Текст книги "Эволюция (ЛП)"

Автор книги: Стивен М. Бакстер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 52 страниц)

Увидев, что происходит, остальные члены стаи столпились вокруг, и старшие особи стали делать свои собственные удочки. Благодаря пинками, тычкам, криками и вовремя применённому обыскиванию очень быстро установилась приблизительная иерархия. Более старшие самцы и самки встали поближе к термитнику, а молодняк, который ещё вообще не понимал, что происходит, был оттеснён назад. Капо было всё равно. Он сконцентрировался лишь на сохранении собственного положения вблизи термитника, усердно отлавливая термитов.

Термиты были существами древнего происхождения, сложное общество которых было результатом их собственной долгой эволюционной истории. Этот термитник был старым – он был построен из грязи, которой тут было много, когда редкие ливни вызывали временные наводнения. Его твёрдая, как камень, броня защищала термитов от внимания многих животных, но не от этих обезьян.

Использование Капо инструментов – прутиков для ловли термитов, ударных камней, листьев, которые он разжёвывал как губку, чтобы добыть воду из пустот, даже тонких прутиков-зубочисток, которыми он иногда пользовался ради примитивного ухода за зубами – выглядело сложным поведением. Он знал, чего хотел добиться; он знал, какой инструмент был ему нужен, чтобы этого добиться. Он запоминал местонахождение своих любимых инструментов вроде камней-молотков, и умело решал, как их использовать – например, оценивал, на какое расстояние нужно было перенести камень-молоток, и каков его вес. И он не просто брал случайно найденный удобный кусок камня; он переделывал некоторые из своих инструментов, вроде этой удочки для термитов.

И всё же он действовал не так, как мастер-человек. Его переделки были небольшими: его инструменты, брошенные после использования, было бы трудно отличить от объектов неживой природы. Действия, которыми он пользовался при изготовлении инструментов, были частю его обычной деятельности вроде укусов, обрывания листьев, бросания камней. Никто ещё не изобрёл совершенно новых действий, таких, как работа гончара на гончарном круге или строгание плотника. Он использовал каждый инструмент только один раз и для одной цели; он никогда не использовал прутик для ужения термитов уже как зубочистку. Как только он находил конструкцию, которая работала, он больше не улучшал свои инструменты. И если – по воле случая – в течение своей жизни он обнаруживал новый тип инструмента, то, каким бы успешным приспособлением он ни был, его использование будет распространяться среди членов его сообщества очень медленно – возможно, пройдёт несколько поколений, прежде чем использование новинки освоит каждый из его членов. Обучение, понимание того, что содержание чужого ума можно изменить с помощью повторения и наглядного показа, ещё ожидало своего открытия.

Потому набор инструментов у Капо был невероятно ограничен и очень консервативен. Предки Капо, уже пять миллионов лет как вымершие, существа другого вида, использовали лишь чуть менее совершенные инструменты. Капо даже не знал, что использовал инструменты.

И всё же это был Капо, усердно работающий, знающий, что он хочет, выбирающий материалы для достижения своей цели, обрабатывающий и изменяющий мир вокруг себя – пока самый умный в длинной череде всех потомков Пурги. Казалось, будто слабый огонёк тлел в его глазах, в его мышлении, в его руках – огонь, который скоро разгорится гораздо ярче.

Когда солнце скользнуло за горизонт на краю долины, обезьяны теснее прижались друг к другу. Глубоко несчастные, они толкались, теснились, шлёпали друг друга, кричали и визжали друг на друга. Здесь было не их место. У них не было никакого оружия, чтобы защитить себя, никакого огня, чтобы держать животных на расстоянии. У них даже не было инстинкта, заставляющего соблюдать тишину после заката, когда наступает час хищников. Всё, что у них было – это лишь защита друг другом, защита количеством: надежда, что нападут на кого-то другого, а не на тебя.

Капо убедился, что он находится ровно в центре группы, окружённой большими телами других взрослых.

