Текст книги "Эволюция (ЛП)"

Автор книги: Стивен М. Бакстер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 52 страниц)

– Почему?

Ахмед посмотрел на небо.

– Мы должны это сделать ради наших детей.

Бокоход сказал просто:

– Четыре Адама и одна Ева.

Повисла долгая, напряжённая тишина. Луна была похожа на статую, её глаза были неподвижными. Снежок заметил, как близко она держала свою руку к PPK.

Ахмед поднялся на ноги.

– Не думайте о будущем. Думайте о том, как набить себе живот, – он хлопнул в ладоши. – Давайте двигаться.

Они разошлись. Серп луны уже восходил, похожий на костяную стружку в синем небе.

– Ну, – спросил Бокоход Снежка, когда они расходились, – и как ты находишь жизнь в будущем?

– Как в тюрьме, дружище, – с горечью сказал Снежок. – Словно мотаю охрененный срок.

III

Примерно в пяти километрах от базового лагеря Снежок попробовал разжечь костёр.

Он находился на том месте, которое когда-то, наверное, было полем. Ещё оставались следы сухой каменной кладки, которая отмечала собой широкий прямоугольник. Но через тысячу лет, поросшее многолетними травами и злаками, кустами и сеянцами лиственных деревьев, оно очень сильно напоминало любой другой кусок земли по соседству.

Он сделал огневую доску длиной со своё предплечье, с углублением, вырезанным на её плоской стороне. У него были стержень – палочка с заострённым концом, грузик – небольшой камень, который аккуратно ложился ему в руку, и лук – скорее просто молодое деревце с куском пластикового шнурка от обуви, натянутым на нём. Кусочек коры под углублением служил лотком, чтобы ловить тлеющие угольки, которые могли бы получиться. Рядом он собрал небольшую кучку сухой коры, листьев и сухой травы, готовой поддержать огонь. Он встал на правое колено и поставил подушку левой ступни на огневую доску. Он сделал из тетивы лука петлю и просунул в неё стержень. Смазав углубление небольшим количеством собственной ушной серы, он поместил закруглённый конец стержня в углубление на огневой доске, а заострённый – в углубление на грузике. Затем, слегка нажимая на углубление, он начал двигать луком взад-вперёд, вращая стержень с всё большими давлением и скоростью, ожидая, когда пойдёт дым и затлеют угольки.

Снежок знал, что выглядел старым. Теперь он носил длинные волосы, связывая их в «конский хвост» кусочком шнура. Также у него росла борода, хотя он резал её ножом каждые пару дней. Его кожа напоминала дублёную шкуру, вокруг глаз и рта появились морщины. Хорошо, я старый, думал он. И мне уже тысяча лет. Я должен хоть отчасти выглядеть на этот возраст.

Было трудно поверить, что прошло всего лишь чуть больше месяца с тех пор, как они вышли из Ямы.

Пока у них не было реальной потребности заниматься этим – разводить огонь самостоятельно. У них всё ещё оставалось множество коробок влагоустойчивых спичек, и достаточный запас упаковок триоксана – химического источника высокой температуры, весящего немного и широко используемого военными. Но Снежок смотрел в будущее, в тот день, когда им уже не удастся воспользоваться тем, что вынесли из Ямы. Конечно, в какой-то степени он «хитрил». Он пользовался своим прекрасно изготовленным тысячу лет назад швейцарским армейским ножом, чтобы сделать лук и огневую доску; позже ему пришлось бы пользоваться каменным ножом. Но – не всё сразу.

Это древнее поле лежало недалеко от части обширного массива дубрав, которые, насколько они смогли разведать, преобладали на ландшафтах Англии после эпохи человека. Оно раскинулось на небольшой возвышенности. На западе, дальше вниз по склону холма, раскинулось озеро. Снежок мог разглядеть следы каменных стен, исчезающих в глубине спокойных вод. Но озеро заросло тростником, кувшинками и прочей травой, а на его поверхности он мог различить нездоровый серо-зелёный блеск водорослевого цветения. Эутрофикация – так говорил Бокоход: даже сейчас искусственные питательные вещества – особенно фосфор – выщелачивались из земли в озеро и подстёгивали развитие миниатюрной экосистемы. Снежку казалось невероятным, что всё то дерьмо, которое закачивали в свою землю давным-давно умершие фермеры, по-прежнему могло отравлять окружающую среду вокруг него, но это, похоже, было правдой.

