Текст книги "Последняя из амазонок"

Автор книги: Стивен Прессфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

Одолев около сотни локтей, мы, измазанные смолой, со слипшимися бородами и волосами, снова ощутили под ногами твёрдую почву. Дым от наших факелов коптил потолок. И тут неожиданно под сводом заметались тысячи крылатых гарпий. То были всего лишь летучие мыши, но их внезапное появление и пронзительные крики повергли всех в ужас. Прежде чем люди опомнились от испуга – а казалось, будто на это ушла целая вечность, – визгливые призраки унеслись в глубь пещеры. А возможно, и к выходу на поверхность, тому самому, который нам ещё предстояло найти.

– Эй, Жеребчик, глянь-ка, что там впереди?

– Что, один?

– Да ты только глянь.

– Ты ведь у нас известный лазутчик, Дамон, вот сам и ступай.

– Я ещё и командир. И приказываю идти тебе.

Мы двинулись дальше, вдоль частокола сталактитов. Неожиданно Жеребчик заорал как безумный: факел подпалил его просмолившуюся бороду. Мы обступили его, а когда сбили огонь, выяснилось, что впереди зияет очередной лаз.

– Хоть убей меня, Дамон, а в эту нору я первым не полезу, – упёрся Жеребчик.

Плюнув, я первым сунулся в круто уходящий под уклон тёмный туннель, выведший нас в песчаное русло высохшей реки. Я ожидал увидеть кости или крипты, но ничего подобного там не оказалось: лишь стены, галереи и моросящий дождь. Оттого, что шёл он под землёй, делалось не по себе. По здравом размышлении можно было понять, что вода по-падала в эту полость с поверхности, просачиваясь сквозь почву, но впечатление всё равно создавалось жутковатое.

– Далеко ещё тащиться? – проворчал Муравей.

Он хотел сделать привал. Но наши товарищи наверху с нетерпением ждали новостей.

– Далеко ли, близко ли, Муравей, но мы забрались сюда не для того, чтобы устраивать бивуаки.

Железная Башка, однако, заявил, что мы и так забрались достаточно далеко: пора остановиться и вызвать подкрепление.

– На нашу долю досталось немало трудов, – поддержал его Жеребчик. – Пусть и другие попыхтят. А то...

Не закончив фразу, он охнул, пошатнулся, словно его толкнули сзади, и потянулся пальцами к груди.

Откуда торчало остриё наконечника стрелы, прошившей его со спины насквозь.

– Меня застрелили, – вымолвил он без всякого выражения, словно сообщив, что по небу проплыла тучка.

Из его носа и рта потекла кровь. Позади меня взвыл от горя и ярости его брат. Я рванулся к Жеребчику, чтобы оттащить его (было очевидно, что ждать второй стрелы придётся недолго), но тот упал прежде, чем мне удалось его подхватить. Он рухнул, обмякнув, как может обмякнуть только мертвец.

Железная Башка с криком бросился к брату. Должен признать, что я, как и большинство из нас, пребывал в полной растерянности. Если кто и проявил присутствие духа, так это Муравей, прикрывший обезумевшего от горя товарища своим щитом. Вторая стрела, с силой ударившись о толстую бычью кожу, натянутую на дубовый каркас, отскочила. Заметив – как ни странно, мне хватило на то ума! – с какой стороны ведётся обстрел, я схватил за волосы Башку, забывшего обо всём, кроме своего несчастного брата, и мы с Муравьём оттащили его за валун. Все наши люди побросали факелы, и те, попадав на сочившуюся смолой почву, вызвали появление нескольких очагов пляшущего голубоватого пламени.

– Богиня и вы, владыки Аида! – Слова, произнесённые женским голосом, прозвучали по-эллински. – Примите первую жертву!

А затем Селена издала боевой клич, от которого сердца мужчин пробирало холодом и волосы вставали дыбом. Снова и снова разносился, отдаваясь эхом от сводов, этот грозный, устрашающий возглас.