Молодой самец по имени Слоник не обладал таким мощным инстинктом самосохранения. А его мать, затерявшаяся где-то в середине клубка, была слишком занята своим самым новым детёнышем, самкой; в данный момент у Слоника был низкий приоритет. Все его неудачи были лишь следствием неправильного возраста: слишком взрослый, чтобы его защищали взрослые, и слишком молодой, чтобы бороться за место в центре, подальше от опасности.

Вскоре он оказался вытолкнутым на край группы. Но он всё равно попробовал обустроиться. Он нашёл место поближе к своему кузену Пальцу. Эта земля была твёрдой и каменистой, в отличие от мягких спальных мест на дереве, к которым он привык, но он сумел, ворочаясь, сделать для себя ямку в форме чаши. Он уткнулся животом в спину Пальца.

Он был слишком молод, чтобы просто понять, в какой опасности находился. Он спал тревожно.

Позже, в темноте, его разбудил мягкий укол в плечо. Он был почти нежный, словно обыскивание. Он слегка заворочался, придвигаясь поближе к спине Пальца. Но затем он почувствовал на своей щеке дыхание, услышал рокочущее рычание, словно камень катился вниз по склону, и почуял запах дыхания, которое воняло мясом. Он мгновенно проснулся, его сердце часто билось; он завизжал и забился в конвульсиях.

Его плечо было глубоко разорвано. Его волочили задом наперёд, словно ветку, сорванную с дерева. Он бросил последний взгляд на свою стаю – они проснулись, паниковали, кричали и устроили свалку, пытаясь убраться оттуда. А потом звёздное небо над ним закружилось и его хлопнули об землю с такой силой, что выбили из него дыхание.

Нечто двигалось над ним – стройный силуэт на фоне сине-чёрного неба. Он чувствовал, как к его груди почти любовно прижалась грудь с крепкой мускулатурой. Были ещё мех с горелым запахом, дыхание, пахнущее кровью, и два жёлтых глаза, которые горели над ним.

А потом были укусы – в ноги и над одной из его почек. Это были сильные, почти бесстрастные удары, и он забился в конвульсиях, охваченный болью. Он визжал и катался, пробовал бежать. Но его ноги отказали – подколенные сухожилия были подрезаны. Потом снова появились уколы в шею. Его подняли за загривок, подняли над землёй, и он чувствовал острые зубы, пронзающие его кожу. Вначале он боролся, хватался руками за гравий, но его усилия принесли только ещё больше боли, потому что плоть на его шее была разорвана сильнее.

Он сдался. Он пассивно свисал из пасти самки хазмапортетеса, голова и отказавшие ноги волочились по неровной земле, а мысли блуждали. Он больше не слышал вопли своей стаи. Теперь он был один – наедине с болью и пугающим запахом собственной крови, и с равномерным неутомимым шумом шагов самки хазмапортетеса.

Возможно, он на какое-то время потерял сознание.

Его бросили на землю. Он упал мягко, но все его раны отозвались острой болью. Мяукнув, он опёрся на землю. Она была покрыта щебнем, как то место, откуда он попал сюда, но была покрыта шерстью и воняла хазмапортетесами.

И сейчас вокруг него начали бегать, слегка подпрыгивая, маленькие тени, чёрные на чёрном, быстрые и немного неуклюжие. Он ощущал прикосновения усов к своей шерсти, слабое пощипывание на своих лодыжках и запястьях. Это были щенки хазмапортетеса. Он вызывающе завопил и вслепую погрозил кулаком. Ему удалось попасть по чему-то небольшому и тёплому, сбив его с ног; раздалось скуление.

Послышалось короткое резкое рявканье: это была мать-хазмапортетес. Во внезапно наступившей панике он попробовал ползти.

