Текст книги "Последняя из амазонок"

Автор книги: Стивен Прессфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Элевтера появилась с севера. Она прибыла не на колеснице, а верхом и совещаться ни с кем не стала. Её оружие составляли маленький бронзовый щит, метательное копьё, «пелекус» – двойная секира, вложенная в чехол за плечами, и метательный диск в чехле у бедра. Ни лука, ни меча она с собой не взяла.

– Я Тесей, сын Эгея! – начал царь.

– Довольно! Я знаю, кто ты такой.

Кони с обеих сторон перетаптывались и фыркали. Можно было видеть, как покачиваются, оставляя в пыли след, колёса колесницы и как возница руками в кожаных рукавицах удерживает упряжку.

Элевтера не направила коня вперёд, а лишь позволила ему сделать десяток шагов и, остановив в ста шагах от противника, крикнула:

– Убей меня, если сможешь!

С резким кивком она опустила на лицо железное забрало шлема.

Из шестидесяти тысяч глоток вырвался рёв: всадник и колесница, вздымая пыль и набирая скорость, с грохотом понеслись по ристалищу. Тесей выставил выпуклый набалдашник щита поверх обода колесницы, подпёр его с внутренней стороны плечом и, стоя левой ногой на помосте для усиления толчка, упёрся правой в задний борт своей боевой повозки. В правой руке он держал извлечённый из чехла дротик с древком длиной в три локтя.

Элевтера устремилась на него с метательным копьём. Первым совершил бросок Тесей. Он целил в грудь, однако амазонка с поразительной ловкостью упала набок, свесившись с коня и спустя мгновение снова оказавшись в седле. Дротик Тесея был брошен с такой силой, что, просвистев над ристалищем, вылетел за его пределы и упал на землю среди тиссагетов, поразив одного из зевак в ногу. Тот взвыл, но его вопль потонул во всеобщем рёве.

У противоположных концов поля колесница и всадница снова развернулись и опять начали сближение.

Элевтера и на сей раз не стала метать своё копьё, но, уже поравнявшись с колесницей, резко свернула в сторону и приняла второй дротик Тесея на свой щит. Дротик отскочил, перелетел арену и вонзился в шест ограждения. Когда колесница разворачивалась для третьего захода, царь избавился от щита и шлема, убрав их в мешки у бортов колесницы, чтобы было удобнее бросать. Дважды он оказался не на высоте и на сей раз был обязан попасть в цель, чтобы не предстать перед необходимостью сражаться пешим против верхового врага.

Увы, и в этот раз дротик Тесея пролетел мимо, а Элевтера опять воздержалась от броска. Когда колесница снова достигла поворотных столбов, царь соскочил на песок. Колесничий увёл упряжку за пределы ристалища, а Тесей, вновь надев шлем и вооружившись копьём и щитом, двинулся вперёд. Элевтера, повернув на дальнем конце ристалища, остановила своего грызущего удила коня, и из-под её забрала струйкой брызнула розовая от крови слюна: от возбуждения она прокусила себе язык. Амазонка взяла поводья в зубы, извлекла из чехла диск и взяла его в левую руку, словно в противовес остававшемуся в правой метательному копью.

Со всех сторон неслись дикие восклицания: зрители жаждали крови. Наблюдавшие за поединком с возвышения буйные дикари лупили друг друга по спинам и плечам и истошно орали что-то невнятное на своей варварской тарабарщине, да с такой натугой, что их физиономии багровели, а на шеях выступали жилы. Вдобавок они с грохотом колотили древками копий о щиты, а амазонки ещё и наполняли площадь завываниями, походившими на вой ветра среди сосен.

Спешившийся Тесей устремился к центру площадки, чтобы уменьшить разгон своей соперницы. Он передвигался быстрым, скользящим шагом, припадая к земле и выставив перед собой щит, наклонённый так, чтобы копьё Элевтеры соскользнуло с него. Наличник шлема касался пятна пота на верхней кромке щита, так что открытыми для противника оставались лишь прорези для глаз да гребень с плюмажем из перьев пустельги.

Мой взгляд выискал среди амазонок Селену, трепетавшую, как натянутая тетива. А вот Антиопу, хоть я и обшаривал взглядом стены, мне найти не удалось.

Для Элевтеры пришло время давно спланированной ею атаки. Уперев правую подошву в прикреплённую к подпруге петлю, она устремила коня вперёд. Он рванул в галоп, на какой способны лишь степные скакуны. Отведённой назад рукой амазонка замахивалась для броска длинным копьём – железный наконечник находился почти между ушей коня; в другой, как противовес, всадница сжимала тяжёлый диск.

