Текст книги "Последняя из амазонок"

Автор книги: Стивен Прессфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Амазонки закидывали на стены крючья и подтягивались на верёвках. Сорок амазонок заполнили внутренний двор и скопом навалились на ворота. Створы трещали, внутренние засовы прогибались. Стрелы со звоном отскакивали от камня. Высота стены в этом месте составляла не более девяти локтей, так что, встав с ногами на седло и подпрыгнув, амазонка или скиф могли, подтянувшись на верёвке всего два-три раза, перевалить через гребень.

Я нашёл Элиаса, который собирал дюжину бойцов для защиты отрезка стены, подвергавшегося нападению оравы скифов Медной реки. Про эту братию недаром говорят так: «Если скиф не напился вусмерть, он не годится ни для войны, ни для совета». По слухам, эти варвары признают только те решения, которые приняли, будучи вдребезги пьяными. Так это или нет, но в драку они и вправду лезут, налакавшись неразбавленного вина, которое не только притупляет страх, но и делает их нечувствительными к боли.

Нам с братом довелось схватиться с одним таким малым, карабкавшимся вверх по стене. На башке его красовался неошкуренный бычий череп с рогами, лицо прикрывала кольчужная сетка с прорезями для глаз, из-под которой торчала засаленная борода. Этот парень, весивший, надо думать, больше, чем мы с Элиасом, вместе взятые, взбирался с кошачьей ловкостью, ухитряясь нащупывать своими заскорузлыми пальцами и носками сшитых из медвежьей шкуры сапог малейшие щели и трещины между камнями.

Когда он добрался до гребня, я обеими руками вогнал в его брюхо копьё в пять с половиной локтей длиной и всем телом навалился на древко, чтобы проткнуть варвара насквозь, в то время как мой брат отсёк зверюге правую руку. И что же? Это чудище, с одной рукой и с копьём в пузе, перевалило через гребень, сметая с дороги и меня и Элиаса. Я покатился по проходившей вдоль зубчатого парапета галерее.

Брат от толчка упал на колени, но всё же с размаху нанёс своей секирой второй удар и рассёк скифу ногу ниже колена. Скиф, как подрубленный дуб, рухнул на галерею бородой вниз и – вы только вообразите себе это! – уцелевшей рукой, словно клещами, схватил Элиаса за горло. Напоминаю, всё это он проделывал с наконечником моего копья в кишках.

Я с силой дёрнул древко на себя, вырвав пластину доспехов, пояс из бычьей кожи и большую часть скифских внутренностей, однако проклятый дикарь с рёвом ткнул меня в промежность кровоточащим обрубком руки и успокоился лишь после того, как Элиас перерубил ему шейный хрящ.

Поскольку за этим титаном карабкались ещё два десятка его пьяных товарищей, нам пришлось отступить. Чтобы сбить их со стены, наши пустили в ход баллисты.

Тесей с полусотней бойцов занял позицию перед Восьмыми вратами. Правда, учитывая, что левая, сломанная рука нашего царя была прибинтована лубком к боку, а поверх неё висел полущит, он не мог сражаться в полную силу. Когда Элевтера и Стратоника обрушились на Тесея вдвоём, он очень скоро был сбит с ног. К счастью, наши бойцы под градом камней и стрел подхватили его на руки и утащили за ворота.

Мы с братом пробежали последние сто ступенек к вершине. Кругом каждый афинянин тащил другого, раненого или покалеченного. Вся мостовая стала липкой от крови. Последние, верхние ворота крепости зевнули, поглотили нас и с лязгом захлопнулись. Сорок человек подпёрли плечами тяжёлую поперечину, чтобы запереть их изнутри. Мы находились на вершине. Во внутреннем дворе цитадели в беспорядке столпились последние защитники Афин.

Неожиданно я увидел Селену и увязавшуюся за ней к нам девчушку со смешным прозвищем Барахло. Обе были в доспехах. Сюда же привели их лошадей, и начальник стражи приказал приоткрыть ещё не запертые ворота.

Как ни странно, амазонок отпускали. Что же случилось?