Щенки взволнованно тявкали, когда закончили свою короткую погоню. И теперь последовали серьёзные укусы, рвущие его спину, ягодицы и живот. Он перекатился на спину, поджав ноги к груди и махая ими в воздухе. Но щенки были быстрыми, яростными и упорными; вскоре один из них запустил зубы в его щёку и дёрнулся всем своим маленьким весом, чтобы разорвать ему лицо.

Мать снова рявкнула, разгоняя щенков. Слоник снова попробовал бежать. Щенки снова поймали его и нанесли дюжину маленьких мучительных ран.

Если бы он не был нужен для её щенков, самка хазмапортетеса быстро убила бы Слоника. Она давала им шанс преследовать добычу и валить её. Когда они станут постарше, они сумеют прикончить добычу самостоятельно, разрывая её на куски; позже она ещё будет отпускать некоторую часть своей добычи почти невредимой, позволяя щенкам закончить охоту. Это было своего рода обучение путём предоставления возможности. Этот стиль обучения был не более человеческим, чем то, что имело место у человекообразных обезьян: это было врождённое поведение, появившееся в ходе эволюции у этого умного плотоядного вида, которое позволяло молодым животным приобрести навыки, нужные им при охоте в одиночку.

И пока проходил урок, Слоник был ещё в сознании – искра ужаса и страстного желания, похороненная в истерзанном куске плоти, крови и хряща. Самый смелый из щенков даже поедал язык, который свисал с его сломанной челюсти.

Но щенки были слишком молоды, чтобы в одиночку покончить со Слоником.

Наконец, в дело вступила мать. Когда её большие челюсти сомкнулись вокруг его черепа – что он ощущал как уколы острых зубов по окружности своего скальпа, словно терновый венец – последним, что услышал Слоник, было то отдалённое раскатистое рычание.

Когда настало утро, все знали, что Слоника унёс хищник.

Капо не мог оторвать взгляда от разбросанного, усыпанного шерстью участка гравия, где Слоник ещё какое-то время боролся, от линии окровавленных следов лап, уже высохших до бурого цвета, которые вели куда-то вдаль. Он чувствовал смутное сожаление из-за потери Слоника. Его очень расстраивало, что он никогда больше не увидит вновь этого нескладного юнца с его неловкими, неуклюжими попытками обыскивать, с его неопытными движениями, когда он пробовал понять, как извлекать мякоть из ореха масличной пальмы.

Но прежде, чем закончиться день, лишь мать Слоника будет его помнить. А когда, в свою очередь, умрёт и она, не останется совсем ничего говорящего о том, что он когда-либо существовал, и он скроется в той беспросветной тьме, которая поглотила всех его предков, всех до единого.

Слоник заплатил цену за выживание стаи. Капо чувствовал холодное облегчение. Без колебаний, даже не исполняя своей «следуй-за-мной» демонстрации, Капо двинулся вниз по склону и вышел на соляную равнину.

III

На следующий день они должны были пересечь соль. Под выцветшим бело-голубым небом котловина раскинулась почти до самого горизонта, который видел Капо – где высились холмы и деревья, и где было множество болот. Эта гладкая серая равнина казалась язвой на лице мира.

Соль, лежащая поверх отвердевшей сероватой грязи, образовывала широкую плоскую поверхность, которая, однако, имела структуру, испещрённая в разных местах концентрическими линиями, которые собирались к центральным узлам. В одном месте подземные силы заставили пласты соли вздыматься большими блоками, через которые обезьянам приходилось перелезать.

Но здесь, на соли, не росло ничего. Не было даже ничьих следов. Не двигался никто, кроме обезьян – ни кролики, ни грызуны, ни даже насекомые. Ветер завывал на этой крепкой минеральной сцене, и его нигде не заглушал ни шелест кустарников и деревьев, ни шорох травы.

Но Капо по-прежнему продолжал идти – он не мог сделать ничего другого.

