Текст книги "Эволюция (ЛП)"

Автор книги: Стивен М. Бакстер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 52 страниц)

Испуганные тюлени проснулись. Они огляделись, заревели, и изящно и быстро, словно пролилась жидкость, соскользнули в воду. Милло взвыл от досады и всё равно метнул свой гарпун; он бесполезно скользнул в воду и пропал из виду.

Но Яхна оглянулась. На них опускалась стена гонимого ветром снега, делая весь мир белым.

Яхна схватила Милло за руку и потянула его под прикрытие нависающего куска льда. Они прижались ко льду, прижав колени к груди. Ветер выл в пустотах и расселинах во льду – слишком громко, чтобы она могла расслышать собственный голос, слишком громко, чтобы она смогла думать.

А потом на них начал падать снег.

Ей не было видно ничего, кроме белизны – ни моря, ни горизонта, ни неба. Она подумала, что их словно затолкали внутрь яйца – совершенной формы, совершенно целого, отгородившего их от остального мира.

Вскоре снег начал прилипать к их меху и накапливаться кучей на ледяной стене. Она знала, что существовала опасность осыпания снега в укрытие возле этого валуна, и пробовала счищать накапливающиеся слои острых белых кристаллов.

Но буря всё усиливалась и усиливалась. И с каждым пролетающим мгновением усиливалась вероятность того, что Руд и остальные будут уходить всё дальше и дальше от них.

Терпение Милло закончилось. Он отодвинул её и встал, но вихрь почти сбил его с ног. Она утянула его назад.

– Нет! – кричал он, вырываясь и стараясь заглушить ветер. – Мы умрём, если остаемся здесь.

– Мы умрём, если уйдём отсюда, – прокричала она в ответ. – Посмотри на снег! Послушай ветер! Подумай – в какой стороне земля?

Он отрешённо повернулся к ней, его маленькое круглое лицо было исхлёстано снегом.

– Мы уже допустили ужасную ошибку, – сказала она. – Мы не видели приближения бури. Что тебя просит сделать твоя душа? Что говорит тебе Милло, твой прадед?

Возможно, она смогла бы удержать его силой, просто заставив остаться, но это было бы неправильно. Она должна была убедить его остаться здесь. Но, если он захочет уйти – что ж, это было его право.

Наконец, он сдался. Со слезами, примёрзшими к щекам, он опустился обратно на лёд и прижался к сестре. Она обнимала его, пока он не прекратил плакать.

Она продолжала свою работу по расчистке рыхлого снега. Но, когда начала сгущаться тьма – когда белый кокон превращался в серый, а потом и в чёрный, и буря всё не стихала – она стала всё больше и больше уставать, страдая от голода и жажды.

Наконец она больше не могла отгонять сон. «Только чуть-чуть, – думала она. – Я отдохну лишь чуточку, и проснусь до того, как слой снега станет слишком толстым». Она мечтала о том, чтобы её укачали, словно она была младенцем в руках своего отца.

Проснувшись, она ощутила вес головы брата на своих коленях. Шум бури утих. Она была в темноте; но здесь было тепло, темно, тепло и безопасно. Она закрыла глаза и откинулась назад. Конечно, никому не повредит отдохнуть чуть-чуть подольше.

Но теперь Милло задыхался, как будто боролся за глоток воздуха. Она помнила его сон – темноту, погружение в воду и утопление. Возможно, сейчас ей снился тот же сон.

Темнота.

Внезапно запаниковав, Яхна оттолкнула Милло. Вставая, она ощутила над собой толстый слой рыхлого снега. Она с трудом поднялась на ноги, проталкиваясь лицом сквозь держащий её снег.

И вырвалась в поток ослепительного света. Она задохнулась от внезапного обилия чистого, холодного воздуха. Небо возвышалось совершенным тёмно-голубым куполом, по которому плыло солнце. Она оглядела совершенно незнакомый окружающий пейзаж из нагромождений кусков льда, вмёрзших в голубовато-серый паковый лед, покрытый сугробами, созданными морозом и снегом. Она была по пояс в снегу. Она знала, что ей повезло проснуться в тот момент; наметённый снег сохранил её в тепле, но почти задушил.

Она нырнула вниз, разгребая снег, пока не нашла плечи Милло. Она вытащила его на воздух. Вскоре он заморгал от света и протёр глаза. В том месте, где он отыскался, снег был жёлтым от мочи.