«Но где же было мужество афинских воинов?» – спросите вы. Признаюсь, в тот миг все утратили его и, словно обезумев, завопили от растерянности и страха. Я и сам орал, словно меня режут.

– На помощь! На помощь! – разносилось по подземелью, как будто наши вопли могли достигнуть поверхности и вызвать подмогу.

Селена находилась выше нас, где-то во мраке, откуда вскоре покатились и посыпались тяжёлые камни. Казалось, будто сам свод этого склепа разваливается, грозя обрушиться на нас и похоронить заживо.

– Выходите вперёд, двое! – крикнула Селена по-гречески. – А двое других могут уйти.

Она имела в виду, что намерена принести в жертву владыкам подземного царства трёх человек, а поскольку одного – Жеребчика – уже убила, то готова довольствоваться ещё двумя и оставить в живых остальных. Мы переглянулись. В первый момент каждый подумал о том, кого же оставить на расправу, но потом стыд отрезвил нас. Нам следовало удирать всем вместе, и пусть судьба решит, кому спастись, а кому – нет.

– Я не оставлю брата, – поклялся Железная Башка, и шёпот его разнёсся по пещере, как крик.

– Тогда вставай и присоединись к нему!

Третья стрела пропахала смолистый ил.

– Европа! – крикнул я в темноту. – Ты там, дитя?

Никакого ответа.

Это убедило меня в том, что она рядом и Селена велела ей молчать. Впрочем, пусть молчит, лишь бы не стреляла. Подхватив факелы, мы с Башкой схватили нашего погибшего товарища на ноги, прикрылись щитами и бегом припустили к лестничной шахте вдоль высохшей подземной реки. Первым мчался Муравей.

Пробираясь по туннелю к озеру, мы слышали позади быструю поступь следовавшей за нами Селены. Тело несчастного Жеребчика волокли, как мешок с луком; череп погибшего стукался о камни.

Впереди мертвенной чернотой светилось озеро. Селена, двигаясь по галерее, где скрылись летучие мыши, обогнала нас и теперь обрушивала сверху камень за камнем. Мы понимали, что при попытке прорваться под камнепадом любой из нас рискует оказаться с размозжённой головой, но другого выхода не было.

Подняв щиты, мы вошли в липкое озеро, и почти сразу же сын моей двоюродной сестры громко вскрикнул. Мы с Башкой всё ещё тащили тело Жеребчика, когда в лицо Мандрокла угодил тяжеленный камень. От удара паренёк потерял ориентацию и, шатаясь, повернул назад, к уступу, с которого мы только что сошли. Вокруг нас, разбрызгивая густую жижу, падали здоровенные, с дыню размером, камни.

– Куда? – заорал я, схватив паренька за руку. – Она тебя прикончит!

Вместо отклика Мандрокл вонзил зубы в мою руку. Я с рычанием разжал хватку, и он заковылял к берегу.

В этот миг появилась Селена. Я увидел, как она спрыгнула с верхней галереи, держа в одной руке топор, а в другой – факел. И этот факел она бросила в озеро.

Одного мгновения оказалось достаточно, чтобы растянувшаяся по поверхности горючая маслянистая плёнка воспламенилась. Я непроизвольно нырнул, но воздуха хватило ненадолго, и очень скоро мне пришлось, бросив щит и копьё, выскочить наружу. Волосы мои опалились, борода занялась, как кудельный факел.

Озеро было объято пламенем. Инстинкт побудил меня разгрести руками полыхающую жидкость, что позволило ненадолго оказаться вне зоны горения и набрать полные лёгкие. Потом поверхность снова заполыхала.

