Текст книги "Эволюция (ЛП)"

Автор книги: Стивен М. Бакстер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 52 страниц)

Однако это не основывалось исключительно на принуждении. Пары предпочитали секс в приватной обстановке – или настолько часто, насколько было возможно в таком тесном и маленьком сообществе. Секс стал социальным цементом, который удерживал пары вместе. Неустанный плейстоценовый отбор придавал очертания всему тому, что является составными частями человеческой природы. Даже любовь была побочным продуктом эволюции. Любовь и боль от потери.

Но очертания ещё не оформились окончательно. Отрывочный разговор в этой грубой хижине был лишь немногим больше, чем болтовня. Изготовление орудий труда, собирательство и другие действия по-прежнему были отделены от сознания в разграниченном, хотя и обширном уме. И они всё ещё занимались обыскиванием, словно обезьяны.

Они не были людьми.

Камешек ощущал себя раздражительным, неспокойным и замкнутым. Он грубо выхватил кусок брюшины носорога у Тюленя, который громко возражал: «Моё, моё!» Потом он пошёл и сел в одиночестве в дверном проеме, глядя на море.

Неподалёку он видел поросшую кустарником землю, где люди выдирали сорняки около гороха, бобов и ямса. Но ещё дальше, если смотреть на север и запад, в небе пылал закат, и его лилово-розовый свет окрашивал голую кожу на его лице. Это был великолепный закат ледникового периода. Ледники, раскинувшиеся по северным континентам, подняли в воздух огромное количество пыли; свет солнца преломлялся, проходя сквозь большие облака истёртого камня, поднятого в воздух.

Камешек чувствовал себя застрявшим в жизни, словно одна из маленьких рыбок у Тюленя, прилипшая к его каплям паутины.

Едва сознавая, что делал, он ощупал землю в поисках осколка камня. Найдя один достаточно острый, он поднял его к правой руке – он должен был найти место, которое ещё не было украшено шрамом – и прижал камень к своей плоти, смакуя восхитительную боль от укола.

Ему хотелось, чтобы здесь был его отец, чтобы они могли резать себя вместе. Но остались камень и боль, почти успокаивающая, пока он резал свой эпидермис. Он вёл каменным лезвием вниз по руке, чувствуя тепло своей собственной крови. Он дрожал от боли, но смаковал её холодную определённость, зная, что мог остановиться в любой момент, и всё же зная, что не станет этого делать.

Одинокий, в состоянии депрессии, с ограниченной жизнью, Камешек ушёл в себя, и поведение, которое некогда позволяло молодым мужчинам померяться силой разумно безопасным способом, отделилось от своей цели и стало разрушительным. Вид, к которому принадлежал Камешек, не был человеческим. И всё же они знали любовь, потерю – и ещё привязанность.

В темноте у него за спиной за ним наблюдала мать, и её глаза под костяными выступами были мрачными.

Камешек пробудился в серые предутренние часы – но не от света или холода.

Язык лизал его голую ступню. Это почти успокаивало, и это чувство проникло сквозь его тяжёлые сны. После этого он пробудился достаточно, чтобы задаться вопросом о том, кто его облизывает. Его глаза широко раскрылись.

Косматый мускулистый волк стоял перед ним на четырёх лапах, выделяясь силуэтом на фоне рассветного неба.

Он взвизгнул и поджал ногу. Испуганный волк заскулил. Затем он отбежал на несколько шагов, развернулся и зарычал.

Но около волка стояла женщина.

Она была, по меньшей мере, на ладонь выше, чем он. У неё было стройное тело и узкие плечи, а длинные изящные ноги были, словно у аиста. Она имела узкие бёдра и плечи, маленькие высокие груди и длинную шею. Её тело было напряжённым и мускулистым: ему были видны крепкие бугры на её руках и ногах. Она выглядела почти как ребёнок, большой и вытянутый ребёнок, особенности её тела были несформированными. Но она вовсе не была ребёнком – он мог судить об этом по её грудям, по пучкам волос под её руками, и по тонким морщинкам, которые собрались вокруг её глаз и рта.