Чтобы пересечь соляную котловину, потребовались долгие часы. Но, наконец, с больными ногами и руками, Капо начал неохотно подниматься на горный хребет. На его вершине был пояс леса – даже если это был густой лес, выглядящий не слишком удобным для жизни.

Капо колебался, стоя перед лесом. Он страдал от перегрева; его ноги и ступни кровоточили от множества мелких повреждений. Затем он неуклюже шагнул вперёд и вступил в зелёный мрак леса.

Земля была скрыта под путаницей корней, ветвей, мха и листьев. Всюду росли густые кусты дикого сельдерея. Хотя время уже было ближе к полудню, воздух был прохладен и влажен из-за лёгкого тумана вроде того, что бывает по утрам. Стволы дерева были липкими на ощупь, а толстый слой лишайника и мха оставался неприятными зелёными полосами на его ладонях. Сырость, казалось, пробовала пролезть сквозь его шерсть. Но после сухости соляной котловины он наслаждался густой и успокаивающей путаницей зелени, окружавшей его, и пожирал листья, плоды и грибы, какие только мог собрать с земли вокруг себя. И он чувствовал себя в безопасности от хищников. Среди этой гущи зелени явно не было никого, кто мог бы напасть на голодную и утомлённую стаю.

Но внезапно он увидел прямо перед собой неповоротливые буровато-чёрные фигуры, смутно видимые сквозь сплетения зелени. Он замер.

Здоровенная рука потянулась к ветке, которая была толще, чем бедро Капо. В огромной массе плеча заработали мускулы, и ветка была переломлена надвое с такой же лёгкостью, с какой Капо мог бы отломить прутик, чтобы почистить себе зубы. Гигантские пальцы щипали листья с ближайших веточек и непрерывно запихивали их в огромные челюсти. Когда большое животное жевало, в работе была задействована вся голова – тяжёлые мускулы двигали одновременно и череп, и челюсть.

Ближайшее существо было человекообразной обезьяной, как и сам Капо, и самцом – и всё же не таким, как Капо. Большой самец глядел на странных, худых и мелких обезьян без всякого любопытства. Он выглядел мощным и угрожающим. Но он не двигался. Самец и небольшой клан самок и детёнышей лишь сидел и кормился листьями и диким сельдереем, которым зарос весь подлесок.

Это была горилла – отдалённый родич Капо. Их вид откололся от более широкой родословной ветви человекообразных обезьян миллион лет назад. Раскол пришёлся на период, когда другой лес распадался на фрагменты, изолируя популяции, которые в нём обитали. По мере того, как их среда обитания сокращалась до горных вершин, эти обезьяны перешли на рацион из листьев, бесконечно обильных даже здесь, и стали достаточно крупными, чтобы сопротивляться холоду – и всё же они остались странно изящными, способными тихо передвигаться по этому густому лесу.

Хотя популяции горилл позже приспособились обратно к природным условиям низменностей, вновь научившись лазить по деревьям и питаться плодами, в некотором смысле их эволюционная история была уже закончена. Они стали специализированными к своим местообитаниям, научились употреблять пищу, которая была очень хорошо защищена – покрыта крючками, шипами и жгучими волосками – настолько, что никакие другие существа не конкурировали с ними за неё. Например, они умели есть разные виды крапивы, делая это сложным способом: отрывали листья от стебля, сворачивали жгучие края листа внутрь и засовывали свёрток в рот целиком.

Сидя на своих горных островках и лениво поедая листья, они доживут в почти неизменном виде до человеческих времён, когда их всех настигнет последняя волна вымирания.

Удостоверившись, что гориллы не представляли никакой угрозы, Капо уполз, ведя остальных вперёд через лес.

Наконец, Капо выбрался на дальнюю сторону покрытого лесом горного хребта.