Что-то ударило меня в плечо. Как ни странно, я почувствовал не боль, а только раздражение: стрела нелепо торчала из плеча и мешала двигаться. Селена находилась на берегу, у самой кромки озера. Она выстрелила снова, почти в упор, и наконечник пропорол кожу под моим ухом. Ужас придал мне сил, и я поплыл с такой быстротой, что сам не заметил, как оказался на отмели у противоположного берега. Выбраться на сушу мне помог Муравей.

Обернувшись, я увидел на адской стороне озера Селену: она как раз вытаскивала из огня Мандрокла. Затем амазонка схватила своего пленника за волосы и одним взмахом секиры отсекла ему голову. Эту голову, вымазанную нафтой, с ещё горящими волосами, она насадила на секиру и, воздев над собой, издала такой душераздирающий вопль, какой мог прозвучать лишь здесь, у врат обители вечных мук.

Её крик заставил нас червями втиснуться в кишку туннеля, сулившего надежду на спасение. Первым полз Муравей, за ним – я, последним – Железная Башка.

Сверху тоже донеслись крики. То были голоса наших товарищей, оставшихся на поверхности. Один из них, мой брат, спустился в шахту и передал верёвку. Муравей попытался просунуть конец дальше, мне, но верёвка застряла.

– Хватайся за мои ноги! – проорал он.

Я так и сделал, послав ту же команду ползущему за мной Башке. Но тут из его глотки вырвался вопль, которого я не забуду до конца своих дней.

– Она схватила меня! – орал Железная Башка.

Его хватка сомкнулась на моей лодыжке, словно оковы, но сзади его с куда большей силой тянули вниз. Потом рука парня разжалась, а затем стихли и леденящие кровь крики.

Позднее, когда отряд спустился вниз, чтобы забрать тела наших товарищей, мы отыскали и труп Железной Башки. Видимо, переплывшая озеро Селена привязалась своим «звёздным поясом» – ремённым арканом, с которым амазонки никогда не расстаются, – к каменному выступу перед норой, и это позволило ей, упираясь ногами в камень, вытащить Башку наружу из каменной кишки. Чтобы он не вырвался, она, вытягивая его, перебила ему сначала ноги, потом поясницу, а под конец сломала шею. Голову она, видимо, отрубила и забрала с собой. Мы её так и не нашли.

Глава 7
ЕВРОПА

ВОСПОМИНАНИЯ ТИОНЫ

Вот что поведал нам дядя. Не нужно было обладать пылким воображением, чтобы представить себе состояние его товарищей, остававшихся наверху. Даже услышав вопли оказавшихся в ловушке соратников, они не имели возможности прийти им на помощь! Вслед за криками из-под земли повалил, сначала струйками, а потом и клубами, чёрный, жирный дым. Когда стало ясно, что внизу происходит нечто ужасное, некоторые, не выдержав, всё же бросились на подмогу. А появление на поверхности спасшихся, всего двоих из пяти, подтвердило самые худшие опасения.

Дядя, несмотря на страшные ожоги, торчавшую из плеча стрелу и рану на шее, всё же держался на ногах. А вот Муравей, выбравшийся первым, как ни странно, остался цел и невредим. Разумеется, пережитый им ужас не прошёл даром, но это (как впоследствии рассказывал нам Дамон) вполне обычно для тех, кому доводилось столкнуться с воительницами Амазонии. Неистовство и жестокость этих воительниц производит ужасающее впечатление на мужчин, привыкших видеть женщин совсем иными, и испытанное потрясение оставляет глубочайшие душевные раны.

На следующее утро на скальном уступе, в нескольких сотнях футов над входом в туннель, мужчины обнаружили мою сестру. Её запястья были связаны сырой шкурой, одна лодыжка глубоко засунута в расщелину, и, чтобы освободить её, камень пришлось разбивать кирками. Европа выглядела истощённой, измождённой – и ни в какую не желала отвечать на вопросы. Её лошадь, Рыжегривка, оставалась рядом, причём не была даже привязана и выглядела не лучше Европы. Видимо, ей пришлось проделать весь двадцатидневный путь из Афин, питаясь так же скудно, как и её хозяйке.