Тощий народ на острове выглядел точно так же, как она, во всяком случае, ниже шеи. Но выше шеи Камешек никогда не видел ничего похожего на неё.

Её подбородок торчал, вытянутый в нечто вроде острия. Её зубы были бледного цвета и правильной формы – и не стёртые, словно у ребёнка, как будто она никогда не пользовалась ими, чтобы обрабатывать кожу животных. Её лицо выглядела уплощённым, нос был маленький и словно сплющенный. Её волосы были курчавыми и чёрными, но коротко обрезанными. И надбровные дуги над её глазами – в общем, никаких надбровных дуг не было. Её лоб поднимался ровно и прямо, а затем её череп закруглялся назад, образуя крупную выпуклую форму вроде булыжника, что весьма отличалось от формы его собственного черепа, напоминающей черепаший панцирь.

Она была человеком – полностью современным человеком с точки зрения анатомии. Она могла бы выйти через временной тоннель из разноголосой толпы, в которой была Джоан Юзеб в аэропорту Дарвина. Она не могла шокировать Камешка ещё больше, чем уже шокировала.

У неё поблёскивали глаза, когда она перевела взгляд с Камешка на других людей – Рукастого, Плаксу и других – которые вышли посмотреть, что же происходит. Она сказала что-то непонятное и нацелила гарпун остриём на Камешка.

Камешек смотрел на него, словно зачарованный.

В древке гарпуна на конце была сделана выемка, и в выемке, прикреплённое с помощью смолы и нити из сухожилий, находилось резное остриё. Это был тонкий цилиндр, не больше толщины пальца, расширенный в центре. На одной стороне в поверхность были врезаны тонкие зубцы, указывающие в направлении, противоположном тому, в котором будут метать гарпун. Его поверхность была обделана не грубо, как у его собственных орудий; она выглядела гладкой, как кожа.

Её гарпун был не единственным предметом, который он теперь рассмотрел. Она носила обрезок какой-то обработанной шкуры, обёрнутый вокруг её талии. Вещь вроде сети, сплетённая, возможно, из вьющихся стеблей, была переброшена через её шею. Внутри неё было насыпано много обработанных камней. Они напоминали кремень. Кремень был прекрасным камнем, лёгким в обработке, и он несколько раз встречал такой камень за время своего похода из Африки. Но где-либо неподалёку от этого пляжа нельзя было найти никакого кремня. Так как же он попал сюда? Его замешательство лишь усилилось.

Но его внимание снова привлекло остриё гарпуна. Оно было сделано из кости.

Люди Камушка использовали куски сломанной кости как скребки или как молотки, чтобы окончательно отделать тонкие грани своих каменных инструментов, но они не пробовали придавать ей форму. Кость была трудным для работы материалом, требовавшим осторожности в обращении, который мог раскалываться не так, как этого ожидаешь. Он никогда не видел ничего подобного этой правильности, этой законченности, этой изобретательности.

В дальнейшем он всегда будет связывать её с этим изумительным изделием. Он мысленно звал её Гарпунщицей. Не задумываясь, движимый неудержимым любопытством, он потянулся своими длинными толстыми пальцами, желая дотронуться до кончика гарпуна.

«Йя!» Женщина отступила, сжав гарпун. У её бока волк оскалил зубы и зарычал на него.

Напряжённость резко возросла. Рукастый поднял с берега тяжёлые булыжники.

Камешек поднял руки. «Нет, нет, нет…» Он должен был изрядно поработать, жестикулируя и бормоча, чтобы убедить Рукастого не швырять камни. Он даже не был уверен, почему делал это. Он должен был присоединиться к Рукастому, чтобы прогнать её. Чужаки приносили только неприятности. Но собака и женщина не причинили ему вреда.

