мики берет меня за руку.

– Не слушай, – шепчет он, закрывая прохладной ладонью одно мое ухо и поднимая меня на ноги.

Я улыбаюсь. Он пахнет цветочной водой после душа, такого холодного, что принимая его, он завопил, и шерстью костюма. Уютно и незнакомо.

Если честно, мне все равно, куда мы идем. Главное, что я иду туда с ним.

Он выводит меня из вагона метро, говорит ступать осторожно, держится близко, направляя меня своим телом. Уже вечер, час пик, и хотя в толпе я порой начинаю ощущать себя перепуганной птицей, запертой в клетке, сегодня я притворяюсь, что ее нет, и сосредотачиваюсь на Мики.

На эскалаторе он становится лицом ко мне, с руками у меня на плечах.

– Я запомню его, – шепчет он. – Сегодняшний вечер. С тобой.

Глаза у меня еще закрыты, но я чувствую тепло его дыхания на щеке. Мое сердце бьется так быстро, что ничего, кроме него, я не слышу.

Когда мы были в бассейне, я так и не посмотрелся в зеркало. Даже после того, как Мики закончил гримировать меня, и в итоге он перестал об этом просить. Так что я не знаю, что за парня Мики видит перед собой, но чувствую, что все его внимание направлено на меня, и от этой мысли возбуждаюсь сильнее, чем когда бы то ни было.

Моя кожа гиперчувствительна. Материал рубашки безжалостно трется о мои твердые соски. К счастью, пиджак достаточно длинный, но мне все равно страшно хочется сунуть руку себе между ног и немного, совсем чуть-чуть, облегчить свои страдания.

В подземке тепло, мне жарко, меня пошатывает, и я боюсь, что не совладаю с собой прямо здесь, прямо на эскалаторе. Неразделенное желание льется из меня бурным, неконтролируемым потоком. Но я стараюсь не обращать внимания на то, как сильно меня тянет обнять его, и просто сжимаю его руку покрепче.

Мы на улице. Мои глаза закрыты. Мики медленно ведет меня за собой, пока мы движемся по ступенькам и тротуарам, и с такой тщательностью следит за тем, чтобы я не споткнулся, что мне кажется, мое сердце вот-вот взорвется в груди. Мы могли пройти и сто метров, и пару миль – я не знаю.

– Мы пришли. Смотри, – произносит Мики, наконец-то остановившись.

Когда я не слушаюсь, он поднимает мою руку к лицу и прижимается к костяшкам моих пальцев губами. И по моей коже начинает кружить влажный и с ума сойти, какой мягкий, кончик его языка.

О.

Обмирая от стыда, я понимаю, что, кажется, застонал, когда какое-то мучительное удовольствие толчками устремляется из глубин моего живота прямо к члену. Открыть глаза сейчас почти невозможно – ощущения во мне бьют ключом.

– Твое плечо в порядке?

Повернув голову, я моргаю и вижу, какой именно улыбкой он мне улыбается. Он знает, что этот звук вырвался не из-за плеча. И мне начинает казаться, что Мики необходимо знать, что мне понравилось то, что он сделал, или что я, по крайней мере, не против.

Если он испытывает потребность так делать из какой-то там чертовой благодарности, то это, наверное, убьет меня. Я растерян, ведь он наверняка знает, что тем самым обидит меня, но я думаю – черт, я надеюсь, – что он не хочет делать мне больно. Я так сильно запутался. Однако миллионы голосов в моем сердце кричат, что им безразлична причина – им важен один только он, только здесь и сейчас.

Мое сердце доверяет ему.

Я сглатываю.

– Да. С плечом все нормально.

Краем глаза я вижу возвышающееся в темноте огромное, залитое светом здание. Когда я оборачиваюсь и наконец-таки понимаю, куда он меня привел, внутри меня распускается музыка.

Альберт-холл.

Мне не верится, что он не забыл. Той ночью около Пагоды Мики спросил меня, в каких местах Лондона я никогда не бывал. Конечно, я не раз проходил мимо… но… я подозреваю, что мы так одеты, потому что сейчас зайдем внутрь.

С улыбкой шириной в милю я поворачиваюсь к нему, вижу, как его лицо в ответ на мою реакцию озаряется светом. Мне хочется обнять его и никогда больше не отпускать, и как только я делаю к нему первый шаг, он уже там – с раскинутыми руками, крепко стискивает меня.

***

Мы словно каким-то образом провалились за зеркальную плитку в ванной бассейна и попали в параллельное измерение. Прямо сейчас я в другом мире. В мире сияющей черной кожи и темного золота. Мы идем сквозь толпу, текущую к центральному входу. Несколько человек перехватывают мой взгляд, но их внимание привлекает скорее то, что Мики держит меня за руку, чем тот факт, что мне здесь не место. Я чувствую себя словно в маске, словно я могу быть, кем захочу. Мики, наверное, и не догадывается, что подарил мне такую суперспособность.