Они, наконец, выбрались из засушливого низменного бассейна. Посмотрев на юг через плато, до которого они добрались, он увидел скалистую, усыпанную щебнем долину, которая простиралась до самых низин. Но там, за долиной, ему была видна земля, которую он надеялся найти: выше, чем равнина, которую он прошёл, но хорошо увлажнённая, со сверкающими на солнце озёрами, покрытая зелёной травой и усеянная участками леса. Тёмные очертания большого стада травоядных – возможно, хоботных – плыли по пышно заросшей равнине с полным достоинства великолепием.

С триумфальным криком Капо скакал, прыгал по камням, барабанил ладонями по каменистой земле, и интенсивно испражнялся, распыляя свои вонючие жидкие фекалии по сухим валунам.

Его последователи исключительно неохотно отвечали на демонстрации Капо. Они были голодны и их ужасно мучала жажда. Капо и сам был истощён. Но он всё равно занялся демонстрациями, повинуясь здоровому инстинкту, который указывал, что любой триумф, хотя бы и маленький, должен праздноваться.

Но теперь он забрался так высоко, что отдалённое постоянное рычание с запада стало громче. Повинуясь смутному чувству любопытства, Капо повернулся и посмотрел в ту сторону.

С этого возвышенного места он мог окинуть взглядом большое расстояние. Он разглядел отдалённое бурное движение, белую лавину. Казалось, будто она парила над землёй, словно кипящее облако. В действительности он наблюдал своего рода мираж, очень отдалённое видение, которое донесла до него рефракция в нагревающемся воздухе. Но вздымающиеся облака пара были реальностью, а то, что они висели над землёй – нет.

То, что он окинул своим взглядом, было Гибралтарским проливом, где даже сейчас самый могущественный водопад в истории Земли – с мощью и объёмом тысячи Ниагар – с грохотом низвергался по разрушенным утёсам в пустой океанский бассейн. Когда-нибудь равнина, с которой поднялся Капо, будет покрыта слоем воды глубиной в два километра, потому что это было дно Средиземного моря.

Капо родился в бассейне, который лежал между побережьем Африки на юге и Испанией на севере. Фактически, он находился не очень далеко от того места, где давным-давно умная динозавриха по имени Слышащая стояла на побережье Пангеи и вглядывалась в могучее море Тетис. Теперь он выбрался из бассейна, добравшись до самой Африки. Но, если Слышащая видела рождение Тетиса, то Капо являлся свидетелем в некотором роде его смерти. Поскольку уровень океана понизился, этот последний фрагмент Тетиса оказался перегороженным естественной плотиной в Гибралтаре. Запертый со всех сторон сушей, большой океан испарялся – пока, наконец, совсем не опустел, оставив после себя огромную долину, местами до пяти километров в глубину, усеянную соляными котловинами.

Но из-за того, что климатические условия менялись волнообразно, уровень моря вновь повысился, и воды Атлантики прорвались через Гибралтарский барьер. Теперь океан снова наполнялся. Но у Капо не было оснований опасаться гигантских волн, каскадом обрушивающихся на западе, потому что даже тысяча Ниагар не могла бы вновь наполнить океан внезапно. Гибралтарские воды наполняли огромный бассейн постепенно, образуя большие реки. До того, как воды поднялись настолько высоко, что покрыли всю сушу, древнее морское дно постепенно превратилось в мокрое болото, где медленно умирала растительность.

Но после каждого нового наполнения уровень мирового океана снова падал, и Средиземное море испарялось ещё раз. Это происходило целых пятнадцать раз на протяжении того миллиона лет, на который пришлось время короткой жизни Капо. Это создало сложную геологию дна Средиземного моря, где слои ила последовательно переслаивают пласты солей, откладывавшиеся за время последовательных периодов высыхания моря.

Но высыхание этого попавшегося в ловушку океана оказывало огромное воздействие на местность, в которой жил Капо, а также на сам вид, к которому принадлежал Капо. До великого иссушения область Сахары была покрыта густыми лесами и хорошо увлажнялась, служа домом многим видам обезьян. Но из-за работы климатического насоса, вызывавшего иссушение, и в удлиняющейся дождевой тени, которую отбрасывали далёкие Гималаи, Сахара становилась всё более и более засушливой. Старые леса разобщались. И вместе с этим терялись связи между сообществами обезьян; каждая фрагментарная популяция отправлялась в своё собственное путешествие навстречу новой эволюционной судьбе – или навстречу вымиранию.