И она таращилась ему в промежность.

Он поглядел вниз. У него была внушительная эрекция. Внезапно он осознал пульс, бившийся у него в горле, жар на лице, влажность ладоней. Секс с Зелёной или Плаксой был банальностью, и обычно он приносил удовольствие. Но с этой женщиной-дитём, с её уплощённым уродливым лицом и её телом, похожим на гарпун? Если бы он лёг на неё, он, наверное, раздавил бы её.

Но он не ощущал такого со своего первого раза, когда Зелёная пришла, чтобы раскрыться перед ним в ночи.

Волк рычал. Женщина, Гарпунщица, чесала взъерошенную шерсть существа. «Йя, йя!» – мягко сказала она. Она всё ещё смотрела на Камешка, показывая зубы. Она усмехалась ему.

Внезапно он почувствовал себя виноватым, словно был мальчиком, который не смог управлять своим телом. Он повернулся и забежал в море. Когда вода оказалась достаточно глубокой, чтобы покрыть его, он нырнул вперёд лицом. Там, плотно сжав рот, он схватил эрегированный член и стал дёргать его. Он быстро извергся, и ниточка белого вещества, извиваясь, поплыла в воде.

Он оттолкнулся ногами и встал, жадно хватая ртом воздух. Его сердце всё ещё стучало, но, по крайней мере, напряжённость спала. Он выбрался из воды. Надрезы, которые он сделал на своей руке предыдущей ночью, ещё не зажили, и красная кровь, растворённая в солёной воде, капала с его пальцев.

Женщина ушла. Но он видел цепочку следов – узкие ступни, тонкие пятки – которая вела назад по тропе, которой она, должно быть, пришла сюда, вела с мыса. Когтистые отпечатки следов собаки следовали за ними.

Рукастый и Плакса шли к нему. Плакса смотрела на Камешка рассеянным взглядом. Рукастый говорил: «Чужак, чужак, волк, чужак!» Он сердито бросил свои булыжники с грохотом. Он не мог понять, почему Камешек отреагировал именно так, почему он не прогнал как можно быстрее, или не убил этого чужака.

Внезапно Камешек в полной мере ощутил неудовлетворённость своей жизнью. Он уловил «йя, йя!». И он отвернулся от остальных и пошёл по следам, которые оставляла стройная женщина.

Плакса бежала за ним. «Нет, нет, беда! Хижина, еда, хижина». Она даже схватила его за руку, притянула её к своему животу и попробовала сунуть её к себе в промежность. Но он ударил её в грудь ладонью, и она упала на землю, где растянулась, жалобно глядя ему вслед.

III

Он шёл по следам на пляже. Отпечатки его широких ступней перекрывали следы Гарпунщицы, стирая их.

Берег был усеян мидиями, морскими желудями и морским мусором: бурыми водорослями, выброшенными на берег медузами и сотнями раковинок каракатиц. Вскоре он вспотел, задыхаясь, а его бёдра и колени зудели от боли – это были предвестники болей в суставах, которые будут его наказанием, когда он станет старше.

Когда он успокоился, начали брать верх его нормальные инстинкты. Он вспомнил, что был голым и одиноким.

Он бродил по пляжу, пока не нашёл большой камень с острым краем, который удобно ложился в руку. Потом, продолжив путь, он держался ближе к краю воды. Даже при том, что песок здесь был мягкой и сырой грязью, которая липла к его ступням, по крайней мере, была лишь одна сторона, с которой к нему можно было бы приблизиться.

Эти аккуратные следы, дополняемые следами волка рядом, по-прежнему тянулись по мягкому песку. Наконец, следы повернули вверх по пляжу. И там, в тени зарослей пальм он увидел хижину.

Он стоял и смотрел, и мгновения тянулись очень долго. Вокруг никого не было. Он осторожно приблизился.