Я попытался протолкаться к Селене, но толпа была слишком тесной, так что она не увидела меня и среди всего этого шума не расслышала моих криков. Я прорывался к ней из последних сил, ибо она казалась мне совершенно обезумевшей, как будто от горя или от ужаса. Её конь, Рассвет, брыкаясь и вставая на дыбы, пытался вырваться из рук выводившего его на двор конюха.

Поначалу я приписал поведение животного неловкости конюха-мальчишки, не знавшего подхода к амазонскому скакуну, но потом увидел на поводьях руку Селены. Конь бил копытами и щёлкал зубами, как мог бы вести себя лишь в одном случае: если его хозяйка лишилась гиппеи.

На моих глазах Селена ударила скакуна – крайность, принудить к которой её могло только отчаяние. Вскочив в седло, она натянула удила, намеренно причиняя коню боль, подобно тому как капитан корабля пускает в ход плеть, чтобы дать понять склонной к мятежу команде, кто хозяин на борту; потом сильно ударила животное пятками и направила его за ворота. Барахлошка последовала за ней.

Ворота с грохотом затворились, поперечину водрузили на место, задвинули двойные засовы. Афиняне, беспорядочно толпившиеся на дворе, начали формироваться в отряды, выстраиваясь по обе стороны площадки. И тут на свободное пространство верхом на Хлебокраде выехала облачённая в доспехи Антиопа.

Глава 33
ВООРУЖЕНИЕ АНТИОПЫ

Как это получилось и что тому предшествовало, я тогда не знал, и моё нынешнее описание основывается на разрозненных показаниях очевидцев, каждый из которых, опять же, не был свидетелем всей картины. То, что я рассказываю вам, собрано мною из обрывочных сведений на манер мозаики.

Я уже говорил, что, хотя Антиопа ежедневно обходила крепость, она никогда не выносила на стены Ипполита и, в отличие от прочих осаждённых, никогда не смотрела вниз, на ход сражения. Все остальные толклись на стенах день и ночь, ибо жаждали узнать последние новости о ходе битвы: неизвестность мучила людей больше, чем самые трагические известия. Многие дневали и ночевали на стенах, поставив там палатки, и не покидали их даже для сна или еды.

Антиопа же упорно не показывалась на людях, за исключением двух случаев: её обращения к соотечественницам с ворот и её поездки в лагерь амазонок, дабы уговорить их снять осаду. Если она и выходила на стены подышать воздухом, то лишь под покровом тьмы или во время затишья, но при этом никогда не бросала взгляда вниз.

Однако, даже не желая смотреть на происходящее, она не могла не слышать доносившихся с поля боя криков, торжествующих или горестных, и звуки эти действовали на неё ужасающим образом. Что и не удивительно: ведь всякий из них мог означать гибель кого-то из её новых друзей или, напротив, старых подруг.

Мне довелось находиться в крепости во время штурма, и я знаю, что в такие моменты всё внутреннее пространство цитадели заполняется немыслимыми звуками. Вы находитесь словно бы внутри огромного каменного колокола, и всякий шум здесь значительно усиливается. Кроме того, эти звуки многократно отражаются от стен и производят настоящую неразбериху. Шум вроде бы доносится со стороны ворот, и люди, похватав оружие, несутся туда сломя голову, а оказывается, ворот даже не открывали: схватка идёт в нескольких стадиях ниже по склону.

Вероятно, тем последним утром шум сражения был таков, что Антиопа просто не смогла оставаться у себя и поднялась на башню.

Я знаю об этом, ибо многие видели её, а иные и окликали. Все сходятся на том, что лицо её осталось бесстрастным и зрелище кровавого побоища остановило на себе её взгляд разве что на миг. Почти сразу же она повернулась и спустилась в свои покои.

Как раз в то самое время Селена вместе со своей подручной Барахлошкой содержалась под стражей. Надзирал за ней наш приятель Услада Лона. Неожиданно к нему подошёл посланец Антиопы и велел, чтобы лошадь Селены оседлали и вывели во двор. Саму девушку начальнику стражи надлежало лично проводить к царице.