Но величественный грохот и неясная картина Гибралтара были слишком далеки, чтобы хоть что-то означать для Капо. Он отвернулся и направился на равнину.

Наконец, Капо сошёл с голого камня на растительный покров. Он наслаждался ощущением зелёной мягкости травы под костяшками своих пальцев, когда двигался вперёд. Когда следом за ним спустились остальные, они валялись и растягивались среди высокой травы, дёргали её, получая удовольствие от восхитительного контраста с твёрдыми безжизненными камнями.

И всё же они ещё не были дома. Полоса шириной в несколько сотен метров открытой саванны, поросшей колючим кустарником, отделяла их от ближайшего участка леса – и равнина не была незаселённой.

Группа гиен трудилась над лежащей на земле тушей. Большая и округлая, она могла быть телом детёныша гомфотерия, возможно, убитого хазмапортетесом. Поглощая куски падали, гиены щёлкали зубами и рычали друг на друга; их головы были погружены в живот туши, а стройные тела извивались от прилагаемых усилий.

Когда Капо пригнулся в траве, к нему приблизились Папоротник и Палец. Они тихонько заухали и стали небрежно обыскивать спину Капо, выбирая частицы мусора и камня. Более молодые самцы формально подтвердили его главенство. Но Капо ясно видел, что они были нетерпеливы. Утомленные, измученные жаждой, голодные и сильно напуганные переходом через открытую местность, они, как и остальная часть стаи, страстно желали добраться до деревьев, обещающих им укрытие и пищу. И это подтачивало связь Капо с ними. В отношениях между этими тремя самцами возникала сильная и опасная напряжённость.

Но эта конфронтация разворачивалась почти в полной тишине, поскольку все трое скрывали своё присутствие от гиен.

Пока Капо ещё колебался, Папоротник сделал первый ход. Вначале он сильно фыркнул один или два раза. За свой явный вызов он тут же получил от Капо сильный удар по затылку. Но Папоротник лишь оскалил зубы и отодвинулся, оказавшись вне его досягаемости.

Высокие стебли травы томно развевались при движении Папоротника, словно он плыл по травяному морю. И вот Папоротник встал на две ноги, высунув голову, плечи и верхнюю часть туловища из травы, чтобы лучше видеть. Он был тонкой тенью, стоящей прямо, словно молодое деревце.

Гиены были по-прежнему заняты своей тушей слонёнка. Папоротник опустился в траву и продолжил движение.

В конце концов, он добрался до ближайших зарослей деревьев. Капо со смесью негодования и облегчения увидел, что он забрался по высокой пальме; его ноги и руки работали синхронно, словно части хорошо смазанного механизма. Добравшись до верхушки пальмы, Папоротник тихо заухал, призывая остальных. Затем он начал рвать с пальмы орехи и бросать их на землю.

Одна за другой, обезьяны во главе с Пальцем и старшей самкой Листиком побежали по траве в сторону леса.

Их не заботило присутствие гиен, хотя многие из падальщиков ощутили запах уязвимых обезьян. Им повезло, что в кровавых подсчётах недалёких умов гиен соблазн в виде мяса, доступного здесь и сейчас, перевесил собою привлекательность возможности нападения на этих пыльных и потрёпанных приматов.

Капо пробовал с честью выйти из создавшейся ситуации. Он шлёпал и бил кулаками других самцов, когда они бежали к лесу, делая вид, словно всё это было его идеей, словно он направлял их во время этого короткого броска. Самцы подчинялись его ударам, но он ощущал в них напряжённость, некий недостаток уважения, и от этого у него на душе было тяжело.