Построенная выше отметок самого высокого прилива, хижина была построена с использованием молодых деревьев, которые были воткнуты в землю. Молодые деревья сплели вместе вершинами – нет, он увидел, что они были связаны, а не переплетены, связаны тонкими отрезками сухожилий. На эту основу были уложены и привязаны на своих местах пальмовые листья и ветки. Инструменты и куски мусора, которые с этого расстояния нельзя было разглядеть, лежали вблизи округлого входа в хижину.

Хижина не представляла из себя ничего особенного. Она была немного больше, чем его собственная – возможно, достаточно большая, чтобы вместить двадцать человек или больше – но это, кажется, было единственным отличием.

Мусор на утоптанной земле вокруг входа в хижину мягко хрустел под его ногами. Он ступил внутрь хижины, широко раскрыв глаза. Стоял сильный запах золы.

Здесь не было темно, всё было залито тёплым коричневым светом. Он увидел, что в одной стене было проделано отверстие, и оно было затянуто куском вычищенной до полупрозрачности шкуры, достаточным, чтобы закрыть путь ветру, но не свету. Он быстро оглядел кусок шкуры, ища отметины и царапины от зубов, но не увидел ни одного. Как же можно было выделать шкуру, не используя зубы?

Он осмотрелся. На полу лежали экскременты: фекалии детей, которые напоминали следы пребывания волков или гиен. Было множество остатков еды, главным образом раковин моллюсков и рыбьих костей. Но он также заметил кости животных, некоторые с остатками мяса, ещё висящего на них. Над ними сильно поработали – кости были разрезаны и обгрызены. Они принадлежали главным образом небольшим животным – возможно, свиньям или мелким оленям, но даже это вызывало смутную зависть. Насколько ему было известно, свирепый народ внутренних районов материка берёг дары лесов и саванны для себя.

Он сел, скрестив ноги, и оглядывался вокруг; его глаза постепенно привыкли к мраку.

Он обнаружил след от костра – всего лишь круглое чёрное пятно на земле. Пепел был горячий, местами ещё тлел. Он осторожно ткнул в его край пальцем. Палец погрузился в слои золы. Он увидел, что в земле была вырыта яма, вроде ям, куда опускают умершего человека. Но эта яма была выкопана для того, чтобы держать в ней огонь. Слой золы был толстым, и он видел, что эти толстые наслоения оставили после себя долгие, долгие дни и ночи горения. А на той стороне ямы, которая была ближе к входу, где дул самый сильный ветер, была сделана невысокая насыпь из булыжников.

Это был очаг, один из первых настоящих очагов, которые будут сложены где-либо в мире. Камешек никогда не видел ничего подобного.

Оглядывая землю, он увидел, что на ней лежали листы, сделанные из чего-то бурого. Он осторожно дотронулся до одного из листов. Оказалось, это была кора. Но кора была аккуратно снята с дерева и каким-то образом обрезана, соединена и обработана так, чтобы получилось это мягкое покрывало. Подняв покрывало из коры, он увидел яму в земле. В яму клали еду: там кучей лежал ямс.

Он нашёл кучу инструментов. Толстый слой осколков указывал на то, что это было место, где обычно изготавливали каменные инструменты. Он лениво порылся среди инструментов. Некоторые были сделаны лишь наполовину. Но они были потрясающе разнообразными – он видел копья, рубила, проколки, ударные камни, ножи, скребки, свёрла – и другие изделия, которые он даже не узнавал.

Потом он увидел то, что напоминало обычный топор – каменный колун, прикреплённый к деревянному топорищу. Но колун был так крепко привязан куском лианы, что он не смог его оторвать. Он видел, что лианы душили другие растения. Казалось, словно кто-то сунул эти колун и топорище в петли живой лианы, а потом ждал, пока растение не обвило собой эти предметы, привязав их друг к другу крепче, чем это смогли бы сделать чьи-либо пальцы.