Когда его любимицу доставили в лагерь в столь плачевном состоянии, отец впал в неистовство, и я даже боялась, как бы он не лишился рассудка. Он не отходил от Европы; никто и ничто не могло заставить его расстаться с нею хотя бы на миг. Судя по ожогам и въевшимся в кожу смоляным пятнам, она побывала с Селеной в нижнем мире, но вопрос о том, стреляла ли она в наших товарищей, оставался открытым. Судя по всему, она действительно напала на след Селены и нагнала её на этом месте, однако амазонка не пожелала взять девочку с собой и повелела ей возвращаться назад.

Больше сестра ни о чём не рассказывала. Она отказывалась от пищи и не позволяла, чтобы её касался кто-либо, кроме меня. Да и мои ухаживания принимала с неохотой. Заглянув в её глаза, я увидела там пустоту.

Оставалось неясным, куда подевалась Селена. Болотные жители уверяли, что под землёй её больше нет. Они видели, как сразу после стычки с нашим отрядом она верхом на лошади выехала из неизвестного нам грота. По их словам, она ускакала на север. При этом с её пояса свисали три человеческие головы.

Наш отряд не мог пуститься в погоню, не предав земле тела погибших товарищей, однако оказалось, что люди боятся снова спускаться в ужасный подземный склеп. Правда, царевичу Аттику удалось собрать нескольких добровольцев, но на берегу горючего озера мужество оставило всех, кроме их командира. Аттик послал двоих наверх, чтобы призвать людей на замену, однако все остававшиеся наверху отказались лезть под землю. Наши люди не были трусами, и всё же трудно требовать от человека, чтобы он бестрепетно лез в зияющий зев самого ада.

На третий день сестра моя начала бредить. Тело её сотрясали конвульсии, а люди сторонились её, словно, побывав под землёй, она и сама превратилась в адское создание. Лишь отец, Аттик и Дамон проявляли к ней сострадание и пытались оказать посильную помощь.

Но на этом наши несчастья не закончились. Вскоре на лагерь обрушились и новые беды. Изо всех щелей и трещин тысячами выбирались чёрные, склизкие, бородавчатые жабы. Они не просто выпрыгивали на каждом шагу из-под ног, но забирались в торбы, в котелки с похлёбкой, под одежду. А стоило кому-то заснуть, как его плащ, словно коркой, покрывался мириадами отвратительных слизней и червей. И все попытки людей отделаться от этой мерзости сопровождались истошными, безумными воплями моей несчастной сестры.

Настоящую опасность представляли собой болотные жители. До недавнего времени туземцы, при всём своём неприязненном отношении к нашему вторжению, опасались нас и не осмеливались проявлять свою враждебность открыто. Однако стоило нашим людям пасть духом, как туземцы, почуяв это, расхрабрились. Единственную тропу, выводившую из болота, они перегородили вбитыми в землю заострёнными кольями, насыпали позади частокола земляной вал и, заняв оборону за этим укреплением, принялись забрасывать нас камнями и стрелами.

Поскольку увещаний они слушать не желали, Аттик приказал захватить пленника, надеясь, что наличие у нас заложника вынудит их к переговорам. Впрочем, это было легче сказать, чем сделать. Карлики отличались удивительным проворством, а если кому-то и удавалось ухватить одного из них за накидку, то крысиные шкуры тут же рвались и расползались, оставляя в кулаке нападающего какую-то мерзкую гниль, которую только и оставалось что поскорее с отвращением швырнуть подальше. Брошенная в тину, эта гадость смешивалась с ней, а высвободившийся карлик улепётывал по грязи, юркий и прыткий, как жук-плавунец.

Коротышки упорно обстреливали нас из-за своего укрытия. Оружием служили им крохотные, будто игрушечные луки, а стрелами – лёгкие, тонкие, заострённые прутики, лишь царапавшие кожу. Скоро мы поняли, что относиться к ним с пренебрежением – большая ошибка. Колючки были смазаны ядом: места уколов распухали и гноились, вызывая приступы лихорадки и тошноты, а под конец и конвульсии.

Аттик обещал нашим мучителям любой выкуп: лошадей, золото, хоть целый корабль, лишь бы они дали нам возможность уйти. Но обитатели трясин, обнаглев и раззадорившись, не желали вести никаких переговоров. По ночам они вылезали из-за своего частокола, разбрасывали в тине ядовитые шипы и метали в спящих людей отравленные дротики.

Тем временем моя сестра пришла в себя и, обратившись не к отцу или дяде, а напрямую к Аттику, сообщила о том, где можно подобрать останки наших товарищей. Следуя за ней, мы проникли в потаённую пещеру и сложили скорбный погребальный костёр, на котором кости павших обратились в пепел. Осознав положение, в котором оказался отряд, Европа заявила, что нынче же ночью мы должны прорваться на свободу или умереть. Странно, но её слова прозвучали столь убеждённо и властно, что натерпевшиеся от Селены люди и не подумали перечить сестре.

Ей дали масла, чтобы соскрести с тела грязь, и она отошла в сторону, желая совершить омовение. И грубые воины, как один, без всякого приказа, отвернулись, чтобы не повергать её в смущение. Волосы сестры за время скитаний спутались и сбились в колтуны, так что расчесать их оказалось невозможным, и Европа попросту обрезала пряди ножом, полученным от одного из бойцов.

Когда мы вернулись из пещеры к месту нашей стоянки, оказалось, что Чада Лона совершили вылазку. Всё остававшееся в лагере было или украдено, или подожжено. Правота Европы больше не вызывала сомнений: нам следовало вернуться к кораблям, пока болотные карлики не захватили или не уничтожили и их. Дядя имел твёрдое намерение отослать нас с сестрой домой немедленно, как только мы выберемся к побережью.

Но оказалось, что у Европы на сей счёт было иное мнение. Она объявила, что отправится на север сама по себе; что же до отряда и старших родичей, то пусть они все провалятся в Аид.

– Ты ещё ребёнок и обязана повиноваться! – возмутился отец. – Клянусь Зевсом, ты будешь делать то, что прикажу я!

– Я имела дело с богиней, – возразила Европа, указав в сторону входа в нижний мир, – и без моей помощи никому из вас не выбраться отсюда живым.

И опять в её голосе прозвучала такая уверенность, что взрослые мужчины согласились выслушать наставления четырнадцатилетней девочки.

Первым делом Европа велела изготовить мокроступы, которые позволили бы людям пройти по трясине в обход частокола и защитили бы их ноги от вбитых в болотное дно отравленных кольев. Далее, она предложила уходить по двое, чтобы каждый из пары прикрывал товарища щитом. Руки и ноги следовало укутать тряпками, листьями или травой. И ведь верно, это могло послужить некоторой защитой от отравленных шипов и колючек. Двигаться надлежит молча, дабы не привлечь внимание богини, причём воздерживаться от восклицаний необходимо даже в бою, перед лицом смерти.

Наконец всё было готово. Вытребовав и получив коня, щит и копьё, Европа первой бросилась на прорыв, и наш отряд, следуя за ней, пробился к побережью, к позициям наших товарищей, охранявших корабли. Правда, трое из них, захватив лодку, уже пустились в самостоятельное плавание, надеясь добраться до дому. Болотные люди отступили, и остальные афиняне поспешно взошли на суда.

И снова отец потребовал, чтобы мы с Европой приготовились к отправке домой. И Европа вновь отказалась повиноваться.

– Моё дитя, тебе всего лишь четырнадцать! Ещё шесть месяцев – и ты станешь невестой.

– Никогда!

Обступившие сестру воины дивились её неслыханному безрассудству. И первым среди них был царевич Аттик, наречённый жених, которого она теперь публично отвергла.