Войдя в лес, обезьяны разбрелись в стороны.

Капо пробирался сквозь заросли тонкоствольных молодых деревьев, держа путь к заболоченному озеру: плоское голубовато-зелёное зеркало воды, окружённое успокаивающими зелёными и бурыми красками леса. Он поспешил к краю воды, сунул морду в прохладную жидкость и начал пить.

Когда обезьяны добрались до воды, некоторые из них зашли в неё, двигаясь в вертикальном положении, пока уровень воды не дошёл им до талии. Они пальцами вычерпывали из воды сине-зелёные водоросли и жадно глотали их: такой способ питания был ещё одним маленьким подарком способности к хождению на двух ногах. Несколько молодых обезьян ныряли в воду с головой и начали вычищать из шерсти накопившуюся в ней пыль; они издавали оглушительные вопли и громко плескались. В середине озера мирно плавала стая птиц, но сейчас они в испуге взлетели в небо, громко хлопая крыльями.

Однако некоторые из более молодых самцов собрались вместе у края воды, и среди них были Папоротник и Палец. Папоротник отыскал булыжник, который мог бы послужить в качестве ударного камня; он играл с ним, отрабатывая правильные движения. Время от времени самцы бросали хитрые взгляды на Капо. Язык их тел буквально вопил о сговоре.

Капо сморщил губы и выплюнул мягкую малину.

Он очень умно разрешал социальные проблемы. Он знал, о чём думали молодые самцы. Он привёл их в безопасное место, но это было не слишком хорошо: представление, которое он устроил, когда они преодолели ту последнюю полосу травы, никого не убедило. Чтобы восстановить свою власть, ему необходимо было устроить какую-то более внушительную демонстрацию. Например, он мог бы сломать и бросить вниз какие-то ветки и начать бегать по краю воды; листва, вода и свет подошли бы для того, чтобы устроить впечатляющее представление. А потом были бы суровые сражения, в которых нужно победить.

Но, возможно, сейчас не время для этого.

Он смотрел, как матери нежно купают своих детёнышей, как молодые самцы почти вежливо борются друг с другом, потому что их конечности и кожа ещё оправлялись от жары и сухости соляной котловины. Позже. Пусть они оправятся после перехода, прежде чем восстановится привычный порядок вещей.

И, кроме того, по правде говоря, прямо сейчас он не ощущал себя готовым к новой большой войне. Его конечности болели, кожа была воспалена и покрыта ссадинами и повреждениями, а кишечник, привыкший к непрерывному поступлению пищи и воды, бурчал из-за того, что ему приходилось работать с перерывами. Он устал. Протерев глаза и зевнув, он позволил себе испустить раскатистую отрыжку. Позже будет достаточно времени для самого трудного занятия в его жизни – быть Капо. Пока ему нужно было отдохнуть.

С этим оправданием, отложившимся в голове, он отошёл от воды и поскакал в лес.

Он быстро нашел капоковое дерево, увешанное большими зрелыми плодами. Капок, однако, был вооружён длинными острыми колючками, чтобы защитить свои плоды. Поэтому он оторвал от дерева две гладких ветки и сунул по ветке в пальцы каждой ноги, крепко схватив их. Затем, зажав ветки в пальцах ног, он поднялся на дерево, шагая по шипам, как будто их просто не было. Лазание заставляло его конечности разогреться от привычного удовольствия – исполнялось их древнее предназначение; если бы он больше никогда в своей жизни не сделал ни одного шага по земле, он был бы вполне доволен.

Добравшись до того места, где росло особенно много плодов, он взял другую ветку и положил её поверх колючек. Сидя на своём импровизированном сиденье, он принялся за еду.