Филипп, как признался потом он сам, повиновался с такой поспешностью, что Селена лишь опоясалась мечом, латы же и шлем он и его помощник потащили за ней через двор перед храмом Победы, забитый в то время кухонными котлами и подстилками для раненых. Слуга, стоявший у дверей Антиопы, препроводил прибывших в царскую оружейную.

– Ты знаешь эту конуру, Дамон, – рассказывал мне потом Филипп, – там тесно, как в утиной заднице. Места только-только согнуть локоть, даром что там хранится царское оружие и оружие соратников. Оружейник Тесея открыл эту нору и запустил нас внутрь. Единственная лампа страшно чадила и едва разгоняла могильную темень. Воняло маслом, бронзой и потом. Войдя, мы обнаружили внутри саму царицу. Она стояла, поставив ногу на лавку перед стойками для копий. Волосы её были причёсаны и уложены так, как принято у амазонок перед битвой. Рядом, на полке, лежал начищенный шлем. Ноги и плечи Антиопы были обнажены, и при виде их я, признаюсь, вытаращился. Даже у Тесея боевых шрамов меньше. Когда мы вошли, Антиопа воззрилась на нас как командир, раздосадованный медлительностью своих подчинённых. К тому времени она уже надела бронзовые поножи и обулась в толстые кожаные сапоги. «Огнеупорные», как говорят её соотечественницы. Рядом, у стойки, дожидаясь руки оруженосца, который поможет их надеть, были сложены остальные доспехи. Мы с помощником стояли по обе стороны той амазонки, Селены, потому как не знали, с какой целью царица призвала её к себе и как к ней следует относиться: как к пленнице или как к гостье. Я почувствовал, что при виде готовившейся вооружиться царицы Селена вздрогнула. То, что Антиопа вознамерилась принять участие в сражении, было очевидно. Но на чьей стороне? «Оставьте меня! – велела Антиопа. – Уйдите все, кроме Селены». Это было невозможно. «Не имею права, – возразил я, набравшись смелости. – Я не могу нарушить приказ нашего царя». Амазонка даже не глянула на меня. Несомненно, она призвала к себе эту воительницу, чтобы та вооружила её, ведь согласно варварским суевериям такое дело нельзя доверить случайному человеку. «Наш царь Тесей запретил тебе подвергаться опасности», – заявил я, призвав на помощь всю свою храбрость. Только теперь она повернулась ко мне и, встретившись со мной взглядом, сказала: «Если ты, командир, любишь свою родину, собери всех, кого можно, и пусть они построятся во дворе крепости».

– Поверишь ли ты мне, Дамон, – с удивлением повествовал Филипп, – но я просто не мог её ослушаться! Её воля была настолько сильна, что я с поклоном удалился, прежде чем успел сообразить, что делаю. «Подойди, Селена, – услышал я позади голос Антиопы, обратившейся к соотечественнице на своём варварском наречии. – Облачить меня в латы для смертного боя позволено лишь тем, кто меня любит». У входа в арсенал, на лестничной площадке перед подъёмом, есть ниша, где мы с помощником задержались, обдумывая сложившееся положение. Вышло так, что в силу особенностей распространения звука внутри крепости разговор двух амазонок был в этой выемке слышен так же отчётливо, как если бы мы оставались в оружейной рядом с ними.

Итак, Антиопа велела девушке облачить её для боя.

Селена отказалась.