Этот пейзаж был до странности пуст. Его окружала тишина. Даже птичьего пения не было слышно.

Некоторые существа, вероятно, быстро восстановили прежние позиции, как только прекратились охота, контроль численности вредителей и использование человеком земель – это зайцы, кролики, куропатки. Крупные млекопитающие размножались настолько медленно, что восстановление должно было занять значительно большее время. Но явно существовало несколько видов оленей, и Снежок мельком заметил в лесах свиней. Им не попадалось никаких крупных хищников. Даже лисицы встречались редко. Совершенно не было никаких хищных птиц, кроме нескольких скворцов, выглядящих довольно агрессивно. Бокоход сказал, что специализированные хищники, стоящие на вершине пищевой пирамиды, должны были вымереть, поскольку поддерживающие их пищевые цепочки разрушились. В Африке, вероятно, тоже не осталось никаких львов или гепардов, сказал он, даже если они избежали съедения последними голодающими беженцами-людьми.

Возможно, подумал Снежок. Однако его больше интересовали крысы.

Конечно, равновесие в итоге восстановилось бы. Изменчивость, адаптация и естественный отбор позаботились бы об этом; так или иначе старые роли оказались бы заполненными. Но это сообщество могло бы ничем не напоминать то, которое исчезло до этого. И ещё, как сказал Бокоход, поскольку среднестатистический вид млекопитающих существовал на протяжении нескольких миллионов лет, пройдут, соответственно, миллионы лет – десять, возможно, двадцать, двадцать миллионов лет – прежде чем вновь сложится мир, блистающий своим богатством. Поэтому, даже если бы люди восстановили численность и продолжили существовать, скажем, ещё пять миллионов лет, они не увидели бы ничего похожего на тот мир, который Снежок знал, будучи ребёнком.

Снежок определённо не был фанатиком в охране лесов. Но в этих мыслях было что-то глубоко тревожное. Насколько странным было дожить до этого времени и увидеть, как это происходит.

Всё ещё никакого дыма, и он не получил ни одного проклятого тлеющего уголька. Он продолжил работать луком.

Главной проблемой в добывании огня было то, что это давало ему слишком много времени на размышления. Он тосковал без своих друзей, без братства морской жизни. Он скучал по своей работе, даже по рутинным делам – возможно, как раз по рутине больше всего, потому что она придавала его жизни определённость, которая отсутствовала сейчас.

Он понял, что скучал по шуму, хотя это было сложнее понять: телевидение, компьютерные сети, музыка, кино и реклама, логотипы, рекламные мелодии и новости. Он подозревал, что единственной вещью в новом мире, которая в итоге свела бы его с ума, была бы тишина – всеохватная, жестокая, растительная тишина. Его бросало в дрожь, когда он представлял себе, как всё было в последние дни, когда все машины перестали работать, а мигающие логотипы, неоновые трубки и экраны мерцали и гасли – один за другим.

И он тосковал без Клары. Конечно же, тосковал. Он никогда не знал своего ребёнка, даже никогда не видел его или её.

Вначале его мучали приступы чувства вины: вины за то, что он всё ещё был жив, когда так много людей скрылись во тьме, вины за то, что он ничего не мог сделать для Клары, вины за то, что он ел и дышал, мочился и испражнялся, а ещё тайком поглядывал на попку Луны, тогда как все, кого он когда-либо знал, были мертвы. Но это чувство, милостью судьбы, постепенно притуплялось. Он был навечно благословлён тем, что Бокоход один раз назвал отсутствием воображения.

Или, возможно, это было больше, чем вина.

В ясном свете этого нового времени его прежняя жизнь в перенаселённой туманной Англии двадцать первого века казалась всего лишь сном. Он словно растворялся в зелени.