Здесь также лежала плетёная штуковина вроде той, которую он видел висящей у Гарпунщицы на берегу. Это был мешок с каменными и костяными инструментами внутри. Он взял мешок на пробу и повесил его на плечо, как он видел у Гарпунщицы. Вид Камешка не делал мешки. Они носили только то, что могли удержать в руках или перебросить через плечо. Он поковырял сетку из волокна и подумал, что это могли быть ползучие растения или лианы. Но волокна были туго свиты в крепкую верёвку, которая была тоньше любой лианы.

Озадаченный, он опустил мешок.

Эта хижина напоминала его собственную, и всё же это была не она. Прежде всего, было странно, что всё было разделено. Дома можно было есть, где хочешь, делать инструменты, где нравится. Пространство не было разделено. Здесь же, похоже, было одно место для еды, другое для сна, третье – чтобы разжигать огонь, четвёртое – чтобы работать с инструментами. Это его беспокоило. И…

– Ко, ко, ко!

В отверстие входа шагнул мужчина. Выделяясь силуэтом на фоне дневного света, он был высоким и худым, как Гарпунщица, и у него была такая же выпуклая куполообразная голова. На его слабом лице проявился страх, но он поднял копьё.

Волна адреналина захлестнула организм Камешка. Он быстро вскочил на ноги, оценивая противника.

Мужчина, одетый в связанные куски кожи, был тонким, как хлыст, с тонкими упругими мускулами. Вряд ли он смог бы противостоять грубой силе Камешка. А это оружие было всего лишь копьём из обструганной и закалённой древесины, лёгкое, предназначенное для метания: это было не колющее копьё, какое потребовалось бы для драки в этом тесном месте. Камешек легко смог бы схватить его за худую шею.

Но мужчина, хоть и испуганный, выглядел решительно. «Ко, ко, ко!» – снова завопил он. И он шагнул вперёд. Камешек зарычал, напрягшись, готовый принять удар.

«Йя, йя». Появилась Гарпунщица. Она схватила мужчину за руку. Он попробовал вырвать её. Они начали спорить. Это был разговор, какой мог бы произойти в хижине у Камешка: череда слов – он не смог понять ни одного из них – без структуры или синтаксиса, и лишь повторение, усиление голоса и жестикуляция для выделения важного момента. Это продолжалось долгое время, как всегда бывало при таких разговорах. Но, наконец, мужчина отступил. Он впился взглядом в Камешка, плюнул на пол хижины и вышел.

Гарпунщица осторожно забралась в хижину. Глядя на Камешка, она села на утоптанную землю. Её глаза сияли во мраке.

Камешек медленно сел перед нею.

Потом Гарпунщица сунула свою тонкую руку под покрывало из коры и вытащила горстку плодов баобаба. Она протянула её Камешку. Он нерешительно взял их. Несколько мгновений, показавшихся такими долгими, они сидели в тишине – представители двух подвидов человека, не имевших ничего общего ни в словах, ни в жестах.

Но, по крайней мере, они не пробовали убить друг друга.

После этого дня Камешек ощущал всё меньше и меньше комфорта в своём доме, со своими людьми.

Похоже, что долговязый народ принял его. Высокий человек, который обнаружил его в хижине, Ко-Ко – потому что Камешек всегда будет думать о его криках «Ко-ко!», «Уходи!» – никогда не доверял ему полностью, это было ясно. Но Гарпунщица, видимо, приняла его. Они вместе делали инструменты; она показывала ему тонкие навыки своих изящных пальцев, а он – свою огромную силу. Они глядели через море на богатый остров, который по-прежнему не давал покоя Камешку.

И они пробовали расширить словарь друг друга. Это было нелегко. Было много слов, например, обозначения направлений, такие, как «запад», в которых предки Камешка никогда не испытывали нужды.

Он даже ходил охотиться вместе с ней.