С самоуверенностью, которую я всегда чувствовал в нем, но ни разу не видел, Мики целенаправленно ведет меня к служебному входу. Около двери он останавливается и, оглядевшись вокруг, шепотом говорит:

– Вряд ли нас спросят, но если вдруг, я скажу, что мы с МОФ – с Молодежным оркестром Финикса. Тебе не придется ничего говорить… Ты доверяешь мне?

В меня, похоже, вселился какой-то дух, нечто вроде чар Локи, потому что вместо ответа я поднимаю наши соединенные руки и провожу языком по костяшкам всех его пальцев. На меня оно влияет, наверное, сильней, чем на Мики, но его глаза становятся огромными, и он сглатывает, точно у него пересохло во рту, и ему отчаянно хочется пить.

Мне нравится его вкус. Такой приятный и сладковатый. Я мысленно улыбаюсь, довольный тем, что мне хватило храбрости, пусть оно и было чуть-чуть странновато. Мики первым повел себя странно, так что я не сильно смущен.

Мое прикосновение, однако, парализует его, и он прислоняется к стенке. В конце концов, мне приходится потянуть его за собой. Если мы не зайдем, то наверняка что-то пропустим, а я не хочу ничего пропустить. Но когда мы оказываемся внутри, Мики продолжает то и дело оборачиваться ко мне – с глазами, темными, как нависшая над океаном ночь.

– Надеюсь, тебе нравится классика, – говорит он, пока мы шагаем по ярко освещенному коридору вдоль круглого бока здания. Мимо нас то и дело проходят в противоположном направлении люди с музыкальными инструментами: чаще всего это скрипки, реже виолончели и иногда что-то совсем непонятное – изогнутое и сверкающее, но точно не трубы.

– Иногда оркестры играют и в парках, – говорю я, озираясь по сторонам. Музыка для меня – волшебство, неразрывно связанное с запахом летнего дождя и горячей травы, и вот теперь она здесь.

– Сегодня будут выступать три оркестра. Американских. – Сжимая мою ладонь, Мики всматривается в таблички на дверях, мимо которых проходит наш путь. «Нью-Йорк – медные духовые». «Пенсильвания – деревянные духовые». «Финикс – струнные».

Я чувствую, как сквозь него проносится дрожь, и его шаг сбивается, но мы продолжаем идти. «Финикс – медные духовые». Он опять спотыкается, и я сжимаю его руку покрепче. Он вибрирует, будто слишком туго натянутая резинка.

– Финикс находится в Аризоне? – спрашиваю я и еще до того, как он отвечает, откуда-то понимаю – понятия не имею, откуда, – что угадал.

– Да. Дома.

«Финикс – деревянные духовые».

Он останавливается.

Сквозь маленькое окошко в двери видно, что внутри горит свет, но в комнате кроме того, что выглядит, как сотня черных футляров, ничего и никого нет.

– Извини, – произносит Мики, уткнувшись лбом в дверь. – Черт… Я хотел сделать это ради тебя, а не ради себя. Я такой эгоист, – бормочет он.

Я поворачиваюсь, собираясь сказать, что для меня важнее всего просто быть с ним, но потрясенно вижу, что он расстроен – до внезапных слез, до прерывистого дыхания. Он шатко приваливается к двери, словно у него вот-вот подломятся ноги.

Из соседней комнаты доносятся голоса, хлопает дверь. Я снова бросаю взгляд на написанную от руки табличку «Финикс – деревянные духовые», потом открываю дверь и тяну его внутрь, а там прижимаю к стене, чтобы снаружи комната по-прежнему выглядела пустой. Мики стоит, не открывая глаз, пока я трогаю его волосы, щеки – не думая, желая одного: унять его боль, откуда-то зная, что от таких прикосновений ему станет лучше, и надеясь, что они помогут ему.

– Ни с кем я не чувствую того, что с тобой, – бормочет он, пока я глажу его по голове. – Пожалуйста, не отпускай меня, никогда.

– Не отпущу. – Уже не смогу.

– Давай убежим? Вместе с оркестром. Спрячемся в футлярах от контрабаса, будем путешествовать по миру.

Сжав лацканы моего пиджака, он тянет меня к себе, кладет голову мне на плечо, прижимается к моей груди ухом.

– Твое сердце сходит с ума, – шепчет он спустя какое-то время.

Я издаю сдавленный смешок. Сходит с ума – это еще мягко сказано. Мое сердце стало сверхновой.

Нет больше способа остановить то, что я чувствую, нет возврата назад и в целой бесконечной вселенной нет такого щита, который мог бы закрыть от любви мое сердце.

– Все хорошо, – шепчу я ему в волосы. – Все будет хорошо.

Но, возможно, ничего хорошо больше не будет.

Глава 43

Все то, о чем я не знал

Я подозреваю, что пока мы сидим в каком-то закулисном помещении, оккупированном музыкальными инструментами, концерт уже начался.

Мики берет первый попавшийся футляр, бросает взгляд на имя на бирке. Мне кажется, что он готовится произнести что-то важное, но он говорит только:

– Ты когда-нибудь играл на кларнете? – Я качаю головой. – Показать тебе?

– Давай.

Взяв один из футляров рядом с собой, Мики с каким-то благоговением открывает его и начинает собирать сверкающие части инструмента воедино.

А на нас не рассердятся? – хочется мне спросить у него. Судя по виду, эта штуковина стоит целое состояние.

Закончив, он протягивает инструмент мне, но я трясу головой.

– Вдруг сломаю еще.

– Не сломаешь, – говорит он с улыбкой. – Надо приложиться ртом вот сюда и подуть как бы из глубины живота. – Он притрагивается к своему животу, потом поднимает глаза на мой рот.

– Покажи мне, как надо, – прошу я немного натянуто, потому что атмосфера вокруг нас будто превратилась в гигантскую клейкую паутину, и мы оба хотим остаться в ловушке, но мне все равно тревожно.

Его взгляд очень пронзительный, совсем как недавно, когда я лизнул языком его руку. Он приставляет кларнет к губам и делает глубокий вдох. Не знаю, чего именно я ожидал, но точно не взрыва самой быстрой музыки, какую я только слышал.

– Ого, – говорю я, пока в ушах еще звенит музыка. Я не из тех людей, которые восхищаются по любому поводу, но Мики и впрямь умеет играть, прямо по-настоящему хорошо.

– Гершвин, – говорит он, переводя дух. – Меня вечно выгоняли с репетиций за это – за издевательство над прекрасной музыкой.

Но оно не было издевательством. Оно было прекрасно. Я начинаю думать, может в Финиксе Мики играл в этом самом оркестре, и, когда он улыбается, понимаю, что он знает, о чем я подумал.

– В обычном оркестре, – говорит он, пожимая плечом. – Не в МОФ.

Мики никогда не заговаривает о музыке, так что она ему либо неинтересна, либо ее слишком болезненно вспоминать. Сейчас, однако, он не подавлен. В тот раз под «Лондонским глазом» он сказал, что его увлечение – грим, и я не думаю, что он врал.

– Держи. – Он снова передает мне кларнет и устанавливает мои пальцы на трубке. – Дуй вот сюда, – говорит, а потом расправляет ладонь на моем животе.

Думаю, он нацеливался на мою диафрагму, но в итоге его рука оказывается намного ниже.

Я всасываю полный рот воздуха, захлебываюсь, а Мики прикрывает ладонью рот и смеется, словно знает, что должен смутиться, но он вроде как не смущен.

– Извини, – говорит он и, пока я краснею, закусывает губу.

Следующие полчаса Мики учит меня, как вместо музыкального пердежа производить чистый звук. И это чудесно. Я не помню, когда в последний раз кто-то садился со мной и вот так что-то показывал мне, чему-то учил меня. И мне все равно, что мы пропускаем начало концерта. Этот момент куда драгоценнее.

Драгоценно то, как оно раскрывает меня. Я не думаю ни о Дашиэле, ни о Кукольнике, ни об акулах, я не думаю ни о чем, кроме своих рук на инструменте и рта, и устремленного на меня взгляда Мики.

В конце концов, мы проникаем из-за кулис в зрительный зал. Первое выступление мы пропустили, и в зале, пока сцена готовится для второго, наступило затишье. Мики объясняет какой-то женщине с планшеткой и бейджиком, что нам срочно нужно сесть с нашим оркестром. Она заглядывает в свой список и говорит, что они сидят с другой стороны сцены, поэтому нам надо вернуться и сделать круг, на что Мики с по-настоящему высокомерным видом вздергивает подбородок и тянет с глубоким акцентом, как заправский ковбой:

– Уважаемая, мой папа выкупил все места в первом ряду, и я обещал, что посижу вместе с ним перед тем, как пойду повидаться с друзьями. Я проверю, известно ли ему ваше имя.

Я не уверен, чем это было – обещанием или угрозой, и женщина с планшеткой, судя по лицу, испытывает те же сомнения. Но в итоге она вздыхает, словно сейчас ей некогда с нами возиться, и взмахом руки пропускает нас. Мики заговорщицки усмехается мне, берет меня за руку, и мы принимаемся искать в темноте пустые места.

***

После концерта я остаюсь в состоянии изумления. Уже все закончилось, загорелся свет, и люди начали пробираться к дверям, а я все продолжаю сидеть, глядя на сцену и ощущая, как пространство вокруг становится пустым и огромным. Слишком тихим после такого невероятного звука.