Среди листвы, достигавшей высоты его пояса, в дюжине шагов от него, послышался шелест. Он повернулся в ту сторону, молча и сохраняя неподвижность. Один стебель травы, отягощённый семенами, изящно вздрагивал. В том месте он установил западню. Что там было среди листвы – изгиб плеча, взгляд ясных глаз?

Отложив лук и стержень, он встал, потянулся и небрежно зашагал к месту, где послышался шелест. Он вытянул лук из-за спины, взял стрелу из колчана, сделанного из кроличьей кожи, осторожно вложил её в лук.

В листве ничего не двигалось – до тех пор, пока он не оказался почти рядом – а затем внезапно что-то мелькнуло, бросившись в сторону при его приближении. Он заметил бледную кожу, испещрённую бурым, и длинные конечности. Лиса? Но это существо было большим – крупнее, чем что-либо виденное им здесь до сегодняшнего дня.

Без дальнейших колебаний он подбежал к существу, поставил ботинок на его поясницу и направил стрелу ему в голову. Существо извернулось и перекатилось на спину. Оно выло, словно кошка, закрыв лицо руками.

Он опустил лук. Руки. У него были руки, как у человека или обезьяны.

Его сердце бешено колотилось, и он уронил лук. Он встал на колени поверх существа, прижимая его туловище к земле, и схватил его за запястья. Оно было худощавым, гибким, но очень сильным; потребовалась вся его сила, чтобы отвести эти руки от лица. Но это существо всё равно плевалось и шипело на него.

Но его лицо – нет, её лицо – не было лицом шимпанзе или любой другой обезьяны. Оно было однозначно человеческим.

Несколько долгих секунд Снежок, изумлённый, сидел верхом на девочке.

Она была голая, и, хотя была заметна её бледная кожа, она была покрыта рыхлой шерстью из взлохмаченных рыжевато-бурых волос. Волосы на её голове были темнее – путаница грязных локонов, которые выглядели так, словно их никогда не стригли. Она была невысокой, но у неё были груди, небольшие отвислые мешочки с твёрдыми сосками, торчащими среди шерсти, а ниже треугольник более тёмной шерсти в её промежности был запачкан тем, что могло быть менструальной кровью. И у неё уже были растяжки.

Кроме того, от неё воняло, как в обезьяннике.

Но это лицо было совершенно не обезьяньим. У неё был маленький, но выступающий нос. Её рот был маленький, а подбородок V-образный с явно выраженной ямкой. Лоб над голубыми глазами был ровным. Но был ли он чуть ниже, чем у него?

Она имела человеческий облик, несмотря на свой волосатый живот. Но её глаза были туманными. Испуганными. Смущёнными.

Его горло напряглось, и он заговорил с нею:

– Ты говоришь по-английски?

Она завизжала и забилась.

И внезапно Снежок ощутил эрекцию, крепкую, как железный прут. Твою же мать, подумал он. Он быстро скатился с девочки, и схватил свои лук и нож.

Девочка не могла встать. Её правая ступня попалась в его ловушку. Она царапала сырую землю, пока её нога была схвачена. Она покачивалась взад-вперёд, что-то мыча, явно напуганная, и неважно, насколько она была умна.

Приступ вожделения у Сноуи завершился. Теперь она была похожа на шимпанзе своими жестами, своим неосознанным страданием, пусть даже её тело, придавленное его собственным, напоминало женское. (Клара, прости меня, это было так давно…) Остатки фекалий на её ногах и лужицы жидких испражнений там, где она лежала, вызвали у него ещё большее отвращение.

Он порылся в кармане лётного костюма и вытащил остатки упаковки сухого пайка. Там ещё оставалось с горсть орехов, немного вяленой говядины, чуть-чуть сушёного банана. Он выбрал банан и протянул горстку скрученных хлопьев девочке.

Она дёрнулась назад и отползла настолько, насколько смогла на шнуре.

Он попробовал общаться при помощи мимики, сунув один или два кусочка себе в рот и с преувеличенным выражением удовольствия поедая их.

– Ням-ням, вкусно.