– С тобой всё в порядке? – она стряхнула снег с его волос и лица, сняла с него рукавицы и пошевелила его пальцами. – На ногах пальцы чувствуешь?

– Пить хочу, – грустно ответил он.

– Я знаю.

– Мне нужен Руд. Мне нужна Месни.

– Знаю, – Яхна рассердилась сама на себя. Так бездумно, вдвойне бездумно заснуть, как она. И это была беспечность, которая могла ещё может стоить жизни и Яхне, и Милло. – Давай, вернёмся на мыс.

– Давай.

Она надела рукавицы и взяла его за руку. Они обошли ледяную глыбу, которая защитила их, и последовали в обратную сторону по дороге, которая привела их сюда вчера. Но никакого мыса не было. Ей была видна земля, но это был низкий, сточенный временем берег, покрытый свежим слоем нетронутого снега.

– А где Руд? – простонал Милло.

Какое-то время Яхна отказывалась принимать то, что увидела. Весенняя буря всё сделала незнакомым. А её собственное знание земли было не таким глубоким, как у отца. Но, тем не менее, она видела, что это был не тот берег, с которого она ушла перед бурей. Дай мне силу, Яхна, мать моего отца.

– Я думаю, что паковый лёд, наверное, откололся во время бури. Мы дрейфовали по морю, – теперь она вспомнила те сны о плавном раскачивании. – И приплыли сюда.

– Я не узнаю это место, – сказал Милло, указывая на землю.

– Нас, должно быть, отнесло очень далеко.

– Ладно, – деловито сказал Милло. – Вот, куда мы должны идти. Обратно на землю. Разве не так, Яхна?

– Да. Вот, куда мы должны идти.

– Тогда идём, – он взял её за руку. – Идти сюда. Следи, куда вступаешь.

Она позволила ему вести себя.

Они брели по побережью. Земля, покрытая снегом, была безмолвна. Мало что двигалось вокруг них – лишь случайный песец, потрёпанная чайка, сова – и стояла жуткая тишина, лишающая самообладания.

Переход через сугробы, даже близ берега, был трудным, особенно для Милло, у которого были короткие ноги. Они понятия не имели, где находились, и даже представить себе не могли, насколько далеко мог бы их отнести дрейфующий лёд. Они даже не знали, шли ли они обратной дорогой, назад, к мысу. Яхна с содроганием осознала, что им повезло в том, что плавучая льдина не унесла их просто в открытое море, где, беспомощные, они быстро замёрзли бы до смерти.

Они нашли ручей, текущий достаточно быстро, чтобы оставаться незамёрзшим среди этого снега, выпавшего не по сезону. Они нагнулись, чтобы попить – по локоть в снегу, от их дыхания шёл пар. Яхна почувствовала облегчение. Если бы они не нашли пресную воду, они были бы вынуждены есть снег. Это умерило бы их жажду, но зажгло бы жар, который горел бы внутри их тел – и, как известно всем, когда случается такое, ты умираешь.

Хорошо, вода есть. Но они не нашли никакой еды – вообще ничего. Пришлось идти дальше.

Они держались побережья, ощущая явное нежелание заходить вглубь суши, в сердце этой тишины. Там было много опасностей – и не последней из них были люди.

Поскольку приматы с телами, приспособленными для тропических стран, стремились выживать среди быстро изменяющихся крайностей плейстоцена, они полагались на древние особенности, унаследованные от бессловесных лесных существ – на узы родства и сотрудничества.

Кланы, рассеянные по Евразии и Африке, жили в почти полной изоляции друг от друга. И изоляция зашла очень глубоко. В пятидесяти километрах от места рождения Яхны жили люди, которые разговаривали на языке, отличающемся от её родного больше, чем финский язык от китайского. В дни Дальней, и даже Камешка, имело место однообразие по всему континенту; теперь же могли существовать разительные различия между одной речной долиной и соседней. Люди были способны к альтруизму, настолько щедрому, что готовы были страдать, получать увечья и даже умирать, чтобы спасти другого – и всё же не отказывали себе в доходящей до крайностей ксенофобии, и даже в преднамеренном и целенаправленном геноциде. Но на суровой земле, где пищи было мало, членам сообщества имело смысл самоотверженно поддерживать друг друга – и гнать прочь остальных, кто мог бы завладеть скудными ресурсами. Даже у геноцида была какая-то ужасная логика.