– И тут, Дамон, – рассказывал Филипп, – мне приходится лишь пожалеть о том, что я плохо выучил амазонскую тарабарщину. В дальнейшем эти женщины говорили друг с дружкой очень быстро и к тому же использовали словечки и выражения, понятные лишь в их узком кругу. Но всё же основную суть сказанного царицей я понял. Она заявила, что не намерена стоять и сложа руки смотреть на избиение невинных, – имея, надо полагать, в виду избиение афинских женщин и детей, которое неизбежно воспоследует за завершением строительства дамбы. Селена возразила ей. Суть этих возражений осталась для меня неясной. Могу лишь сказать, что Антиопа отвергла их. «Люди должны запомнить тал Кирте как воительниц, а не как мясников!» Вновь последовал спор, слишком страстный и торопливый, чтобы я мог вникнуть в подробности. Главный довод Антиопы, похоже, сводился к тому, что их народ всё равно погибнет и теперь главное – это погибнуть с честью, оставив по себе добрую память. Селена категорически отказывалась этому верить. «Послушай, что творится за стенами! – восклицала она. – Разве это не крики торжества, знаменующие победу?» – «Скорее вопли плакальщиц! – угрюмо возразила Антиопа и, помолчав, добавила: – Тал Кирте впали в безумие, и отвратить их от безрассудства может лишь одно: если я появлюсь перед ними в доспехах, с оружием и с явным намерением направить это оружие против них. Это разорвёт их сердца, как разрывает твоё, Селена». Антиопа привлекла девушку к себе, и они заговорили жарким шёпотом. Обе всхлипывали. Похоже, Селена, как и я, почувствовала: сейчас именно от неё зависит судьба обоих наших народов. Это бремя казалось ей непосильным. Она не хотела подчиняться, но отказаться у неё не хватило духу. «А теперь, подруга, – промолвила Антиопа, видимо выпрямившись и повернувшись к Селене так, чтобы было удобнее, – помоги мне надеть нагрудник, как ты делала это раньше. Сегодня я должна быть красивой».

Таков был рассказ Филиппа. Очевидно, что Антиопа приказала также облечь в боевую сбрую Хлебокрада и вывести его на межвратную площадь.

Это примечательное место представляет собой просторную площадку между двумя воротами. С обеих сторон её окаймляют галереи, откуда это пространство простреливается лучниками и метателями копий.

Как раз туда, ковыляя и спотыкаясь, отступили под натиском врагов Тесей и его соратники. Валясь с ног, добрался туда и я. Вымотанные до крайности, мы радовались недолгой передышке и готовились снова принять бой, когда, к своему изумлению, увидели облачённую в латы и восседающую на боевом скакуне Антиопу.

Конюх держал в поводу Хлебокрада, что, согласно повелению нашего монарха, являлось преступлением, каравшимся смертью. При виде Тесея паренёк побледнел от страха.

Да и самая внешность нашего царя сейчас способна была устрашить кого угодно. Гребень его шлема был срезан, и взору вместо плюмажа из конского волоса открывалась окровавленная макушка. Кровь забрызгала лицевую пластину. Щит, прикрывавший искалеченную руку и прикреплённый к панцирю бронзовыми обручами, почернел от спёкшейся крови и налипшей пыли. У царя не осталось ни копья, ни дротика, да и его прославленный меч сломался у самой рукояти. С обломка клинка тоже капала кровь. Правой рукой, пальцев которой не было видно из-под намотанной поверх бинтов кожаной повязки, Тесей потянулся к шлему, сдвинул его назад, открыв лицо, утёр с подбородка и губ смешанную с пылью слюну. Глаза его ввалились от усталости и туманились.

Он только сейчас увидел свою супругу верхом на коне, облачённом в боевую сбрую, и, разумеется, тут же понял, что это значит. Из его груди исторгся жуткий стон – стон человека, ощутившего страшное действие безжалостного механизма рока и сознающего, что он собственной рукой привёл в движение эту чудовищную машину.

Мне запомнилось лицо конюха, на котором проступило явное облегчение. Парнишка уразумел, что, будучи лишь орудием судьбы, он слишком ничтожен, чтобы навлечь на себя царский гнев. Очи нашего государя поднялись к небесам, обращаясь к тому, чья воля предопределила происходящее.

На верхних галереях двора теснились лучники и метатели копий, заворожённые зрелищем разворачивавшейся внизу драмы. Они смолкли, тогда как из-за ворот непрерывно доносился грохот и яростные вопли врагов, призывавших к уничтожению Афин и поголовному истреблению афинян.