Эти новоприбывшие главным образом питались падалью или охотились из засады. Обладая гибким, но слабым телосложением, они пользовались скорее хитростью, чем грубой силой, когда убивали, а их любимое оружие было метательным, а не колющим. Но они постепенно стали благосклонно относиться к использованию Камешком своей огромной силы на заключительных стадиях охоты, когда добычу нужно было убить, приблизившись в упор.

Постепенно два вида людей начали отношения нового рода. Они не сражались друг с другом, и при этом не игнорировали друг друга – ранее это были два единственно возможных пути контакта людей друг с другом.

Вместо этого они торговали. В обмен на дары моря и некоторых из своих изделий вроде массивных колющих копий народ Камешка начал получать костяные инструменты, мясо из удалённых от моря мест, костный мозг, шкуры и экзотичные вещи вроде мёда.

Несмотря на очевидные выгоды от новых отношений, многие из народа Камешка чувствовали себя неловко. Рукастый и Тюлень из любопытства изучали возможности новых инструментов. Пыль, быстро старея, казалась погружённой в апатию. А Плакса неизменно проявляла враждебность к новым людям – и к Гарпунщице в частности. Так не должно было продолжаться.

В конце концов, они были очень консервативными людьми, людьми, которые переселились, только когда их вынудил это сделать ледниковый период. Но в любом случае, они торговали, поскольку преимущества этого были бесспорны.

Гарпунщица сумела удержать Ко-Ко от убийства Камешка, потому что для этих людей незнакомец не обязательно был угрозой. Если собираешься торговать, то нужно уметь думать и таким образом.

Для гоминид это было новой вехой в мышлении. Но в то время виду Гарпунщицы было всего лишь пять тысяч лет.

Была одна группа людей, мало чем отличавшаяся от людей Камешка, которая жила на восточном берегу южной Африки, на побережье, мало чем отличавшемся от этого. Пляж был густо усыпан толстым слоем коричневатой осадочной породы. Растительность в этой части мира была уникальной – древняя флора, напоминающая времена Странницы, в которой господствовали кустарники и деревья, покрытые крупными колючими цветами. Это было изобильное место для жизни. Море было щедрым, оно давало мидий, морские жёлуди, рыбу, морских птиц. Местами лес подходил прямо к берегу, и эхо разносило голоса обезьян и птиц, а на поросших травой полянах в изобилии водилась дичь: чёрные носороги, спрингбоки, дикие свиньи, слоны, а также длиннорогие буйволы и гигантские лошади.

Здесь предки Гарпунщицы устроили поселение вблизи моря. Как и народ Камешка, они жили там бессчётной чередой поколений, и земля была полна их костей. Отсюда они совершали вылазки по окрестностям, никогда не удаляясь от дома больше, чем на несколько километров.

Но потом климат стал меняться с ужасающей внезапностью. Уровень океана повысился, и он затопил дома их предков. Точно так же, как группа Камешка, они вынуждены были бежать. И, как народу Камешка, потерявшемуся на перенаселённой земле, им некуда было идти.

Каждый шаг, уводивший их прочь от знакомых мест, приводил их в замешательство и смущение. Многие из них умерли. Многие младенцы, сидевшие на руках голодающих матерей-беженцев, умирали вскоре после рождения.

Наконец, отчаянные и голодающие, они вынуждены были остановиться на берегу реки. Они достигли устья реки, где густо разрослись мангровые леса. Здесь они могли оставаться, потому что это было место, где больше никто другой не захотел селиться. Значительная часть земли была залита маслянистой бурой водой, по которой плавали крокодилы. Это место, мокрое, зловонное и нездоровое, было царством ящериц, змей и насекомых, многие из которых, в том числе бродячие муравьи, словно сговорились, пытаясь выселить отсюда людей.

Здесь была необходимая еда: корни кувшинок, побеги и стебли. Даже плоды мангровых деревьев были съедобны для голодающих людей. Но здесь почти не было мяса. И нигде не было никакого камня, из которого можно сделать инструменты. Они словно пробовали жить на большой и насквозь промокшей подстилке из растительности.

