Текст книги "Последняя из амазонок"

Автор книги: Стивен Прессфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

Зачастую два или три дома позволяли держать под обстрелом всю площадь, причём перекрёстная стрельба обеспечивала возможность для одного дома прикрывать другой. Стены древних строений ничуть не уступали крепостным валам, и с их высоты наши люди обрушивали на головы нападающих камни и кирпичи. Оказавшись на выгодной позиции, наши доблестные союзники-критяне проявили себя в полной мере: они стреляли так, словно из их луков целились сами боги.

В результате схватка, начавшаяся как вылазка и едва не закончившаяся полным нашим разгромом, переросла в настоящее сражение, затянувшееся на целый день. Удача улыбнулась нам и воодушевила наших бойцов. Распевая гимн Афине Промахос, наши воины, сперва по десять-двенадцать человек, а потом и по четыре десятка, начали не только отбиваться, но и переходить в наступление. Всякий раз, когда амазонки налетали на такой отряд, эллины смыкали щиты над парапетом какой-нибудь не до конца разрушенной стены и выставляли вперёд сплошную щетину копий с древками в пять локтей.

И опять же, сами амазонки, похоже, готовы были скакать прямиком на смертоносные наконечники, но вот их кони бросаться грудью на острия не хотели. Похоже, они воспринимали фалангу как огромного зверя, покрытого бронзовой чешуёй. Этот дракон пугал их, и, чтобы заставить коней идти в атаку, амазонкам приходилось гнать их вперёд арапниками.

Примеру афинской пехоты последовала и конница: мы стали выстраивать сплошные стены конных копейщиков. Проезды между усадьбами, проломы в стенах, даже интервалы между кучами камня быстро заполнялись всем, что только можно было найти; мы научились цепляться за любой выступ, с помощью подручных средств превращая его в укрепление. Дворы и задние улочки обеспечивали нам возможность манёвра и позволяли незаметно для врага перебрасывать силы с одного участка на другой. Если напор противника становился слишком силён, мы отходили, закладывая и заваливая за собой свои мышиные норы, а потом, вынырнув в совершенно неожиданном месте, наносили врагу очередной болезненный удар.

Усвоив, что кавалерийскую атаку способна задержать не только стена в пятьдесят локтей, но и любой барьер, лишь бы по высоте его не могла перескочить лошадь, мы принялись сооружать такие преграды одну за другой. Помогало и то, что кругом было полно камней, которые, как удалось выяснить, являлись надёжными и действенными метательными снарядами. Если у кого-то ломалось копьё, он не пускался наутёк, а брал из-под ног булыжник. Каменюка способна сломать челюсть или выбить врагу все зубы, а снаряд потяжелее запросто проломит череп.

Поскольку каждая улочка здесь поднималась к Акрополю, защитники обнаружили, что могут отступать вверх по склону от одной позиции к следующей, причём каждая занятая позиция стоит наступавшим чувствительных потерь и в людях, и в лошадях. Амазонки, разумеется, с потерями не считались и к нашему способу обороняться относились с презрением, но тем хуже для них.

Как только продвижение атакующих замедлилось и мы сумели, оторвавшись, выстроить чёткую оборонительную линию, сверху, со стен Акрополя, заработали наши баллисты. Когда крыло таврийской пехоты прижало наш отряд к фасаду скалы, на тавров обрушился такой камнепад, что половина врагов полегла на месте. Наступление захлебнулось, и мы уже думали, что на сегодня битва окончена.

Однако ближе к вечеру неприятель предпринял ещё одну атаку. Ипполита лично явилась на площадь Корзинщиков во главе сотни воительниц и с ходу атаковала наш отряд из сорока человек. Но на сей раз мы не растерялись, а наглухо сомкнули щиты и ощетинились копьями. Прорвать строй с налёта врагам не удалось, и они принялись осыпать нас стрелами. Тем не менее фаланга удержалась, а когда амазонки прекратили атаку и стали отходить, мы, раззадорившись, с громкими криками устремились в погоню.