Антиопа резко натянула поводья Хлебокрада. Тогда, в напряжении и усталости, я мало что замечал, хотя от человека зрячего не должно было укрыться одно немаловажное обстоятельство. Всё в поведении её рвущегося в бой коня указывало на несомненный факт: наша царица, соизволением небес, вновь обрела ту власть над лошадьми, которую амазонки именуют гиппеей и которой она так долго была лишена. Но взоры всех собравшихся на вершине Акрополя в тот решающий для Афин час были прикованы не к коню, а к ней самой.

На царице были кавалерийские поножи того типа, которые прикрывают голени лишь с наружной стороны, оставляя неприкрытой плоть, соприкасающуюся с конскими боками. Её бёдра защищали чешуйчатые набедренники, вокруг талии был семь раз обернут боевой пояс, грудь окована бронзовым нагрудником. Шкура из чёрной пантеры, та самая, которую она привезла из Амазонии, свисала на её левый бок, от латного ожерелья до бедра. На её поясе красовался «горит», амазонский колчан, ощетинившийся стрелами; к седлу был привешен чехол с составным, из рога и слоновой кости, луком, а за плечами – чехол с «пелекусом», двойной секирой. Три метательных копья дополняли её вооружение.

На Хлебокраде, помимо попоны из стёганого полотна, были железное оголовье, шейные пластины и нагрудник. Каждая чешуйка доспехов и коня и всадницы сверкала зеркальным блеском. Бронзовый шлем амазонки, сдвинутый сейчас на затылок, украшала гравировка. Гребня на нём не было, а прорези для глаз на личине, подобно бровям и ресницам, окружали кабаньи клыки. Никогда более – хотя мне довелось тридцать лет воевать и на суше и на море – я не лицезрел воина, который мог бы сравниться с Антиопой в грозном величии.

В этот момент два афинских пехотных отряда – если, конечно, кое-как собранное разношёрстное воинство можно было назвать отрядами, – ковыляя, выбрались из внутренних помещений во двор, готовые последовать за Антиопой на бой. Увидев Тесея в его окровавленной броне, бойцы застыли, не зная, чего и ждать.

Направившись через двор к амазонке, царь схватил узду её коня и встретился с нею взглядом. С того места, где я стоял, мне была видна лишь часть шеи Антиопы под назатыльником шлема, но зато я прекрасно разглядел искажённое душевной мукой лицо нашего царя и её возлюбленного супруга. Сердце моё сжалось, словно его стиснул беспощадный кулак, но по галереям и стенам при виде этой воплощавшей в себе последнюю надежду народа величественной воительницы прокатилось радостное возбуждение. Невозможно было представить контраст более разительный, нежели тот, что имел место между покрытым кровью и грязью царём и его блистательной, грозной, воинственной супругой.

Шум за воротами нарастал; мы же все замерли в ожидании: неужели владыка Афин удержит царицу от вступления в бой? И тут неожиданно в дальнем конце двора послышался детский плач: нянька доставила к матери маленького Ипполита. По знаку Антиопы ребёнка вынесли вперёд. Как мне кажется, появление сына сломило сопротивление Тесея.

Враги за воротами заорали ещё пуще. Царица что-то говорила, а царь возражал или соглашался, но мы этого всё равно не слышали. Всё заглушал рёв тысяч варварских глоток.

Антиопа жестом велела передать малыша ей. Тесей забрал сына у няньки, а Антиопа, приняв его из рук мужа, поместила мальчика перед собой, лицом к себе, спиной к гриве своего коня. Коснувшись живота, сердца и лба в ритуальном приветствии Аресу, амазонка потянулась за спину и извлекла двойную секиру. Она подняла два отточенных полумесяца на уровень лица, и губы её зашевелились, произнося гимн Аресу Мужеубийце:

 
Кровь к железу,
Железо к крови.
 

Смысл этого распева состоял в том, что воительница отрекается от надежды и выражает готовность расстаться с жизнью. Одним из лезвий секиры она сделала надрез на собственном языке. Ребёнок, заворожённо смотревший на мать, непроизвольно подражая ей, раздвинул губы, и рука царицы оставила такую же метку на языке младенца.