– Ты пытаешься заткнуть мне рот, отец, опасаясь, что мой будущий муж, услышав столь дерзкие речи, не захочет взять меня в жёны! – не унималась Европа. – Но разве ты спрашивал меня, нужен ли мне муж и пойду ли я замуж? Так вот, мой ответ: нет! Ни один мужчина не будет властвовать надо мной.

– Прежде всего над тобой властвую я! – вскричал отец и занёс руку, чтобы отвесить ей оплеуху.

Но тут на его пути встал царевич Аттик. Европа шмыгнула ему за спину, выглядывая оттуда, как разъярённая кошка, готовая, если потребуется, царапаться и кусаться.

Отец в изумлении отступил.

– Клянусь богами, – пробормотал он, обводя единым жестом и меня, и сестру, – что за парочку адских кошек я породил?

Аттик прекратил этот разговор, сменив тему. По его словам выходило, что пока не может быть и речи о возвращении в Афины всего нашего отряда или какой-либо его части. Ибо возвращение означало бы, что кровь пролилась напрасно и хорошие люди погибли зря. Весть о нашем поражении наверняка донесут до дома трое дезертиров и представят всё случившееся в выгодном для них свете. Что же до него самого, то Аттик предпочитает смерть бесчестию.

– Я никогда не предстану перед своими отцом и матерью или перед родителями павших с вестью о позорном провале, – заявил Аттик, после чего обратился к Европе: – Ты последовала сюда за амазонкой Селеной?

– Да.

– Ты хотела присоединиться к ней?

– Да.

– И убежать с нею в Дикие Земли?

– Да.

– Но Селена отказала тебе, не так ли? Она не захотела иметь с тобой дела. Обозвала девчонкой и велела убираться домой.

Выражение лица Европы не позволяло ошибиться: именно так всё и случилось.

– Ты ненавидишь её за это. Ты ненавидишь Селену.

Моя сестра промолчала. Но эти слова и не были вопросом.

– Ты знаешь, куда она отправилась. Тебе надлежит последовать за ней и делом доказать, что, сочтя тебя ребёнком, она жестоко ошиблась.

Аттик выпрямился перед Европой.

– Поэтому, о, дева, я обращаюсь к тебе с предложением. Свяжи свою судьбу с нами. Направляй и наставляй нас, а мы будем следовать твоим указаниям.

– Аттик! – воскликнул, протестуя, отец. – Как ты можешь говорить такое девушке, ещё ребёнку...

– Я вижу перед собой не ребёнка, а женщину, Элиас, – оборвал его царевич. – И ничуть не стыжусь высказать то, что лежит на сердце у каждого из нас. Мы столкнулись с Селеной, преисполненной духа женщин-воительниц, и дух этот наполнил нас ужасом. Но дева, стоящая перед нами, твоя дочь, одержима тем же неистовым духом. Мне ведома его сила. Нуждаясь в нём, я желаю иметь его на своей стороне. Ты согласна отправиться в поход с нами, женщина?

Не дожидаясь ответа, царевич призвал своего оружейника.

– Дай ей оружие, – приказал он, – выдели на корабле койку для неё и стойло для её лошади. И отныне пусть никто не смеет обращаться с Европой пренебрежительно: относитесь к ней с тем же почтением, что и ко мне самому.

Сняв через голову короткий меч, Аттик вложил его в руки моей сестры.

Многие встретили его жест одобрительными возгласами. Отец был в ярости, но не мог ничего поделать. А вот Европа, чуждая каким-либо порывам, взирала на Аттика с холодной отстранённостью.

– Благородный господин, ты хочешь использовать меня в своих целях, – проговорила она.

– Это правда, – признал царевич, не сочтя нужным кривить душой. – Однако заметь: в данном случае наши цели близки, и если я стану использовать тебя, то ты точно так же сможешь использовать меня.