В плену среды своего обитания люди могли бы вымереть в течение поколения, если они не сумели приспособиться.

Всё началось с ничем не примечательного случая. Женщина, отдалённая прародительница Гарпунщицы, ушла вверх по речной долине и вышла на более сухую землю. Здесь, в пойме реки и в сезонных болотах хорошо увлажнённая илистая почва позволяла расти множеству однолетних растений, злаков, бобовых, лианам, лилиям и колоказии. Благодаря многим годам, проведённым на болоте, она прекрасно умела собирать пищу в сырых и малообещающих местах с помощью примитивных деревянных орудий и собственных голых рук. Она уже набила себе живот и собирала пучки корней, чтобы отнести их домой, детям.

И вдруг она наткнулась на чужака. Мужчина из другой группы, жившей дальше вверх по течению, обдирал кролика при помощи базальтового ножа. Двое людей разглядывали друг друга – один с мясом, другая с корнями. Они могли бы разбежаться или попробовать убить друг друга. Но не стали.

Они поменялись: мясо на корни. И пошли своей дорогой.

Несколько дней спустя те же женщины вернулись на то же самое место. Снова вернулся мужчина. Они хмурились, с подозрением смотрели друг на друга, а их языки были совершенно непонятны друг для друга, но они поменялись снова – на сей раз моллюсков и морских желудей из устья реки за пару ножей из базальта.

Именно так это и началось. Люди с болота, которые не могли найти у себя всего, что им было нужно, чтобы остаться в живых на клочке земли, которую унаследовали, обменивали дары моря, болот и поймы реки на мясо, шкуры, камень и плоды из внутренних районов земли.

Через пару поколений они мигрировали из этих мест и начали вести новую жизнь. Они стали настоящими кочевниками и следовали великими природными тропами – вдоль побережий и внутренних водных путей. И они торговали всюду, где ходили. По мере движения их племена разделялись и расселялись, и эфемерные сети торговых путей расширялись. Вскоре можно было найти куски обработанного камня за сотни километров от мест, где он образовался, и морские ракушки далеко в глубинах континента.

Тем не менее, такого рода жизнь была вызовом. Торговля предполагала формирование карты мира нового типа. Другие люди больше не были просто пассивными особенностями ландшафта, словно камни и деревья. Теперь должна была сохраняться память о том, кто и где жил, что они могли предложить, насколько дружелюбны они были – и насколько честны. Люди с болота оказались под жёстким давлением обстоятельств – им пришлось быстро становиться умнее.

Устройство их головы резко изменилось. Их череп увеличился, чтобы дать место более крупному мозгу. А изменяющийся рацион и образ жизни оказал драматичное воздействие на их лицо. Корни их зубов, больше не использовавшихся для жевания жёсткой, не приготовленной пищи, или для обработки кожи, стали менее глубокими. Когда сократился размер жевательных мускулов, верхний ряд зубов сдвинулся назад. Нижняя челюсть выдавалась вперёд, а лицо отклонилось назад, и так эти гоминиды утратили последние следы своей древней обезьяноподобной морды. Уменьшающаяся морда и выпуклый лоб образовали новые поверхности для прикрепления лицевых мышц, и выступающие вперёд древние надбровные дуги исчезли.

Одновременно, по мере того, как они становились умнее, им уже не нужно было оставаться такими же сильными. Их тела лишились значительной доли массивности своих непосредственных предков и вернулись к чему-то вроде изящной гибкости людей племени Дальней.

Первое впечатление Камешка о том, что Гарпунщица выглядела похожей на ребёнка, не было случайным. Благодаря пропорциям их лиц, и костям, ставшим тоньше, эти новые люди в сравнении со своими предками были в чём-то подобны детям, рост которых прекратился. И вновь под свирепым давлением отбора гены стали кодировать изменения, которые были быстро осуществимыми: настройка темпов относительного роста скелетных особенностей осуществлялась сравнительно легко.