Но, тем не менее, она не взяла еду у него из рук. И снова, как олень или кролик, подумал он. Поэтому он положил хлопья на землю между ними и двинулся в обратную сторону.

Она схватила пару хлопьев и запихала их себе в рот. Она жевала и жевала кусочки банана, как будто извлекая из них каждую крупицу аромата, прежде чем, наконец, проглотила их. Она, наверное, никогда не пробовала ничего такого сладкого, подумал он.

Или, возможно, она просто была голодна. Он установил ловушку пару дней назад; она могла находиться здесь уже сорок восемь часов. Все эти фекалии и моча, а также то, как сильно была спутана и запачкана шерсть на её ногах, также указывало на это.

Пока она ела, он смог хорошо разглядеть ступню, которая угодила в ловушку. Это была простая ловушка в виде петли, рассчитанная на головы кроликов и зайцев. В своих усилиях, направленных на освобождение, она затянула ловушку ещё сильнее – она работала так, как предусматривала её конструкция – и та настолько глубоко врезалась в её ногу, что превратила её плоть в ужасное кровавое месиво, и ему показалось, что он мог разглядеть в ране белизну кости.

И что теперь? Он мог бы взвалить её себе на спину и притащить в базовый лагерь. Но это было не промысловое животное, кролик или заяц; это был не какой-то интересный экземпляр вроде огромного попугая, наполовину утратившего способность к полёту, которого изловил Бокоход, бродя по краю стоячего пруда. Это был человек, независимо от того, как она выглядела. И ещё, напомнил он себе, те растяжки говорили ему, что у неё был по меньшей мере один ребёнок, ожидавший её где-то поблизости.

– Неужели я проделал весь этот путь, через долбаные тысячи лет, чтобы причинить тебе такие же проблемы в жизни, каких я хлебнул в своей? Я так не думаю, чёрт подери, – бормотал он. – А теперь прости меня.

И без всяких колебаний он наскочил на неё.

Это был ещё один раунд состязания по борьбе. Он прижал её к земле: лицом вниз, её руки под телом, а его ягодицы на её пояснице. Воспользовавшись швейцарским армейским ножом, он отрезал шнур ловушки, и вытянул петлю из окровавленной канавки, которую она протёрла. Затем он израсходовал значительное количество своих драгоценных запасов, чтобы вычистить антисептической жидкостью грязь, высушенную кровь и гной – ему пришлось выбирать из болячек пряди каштановых волос – и наложить на рану изолирующее вещество и крем. Возможно, она оставит материал на ране достаточно долго, чтобы та успела продезинфицироваться.

Как только он выпустил её, она ушла. Он бросил взгляд на вертикальную и гибкую фигуру, мелькающую среди высокой травы по направлению к деревьям, хромающую, но даже в этом случае движущуюся быстро.

Время уже давно перевалило за полдень. Предполагалось, что они не должны оставаться в одиночку в темноте вдали от основного лагеря: постоянные приказы Ахмеда. Он хотел бы последовать за девочкой в зелёные тайны лесной чащи. Но он знал, что не должен был этого делать. Он с сожалением собрал своё имущество и отправился обратно в базовый лагерь.

В тот вечер Снежок вернулся к остальной группе последним.

Они решили поселиться вблизи озера в нескольких километрах от разрушенного города. Участок находился под защитой компактного холма конической формы – явно искусственного, возможно, кургана железного века, или же, возможно, всего лишь каких-то отвалов пустой породы.

Ахмед заставил их собраться вокруг пня упавшего дерева, на котором он величественно восседал. Снежок хотел сообщить остальным о своей встрече, о том, кого он нашёл. Но настроение было неподходящим. Поэтому он просто сел.

Луна с каждой прошедшей неделей становилась всё более и более замкнутой; теперь она просто сидела, скрестив ноги, рядом с Ахмедом, потупив взгляд. Но она, как всегда, находилась в центре внимания, в фокусе бессловесных интриг. Бокоход сохранял свою обычную отрешённую мечтательность, но он сидел напротив Луны, и Снежок видел, как его пристальный взгляд скользил по обводам её бедра, по тем сантиметрам её икр, которые она открывала над ботинками. Сам Ахмед сидел рядом с девушкой, усадив её на свой пень, словно владел ею.