Отсюда ему было видно, что этот лесной массив вырос вокруг мелководного озера – старицы реки, которая несла свои воды дальше на юг, по этой изобильной и густо заросшей Сахаре. В будущем из-за тектонических сдвигов эта большая, похожая на Нил водная артерия сменит своё нынешнее течение и повернёт к югу, больше не орошая Сахару. В конце концов, она будет впадать в залив Бенин в Западной Африке, и люди будут знать её как Нигер: даже реки меняли свою форму с течением времени, когда суша поднималась и опускалась, а горы вырастали и стирались до основания, словно во сне.

Но пока эта река была большим зелёным коридором, ведущим во внутренние районы страны. Придерживаясь лесов, стая могла двигаться дальше от побережья, проникая вглубь материка.

Пронзительный крик эхом отозвался в лесу. Это был крик, означавший только одно: «Здесь опасность!» Капо выплюнул недожёванные плоды и слез на землю.

Ещё до того, как он добрался до озера, он уже знал, в чём дело. Он чуял их запах. А присмотревшись повнимательнее, он разглядел признаки того, что они проходили здесь: куски кожицы плодов, брошенные даже под этим капоковым деревом, и нечто, напоминающее гнёзда, высоко в кронах более крупных деревьев.

Другие.

Они появились из-за деревьев и из подлеска, целой толпой. Их было много, на удивление много – пятьдесят, шестьдесят – и больше, чем когда-либо насчитывала стая Капо. Их самцы вышли к краю воды. Все они устроили яростную демонстрацию, вздыбив шерсть, барабаня по корням и ветвям и перескакивая через низкие ветви деревьев.

После всего, что им пришлось пережить по дороге сюда, оказалось, что этот лесной массив был уже занят. Сердце Капо упало, его тяготило бремя неудачи.

Но стая Капо отвечала. Пусть они были слабы и их шерсть была слишком мокрой, чтобы эффектно вздыбить её, однако самцы и даже пара старших самок демонстрировала себя, как только они могли. Капо бросился вперёд, в первые ряды своей стаи, и немедленно начал собственную демонстрацию, собрав воедино весь свой большой опыт по устроению как можно более впечатляющего и пугающего представления.

Две стаи выстроились в ряд; две стены вопящих и позирующих обезьян стояли лицом друг к другу. Они принадлежали к одному и тому же виду, и они выглядели неотличимыми друг от друга. Но они могли ощущать отличия друг от друга по запаху: с одной стороны слабый и знакомый запах родственников, а с другой – более острая вонь чужаков. В этих демонстрациях ощущалась настоящая ксенофобская ненависть, а угрозы, которые они посылали, были совершенно настоящими. У социальных обязательств этих умных животных была и другая сторона: если ты являешься членом группы, то любые другие особи становятся твоими врагами просто потому, что они – это не ты.

Но Капо испугался. Он быстро понял, что эти другие не выказывали никаких признаков отступления. И действительно, их демонстрации становились всё более свирепыми, а те крупные самцы-лидеры непрерывно наступали на его стаю.

Капо знал, как всё продолжится. Это была бы не война всех со всеми. Самыми первыми погибли бы самые сильные – самцы и старшие самки; детёныши, вероятно, превратились бы в несколько кусочков нежного мяса для животов этих незнакомцев. Один за другим. Это было бы медленное кровавое убийство, и оно продолжалось бы до своего закономерного конца. Такая методичная резня была новым ужасом этого мира, ужасом, который могли воплотить в жизнь лишь эти обезьяны – единственные достаточно умные животные на всей Земле, способные осознавать и угадывать чужие замыслы.

Капо знал, что они не могли здесь оставаться. Возможно, они могли уйти, продолжить поход через равнины; возможно, Капо всё же смог бы привести свою стаю в какое-нибудь свободное и безопасное место.

Но в самой глубине своего сознания он интуитивно знал правду. В этом мире отступающих лесов выживающие животные уже столпились на всех оставшихся островках старой растительности. И именно из-за этого другие будут биться, не щадя себя, чтобы изгнать их. Их уже и так было много на этом скудеющем участке леса – и им также уже некуда было идти.