Все эти изменения по большей части осуществились в пределах нескольких тысячелетий. По итогам этого процесса Гарпунщица оказалась почти анатомически идентичной человеку из времени Джоан Юзеб, даже по строению черепа и по общим особенностям её мозга. И ещё возникла торговля, новый вид взаимоотношений с другими людьми, который сделал их такими, какими они были.

Но даже Гарпунщица ещё не была человеком.

В её жизни было чуть больше изобретений, чуть больше порядка. Например, её вид устраивал очаги. Но набор её инструментов был едва ли более продвинутым, чем у Камешка и его предков. Её язык был тем же самым бесструктурным бормотанием. Многое из того, как она проживала свою жизнь, вроде её сексуальности, было унаследовано с небольшими изменениями от видов людей, которые существовали ранее. В её мышлении всё ещё существовали жёсткие барьеры, не хватало связей в нервной архитектуре её мозга. Настоящий человек эпохи Джоан Юзеб, попади он в эту эпоху жизни его предков, быстро сошёл бы с ума от повторяемости, рутинности и ритуализации, от отсутствия искусства и языка – от раздражающей, однообразной скудности жизни.

И не важно, был ли у этого народа человеческий облик, или нет, но он не добился разительного успеха. Хотя они распространились из мест своего происхождения в том юго-восточном болоте по всей Африке, их образ жизни оставлял их на грани выживания. Было бы сложно торговать, если бы не было никого похожего на тебя самого, с кем можно было бы торговать. Даже сейчас выживание новых кочевников было волей случая, и значительной части групп, существующих по всему континенту, не суждено было выжить.

Детям Гарпунщицы было суждено успешно миновать это «бутылочное горлышко», но их гены всегда будут нести след, оставшийся после прохода по тому узкому месту. В будущем миллиардные толпы людей, которые вырастут из этого неперспективного семечка, фактически будут генетически идентичными; каждый человек будет родственником всем остальным.

Отношения Камешка и Гарпунщицы достигли своей кульминации во время охоты.

Однажды Камешек оказался в засидке, с подветренной стороны от стада гигантских лошадей, которые мирно щипали высокую траву. Засидка была просто каркасом навеса из молодых деревьев, неплотно связанных друг с другом и покрытых листьями пальмы и травой. Камешек затаился здесь, положив колющее копьё сбоку от себя, и наблюдая за крупным хромающим животным, которое было объектом их охоты. А Гарпунщица сидела сбоку от него. Он был в напряжении, в нём бурлил адреналин, а жара и запах лошадиного пота завладели его ощущениями.

Внезапно он почувствовал её пальцы на своём лице.

Он повернулся. Её кожа, казалось, сияла в зелёном сумраке. Она провела пальцами по вертикальным полосам охры, которые он по-прежнему носил. А потом её тонкие пальцы погладили его руку – давно зажившие надрезы, которые он сделал там. Каждое её прикосновение было потрясающим, как будто её пальцы были сделаны изо льда или огня.

Он провёл пальцами вниз по её руке. Его кулак легко обхватил её предплечье, как будто это была птичья лапка. Он чувствовал, что смог бы сломать ей кости одним движением. Внезапно случилось то же самое, что было в первый день, когда он встретил её на берегу. У него пересохло во рту, стало трудно глотать.

Он не понимал своей страсти: это была страсть, которая никогда не кончалась. Он думал о сложных инструментах, которые она делала, о её длинных, лёгких, широких шагах по земле, о пище, которую она принесла его людям – и о том гарпуне, об изящном острие гарпуна, которого он и представить себе не мог до тех пор, пока не увидел его в тот первый день. В ней было что-то, чего жаждало его тело; страсть была невыносимой.

Он перевернулся на спину. В шуршащей тени засидки она села на него верхом и улыбнулась.