Я и другие соратники подошли к нашему царю, чтобы занять место рядом с ним. Я стоял к амазонке достаточно близко, чтобы видеть её сапоги и край попоны, выбивавшийся из-под нагрудника Хлебокрада.

Антиопа подняла сына.

– А сейчас, дитя, поцелуй маму, лицо которой ты видишь в последний раз.

Мальчик послушался. Я повернулся к Тесею и увидел, что глаза его омертвели. Антиопа вернула ему младенца.

Враги за воротами взревели неистовее, чем когда-либо прежде, и она, вложив свою секиру в чехол, движением правой руки надвинула на глаза личину шлема.

Тесей ещё мог остановить её. Он был царём, и стража ворот не открыла бы их без его дозволения. Но наш государь, всмотревшись в бронзовую маску, навеки скрывшую от него лицо возлюбленной, отступил в сторону.

Ворота со стоном отворились.

Глава 34
АГОНИЯ АНТИОПЫ

Братья, я не стану утомлять вас подробностями, ибо вы уже не раз слышали рассказы о событиях того дня. Их героями были ваши отцы и деды, а вам самим приходилось бывать и на местах ожесточённых сражений, и на могилах павших. Некоторым из вас довелось участвовать в том сражении, а многие, пусть и были тогда мальчишками, всё же обладали достаточным разумением, чтобы понять значение происходящего.

Но и самые юные из вас, тогда ещё не появившиеся на свет, слышали песни арфистов и присутствовали на обрядах в Амазонеуме и Доме Обетов. Все вы, надо думать, полагаете, будто прекрасно представляете себе все события того далёкого дня. И в частности, то, какое значение имело вмешательство в ход сражения одной-единственной амазонки. Поверьте мне, братья, вы ошибаетесь. Постичь это в полной мере дано лишь тому, кто видел всё собственными глазами.

Антиопа выступила из ворот на вершине ступеней. Наши баллисты расчистили для неё часть пути вниз, произведя массированный обстрел склона и израсходовав почти все запасы камней. Падая среди сохранившихся укреплений Эннеапилона, эти снаряды производили такой грохот, что засевшие там скифы и геты в ужасе бежали. Тавры, фракийцы и кавказцы, только что вопившие под воротами цитадели, бросились бежать вниз по склону, а самых упорных и стойких выбили с утёсов над Девятью Вратами подошедшие под прикрытием камнепада отряды афинской пехоты. Поле боя вновь опустело.

Враг, отступивший от цитадели, перестраивался за пределами развалин Эннеапилона, у подножия Акрополя. А вниз, по Трёмстам ступеням, спускалась Антиопа.

Первой из ворот выступила не она, но два афинских отряда под началом Менесфея и Стиха, прозванного Быком. Я шёл в наступление в составе первого. Враг отреагировал на наше появление презрительным смехом и глумливым свистом, однако атаковать не спешил. И тут Антиопа, ускорив движение своего коня, выехала вперёд.

Я видел рельефы на гробницах героев, росписи на стенах, амфорах и чашах: повсюду она изображена несущейся впереди войска бешеным галопом. На деле всё происходило совсем не так. Царица двигалась шагом. Она не назвала своего имени и титула, на что, памятуя её сан и происхождение, имела полное право; не воздела руку, давая сигнал к началу боя, не подняла с лица бронзовую, отделанную клыками вепря пластину, дабы все видели, с кем имеют дело. Она хранила гробовое молчание.

Позади неё из ворот медленно, словно загустевший мёд из кувшина, изливался поток афинян. Им было страшно.

Первая явившаяся из крепости шеренга остановилась спиной к спине, пропуская следовавших за ними. Те, в свою очередь, поступили так же: вопреки правильному порядку и приказам командиров задние ряды, сами того не желая, оказывались передними, а передние, напротив, всячески старались оказаться сзади. Но при этом по мере выхода людей из ворот фронт продвигался вперёд. А впереди линии фронта двигалась Антиопа.