Боннер был тем, чьё вожделение по отношению к Луне проявлялось особенно очевидно. Он сидел неуклюже, с напряжённой мускулатурой, и через его лицо тянулась широкая полоса грязи – камуфляжные отметины охотника. Он и сам выглядел как животное, подумал Снежок, как будто последние этапы его тренировок едва скрепляли его вместе.

Между ними назревал разброд, – Снежок это видел – раздор с огромными трещинами, раскалывающими их напряжённый комплекс взаимоотношений. Вряд ли уже что-то осталось от той робкой группы лётчиков военно-морского флота, которые забились в разрушенную церковь в ту первую ночь, чавкая своими пайками. Они могли бы убить друг друга за Луну, если бы Луна не убила их первой.

А Ахмед, их лидер, не знал ничего из этого. Ахмед улыбался.

– Я думал о будущем, – сказал он.

Бокоход издал приглушённый стон.

– Я имею в виду, о дальнейшем будущем, – продолжил Ахмед. – О том, что будет через несколько следующих месяцев, даже в следующие несколько лет. Пусть даже мы выдержим следующую зиму, нашим детям будет труднее.

При разговоре о детях Снежок бросил взгляд на Луну. Она уставилась на свои руки, на сцепленные пальцы.

Ахмед сказал о том, что в течение индустриального периода, а особенно на протяжении последних нескольких безумных десятилетий, человечество исчерпало все доступные ему запасы ископаемого топлива: угля, газа, нефти.

– Ископаемое топливо, вероятно образуется вновь даже сейчас. Мы это знаем. Но невероятно медленно. Всему, что мы жгли несколько столетий, потребовалось на образование около четырёхсот пятидесяти миллионов лет. Но топливо для наших потомков найдётся всегда, – сказал он. – Торф. Торф – это то, что получается, когда болотные мхи, осока и другая растительность разлагаются в обеднённых кислородом болотистых землях. Верно? И в некоторых частях мира добыча торфа для топлива продолжалась вплоть до середины двадцатого века.

– В Ирландии, – сказал Бокоход. – В Скандинавии. Но не здесь.

– Тогда мы идём в Ирландию, или в Скандинавию. Или, возможно, мы найдём его здесь. Условия сильно изменились с тех пор, как мы впали в холодный сон. Во всяком случае, если мы не найдём торф, мы найдём что-то ещё. Мы унаследовали выжженный мира, – он постучал по виску. – Но у нас ещё есть наш ум, наша изобретательность.

– Ой, да ради бога, – резко сказал Бокоход. – Ахмед, разве ты ещё не усёк этого? Мы – всего лишь кучка потерпевших кораблекрушение – вот, кто мы – выброшенных на берега времени. Ради всего святого, чел, у нас на всех лишь одна матка.

– Моя матка, – сказала Луна, не поднимая глаз. – Моя матка. Ты несносный хероносец.

– Болотное железо, – вкрадчиво произнёс Ахмед.

Все посмотрели на него.

Ахмед продолжил:

– У нас есть окись железа, образующаяся в топях и болотах. Когда богатая железом грунтовая вода контактирует с воздухом, ну, в общем, она как ржавеет. Верно, Бокоход? Викинги в своё время использовали эту штуковину. Почему бы это не сделать нам?

Пока шло препирательство происходило, взгляд Сноуи притягивали ближайшие леса, их тенистая зелень. Бокоход прав, думал он. Мы здесь случайные гости, всего лишь своего рода эхо. Мы просто собираемся поссориться и раствориться в зелени, как все эти разрушенные здания, и просто исчезнуть, добавив свои кости к миллиардам уже валяющихся в земле. И это не будет иметь значения, чёрт подери. И если он не знал этого прежде, ощущал это лишь бессознательно, то теперь, столкнувшись с девочкой-обезьяной, он был убеждён в этом. Она – это будущее, думал он; она, с ясным и сильным взором льва, с маленьким обнажённым телом, со своей ловкостью и силой – и пребывающая в своей бессловесной тишине.