Когда грозная воительница была уже близко, Тесей прильнул к земле – так, что над краем щита поднималась лишь личина его шлема. Щит, царский «аспис» его отца Эгея, был сработан из дуба, настолько прочного, что мог, не согнувшись, выдержать вес гружёной подводы. Уперев нижнюю кромку щита в почву и чуть наклонив обитую бронзой поверхность назад, царь взирал на соперницу сквозь смотровые щели. Оба длинных, в пять локтей, копья он держал в правой руке, прижав их так, что амазонка не могла переломить древки ни топором, ни диском.

Тесей встречал соперницу, как говорили пехотинцы, в «тени»: врагу видны лишь щит да шлем, а воин как бы укрыт в их тени. При этом царь не стоял на месте, а перемещался, точно краб, из стороны в сторону, ибо в движущуюся цель попасть труднее. Ощущая рукой дрожь земли под копытами приближающегося скакуна, он ждал решающего момента, когда нужно будет либо, скорчившись, принять удар, либо, упёршись правой ногой, поднять разящее копьё и встретить врага лоб в лоб.

Элевтера не предоставила Тесею возможности пустить в ход копьё, ибо метнула своё из-за пределов его досягаемости. Атака её была столь стремительна, а бросок столь мощным, что копьеметалка, вырвавшись из руки амазонки, ударила Тесея по гребню шлема, а метательное копьё прошило дубовый щит. Царь был на волосок от смерти: расщепившееся ясеневое древко срезало один из толстых кожаных ремней, крепивших к телу его нагрудник. Остриё врезалось в землю.

Тесея толчком отбросило назад, накрыв сверху пробитым щитом. Однако он уцелел, и Элевтера промчалась мимо. Теперь, лишившись единственного копья, она должна была покинуть седло и продолжить схватку пешей.

Амазонка пружинисто спрыгнула с коня на полном скаку. Превосходно обученный конь отбежал в сторону, а Элевтера, не мешкая, устремилась к Тесею, чтобы обрушиться на него с тыла. Царский щит оставался пригвождённым к земле – его удерживало глубоко вонзившееся в твёрдую почву копьё, – и Тесею приходилось выбирать: тратить ли драгоценные мгновения на попытку выпростать щит либо же бросить его и встретить амазонку без прикрытия.

Теперь Элевтера замахивалась каменным диском, обитым по краям железом. Когда она, стремительно приближаясь, оказалась от противника в двадцати шагах, царь ухитрился высвободить щит и повернулся ей навстречу. Элевтера раскрутила диск тройным оборотом вокруг себя, как это делают на состязаниях дискоболы, добавила к инерции вращения силу взмаха руки, резкого поворота торса и толчка опорной, правой ноги – и метнула снаряд прямо в цель.

Мне в жизни не доводилось слышать звука, подобного тому, который издало железо при столкновении с бронзой.

Рама щита треснула, как ореховая скорлупа, державшая щит рука Тесея обвисла, но Элевтера, увлекаемая яростью и силой броска, пролетела мимо.

Развернувшись и мигом овладев собой, она потянулась за секирой. Не знаю, видели ли вы, как выхватывает амазонка топор из заплечного чехла. Происходит это следующим образом. В тот момент, когда её правая рука тянется назад, за плечо, чтобы схватить секиру пониже железного острия, левая заходит за спину, к пояснице, и подталкивает рукоять вверх. За одну десятую того времени, которое ушло у меня на это описание, смертоносное оружие покидает своё гнездо и оказывается в деснице его хозяйки.

Элевтера устремилась в новую атаку. Прикрываясь щитом, Тесей встретил её молниеносным выпадом ясеневого копья, едва не ставшим для противницы роковым. Она успела отбить остриё взмахом секиры, но оно вспороло её полотняную накидку, едва не войдя под рёбра и оставив кровоточащую рану.

– У него сломана рука! – наперебой заорали варвары на четырёх десятках языков разом. – Сломана рука!

Элевтера увидела это и сама и, естественно, решила использовать имеющееся преимущество. Размахнувшись, она нанесла по щиту противника такой удар, что звук его разнёсся по всему полю. Державшая щит рука Тесея была вставлена в плотные кожаные петли, и удар этот отдался такой болью, что у царя вырвался крик. На мгновение оставив секиру, Элевтера схватилась за край Тесеева щита обеими руками и навалилась на него всем телом, рассчитывая, что повреждённая рука противника треснет или вывернется из сустава. Упав на колени и локоть, царь всё же задел копьём бедро Элевтеры, но на эту рану она обратила не больше внимания, чем на комариный укус. Эллины на стенах в ужасе закричали, призывая своего бойца подняться на ноги.