Надо полагать, многие во вражеском стане принимали её за богиню. Тому способствовали великолепие её доспехов, необычайное благородство и величие всего облика царицы, а также тот факт, что по причине раннего часа на западном склоне ещё лежали глубокие тени и царица возникла из мрака в сиянии и блеске, словно дивное видение.

Знатнейшие воители Афин – Ликос и Петей, Биас и Телеф, Терей, Эвгенид, Феакс, Пилад и Демофон, Пирифой, фессалиец Пелей, критянин Триполем, спартанец Амомфарет и наконец сам Тесей – пропустили Антиопу первой. Она не призывала и не понуждала их к этому, однако её первенство было молчаливо принято и признано всеми: она выделялась среди прочих, как несравненный образец совершенства.

Царица сдвинула шлем назад, открыв лицо, и над полем прокатился гром восклицаний.

Существует феномен, характерный для всех массовых сборищ, будь то многолюдные армии, овечьи отары или птичьи стаи. В критической ситуации какой-либо порыв распространяется в толпе с поразительной скоростью, овладевая ею в считанные мгновения. Страх представляет собой немалую силу, побуждая в человеке неосознанное стремление оказаться как можно дальше от того, кого он боится. Если боец из первой шеренги отпрянет назад на полшага, тесня стоящего позади товарища, тот, поддавшись этому давлению и собственному страху, поступает так же. Это движение, а с ним и страх передаётся от передних рядов к задним, ускоряясь и усиливаясь. Таким образом, один дрогнувший боец способен лишить стойкости целое войско, а один шаг может повлечь за собой беспорядочное бегство.

Как раз это и произошло с врагом. Тогда как наши, пусть медленно и опасливо, двигались за своими командирами и Антиопой, первые ряды встретившей её густой толпы варваров непроизвольно отшатнулись, надавливая на задние и передавая им свой ужас. Варвары хоть и отважны, но суеверны: они боятся своих богов, но ещё более трепещут перед богами вражескими.

Величественный облик несравненной Антиопы заставил дикарей поверить, что они видят перед собой богиню – или, по меньшей мере, великую героиню, за плечами которой незримо присутствует божество.

Варварская масса начала пятиться, постепенно набирая такую инерцию, что даже те из стоявших в задних рядах, кто не потерял мужества, не могли ничего поделать и вынуждены были отползать под усиливавшимся напором своих ошеломлённых товарищей.

Антиопа двигалась вперёд.

Толпа перед ней теснилась назад.

Ещё шаг.

Ещё один.

Антиопа подняла правую руку, опустила на лицо бронзовую пластину и, не прерывая движения, извлекла из заплечного чехла секиру. Афиняне торжествующе взревели и подались вперёд. А враг, напротив, отпрянул.

О том, кто именно первым пал от руки Антиопы, рассказывают по-разному. Многие называют Гарпала, вождя рифейских кавказцев, ходившего в медвежьей шкуре, за что люди прозвали его Медведем. Его отец Тифей утверждал, будто ведёт свой род от самого Борея, северного ветра. Гарпал вырвался вперёд из рядов вражьего воинства, желая стяжать славу того, кто первый дерзнул вступить в бой с несравненной Антиопой, – и свалился с коня, на всём скаку налетев на её копьё. Наконечник угодил ему под правый сосок, пробил грудную клетку и вышел под лопаткой. Герой рухнул в пыль, истекая кровью.

Следующим отважившимся встать на пути Антиопы стал Аморг, владыка всей Карии к югу от Меандра. Самонадеянность этого вождя была столь велика, что он устремился навстречу воительнице пешим, при поддержке своего родича Аримапаха, вождя мариандинов Мизии. Оружием этим двоим служили бичи и арканы, с помощью которых они у себя родине ловили и валили с ног диких быков, а здесь рассчитывали выбить из седла амазонку. В том, что, навалившись на Антиопу вдвоём, они её одолеют, высокомерные варвары не сомневались.