Если бы детей обнаружили чужаки, то, возможно, они бы сохранили жизнь Яхны – но её бы приняли только ради секса. Её лучшей надеждой было бы забеременеть и выиграть лояльность одного из мужчин. Но она всегда была бы низшей в их обществе, никогда не стала бы одним из истинных людей. В то же самое время Милло был бы просто убит, возможно, после того, как над ним немного посмеются. Она знала, что это было так. Она видела, что это случалось среди представителей её собственного вида. Так что пусть лучше они остаются никем не обнаруженными.

Пока дети с трудом брели, их мучал голод.

Дорогу им преградил низкий скалистый хребет. Под его защитой вырос ельник – карликовый. Деревья были не выше Яхны, но под защитой скал им удалось, по крайней мере, подняться над землёй.

Внезапно Яхна схватила Милло и просто пригнула его к земле. Спрятав тела, они высунули головы над хребтом.

По замёрзшему пруду за этим хребтом бродила небольшая стайка белых куропаток. Птицы клевали лёд, засовывая клювы в трещины и разводья. Они сверкали ослепительной белизной на фоне стального голубовато-серого цвета льда. Эти рано прилетевшие птицы были невидимыми на фоне снега, но ярко выделялись на фоне зелёных и бурых красок поздней весны.

– Давай, – произнесла она. Они развернулись и скользнули вниз по хребту, обратно в невысокий ельник.

Яхна выбрала хорошее, податливое молодое дерево. Вынув из кармана каменный топор, она быстро срубила его на ладонь над поверхностью снега и обрубила крону, оставив ствол длиной почти в её собственный рост. Затем при помощи Милло она сделала зарубку в стволе и вставила в неё клин. Ствол легко раскололся, и она получила тонкую, упругую полосу. Она начала быстро очищать её. Тем временем Милло снял кору с оставшейся части ствола. Он расщепил её на волокна и быстро сплёл их вместе в длинную нить. Лук был настолько незаконченным, что в тех местах, где была торопливо привязана нить, с него свисали её пряди. Не такой совершенный, подумала она, но он сослужит свою службу.

Она начала торопливо колоть стрелы из остатков ствола. Огня, чтобы закалить стрелы, не было, и ещё, что гораздо хуже, не было перьев, помогающих в полёте. Поэтому она импровизировала: взяв кусочки счищенной коры, она засунула их в щели на стрелах.

Они работали так быстро, как могли. Но к тому времени, когда она закончила, солнце опустилось на небе чуть ниже.

Она ещё раз высунула голову и плечи над хребтом, держа лук. Птицы всё ещё были там. Она прицелилась, натягивая тетиву.

Первая стрела улетела настолько далеко в сторону, что даже не побеспокоила птиц. Второй хватило лишь для того, чтобы насторожить их, и птицы взлетели с тревожными криками, хлопая поблёскивающими крыльями. Она сделала свой последний выстрел – гораздо более трудную попытку попасть в движущуюся цель – и одна из птиц скорчилась и упала на землю.

Брат и сестра с криками полезли по горному хребту и спустились к замёрзшему водоёму. Птица, растянувшись, лежала на льду, и её рваные перья были забрызганы кровью. Дети знали, что по льду лучше не бегать. Милло нашёл кусок еловой ветки. Они легли на живот на твёрдой земле у края льда и воспользовались веткой, чтобы подтянуть птицу к берегу.

Мёртвая птица выглядела уродливой и неуклюжей. Но Яхна окружила её маленькую голову сложенными чашечкой ладонями. Она взяла немного снега, растопила его в своей ладони и полила воду в клюв неподвижной птицы: последний глоток. «Спасибо», – сказала она. Было важно оказывать эту дань уважения и животным, и растениям. Мир был богат – но только пока его не беспокоили слишком сильно.

Когда небольшая церемония была исполнена, Яхна быстро ощипала птицу, разрезала живот и выпотрошила её. Она сложила кожу и спрятала её к себе в карман: завтра она сделала бы лучшие стрелы, с перьями, которые дала ей куропатка.

Они ели сырое мясо, кровь стекала по их щекам и оставляла тёмно-красные пятна на снегу под ними. Это был момент триумфа. