Текст книги "Улыбка Афродиты"

Автор книги: Стюарт Харрисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Там они провели много времени, прислушиваясь к неровному стуку машин. Запах дыма и отработанного топлива становился все сильнее, а темная дымка медленно вползала в кабину, постепенно сгущаясь. В какой-то момент машины замолчали надолго, но потом понемногу заработали снова. Через несколько минут канонерку сотряс сильный взрыв.

Дверь распахнулась, и пленники поняли, что судно тонет. Они чувствовали, как оно кренится, наполняясь водой. Их выволокли на палубу, кашлявших и задыхавшихся от дыма и паров топлива. Хассель и Берген уже ждали их. Небо было черным, море штормило. Несколько спасательных шлюпок на воде были до отказа заполнены людьми. Каунидис с первого взгляда понял, что для них мест в лодках не найдется. Берген посмотрел на них и, что-то сказав Хасселю, повернулся и стал спускаться в одну из шлюпок. Хассель приказал последнему солдату, стоявшему возле него, также садиться в шлюпку, а когда тот перелез через борт, вынул из кобуры, висевшей у него на ремне, пистолет.

Все шлюпки, за исключением последней, отошли от тонувшего корабля. Один из матросов что-то крикнул, явно опасаясь, что «Антуанетта», пойдя ко дну, может затянуть и их. Хассель спокойно поднял пистолет и выстрелил. Меткас дернулся, его голова откинулась назад, и из раны хлынула кровь. Он еще не успел упасть, когда пистолет повернулся в сторону Каунидиса, но тот инстинктивно бросился вперед и схватил Хасселя за талию. Каунидис услышал выстрел, прогремевший так близко, что, по его словам, он почувствовал жар от пули. В этот момент нос корабля резко опустился, оба упали на палубу и покатились к воде. Каунидис ударился о надстройку так, что у него перехватило дыхание, и тут его накрыло водой. Когда он, хватая ртом воздух, вынырнул на поверхность, он что было сил поплыл прочь от тонущего корабля. Он не оглядывался, пока его руки не стали свинцовыми и он едва мог дышать. Когда волна поднимала его повыше, он старался разглядеть в темноте спасательные шлюпки, но они уже скрылись вдали, как, впрочем, и «Антуанетта». Хасселя нигде не было видно.

Много часов Каунидис двигался вместе с приливом, иногда греб руками, но по большей части просто пытался остаться на плаву. Он понятия не имел, где находится, пока не рассвело. Тогда на западе, куда его несло течение, он увидел сушу. В конце концов, измученного и замерзшего, полуживого, его выбросило на южный берег Кефалонии.

12

Когда Каунидис закончил рассказ, внезапно появилась Элени и, подкрутив фитиль, сделала свет ярче. Мне даже пришла в голову мысль, не находилась ли она где-нибудь поблизости, ожидая своего выхода. Алекс задумчиво смотрела в темноту. Каунидис постарался преподнести свою историю как можно эффектнее. Сочетание узо и вина, искусно созданное напряженное ожидание и даже освещение и сама обстановка – все, казалось, работало на то, чтобы усилить драматизм его повествования. Но, заметив, как он наблюдает за Алекс, я подумал, что, возможно, для таких приготовлений была и другая причина. Похоже, он попытался не просто повторить ход самих событий, а воссоздать некое эхо чувств, отголосок того, что произошло, так, чтобы Алекс хотя бы отчасти пережила события, воспоминания о которых были все еще столь свежи в памяти старых островитян.

Постепенно Алекс пришла в себя. Она застенчиво улыбнулась.

– Спасибо, – поблагодарила она Каунидиса.

Он слегка поклонился в ответ.

– Вы еще когда-нибудь встречались с Юлией? – спросил я.

– Нет. Она вскоре покинула остров и недолго жила на Кефалонии. Но людям понадобилось не так много времени, чтобы узнать, кто она такая. – Он дипломатично помолчал. – Многие во время войны потеряли отцов и сыновей. Иногда погибали целые семьи. Часто люди не разбирались, кто и почему сотрудничал с оккупантами, и их не интересовали конкретные обстоятельства. Юлии повезло, что она уцелела. Многим в ее положении повезло гораздо меньше. Возможно, ей помогла начавшаяся сразу после ухода немцев гражданская война. В возникшей неразберихе появились другие мишени.

Было уже поздно, и Каунидис выглядел изрядно уставшим. Представляю, рассказать такое – тоже нелегкий труд. Возможно, он немного приукрасил свою роль в этом деле. Наверное, возникало немало моментов, когда он трусил, когда думал, что его следующий вздох будет последним. Он видел, как гибнут люди, и был непосредственным свидетелем жестокой мести Хасселя жителям Итаки. Все эти события оказали влияние и на него. Я даже подумал, не стало ли это причиной стремительности, с которой он впоследствии покинул остров и постепенно стал тем человеком, каким является сейчас, и не была ли его неудачная семейная жизнь следствием психологической травмы. Вероятно, чтобы забыться, он целиком отдавал себя работе.

Каунидис пожелал нам спокойной ночи. После его ухода снова появилась Элени и стала прибирать со стола. Она не разговаривала с нами, и мы поняли ее усердие как намек на то, что нам тоже не стоит задерживаться. Когда мы подошли к комнате Алекс, я спросил ее, как она себя чувствует. Она сказала, что хорошо, и даже изобразила на лице что-то вроде улыбки.

– Тогда спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Я прошел в свою комнату и встал у открытого окна. Ночь была тихой, и, кроме стрекота цикад, не доносилось ни звука. Луна окрасила море в серебристо-серый цвет, а небо казалось живым от звезд. Я думал о вечере и об Алекс. Меня подмывало пойти и постучаться к ней, но, прежде чем я собрался с духом, я услышал стук в свою дверь, и когда открыл ее, на пороге стояла Алекс.

– Можно войти? – спросила она.

– Конечно.

Мы сели у окна.

– Не могу заснуть, – смущенно объяснила Алекс свой приход. – Я вот все думаю: жалела ли когда-нибудь Нана о своем решении?

– И какой вывод?

– Скорее всего не жалела.

Наверное, удивление было написано у меня на лице.

– А по-вашему, она поступила неправильно, да? – спросила Алекс.

– Да нет, я вполне понимаю ее. Но очень уж трудно отделить решение от последствий.

– Последствия были бы в любом случае. Неизвестно еще, что произошло бы, если бы она позволила убить Хасселя. Если бы Меткас и его люди уничтожили весь гарнизон, Берген, разумеется, жестоко отомстил бы всему населению острова.

– Пожалуй, – согласился я.

– И еще, по-моему, то, что она сделала, было смелым поступком.

– Любое ее решение было бы смелым, – уступил я.

– Она выбрала еще и правильное. То, что ей предлагали сделать, было цинично, – сказала Алекс – Что может быть хуже? Сначала ее подталкивают к отношениям с Хасселем, и это у них более-менее получается, а потом ждут, что она поможет его уничтожить?

– Сомневаюсь, будто кто-либо предполагал, что она влюбится в него.

– Как можно было предполагать, что он влюбится в нее, а она не испытает к нему ответного чувства?

Мне пришлось признать, что в ее рассуждениях есть здравый смысл, но в конце встал вопрос о лояльности.

– Я не могу согласиться с ее решением, потому что не в силах забыть того, что случилось потом, – объяснил я. – И может быть, Юлия сама не понимала. Вполне возможно, что она приняла бы другое решение, если бы у нее был выбор.

– Что вы имеете в виду?

– Она сказала вашей матери, что ее изнасиловали. Возможно, это правда. Может быть, Хассель подумал, что она с самого начала знала об этом плане, но в последний момент переменила свое решение. Он мог разозлиться на нее. Понял, что его предали. И мог подумать, что Юлия с ними заодно.

Алекс протестующе затрясла головой:

– Они любили друг друга. Нана продолжала любить его, даже когда умирала, после всех этих долгих лет. Если бы он изнасиловал ее, вряд ли она испытывала бы такие чувства.

– Тогда зачем она сказала так вашей матери? Чтобы защитить его семью?

– Возможно. Или потому, что стыдилась своих чувств. Она пошла против всего, чему ее учили семья и Церковь. Нельзя просто закрыть глаза на ту атмосферу, в которой она воспитывалась, правильно? Она же видела, что он сделал с хозяином таверны. А позднее, должно быть, услышала, что он застрелил Меткаса и чуть не убил Каунидиса. Но она се равно любила его.

– Как она могла? Как она могла любить такого человека?

– Он же не все время был таким. Она влюбилась в человека, который на протяжении нескольких месяцев приходил в ее деревню каждый день просто для того, чтобы увидеть ее. В человека, с которым она гуляла по горам. Они оба были молоды. Для нее он был не просто солдатом – он был нежным одиноким молодым человеком, каждый взгляд которого заставлял ее сердце биться сильнее. И до того неудавшегося покушения на него он, в общем-то, старался делать жителям Итаки только хорошее. Она увидела его другим много позже.

– Вот этого я и не понимаю, – возразил я. – Хорошо, она узнала его с другой стороны, и вы верите, что после этого она продолжала любить?

– Разве вам никогда не приходилось делать то, чем вы теперь вряд ли будете гордиться?

Я хотел ответить ей небрежно, что никогда не пытал людей, но понял, что она имеет в виду. Тогда шла война, и в тех обстоятельствах обычные правила поведения не соблюдались, как бы люди ни хотели верить, что они их соблюдают.

– Это все равно что спросить женщину, чей муж попал в тюрьму за какое-нибудь тяжкое преступление, за убийство человека во время жаркого спора к примеру, продолжает ли она любить его, – настаивала па своем Алекс. – Скорее всего она ответит «да», потому что, понятно, один отрицательный поступок не определяет бесповоротно всей сути любимого ею человека.

Алекс что-то вынула из кармана. Это был клочок бумаги, на который она перерисовала надпись, сделанную на развалинах дома ее бабушки в Эксоги.

– Я узнала, что означают эти слова, – сказала она. – «Фашистская шлюха». – Она скомкала листок.

Было легко понять, почему Юлию сочли предательницей. Вероятно, в других обстоятельствах это было бы несправедливо, но тогда, в той ситуации, кто мог обвинить жителей Итаки? Это было простое совпадение незначительной причины и колоссальных последствий. Мне все равно было непонятно, как Юлия могла любить Хасселя после того, что он сделал. Но какими бы ни были добро и зло, Алекс, по крайней мере, узнала правду.

Она выглядела усталой и немного потерянной. Я взял ее руку в свои. Она посмотрела мне в глаза, и у нее на лбу появилась маленькая складочка.

– Мне нужно идти, – сказала она, но даже не попыталась подняться.

– Тебе не обязательно уходить.

Она тряхнула головой, будто хотела выбросить застрявшую мысль.

Я наклонился и поцеловал ее. Сначала она не ответила, а потом ее рука коснулась моего лица. И она резко отодвинулась от меня:

– Я не могу.

– Почему?

– Потому что… потому что я не знаю тебя. Мы не знаем друг друга. Несколько дней назад, когда мы встретились, я считала, что люблю Димитри.

– Ты все еще любишь его?

Она снова взглянула мне прямо в глаза и уже собралась что-то ответить, но затем покачала головой:

– Ты понимаешь, почему я не могу? Я не готова ответить на этот вопрос сейчас, потому что не знаю. Это нехорошо.

Я знал, что в ее словах есть немалая доля правды и здравого смысла. Мы только что встретились и по разным причинам были эмоционально уязвимы. Но тогда, почему мы сидим здесь вдвоем, почему чувствуем одно и то же?

– Я ничего не могу поделать с тем, что чувствую к тебе, – прямо сказал я. – Возможно, получается чересчур быстро для нас обоих. Может быть, это не очень хорошая мысль. Но это ничего не меняет.

Я опять наклонился к ней, и она не отстранилась. Ее глаза были прикованы ко мне, как у животного, застывшего ночью посреди дороги. Я поцеловал ее, но она не ответила. Я откинулся назад, и она едва заметно качнула головой.

Я снова поцеловал ее, и она тихонько застонала. Нерешительно, но в этом звуке слышалось желание. Я оторвался от нее и посмотрел ей прямо в глаза. По ее щеке скатилась слезинка. Я целовал ее глаза, и на губах оставалась соленая влага. Всепоглощающая нежность поднялась внутри меня. Мне хотелось обнимать ее, хотелось, чтобы она обнимала меня, хотелось любить и быть любимым.

Я снова коснулся ее губ, и на этот раз она ответила. Ее губы были мягкими и податливыми. Наши поцелуи стали более требовательными. Теперь она держала мое лицо своими руками, а я целовал ее шею. Я чувствовал ее аромат и ощущал вкус и жар наших тел. Она подняла мое лицо, и мы долго смотрели друг на друга, а потом я повел ее к кровати, где мы разделись и легли вместе. Когда мы занимались любовью, она закрыла глаза и крепко обвила мое тело руками. Ее бедра медленно и ритмично поднимались вверх и опускались вниз. Наконец она замерла, и по ее телу пробежала дрожь, более похожая на трепет, чем на всплеск. Потом мы лежали обнявшись, пока не заснули – сначала Алекс, затем я.

Когда я проснулся, было еще темно. Поначалу я не понял, где я, из-за незнакомой комнаты и открытого окна, из которого лился свежий воздух, приятно охлаждавший мое тело. До меня дошло, что Алекс рядом нет. Я встревоженно сел, думая, что она ушла или, что еще хуже, что мне все это приснилось. Но потом я увидел ее в тени у окна. Она стояла обнаженная, обхватив себя руками.

– Слышишь? – тихо спросила она, заметив, что я зашевелился.

– Слышу – что? – Но потом я тоже услышал. Музыку. Слабые звуки, едва доносимые ветром. Я встал и подошел к ней. У окна музыка слышалась отчетливее. – Похоже, что она идет с террасы.

– Красивая. И такая печальная.

– Что это? – Я едва узнавал звуки какого-то струнного инструмента. Мелодия, которую он производил, имела запоминавшееся, печальное звучание.

– Скорее всего это бузуки.

Нам было трудно следить за ритмом, потому что мы еле улавливали звуки музыки, но это только добавляло ей романтической таинственности. А затем, как мы ни напрягали слух, музыка угасла и пропала. Мы подождали еще немного, но все было тихо. Я обнял Алекс и сначала почувствовал легкое сопротивление или, может быть, неуверенность, но потом она повернулась ко мне, запрокинув голову. Мы поцеловались и вернулись в постель.

13

Алекс еще спала, когда я встал утром. Она лежала на боку, прижав подушку рукой. Ранний свет медово золотился на ее обнаженной спине. Я смотрел на нее, и меня переполняли незнакомые чувства. Среди них не самым последним была неуверенность, которая пугала меня. Что теперь будет, думал я. Будем ли мы жить счастливо? Мне вспомнилась Алисия. Когда-то я считал, что люблю ее, но все развалилось. Алекс сама сказала, что еще несколько дней назад любила Димитри. В голову навязчиво лезла мысль, что, возможно, любовь – настолько сильное чувство, что любые основанные на ней отношения обречены на провал. Говорят же, что любовь слепа. Может быть, это значит, что она вызывает такие высокие ожидания, которые просто нельзя выполнить? И в этом состоянии даже существенные недостатки становятся невидимыми?

Однако мое сомнительное философствование большой роли не играло. Я смотрел на спящую Алекс, и меня все больше и больше захватывали чувства к ней. Я уже ничего не мог поделать. Хотелось быть с ней всегда. Хотелось каждую ночь засыпать и каждое утро просыпаться рядом с ней.

Меня так и подмывало разбудить ее, но я удержался и, тихонько выскользнув из комнаты, направился к бухточке, чтобы искупаться. Вода была бодряще прохладной. Я энергично доплыл до середины бухты, а потом вернулся на берег. И когда вылез из воды, тяжело дыша и роняя капли на камни, то почувствовал себя обновленным. Вытершись полотенцем и одевшись, я пошел обратно к дому. Поднимаясь по тропинке, я с удивлением увидел, что Каунидис уже встал. Он сидел на террасе и пил кофе.

– Вижу, Роберт, ты уже искупался. Надеюсь, с удовольствием? – Он указал на стул. – Садись, пожалуйста. Сейчас Элени принесет тебе кофе. Хорошо спал?

– Очень, большое спасибо. – Мне стало интересно, почему блеснули его глаза, – был ли это просто отсвет солнца или какое-то подозрение?

– Сам я всегда поднимаюсь очень рано. Утро – самое лучшее время дня. Кругом тихо, и можно подумать, – сказал он. – Я как раз думал о том, что ты вчера рассказал мне о своем отце. И забеспокоился. Тот человек, ну, что напал на тебя… Ты хоть как-то смог разглядеть его?

– Было темно. Могу только сказать, что он высокий и сильный.

– Он ничего не говорил?

– Нет.

– Когда я увидел, что ты утром пошел на пляж, я позвонил Миросу Феонасу. Он сказал, что у него нет никаких свидетелей, кто видел бы что-нибудь необычное в то время, когда на тебя напали.

– Неудивительно. Феонас не верит, что в смерти отца есть что-то подозрительное. Просто не хочет верить.

– Ты все еще считаешь, что человек, которого ты спугнул на «Ласточке», искал один из журналов?

– Я почти уверен, что он что-то искал. Вы полагаете, что на борту «Антуанетты» может быть что-либо ценное?

– Всякое возможно, – ответил Каунидис. – К тому же всем известно, что немцы, до того как их выгнали из Греции, вывезли много наших национальных ценностей.

Уловив в голосе Каунидиса нотку сомнения, я спросил, в чем дело.

– Твой отец много лет пытался найти «Антуанетту». – Он махнул рукой в сторону моря за скалами. – Там на много миль простирается открытое море, где могла бы затонуть канонерка. Я не перестаю задавать себе вопрос, насколько вероятно, что после стольких лет поисков он все-таки нашел ее. Но, если ты прав, все-же остается загадкой, почему в этом году он начал поиски значительно раньше обычного. Естественно, вряд ли он верил, что на борту сохранилось что-либо ценное.

Я не мог ответить ни на один из этих вопросов.

– А что ты собираешься делать сейчас?

– Искать тот журнал, – ответил я, не в силах придумать никакого другого занятия.

– Если я чем-нибудь могу помочь тебе, не стесняйся.

Я поблагодарил его, и в этот момент появилась Алекс:

– Доброе утро. Я услышала ваши голоса.

Мы оба встали, когда она подошла к нам. Алекс была в хорошем настроении и, когда садилась, улыбнулась, заметив мой взгляд.

– Надеюсь, вы хорошо спали? – обратился Каунидис к ней.

– Да, спасибо, – ответила она, слегка покраснев.

Появилась Элени с подносом, на котором находились кофе и пирожные.

Утро мы провели с Каунидисом. Позднее его шофер отвез нас всех в Киони, где мы пообедали в ресторане на берегу. Красивый крошечный городок был полон туристов с многочисленных яхт, ожидавших в гавани. После ланча мы с Алекс пошли прогуляться по аллеям и лестницам, которые вились среди домов, прилепившихся к склону горы. Любуясь открывшимся видом, мы задержались на обзорной площадке возле самой вершины.

– Ты какая-то тихая, – отважился я. – С тобой все в порядке?

– Да? Ну прости. – Она вдруг вздохнула и резко повернулась ко мне. – Я все время думаю, как это произошло. Ты и я.

– Жалеешь?

– Нет. Нисколько. Ни о том, что мы встретились, ни о прошлой ночи. Просто это как-то неожиданно. Да и все остальное.

– Ты о Димитри?

– И о нем тоже. Я немножко запуталась. Думала, что люблю Димитри, а сейчас это чувство я испытываю к тебе. Но по-другому. Как-то по-особенному. Так же как и ты, я хочу быть с тобой, чтобы мы получше узнали друг друга. Просто мне нужно какое-то время. Пожалуйста, постарайся понять.

Я ответил, что понимаю, и она как будто успокоилась. Но когда она отвернулась, моя улыбка погасла. Позже, когда Алекс затихала или задумывалась, я все время пытался представить, о чем она размышляет. Она останавливалась полюбоваться необычным домом, а я чувствовал, что ее мысли витают где-то далеко. Мне представлялось, что она думает о Димитри. Раз, подходя к пристани, Алекс внезапно остановилась, и кровь отхлынула от ее лица. Я спросил, что случилось, но она лишь слегка улыбнулась и ответила, что ничего, – просто вспомнила об одном важном деле. Это явно была поспешная выдумка. Оглянувшись назад, я заметил в группе людей человека, как мне показалось, похожего на Димитри, и постепенно у меня появилось чувство, что он, как невидимка, все время находится рядом с нами.

Позже этим же вечером, когда мы прощались с Каунидисом, он пожал руку Алекс.

– Мне очень жаль, если, находясь здесь, вы узнали что-то неприятное для вас, – сказал он.

– Пожалуйста, не беспокойтесь, – успокоила его Алекс. – Я все равно очень благодарна вам за рассказ о тех событиях.

Когда мы с Каунидисом обменялись рукопожатиями, он еще раз настойчиво повторил, чтобы я сообщил ему, если станет что-то известно насчет моего отца, в чем он мог бы помочь.

На обратном пути Алекс спросила:

– Значит, ты еще не собираешься возвращаться в Англию?

– Пока нет. А ты?

– Мне не обязательно уезжать до сентября. Этим хороша работа в частной школе, – заметила она.

Я поинтересовался, собирается ли она все лето провести здесь. В Лондоне у меня не было никого, кто бы волновался бы из-за моего отсутствия, но нужно было вести дела. Я хотел уехать побыстрее, и чтобы Алекс поехала со мной. Я не спросил ее, а сама она не выразила такого желания, и эта недоговоренность пролегла между нами, точно пропасть.

Проезжая Фрикес, Алекс попросила остановиться у таблички, установленной в память о нападении на «Антуанетту». Когда мы возвращались к джипу, я заметил автомобиль, припаркованный на обочине рядом с нашим.

– Что там такое? – спросила Алекс, заметив мой интерес.

– Может, и ничего. Просто этот автомобиль, по-моему, ехал за нами от самого Киони.

Любуясь живописными видами, я притормозил, пропуская его, но каждый раз, когда я так делал, водитель машины тоже притормаживал, сохраняя между нами неизменную дистанцию. Издали я не мог рассмотреть человека, который сидел за рулем.

Выехав из Фрикеса, я стал следить за этим автомобилем в зеркало заднего вида. Невзрачный синий «фиат», лучшие дни которого остались далеко позади. Он так и ехал в сотне метров за нами. В Ставросе, вместо того чтобы, как все, направиться к побережью, я свернул на более протяженную горную дорогу. Вскоре я снова увидел тот же «фиат». Мы с Алекс переглянулись, и она обернулась.

– Как по-твоему, кто это?

– Ты не узнаешь автомобиль?

– А должна? – удивилась она.

– Просто подумал, может, это кто-то из твоих знакомых.

Я прокручивал в мозгу разные варианты, и единственный, который приходил мне в голову, был Димитри. Наверное, Алекс догадалась, на что я намекаю, и продолжала с беспокойством смотреть назад.

Когда мы поднимались в гору, я ехал то быстрее, то медленнее, но «фиат» по-прежнему сохранял дистанцию. Дорога была крутой и извилистой, местами частично заваленной камнями. Маленькая деревушка Аноги у самой вершины выглядела совсем заброшенной. На центральной площади, которая казалась не шире двух соединенных дорог, стоял маленький магазинчик, одновременно служивший кафенио. Напротив возвышалась церковь. Я развернулся и подъехал к повороту, дожидаясь появления «фиата». Я услышал его приближение – шум мотора изменился, когда водитель переключил скорость для поворота, – и вышел на дорогу. Водитель притормозил, но яркое солнце не позволило мне разглядеть его лицо. Я сделал шаг из-за капота, и тут мотор внезапно взревел и «фиат» рванул вперед. Захваченный врасплох, я едва успел отскочить и сильно ударился спиной о стену. Когда же я добрался до джипа, «фиат» уже исчез за поворотом на другой стороне площади.

– С тобой все в порядке? – обеспокоенно спросила Алекс.

– Все нормально. Ты успела рассмотреть водителя?

– Заметила только, что это мужчина, но он проехал очень быстро.

Я завел машину и последовал за ним. Мы быстро проехали несколько улочек, потом дома кончились и дорога стала петлять из стороны в сторону. Через пару миль мы подъехали к повороту с указателем к монастырю Кафарон. Я развернулся. Дорога над нами была пустой, а оттуда, где мы остановились, мы могли видеть весь путь до побережья. «Фиат» исчез.

– Наверное, свернул в какую-нибудь деревню, – предположил я, – и теперь уже на полпути к Ставросу.

– Как по-твоему, кто это?

Я опять подумал о Димитри, но уже не так уверенно. Мне также пришла мысль о человеке, который напал на меня на «Ласточке», но вслух я выразил только свое недоумение.

– Ты, конечно, не заметила номерной знак?

– Прости.

– Я тоже.

Этот автомобиль всю дорогу не выходил у меня из головы. Когда мы подъехали к Вафи, Алекс начала уговаривать меня заявить о происшествии в полицию, но я живо представил, как отреагирует на это заявление Феонас.

– Что я ему скажу? Что нас от самого Киони преследовал автомобиль, а потом исчез? Вряд ли это его заинтересует.

– Но тебя чуть не сбили.

Я только покачал головой:

– Если бы он намеревался меня сбить, у него была масса возможностей и до этого. Например, во Фрикесе.

– А если это тот человек, что напал на тебя? – спросила Алекс.

– Даже если это он, я не могу сообщить Феонасу никаких его примет.

В Вафи я отвез Алекс к ее дому и довел до самой двери.

– Спасибо, – поблагодарила она. – За все.

– А что теперь? – спросил я, когда мы неловко замолчали, глядя друг на друга.

– Дай мне немного подумать. Честно говоря, я очень устала. Может, встретимся утром?

– С удовольствием, – улыбнулся я, стараясь скрыть разочарование.

Чугь помедлив, Алекс наклонилась и быстро чмокнула меня в щеку. Потом повернулась и вошла в дом.

Когда я вернулся домой, Ирэн спросила, получила ли Алекс ответы на свои вопросы. Я рассказал ей, как мы проводили время, а потом она, словно ненароком, спросила, собираюсь ли я еще встречаться с Алекс. В ее расспросах звучала легкая нотка осведомленности, и, хотя я постарался уйти от ответа, было ясно, что она уже успела переговорить с Каунидисом. Как бы то ни было, когда я перевел разговор на другую тему, Ирэн сказала мне, что большую часть выходных провела, обыскивая дом сверху донизу, но никаких следов пропавшего журнала не обнаружила. Единственным местом, где он мог бы еще находиться, был музей отца в Вафи. Хотя после смерти отца его закрыли, у Ирэн остался ключ, и я решил сразу же сходить туда.

Музей располагался в приземистом одноэтажном здании на узкой улице вдалеке от набережной, рядом с заросшим пустырем. Заржавленный железный забор окружал участок коричневой земли, на котором виднелись только высохшая трава и покрытые пылью цветы. Выкрашенная в зеленый цвет дверь, как и штукатурка на фасаде, облезла и выцвела. Зарешеченные окна. Вывеска на двери, повторяя надпись на фасаде, объявляла на нескольких языках, что здесь находится археологический музей. По сравнению с официальным музеем в Вафи, находившимся через несколько улиц, отцовский выглядел совсем убого.

Я повернул ключ в замке и вошел внутрь. В вестибюле с одной стороны стоял стол, за которым, когда музей был открыт, наверное, сидел следивший за порядком сотрудник. Дальше – дверь в кабинет отца. Справа и слева из вестибюля два сводчатых входа вели в выставочные залы. Рядами стояли витрины с экспонатами, каждая была заполнена различными фигурками и сосудами, которые я привык видеть с детства. В одной комнате я заметил несколько больших амфор, какие обычно использовались для перевозки оливкового масла. Аккуратно отпечатанные карточки объясняли, что эти экспонаты найдены в затонувшем городе в заливе Полис, о котором нам говорил и Алкимос Каунидис. Пока не были установлены настоящие правила, люди обычно приплывали на лодках, ныряли и собирали сокровища с морского дна. Я читал, что, как ни странно, предметы искусства из затонувшего города находятся в музеях и частных коллекциях по всему миру. Подойдя к кабинету отца, я обнаружил, что дверь не заперта. Едва я вошел внутрь, как сразу понял, что кто-то тщательно обыскал его. Никакого беспорядка не было, но я видел следы пыли там, где вещи брали и ставили обратно, но не совсем на прежнее место. Передвинут был настольный календарь, так же как и стопка ящиков с карточками.

Отдавая себе отчет, что зря трачу время, я просмотрел все ящики с карточками и шкаф. Все это время меня не покидало чувство, что до меня кто-то уже проделал то же самое. Было довольно легко прийти в музей, когда он открыт, дождаться, когда служитель отвлечется на следующего посетителя, и затем проскользнуть в кабинет.

Я сел за стол отца. С самого начала мне было непонятно, зачем он пошел на пристань в то утро. Вряд ли он собирался плыть на лодке. Скорее всего он понимал, что с его здоровьем это у него не получится. Следовательно, у отца была другая причина пойти туда. Возможно, он шел, чтобы вернуть недостающий журнал? Но с пристани он не вернулся, а на «Ласточке» журнала не оказалось.

Конечно, все это только предположения, как сказал бы Феонас. Нет никаких доказательств, что журнал вообще существовал. Когда я уходил из музея, то не знал, что буду делать дальше и буду ли что-либо делать вообще. Если отец действительно был замешан в контрабанде антиквариата, то, возможно, и к лучшему, чтобы никто об этом не узнал. В этом, как я понял, и заключалось противоречие, так досаждавшее Ирэн: сохранить status quo, дав убийце возможность остаться безнаказанным, или докопаться до горькой истины, которая окончательно разрушит репутацию отца.

Я ехал домой и по дороге размышлял о том, что иногда действительно лучше оставлять некоторые вещи в прошлом.