Мы научились выстраиваться ячейками, или пчелиными сотами, так что второй ряд копейщиков мог наносить удары в просветы между копьями первого, удваивая, таким образом, число разящих наконечников. Более того, нам удавалось сохранять это построение и при отступлении, и в атаке. И это тоже оказалось действенным. Судя по всему, лучшим средством против вражеского напора были единение, сплочённость и дисциплина.

А вот наш противник таким средством в должной мере не обладал, что довольно скоро стало сказываться на ходе противостояния. Варвары были смелы и все поголовно являлись превосходными бойцами, но дрались, за немногими исключениями, каждый сам за себя. Ещё в большей мере это относилось к отдельным отрядам, возглавлявшимся племенными вождями и предводителями. Свой участок каждый такой отряд защищал, как собака свою кормушку, но на позиции соседей варварам было наплевать. Уяснив это, наши подразделения начали вклиниваться в бреши между позициями отдельных отрядов противника. Эта тактика вполне себя оправдала. Кое-где афинянам удавалось потеснить неприятеля и закрепиться на новых позициях.

Тесей бился с нечеловеческой отвагой, перемещаясь по всему полю сражения, от отряда к отряду. Казалось, он знает не только имя каждого соотечественника, но в придачу ещё и имена его жены и детей. Для каждого бойца у царя находилось слово ободрения, и не было смелого поступка, который не удостоился бы царской похвалы. Воистину могло показаться, что это некий бог принял человеческий облик, дабы приободрить афинян.

Ликос тоже выказывал отвагу, подобающую его высокому происхождению. Он вышел из цитадели у Ликабетта с двумя отрядами под предводительством героев Петея, прозванного Башней, и Стиха, прозванного Быком за свирепый напор, проявлявшийся в состязаниях по борьбе и наводивший страх на соперников. Во главе этого избранного воинства Ликос присоединился к Тесею, Пирифою и герою Пелею.

При поддержке Менесфея, сына Петея, кулачного бойца Пилада и отважного Телефа защитники города в пешем строю ринулись навстречу осаждающим. Находясь выше по склону, можно было видеть, как каждый из командиров образовал вокруг своего отряда очаг сопротивления. У моста через Илисс, именуемого «Кушак» из-за того, что в давние времена по нему волокли за пояса приговорённых к казни, Ликос с Петеем, Быком и их личной гвардией выдержали напор конной сотни, устояли под шквалом стрел, а под конец устремились в атаку с копьями наперевес. Тесей и Пирифой сражались с равной отвагой, удерживая сперва перекрёсток перед цирюльней Тимея, а потом горловину улицы Седельщиков.

Однако держаться бесконечно защитники города не могли. Каждый создаваемый ими очаг сопротивления притягивал к себе всё больше и больше врагов, и чем доблестнее дрались наши герои, тем более яростно наседал на них неприятель. Ибо для варвара сразиться со смелым противником и даже пасть от его руки означает стяжать честь и славу.

Это, а также подавляющее численное превосходство осаждающих привело к тому, что герои, поначалу рвавшиеся вперёд, перешли к обороне. Один за другим, щетинясь копьями, как ежи, отряды отходили назад, к Акрополю. Эннеапилон ещё держался, и сотни афинян отступали под защиту твердыни через Священные и Эгеевы ворота.

Так обстояли дела на западе; я же находился на юге, где дрались отряды под началом самого Тесея. От ворот Каллироэ и Мелитских, представлявших собой единственно возможные пути отступления, нас отделяло примерно пятьсот локтей. Мы видели крепостные стены и наших соотечественников, которые, сбрасывая верёвки и опуская приставные лестницы, криками призывали нас поспешить.

Численность находившихся снаружи афинян уже уменьшилась до тысячи человек, и половина из них получила ранения, не позволявшие продолжать бой, а ещё четверть вообще не могла самостоятельно покинуть поле. Уцелевшим приходилось сдерживать натиск конных орд скифов и амазонок и пеших толп варваров, имевших десятикратное численное превосходство. Герой Пирифой был тяжело ранен скифом Боргесом, и его едва успели унести к вершине; благородного Пелея сразила Элевтера. Тесей и уцелевшие командиры собрали нас в единую массу, и мы сомкнули щиты. От стены, от спасения, нас отделяло около полутораста локтей.

Но это пространство казалось непреодолимым, ибо Элевтера, Боргес и лучшие вражеские бойцы сосредоточились там, преграждая нам путь. Численность врагов была столь велика, что они, наверное, могли бы решиться и на штурм стен, когда бы не беспрерывный обстрел из баллист, метавших камни до двух-трёх талантов весом. Наши товарищи стремились таким образом расчистить для нас путь к отступлению, но варвары, тоже быстро учившиеся новым способам ведения войны, скоро приспособились и к обстрелу. Они выяснили, какова дальнобойность баллист, запомнили, сколько времени требуется на перезарядку, и рассчитали, на какое расстояние могут продвинуться за это время. Кроме того, они прекрасно понимали, что наши не станут метать камни в своих, и поэтому, едва мы порывались совершить бросок к стене, устремлялись к нам, стараясь завязать рукопашную. Баллисты прерывали обстрел, а мы несли потери.

Наступала ночь. Четыре раза мы возобновляли попытку проскочить к стене и четырежды были отброшены назад. Каждый такой рывок стоил нам многих раненых. Кроме того, двигаясь к стене, мы оказались на открытом пространстве, тогда как амазонки и скифы, заняв недавно оборонявшееся нами позиции, осыпали нас оттуда дождём стрел.

Элевтера разъезжала перед воротами Каллироэ, преграждая нам путь.

– Трус с сердцем оленя! – кричала она Тесею. – Тебе следовало сразиться со мной, когда предоставлялся такой случай! Сейчас твой труп уже стал бы кормом для ворон и собак, но ты, по крайней мере, пал бы с честью!

Сил у нашего отряда оставалось не больше, чем на одну атаку. Мы знали это; знал это и враг. Насмешки и похвальба прекратились. Я видел, как Элевтера объезжала фронт на своём голенастом скакуне в сопровождении самых грозных воительниц Амазонии – Ипполиты и Скайлеи, Алкиппы и Стратоники, Главки, Эньо, Дейно, Адрастеи, Пантаристы, Электры и Селены. Из вождей союзников там были Боргес, Садук и Гермон. Им выпал случай вырвать живое сердце обороны города – и сделать это на глазах его последних защитников. Сотни вражеских пехотинцев валом валили на поле, но не для того, чтобы схватиться с нами: они расчищали местность для сокрушительной атаки конницы. Вот-вот должна была начаться резня.

Наш отряд выстроился квадратом, чтобы иметь возможность отразить нападение с любой стороны.

Тесей находился среди бойцов. Речей он не произносил, лишь выступил вперёд, подтянул подпругу и, сев в седло, возгласил:

– Афина и Победа!

Издав боевой клич, мы устремились на прорыв. Скифские пешие отряды, не мешкая, заняли только что оставленные нами высоты, откуда на нас опять посыпались стрелы.

С обоих флагов нас атаковали амазонки. Прорвать с наскока строй и рассеять нас им не удалось, но наше продвижение замедлилось. В давке люди спотыкались и падали. Особенно доставалось правому флангу, где находился я, но это не значит, будто другие были в безопасности. Амазонки пускали стрелы поверх наших щитов, справа налево, слева направо. Человеку, в которого попали, нельзя было падать: он должен был по возможности двигаться, ибо упасть под ноги означало затруднить продвижение товарищей, и без того уже обременённых тяжелоранеными. Кроме того, любая щель в стене щитов могла позволить врагу ворваться в наши ряды и разметать нас копытами коней.

С тыла волнами накатывали скифы, не только нападавшие с топорами и копьями, но пускавшие в ход здоровенные камни тяжестью до половины таланта. Дикари обеими руками поднимали их над головами и с улюлюканьем швыряли в нашу тыловую шеренгу, на щиты. Когда линия щитов подавалась под этими ударами, дикари прыгали вперёд и, цепляясь за кромки щитов руками, оттягивали их вниз весом своих тел. Многие враги носили накидки из медвежьих и бычьих шкур; рога и оскаленные пасти убитых животных придавали им ещё более свирепый, звероподобный вид. Пытаться разрубить эти заскорузлые шкуры мечом было так же бесполезно, как колотить по ним палкой.

Напор усиливался с каждым мгновением; амазонские стрелы летели так густо, что им уже не было нужды целиться. Случалось, эллины пятились под прикрытием тел тех самых варваров, которые их теснили.

Многие, и свои и чужие, были истыканы стрелами, как швейные подушечки: оперённые древки торчали из кожи щитов, из щелей между пластинами доспехов и из живой плоти. Запинающиеся, шатающиеся люди вырывали их, бросая наземь. Сверху, с высоты в сто двадцать локтей, продолжали валиться камни, расчищая для нас полосу в последние тридцать локтей перед стеной. При падении метательные снаряды разбивались о скальную породу с устрашающим звуком, поднимая тучи пыли. Разлетаясь, они разили людей острыми осколками, словно выпущенными из пращи. Кровь и пыль, грохот и вопли, ржание коней и лязг металла – всё смешалось в этом театре ужаса.

И вот пришло время последнего рывка. Машины Акрополя прекратили обстрел, и остатки нашего воинства устремились вверх по склону. Наша задача состояла в том, чтобы добраться до небольшого, локтей в шестьдесят, участка стены между двумя банями, откуда были сброшены верёвки и спущены лестницы.

Отчасти это удалось, но когда воины из первых рядов начали карабкаться наверх, задние, подгоняемые страхом, стали напирать, браня соотечественников за медлительность. Мы сбились в кучу, словно пчелиный рой. Строй при этом частично нарушился, и в самой гуще наших оказалась кучка скифов, накинувшихся на нас кто с коротким мечом, а кто и с голыми руками. Со всех сторон наседала амазонская кавалерия.

В то время как наши товарищи ползли вверх по лестницам или взбирались по канатам, преследователи стреляли им в спины, а догадавшимся повесить, на манер черепах, щиты на спины, целились в руки и ноги. Тела срывались с лестниц и, пятная кровью камни, скатывались по склону. Признаюсь, оказавшись у подножия лестницы, я, как и многие, истошно орал, торопя тех, кому выпала удача подняться раньше меня. Будь у меня возможность вбуравиться в стену, я сделал бы это с превеликим удовольствием, равно как и поменялся бы местами с каким-нибудь червяком.

Землю под нашими ногами усеивали осколки сброшенных сверху камней. Стоило потерять равновесие и упасть – что в такой давке было совсем немудрено, – как эти осколки врезались в колени и ладони. Липкая кровь мешалась с каменной пылью, так что все мы были перемазаны и разукрашены с головы до ног не хуже преследовавших нас дикарей. Зрелище это было ужасным и не поддающимся описанию: создавалось впечатление, что бьются не люди, но тени и не на земле, а в каком-то забытом солнцем подземном мире.

Натиск на нас возглавила сама Элевтера, сопровождаемая Стратоникой, Скайлеей, Алкиппой, Главкой Сероглазой, Эвандрой, Пантаристой, Эньо, Дейно и Адрастеей. Тесей направил в тыловое прикрытие самых стойких бойцов, но нас осталось слишком мало, и амазонки выскочили к самой стене, уже не стреляя, а орудуя смертоносными боевыми топорами, перерубавшими шеи и отсекавшими руки у самых плеч. Зацепив приставные лестницы привязанными к верёвкам крючьями, они опрокинули их, перебили упавших, а тех, кто ещё не успел добраться до стены, снова оттеснили от неё на открытое пространство. Теперь мы оказались в кольце амазонок, которые, всё прибывая, осыпали стрелами и нас, и воинов на стене. Не было сомнений в том, что наша гибель – вопрос лишь нескольких мгновений.

И тут над криками и воплями, над лязгом и ржанием, над оглушительным шумом битвы возвысился громоподобный голос, какого, наверное, доселе не слышал никто, кроме богов и титанов.

То был Тесей, обративший свой призыв к людям, стоявшим у баллист. Призыв столь же отчаянный, сколь и страшный.

– По нам! – приказал царь, повелевая привести в действие боевые машины, чтобы забросать камнями нас вместе с врагами.

В тот вечер в составе команды, обслуживавшей метательные машины, находился Талое, мой родич по отцу. Впоследствии он рассказывал, что приказ Тесея поверг защитников Акрополя в панику. Сердца их обливались кровью, когда выпущенные ими камни стали падать в самую гущу толпы, разя без разбору и скифов, и амазонок, и афинян. Можете представить себе, каково было друзьям и родичам наблюдать со стен картину страшной гибели эллинов.

По чистой случайности я оказался в мёртвой зоне, куда камни не падали, однако совсем рядом со мной творилось ужасное. Пережив это, человек неспособен остаться прежним. Булыжники весом в два, а то и в три таланта падали в ста двадцати локтях от стены, сотрясая землю и разбрасывая во все стороны осколки размером с человеческую голову. На моих глазах такой обломок ударил в грудь ткача Диогнета, превратив его из человека в кровавое месиво.

Плотность стрельбы была такова, что каждый залп уничтожал всё живое на площади в двадцать квадратных локтей. Но люди стояли даже под этим ужасающим обстрелом: никто не взывал к своим с мольбой прекратить смертоубийство, ибо смирившиеся с мыслью о неминуемой гибели воины хотели забрать с собой в Тартар как можно больше врагов.

Но если внизу все были готовы к смерти, то люди на холме, у машин, испытывали глубочайшее отчаяние. Мало того, что они стреляли по своим; многие не без оснований опасались, что потом это будет поставлено им в вину. По словам Талоса, они понимали, что подобные обвинения будут преследовать их до конца дней. Находились и такие, кто отказывался стрелять, заявляя, что никакие приказы не могут оправдать массовое убийство товарищей. Другие в ответ называли их предателями, утверждая, что спасение отчизны стоит любых жертв и коль скоро царь счёл нужным принести в жертву собственную жизнь, не повиноваться ему может лишь гнусный изменник. Афиняне громогласно оплакивали свою судьбу и призывали богов в свидетели своего нежелания творить то, к чему их вынуждают.

Мало у кого хватало мужества посмотреть вниз, рассказывал мой родич. Заряжающие лишь с плачем и стонами подтаскивали снаряды и отворачивались, когда производился выстрел. Сам Талое видел, что происходило при падении каменного града, и это жуткое зрелище преследовало его потом долгие годы. Другое дело, что он выполнял обязанности наводчика и поэтому обязан был смотреть, куда бьют машины.

Снова и снова обрушивали баллисты вниз свои смертоносные снаряды. Сердца афинян разрывались, но они выполняли приказ своего царя, который был ещё жив и распоряжение которого оставалось в силе. Более того, они принялись стрелять ещё чаще, чтобы, раз уж другого выхода нет, поскорее покончить с этим ужасом. Обороняющиеся подтащили машины с других участков стены. Все, кто умел с ними обращаться, взялись за рычаги. Поднявшиеся на стену женщины подносили камни. Каждый залп вбивал в землю и своих и чужих, размазывая их по склону.

И враг не выдержал. Наступавшие отхлынули, выходя из-под обстрела, тогда как уцелевшие эллины (мало кто из них не был ранен) вновь рванулись к стене. Вниз, с гребня, спешно спускали верёвки, шесты, даже связанные простыни. Под восточной башней я увидел Тесея: царь прикрывал отход и взялся за канат, лишь убедившись в том, что все оставшиеся в живых подняты наверх.

Что же до меня, то я вскарабкался без троса или шеста, цепляясь голыми руками за трещины и выступы кладки, на которых не удержалась бы и ящерица. Порой страх позволяет человеку совершить невозможное, ибо нет более могучего стимула, нежели желание выжить.

Глава 28
ИСПЫТАНИЕ СИЛЫ ДУХА

ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА ДАМОНА

Под холмом Нимф, на месте бывшей рыночной площади, единственном ровном месте, не занятом воинскими лагерями, амазонки и скифы устроили конное ристалище. Именно там на второй рассвет после памятного, описанного мною сражения Тесей встретился с Элевтерой в поединке чести. Никаких предварительных соглашений не заключалось: в случае поражения Элевтеры амазонки не принимали на себя обязательства снять осаду и отправиться по домам, а город, если погибнет Тесей, не обещал открыть ворота и сдаться на милость победителя. Но и при отсутствии официальных договорённостей исход этого поединка имел огромное значение, ибо и осаждённые и осаждающие были склонны видеть в нём противоборство не только своих вождей, но и стоящих за ними богов. Людям предстояло воочию убедиться в том, кому из противников благоволят высшие силы.

Племена востока склонны во всём, даже в том, как отклоняется на ветру струйка мочи, видеть признаки сверхъестественного вмешательства: недаром они столь азартны и склонны к риску. В глазах дикаря способность поставить всё на кон есть не порок (подобное утверждение, как и само понятие «порока», он нашёл бы абсурдным), но способ выявить силу человеческого духа, или, как говорят они на своём наречии, «эдор». Варвары готовы держать пари на что угодно: они станут спорить, сильно ли облетит дерево при первом порыве ветра или долго ли продержится под пытками пленник, прежде чем испустит дух. Выиграв спор, варвар ликует и веселится, а проиграв – скорбит и печалится.

Удивляться этому не следует. Цивилизованный человек видит в окружающем мире некую данность, существующую отдельно от небес и подчиняющуюся причинно-следственным закономерностям. Варвар же воспринимает это совсем иначе. По его разумению, наша земля есть лишь смутное отражение некоего иного мира, каковой воспринимается им как одно из проявлений Всемогущего. Опыт для варвара есть игровая доска: он бросает кости и ждёт, что они одарят его откровением. Дикарю ведомо, что такое горе; птицы на языке варвара не поют, но «стенают», ребёнок не плачет, но «печалится». Считая себя хранителем духа вольности, варвар пребывает в рабстве у невежества и заблуждений. При всей своей отваге он дрожит от суеверного страха, стоит зайцу перебежать ему дорогу, и готов отказаться от долго готовившегося похода, усмотрев дурное предзнаменование в полёте воробья.

Амазонки чуточку разумнее большинства племён, однако, если уж на то пошло, многие наши соотечественники подвержены суевериям ненамного меньше варваров. Большинство сподвижников Тесея – и уж, конечно же, все приверженцы Элевтеры – были склонны узреть в результате намеченного противоборства вождей не что иное, как приговор Высшего Суда. Те, чей боец возьмёт верх, восторжествуют и в этой войне, а сторонники проигравшего неизбежно обречены на гибель. Таково было мнение подавляющего большинства, и не стоит удивляться тому, что в обоих лагерях не пренебрегали даже самыми дикими и несуразными средствами, дабы снискать для своего бойца поддержку и благоволение небес.

Мы с братом, так уж вышло, оказались в команде, которой поручили забрать с поля боя тела павших. Амазонки и скифы своих уже унесли. Выйдя в тот вечер из ворот, мы увидели, как наши противники в своих становищах на холмах напротив Акрополя, готовят угольные ямы, над которыми собираются жарить на вертеле наших пленных, и дыбы, на которых этих несчастных будут свежевать. Именно таким образом дикари намеревались склонить высшие силы на свою сторону.

Варвары делают ставки на то, долго ли продержится жертва. Те, кому не доводилось присутствовать при столь ужасающем зрелище, не могут представить себе экстаз, в который приходит такой дикарь, прикладывая раскалённое железо к плоти врага. В глазах варвара эти действия есть не жестокость, каковой они видятся человеку цивилизованному, но испытание «эдор» пленника, силы его духа и личной магии.

Предполагается, что пленник тоже является полноправным участником этого испытания. В непостижимой для эллина варварской системе ценностей дикарь, сажая свою жертву на кол или сдирая с него заживо кожу, делает это не из ненависти, а движимый благородным стремлением обрести «эдор» пленника, а тот, в свою очередь, всячески стремится доказать превосходство своей магии. Чем больше мужества он выказывает, тем могущественнее его дух. Он, этот пленник, страдает не сам по себе (ибо дикарь не мыслит себя отдельно от своих богов и племени), но ради дарующих ему силу стражей иного мира, наделивших его магией души. Он желает продемонстрировать своё превосходство над врагом и, не поддавшись слабости в минуту смерти, одерживает над ним своего рода победу. Мне случалось видеть, как за мгновение до кончины умирающий плюёт в лицо своему мучителю и уходит в Аид с торжествующим смехом.

На первых стадиях осады скифы подвергали пыткам пленных афинян, но вскоре бросили это занятие. С точки зрения дикарей, наше жалкое поведение являлось наилучшим доказательством отсутствия у афинян какой бы то ни было силы духа. В их глазах мы были так ничтожны, что не заслуживали пытки. Презрение к нам было настолько велико, что, по мнению врагов, даже самая блистательная победа над столь никчёмным врагом не могла принести им славы. Дошло до того, что они перестали скальпировать убитых, ибо скальп ценен не сам по себе, а как символ овладения «эдор» противника; неприятель же, не обладающий «эдор», не стоит того, чтобы с него снимали скальп. Уважающий себя воин не станет вешать на пояс волосы, в которых нет никакой магической силы.

Однако в тот вечер мы с братом увидели, что варвары возродили практику применения пыток. Первых несчастных начали терзать на холмах Ареса и Пниксе; вскоре оттуда послышались жуткие, душераздирающие вопли вперемешку со сладострастными завываниями их мучителей.

Впрочем, скифы и амазонки терзали не только эллинов, но и самих себя. Исполняя парами дикие пляски, они с помощью инструмента, похожего на плотничий резец, срывали друг у друга с ног, спин и животов полоски кожи, оставляя кровоточащие борозды. Считается, что такой ритуал самоистязания дарует особую чудесную силу.

Одновременно с магической подготовкой велась и сугубо практическая. Лагерная прислуга расчищала площадку под Рыночным холмом, где предстояло помериться силами вождям. На холме Ареса амазонки приносили в жертву лошадей, совершая ночной обряд, именуемый «нюктерия». Костры пылали на вершине холма. Наша похоронная команда работала при свете этих костров.

У дикарей принято лишать поверженного врага посмертной благодати, уродуя и расчленяя труп. Из отрубленных ушей и носов эллинов варвары, нанизывая их на верёвки, делали ожерелья. Прекратив снимать скальпы, они стали отрубать головы и конечности. Можно ли представить себе занятие более удручающее, чем попытка вынести с поля боя не просто тела павших товарищей, но трупы расчленённые, истерзанные, изуродованные до неузнаваемости? Сложив мёртвых по двое, по трое на одеяла, мы оттаскивали их к подножию Трёхсот ступеней. На Акрополе не осталось ни одного мула, все они были забиты на мясо, так что затаскивать умерших в крепость нам приходилось на собственных горбах.

В ночь перед поединком Тесей обошёлся без речей.

– Если я паду, верните госпожу Антиопу её соплеменницам, – вот и всё, что он сказал.

Антиопа в ту ночь тоже вышла из своих покоев и поднялась на стену. Я прошёл мимо неё совсем рядом, но мне, признаться, вовсе не хотелось привлекать её внимание, да и она меня не заметила. Её взгляд был прикован к ужасному зрелищу, которое разворачивалось на холмах напротив.

Мои печальные обязанности увели меня за ворота, а когда уже за полночь я вернулся, Антиопа, так и не шелохнувшись, всё стояла на том же месте.

Царица нашла себе место у амбразуры южной привратной башни. Её сопровождали лишь слуги и стражники, приставленные к ней Тесеем для её безопасности. Такой, как сейчас, её видели лишь те, кому выпало сопровождать Тесея в его плавании; я уже успел забыть, как выглядела Антиопа в амазонском наряде. На ней были штаны, заправленные во фригийские сапожки и перехваченные амазонским кавалерийским поясом. Стёганая спола была покрыта перекинутой через левое плечо шкурой пантеры, которая была на Антиопе и когда она победила Боргеса в Курганном городе. Обнажённая правая грудь позволяла видеть шрам в виде морской звезды «тессистос», наносимый девочке на грудь ещё в детстве, и рубцы «матрикона», следы ритуального самокалечения, совершаемого амазонками перед битвой.

Оргия врага продолжалась всю ночь, и всю ночь Антиопа так и не сдвинулась со своего места. Мы гадали, примет ли она участие в сражении, а если примет, то на чьей стороне? Как я уже говорил, Тесей запретил Антиопе вооружаться и пригрозил казнью всякому, кто поможет ей в этом. Он едва ли собирался отменять свой запрет, но вот его смерть вполне могла лишить приказание силы.

За два часа до рассвета царь удалился в цитадель, где Антиопа подготовила его к бою. Она сама искупала и вооружила его, уложила ему волосы и вручила собственное копьё, не допустив в покои даже избранных царских телохранителей.

Поединок должен был состояться на бывшей рыночной площади, возле ещё удерживавшихся защитниками Афин Священных врат Эннеапилона, гарнизон которых составляли царские соратники. Триста ступеней были превращены в дополнительное укрепление с помощью кольев и завалов; уцелевшие дома и хранилища превратились в опорные пункты; раненых подняли на самую вершину крепости, а четыре тысячи способных держать оружие воинов заняли места на стенах.

И вот наступил рассвет.

Ближайшие сподвижницы Элевтеры – Стратоника, Скайлея и Главка Сероглазая – выехали на площадь с севера. Они были в полном вооружении, но без боевой раскраски и шлемов, с прибранными волосами. На дальнем конце площади установили три столба, рядом с каждым из которых остановились всадницы. Стратоника выехала вперёд одна. С южной стороны уже находились секунданты Тесея – Ликос, Петей и Амомфарет, командир спартанских копейщиков. Они тоже были в церемониальных доспехах. Распоряжался подготовкой к бою Садук, фракийский вождь, говоривший по-эллински с безупречным аттическим произношением. Противникам разрешалось сражаться лишь не покидая пределов ристалища. Впрочем, без предупреждения можно было и обойтись. Никто из соперников не стал бы спасать свою жизнь ценою утраты чести.

Тесей выехал на царской колеснице своего отца Эгея, правил которой его двоюродный брат Иофон. Грудь царя покрывал воронёный панцирь с изображением бычьей головы; дубовый, в три пальца толщиной и в треть таланта весом, щит был обит бронзовыми пластинами; чёрный шлем венчал гребень из белых перьев пустельги. Тесей срезал бороду и обрил себе лоб, чтобы противник не смог ухватить его за волосы. Оружие афинянина составляли три дротика, вложенных в чехол из бычьей кожи, притороченный к колеснице, два ясеневых, в пять локтей, копья с железными наконечниками и разящий меч на поясе, у бедра.

Колесница подъехала к южным столбам и остановилась. Тесей стал спешиваться. Его секунданты подошли к нему и кратко переговорили.