Когда они разбрелись, Снежок отвёл Бокохода в сторонку и рассказал ему о дикой женщине.

– Ты её попользовал? – сразу же спросил Бокоход.

Снежок скорчился с отвращением:

– Нет. Я кое-что ощутил – у меня стоял просто адски – но, когда я увидел, кем она была в действительности, просто не смог продолжить.

Бокоход похлопал его по плечу.

– Ни слова против твоих мужских достоинств, приятель. Уина – вероятно, просто не тот вид, и всё.

– Уина?

– Это воспоминание из старой литературы. Не бери в голову. Слушай. Независимо от того, что там говорит наш эль-Президенто, мы должны побольше узнать об этих существах. Это, чёрт подери, гораздо важнее, чем копать торф. Мы должны понять, как они здесь выживают. Потому что мы оказываемся перед необходимостью вести как раз такой образ жизни. Иди, разыщи свою подружку, Снежок. И спроси её, захочет ли она пойти на двойное свидание.

Через пару дней после этого, до того, как Ахмед сумел осуществить свои планы по возрождению цивилизации, он заболел. Ему пришлось оставаться у себя под навесом, в полной зависимости от еды и воды, которые ему носили остальные.

Бокоход подумал, что это было ртутное отравление из-за отвалов неподалёку от лагеря. Ртуть веками использовалась при изготовлении разных вещей – от шляп до зеркал, от препаратов для истребления насекомых до лекарств от сифилиса. Вероятно, её было очень много в почве, собственно говоря, и даже сейчас, спустя тысячу лет, она по-прежнему медленно просачивалась различными путями в озеро, где проходила свой путь по цепи питания и достигала максимальной концентрации в телах рыб и во рту людей, которые их съели.

Бокоходу это всё казалось забавным: тот самый Ахмед, великий строитель планов – который дольше и крепче любого из них цеплялся за экспансионистские мечты о давно минувшем двадцать первом веке – стал жертвой дозы яда, затяжного наследия той разрушительной эпохи.

Снежок обращал на него не слишком много внимания. Ведь в мире были и гораздо более интересные вещи, чем что-то, сказанное или сделанное Ахмедом.

Например, Уина и её мохнатый лесной народ.

Снежок и Бокоход построили нечто вроде засидки – навес, щедро заваленный травой и зелёными листьями неподалёку от того места, где Снежок впервые столкнулся с девочкой-обезьяной, которую Бокоход окрестил Уиной.

Снежок взглянул на Бокохода, лёжа в тени засидки. В ужасной жаре этого неанглийского лета они оба решили ходить без одежды, оставив себе исключительно шорты, пояс с инструментами и ботинки. Кожа Бокохода, коричневого цвета и щедро намазанная грязью, была столь же хорошим камуфляжем, как нечто, специально созданное руками человека. Прошло лишь пять или шесть недель после выхода из Ямы, и он уже был неузнаваем.

– Там, – прошипел Бокоход.

Стройные серовато-бурые фигуры – две, три, четыре – вынырнули из тени у края леса. Они сделали несколько осторожных шагов на открытое место. Они были голыми, но стройными и прямоходящими, и они что-то несли в руках – вероятно, свои обычные грубые каменные молотки и ножи. Выстроившись неплотным кругом, спинами друг к другу, они оглядывались вокруг, поворачивая головы резкими движениями.

Бокоход продолжал оставаться самим собой: он излагал историю о том, откуда мог появиться этот невысокий мохнатый народец.

– Дети канализации, – сказал он. – Когда города пришли в упадок, кто протянет дольше всех? Исхудавшие маленькие дети, которые уже заселили дренажную систему и канализации, и жили за счёт отбросов. Пройдут долгие годы, прежде чем некоторые из них просто заметят, что что-то изменилось…

Теперь мохнатые бежали по заросшему травой лугу к лежащему предмету. Это был олень, крупный самец, которого Снежок и Бокоход завалили выстрелом из рогатки и выложили здесь, надеясь выманить мохнатых из их лесного укрытия. Мохнатые обступили тушу. Они начали рубить суставы в тех местах, где задние ноги прикреплялись к задней части туловища. И пока они работали, сохраняя сосредоточенную тишину, одна из них всегда была на ногах, глядя вокруг, оставаясь настороже.