Аморг пал первым: Антиопа всадила стрелу в прорезь для глаз его шлема с такой силой, что (об этом впоследствии рассказывали люди, обряжавшие своего вождя для погребения) наконечник прошил насквозь череп и бронзовый назатыльник шлема и вышел наружу на две пяди. Аморг рухнул на землю, словно колонна, с оглушительным звоном бронзовых доспехов. Его родич Аримапах ухитрился накинуть петлю на шею Хлебокрада и попытался опрокинуть его, но Антиопа развернула коня так стремительно и с такой ловкостью, что варвар запутался в собственном аркане. Сбив его с ног, воительница протащила тело по камням.

Поэты рассказывают, что следующими Антиопа умертвила близнецов Агенора и Герионта, вождей ликийских кочевников, что пасут свои стада на равнинах от Сименса до Скамандра. Огромного роста братья сражались рогатинами для кабаньей охоты, причём, по рассказам очевидцев, обращались с этим оружием с такой лёгкостью, с какой иные орудуют охотничьим ножом. Они преградили царице путь на пешеходном мосту у Пандиона, усыпальницы героев.

Первого из них она свалила броском секиры, угодившей противнику в живот. Пробив его панцирь и разрубив пояс, Антиопа выпустила наружу кишки. Варвар, ещё живой, с яростным рёвом пошатнулся, но прежде, чем он успел упасть на землю, Антиопа соскочила с седла, выдернула «пелекус» из его рассечённого живота и одним взмахом снесла ему голову. В следующее мгновение она уже снова вскочила на коня и устремилась вперёд.

Второй брат, Герионт, сделал выпад рогатиной и поразил Хлебокрада в круп, вырвав из его тела кусок живой плоти.

Взбешённый конь развернулся и вышиб мозги врага копытами.

Следующим от руки Антиопы пал Мамон, сын вождя фракийских траллов – Садука. Этот безбородый юнец упросил отца взять его в поход, и теперь старый вождь пожалел о своей уступчивости: топор Антиопы оставил его без сына.

Она отправила в обитель мёртвых Элпенора и Гиганта, владетелей Колхиды, а когда на неё устремились Иксис, царь Макрона, и Отое, военный вождь скифов Медной реки, их постигла та же участь.

Следом за нею двигались четыре афинских отряда, полтысячи бойцов под водительством Стиха Быка, героя Пирифоя, сражавшегося с лубком на ноге, Телефа из Марафона и Феакса Элевсинского. Я наблюдал только начало того, о чём повествую, ибо в тот миг, когда Гарпал напоролся на копьё Антиопы, поле превратилось в настоящий ад.

Падение Гарпала явилось сигналом к началу сражения. Издав громкий клич, наши боевые порядки заколыхались, пришли в движение и вместе обрушились на противника. Мой отряд ударил на юг, к холму Муз, тогда как сама Антиопа двигалась на север, к холму Ареса и рыночной площади, где ей противостояли скифы, фракийцы и кавказцы. Амазонки на том направлении отсутствовали. Было ли это результатом сознательного решения Антиопы, надеявшейся добиться победы, не обагрив рук кровью соплеменниц, судить не берусь.

У башни, куда меня увлекло вместе с бойцами отрядов Менесфея и Петея, нам пришлось столкнуться с амазонками Фемискиры, Ликастеи и Титании. Враг был верхом, мы – пешие. Вдали, на левом фланге, я приметил Элевтеру, которой противостояли воины Ликоса, а также прославленных воительниц – Ипполиту, Скайлею, Стратонику, Алкиппу и Главку Сероглазую. Неужели они тоже избегали столкновения с бывшей царицей? Может быть, как и она, эти амазонки надеялись, что дело разрешится как-нибудь иначе и им не придётся выступить против Антиопы с оружием в руках? Однако отстраниться от того факта, что их бывшая сестра участвует в сражении, было невозможно. Всякий раз, когда её оружие сражало очередного варварского вождя или героя, крики ужаса и торжества проносились из конца в конец над всем заполненным народом полем (размер которого в самом широком месте составлял около двух тысяч локтей) и каждый из сражавшихся узнавал об очередной победе, одержанной грозной воительницей.