В руке Элевтеры вновь появился «пелекус». Тесей попытался снова нанести ей удар копьём, однако на сей раз амазонка увернулась и перерубила ясеневое древко. Не удалась царю и попытка сойтись с ней вплотную, чтобы использовать своё превосходство в грубой силе: Элевтера с лёгкостью уклонялась от его бросков, в то время как её секира снова и снова обрушивалась на щит. Ещё два удара – и щит раскололся. Третий, нанесённый с размаху, двумя руками, снёс верхушку царского шлема, срезав с макушки полоску кожи вместе с волосами. На бритый лоб Тесея потекла кровь.

Из горла амазонки вырвался дикий боевой клич, заставляющий трястись поджилки. Царь, шатаясь, отпрянул, стараясь уйти от смертельного удара, но без щита и шлема он был обречён.

И тут внезапно с юга на площадь хлынули царские соратники. Размахивая копьями и мечами, они с криками оттеснили Элевтеру от своего царя и сомкнули щиты, дабы под этим прикрытием увести Тесея за ворота.

Элевтера с негодующим рёвом пыталась прорубиться сквозь щетину бронзовых наконечников. В следующее мгновение ей на помощь поспешили секунданты, за ними – другие амазонки, потом скифы и геты, и наконец повалило валом всё вражье войско.

Книга десятая
В ЛЮБВИ И НА ВОЙНЕ

Глава 29
КРЫСЫ

ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА СЕЛЕНЫ

Когда Кобылица впервые позволила свободному народу сесть себе на спину, она установила заповеди чести, в соответствии с которыми надлежало осуществляться взаимоотношениям между народами и отдельными людьми. На первом месте среди них находится святость поединка. Победивший побеждает сам. Потерпевший поражение проигрывает сам. Никто не имеет права вмешиваться в противоборство.

Тесей поединок проиграл, однако вместо того, чтобы погибнуть, укрылся за щитами своих приверженцев. Что же это за победа, если победителя лишили права получить трофеи, завоёванные в бою и принадлежащие ему по праву?

В тот день я была среди тех, кто штурмовал Афинский Эннеапилон, кто сорвал Священные врата и загнал врага на вершину цитадели. Я сняла три скальпа, а оружия и доспехов захватила больше, чем могли снести мои лошади. Всё лишнее я с презрением побросала на землю.

Последний бой стоил жизни сотням лошадей и женщин, включая обеих моих учениц, Калкею и Арсиною. Однако нас удручали не потери сами по себе, но то, что наши сёстры и союзники погибали от рук столь бесчестного врага. Даже сейчас при воспоминании о том, как соратники Тесея прикрыли его щитами и увели с поля боя, меня мутит от отвращения.

Нашлись среди афинян и предатели, перебегавшие к нам и предлагавшие передать нам город в обмен на предоставление им власти. Боргес с омерзением посадил перебежчиков на кол, однако прежде вызнал у них, сколько золота имеется у Тесея на холме. Новостью стало известие о том, что большая часть казны вывезена на Эвбею вместе с женщинами и детьми.

В кои-то веки предводитель скифов не был пьян или, во всяком случае, пьян не настолько, чтобы поскользнуться, как это бывало, на собственном плевке.

– Нет никакой чести в победе над таким врагом, как они, – заявил он в совете в ночь после поединка.

Элевтера указала на вершину Акрополя:

– Это твоё золото, забирай его.

Вождь скифов Железных гор встретился с ней взглядом и сказал:

– Этого уже недостаточно.

Теперь союзники окружили Акрополь со всех сторон, но окрестности крепости были усеяны нашими убитыми и ранеными. Печаль была велика, ибо в степных набегах, стычках и вылазках даже потеря двух-трёх товарищей считается серьёзной, если речь не идёт о крупных и ожесточённых сражениях. Нынче же с каждой попыткой штурма, с каждым новым приступом наше войско уменьшалось на сотню, а то и две.

За девяносто дней осады треть воительниц свободного народа сложили головы и ещё треть стали калеками. При этом копья и мечи афинян сразили около пяти тысяч сестёр, тогда как коней, которым переломали ноги и хребты, пало втрое больше. Даже великолепные скакуны наших вождей, получавшие самый лучший корм, не могли сражаться без передышки более десяти минут. В бою всадница меняла лошадь четыре, пять раз, после чего всем требовалось несколько дней отдыха. А отдыхать было некогда, и в результате наши кони, как и мы сами, начинали походить на скелеты.

Боргес, пусть им и двигала жажда золота, был прав. Нам следовало захватить остров Эвбею, ибо то был единственный способ заставить афинян спуститься со своей укреплённой горы и вступить в бой. Кроме того, нам было жизненно необходимо захватить зерно: запасы фуража подошли к концу, кони голодали, а всю Аттику наше воинство уже объело до былинки.

Я отказалась от всех обязанностей командира, чтобы находиться под рукой у Элевтеры. Мне пришлось научиться встревать между нею и назойливыми просителями, оберегать её сон, когда ей удавалось прикорнуть, использовать свой плащ, чтобы дать ей возможность хоть ненадолго передохнуть в тени. Я ложилась на пороге её шатра – не для того, чтобы поспать, но дабы оградить её от тех, кто посягал на её сон или порывался во имя своих сиюминутных интересов отвлечь от дел, имевших для всех нас жизненно важное значение.

Каждую ночь Элевтера обходила бивуаки, останавливаясь у костров, чтобы перемолвиться с сёстрами словечком, обменяться шуточками или просто дать воительницам и ученицам возможность проникнуться духом доблести той, которая победила в поединке самого Тесея.

Я сто раз пыталась отговорить её от этих обходов, настаивая на том, что живой человек, даже царица, нуждается в отдыхе.

– Нет! – отвергала она все подобные призывы. – Нашим сёстрам приходится труднее, ибо моя ноша облегчается осознанием оказанной мне чести.

Все были настолько вымотаны и ослаблены тяжкими потерями, что после стычек у воительниц не хватало сил похоронить своих лошадей. Каменистая почва Аттики, которую приходилось взламывать мотыгами и кирками, не очень-то подходила для могил. Элевтера не раз стыдила своих соотечественниц, но не столько словами, сколько собственным примером. Она вставала рядом с павшим скакуном, брала в руки лопату и молча принималась копать могилу.

Всё войско изводила тоска по степи, и Элевтера прекрасно понимала это. Мы все переживали за оставшихся дома детей и старух, кобыл и жеребят: наше отсутствие наверняка придало врагам храбрости. Элевтера разделяла эти опасения, тосковала вместе со всеми и внушала сёстрам: чем быстрее мы покончим с врагом, тем скорее окажемся на родных равнинах. Воительницы встречали её с восторгом и восхищением. Глаза их светились, и было ясно, что они будут рассказывать своим дочерям и внучкам о том, как им довелось обменяться рукопожатием или перемолвиться словечком с самой великой Элевтерой. В её глазах столь явно читалась готовность умереть за народ, что всем колеблющимся становилось стыдно.

Заметив ещё в детстве, как умеет Элевтера привлекать к себе и вести за собой людей, я одно время опасалась, что это может вскружить моей подруге голову, но ничего подобного не произошло. На любовь народа она отвечала всепоглощающей любовью. Сто раз за ночь можно было видеть, как царица опускается на колени рядом с ложем раненой ученицы или изувеченной старой воительницы. В очах умирающих зажигался огонь, калеки забывали о своих увечьях, на глаза царицы, напротив, наворачивались слёзы. Стоило увидеть её, как становилось ясно: ради своего народа она готова на всё!

Ей присвоили имя Парфенос, то есть «Девственница», имея в виду не столько телесную непорочность, сколько тот факт, что она живёт ради народа, и только ради народа.

На мой взгляд, Антиопа была самой благородной из тал Кирте, однако величайшей всё же следует признать Элевтеру, ибо её любовь к родине и соотечественницам превосходила любую страсть, на какую только способна женщина по отношению как к мужчине, так и к другой женщине. То была любовь не плоти, но духа, которая выражается не в самоутверждении, но в самоотречении. Горделивейшая из воительниц, Элевтера стала смиреннейшей из цариц, и один её вид радовал мою душу.

Признаюсь, в сердце моём ещё жила тоска по Дамону. Мне было стыдно за это чувство, ибо что есть плотская любовь, как не тщеславное желание нравиться и позорное стремление отдаться? Втайне я подумывала о том, чтобы произвести на свет ребёнка, но не было ли это намерение эгоистичным и мелким по сравнению с тем пламенем, в котором сгорала Элевтера во имя любви к тал Кирте?

По ночам стали прибывать афинские гонцы. То были предатели, вознамерившиеся, как крысы, покинуть тонущий корабль. Они посылали своих людей через наши позиции, ставшие легко проницаемыми отчасти из-за разложения союзников, отчасти же потому, что значительная часть войска ушла из-под Акрополя, занявшись строительством насыпи, тянущейся от берега к Эвбее. Элевтере передали послание афинского полководца Ликоса: в обмен на жизнь и власть над Афинами он обещал доставить голову Тесея. Другие просили за свои семьи и предлагали выкуп, каковой намеревались собрать со своих заморских владений. Впрочем, обычных беглецов было куда больше, чем гонцов и посланников: защитники Акрополя по ночам спускались на верёвках со стен и под покровом тьмы разбегались во всех направлениях.

На седьмую ночь появился Дамон. Он прибыл с посольством от Тесея, что само по себе свидетельствовало о том, что этот царь ещё не низложен. Предложение, которое он хотел сделать, предназначалось не для всех осаждающих, но лишь для тал Кирте.

Я внимательно смотрела на Дамона, когда он обращался к Совету. Он исхудал. Щеки его впали, худобы лица не могла скрыть даже запущенная борода, но весь его вид говорил об отсутствии страха и готовности к смерти. Не знаю почему, но таким он восхищал меня даже больше, чем прежде, и в глубине своего сердца я любила его так, как никогда раньше.

У меня не было сомнений в том, что он любит нас, любит весь свободный народ, как если бы он был одним из нас. Более того, когда он оглашал волю своего царя, я чувствовала (это читалось между строк), что то же самое справедливо и в отношении самого Тесея. Царь Афин тоже любил нас.

От имени Тесея Дамон сообщил Совету, что Афины уплатят нам пятьсот талантов золотом – огромную сумму, составлявшую все сокровища города, – если мы прекратим боевые действия и, вступив с афинянами в союз, совместно обратимся против скифов, фракийцев и гетов.

– Тал Кирте должны понимать, – говорил Дамон, – сколь бы серьёзной ни была нанесённая афинянами обида, наш отдалённый город никогда не угрожал да и не может угрожать свободному народу. По-настоящему для вас опасны те, кого вы называете своими союзниками. Боргес и Садук злоумышляют против вашей родины, а потери, понесённые вами сейчас, будут усугублены сражениями, которые по пути домой вам придётся вести с теми, кто ненавидит вас за сам факт вашего существования. С теми, кто действительно зарится на ваши земли и стада! Пусть вы презираете нас, пусть вам ненавистны наши порядки, но разве благоразумие не подсказывает, что в ваших интересах теперь, пока у вас ещё есть силы, обзавестись надёжными союзниками? Союзниками, которые не будут для вас опасны? Союзниками, которые смогут поддержать вас, действуя из цитадели? А союзниками мы будем надёжными, ибо ваши враги – это наши враги, и мы заинтересованы в их изгнании не меньше, нежели вы – в том, чтобы лишить их возможности вредить вам в будущем. Обдумайте просьбу, с каковой обращается к вам царь Афин. Великими подвигами тал Кирте уже доказали свою несравненную доблесть и стяжали неувядаемую славу, а теперь Тесей предлагает вам позаботиться о своём будущем. О своём выживании! Проявите мудрость и заключите с нами союз против тех, кто желает вам лишь погибели.

Дамон закончил. Депутацию отпустили, и все афиняне, кроме него, удалились. Он уходить отказался и, вопреки настояниям товарищей по посольству, остался возле выхода из шатра.

Наши старейшины воззрились на него в недоумении, и он обратился к ним:

– Слова, которые вы от меня услышали, были словами моего царя и моего народа. Но то, что я собираюсь сказать сейчас, исходит из моего сердца.

Дамон выпрямился.

– Я не вернусь с моими товарищами в город. Я желаю остаться с вами.

– А зачем? – спросила Скайлея, насмешливо фыркнув.

Дамон заколебался, словно внезапно позабыл наш язык.

Элевтера остановилась перед ним.

– Ты был возлюбленным Селены?

– Да, – ответил Дамон.

– И что же, теперь ты решил перебежать на нашу сторону, чтобы снова предаться с ней любовным утехам?

Мои соотечественницы засмеялись. Дамон промолчал, хотя решимость его не убавилась.

– Если причина в другом, то в чём же именно? – настаивала Элевтера.

– Я уже сказал, что хочу остаться с вами, – промолвил он. – Какая разница почему?

– Дело в том, что сердцем он – наш, – вмешалась я, но остальными мои слова были встречены с презрением.

Элевтера оглядела его с ног до головы, перевела взгляд на меня и подняла ладонь, чтобы положить конец буре насмешек, которыми осыпали его наши товарищи по оружию.

– Сегодня можешь заночевать здесь, – сказала она Дамону. – Что будет дальше, увидим дальше.

Потом Элевтера повернулась ко мне и со вздохом добавила:

– Покажи ему насыпь.