– Вот так они и работают, – пробормотал Снежок. – Унести с собой ноги, видишь?

– Быстро и легко, – ответил Бокоход. – Практически самая лёгкая в осуществлении часть разделки туши. Отрубаешь ноги, затем тащишь их обратно в укрытие в лесу, пока кто-нибудь с зубами побольше, чем у тебя, не придёт, чтобы посоперничать за них. Они действуют скоординировано, пусть даже и не разговаривают. Видишь, как они сменяют друг друга, чтобы быть настороже? Они – стайные охотники. Или, во всяком случае, падальщики.

Снежок подумал, почему они стали такими осторожными, если Бокоход был прав, и вокруг не было никаких крупных хищников.

– Они выглядят по-человечески, но ведут себя не так, – прошептал Снежок. – Понимаешь, что я имею в виду? Они ведут себя не так, как нужно стоять на страже. Они оглядываются, словно кошки или птицы.

Бокоход хмыкнул.

– У тех детей канализации не должно было быть никакой культуры, никакой учёбы. Всем, что они могли бы знать, была канализация. Возможно, именно поэтому они и прекратили говорить. Возможно, в канализации покров тишины был важнее, чем язык.

– Они утратили язык?

– Почему бы и нет? Птицы постоянно утрачивают способность к полёту. Быть умным – это дорогое удовольствие. Даже мозг размером с твой, Снежок, обходится дорого: он жрёт изрядную часть энергии из всей, которую требует тело. Возможно, это не такой мир, где твой ум окупается в той же степени, как, скажем, умение быстро бегать или хорошо видеть. Вероятно, потребуется не очень много перестроек в нервной системе, чтобы полностью утратить способность пользоваться языком, и даже сознанием. И теперь мозги вольны усыхать. Дайте им сто тысяч лет, и они будут напоминать австралопитецин.

Снежок покачал головой.

– Я всегда думал, что у людей из будущего будут здоровенные вздутые головы, а члена не будет совсем.

Бокоход поглядел на него в полумраке засидки.

– То, что мы умные, не всегда приносит нам много пользы, верно? – кисло сказал он. Взглянув на мохнатых, он потёр своё лицо. – Вот смотришь на них, и думаешь: как же недолго всё это было. Был момент, когда были умы, предназначенные для того, чтобы понимать: как изменять вещи, как строить. Сейчас всё это пропало, испарилось, и вот, к чему мы вернулись: жить подобно животным, просто как ещё одно животное в экосистеме. Просто примитивное, существование непосредственно за счёт окружающих ресурсов.

Они ещё немного понаблюдали за тем, как мохнатый голый народец отрывал ноги убитого оленя и, то помогая друг другу, то ссорясь, тащил бёдра обратно под защиту леса.

После этого они вернулись в свой базовый лагерь.

И там они обнаружили, что Боннер рвал и метал, потому что Луна исчезла.

– Где она, мать вашу?

Луна соорудила свой собственный небольшой навес, более основательный и уединённый, чем прочие. Снежок всегда думал, что, если бы она могла поставить туда дверь с замком, она бы так и сделала. Теперь же всё исчезло – рюкзак, который Луна сделала из запасного лётного костюма, её инструменты и одежда, её самодельный деревянный гребешок, её драгоценный запас многоразовых тампонов.

Боннер метался среди того, что осталось, разбивая на куски стенки навеса. Он был голый, за исключением уже расползающихся шорт, его мускулы вздувались, а грязь была размазана по его лицу и груди, и в его колючих волосах; Снежок подумал, что в нём мало что осталось от того робкого молодого пилота, о котором он, помнится, заботился, когда они встретились в первый раз, при распределении на транспорт в Адриатике.

Ахмед вышел из-под собственного навеса, завернувшись в серебристое одеяло из комплекта для выживания.

– Что тут происходит?

– Она ушла. Она, мать твою, ушла! – бушевал Боннер.

Бокоход шагнул вперёд.

– Нам всем прекрасно видно, что она ушла, идиот.

Боннер бросился на него, нанося резкий ударом. Бокоходу удалось уклониться с пути движения кулака молодого пилота, но он получил удар в висок и упал навзничь.

Снежок бросился вперёд и схватил руки Боннера со спины.

– Ради бога, Бон, успокойся.

– Этот яйцеголовый ублюдок насаживал её. Он всё это время насаживал её.

Ахмед выглядел крайне встревоженном – ещё бы, думал Снежок, потому что, если Луна ушла, забрав их единственную надежду оставить потомство, все его грандиозные планы оказались разрушенными прежде, чем начали воплощаться в жизнь.

– Но почему она ушла? – стонал он. – Зачем быть одному? В чём тогда смысл?

– А в чём вообще смысл чего-либо из всего этого? Мы все собираемся умереть здесь. Это никогда бы не стало работать, сплот. Никакое болотное железо в мире не изменило бы сути происходящего, – сказал Снежок.

Бокоход изобразил ухмылку.

– Не думаю, что в данный момент Боннер волнуется о судьбе человечества. Так ведь, Бон? Всё, что его беспокоит – то, что единственная в мире дырка исчезла, и он так ни разу и не воспользовался ею…

Боннер заревел и снова рванулся, но на сей раз Снежку удалось его удержать.

Кашляя, Ахмед побрёл обратно к своему укрытию.

Когда восстановился относительный покой, Снежок подошёл к стойке, где они развесили вереницу освежёванных кроликов, и начал готовить пищу.

Прежде, чем первый шашлык из кролика прожарился на огне, Боннер упаковал вещи. Он стоял в сгущающихся сумерках перед Бокоходом и Снежком.

– Я валю отсюда, – сказал он.

Бокоход кивнул.

– Идёшь искать Луну?

– А ты как думаешь, мозготрах?

– Я думаю, что у неё хорошая десантная подготовка. Её будет трудно выследить.

– Я справлюсь, – прорычал Боннер.

– Выжди до утра, – разумно предложил Снежок. – Возьми сколько-то еды. Ты нарываешься на неприятности, если уходишь в ночь.

Но рассудительная часть мозгов Боннера, похоже, выключилась навсегда. Он одарил их испепеляющим взглядом своей грязевой маски, все его мускулы были напряжены. Затем он ушёл, и его неуклюжий свёрток колотился по спине.

Бокоход положил ещё кусок кролика в огонь:

– Это последний раз, когда мы видим его.

– Думаешь, он найдёт Луну?

– Нет, если она увидит, что он приближается, – Бокоход выглядел задумчивым. – А если он попробует принудить её силой, она его убьёт. Она в этом деле сурова.

Кролик был почти готов. Снежок вытащил его из огня и начал стягивать его куски с вертела и раскладывать на их грубые деревянные блюда. Каждый вечер он делил их еду на пять частей. Теперь, когда Боннер и Луна ушли, он поделил её на троих.

Он и Бокоход просто немного поглядели на эти три порции. Ахмед всё ещё был в своём укрытии. С глаз долой – из сердца вон. Снежок поднял третье блюдо и лезвием своего ножа сгрёб мясо на два других блюда.

– Если Ахмед поправляется, он сможет позаботиться о себе. Если нет, то мы ничего не сможем сделать для него.

Какое-то время они жевали крольчатину.

– Я уйду завтра, – сказал затем Снежок.

Бокоход промолчал в ответ.

– А ты как? Ты куда пойдёшь?

– Думаю, я хотел бы изучить мир, – сказал Бокоход. – Пойду, погляжу города. Лондон. Париж, если смогу перебраться через Ла-Манш. Узнаю побольше о том, что случилось. Многое из этого, наверное, уже пропало. Но кое-что из этого должно быть похожим на руины Римской империи.

– Никто и никогда больше не увидит такие достопримечательности, – сказал Снежок.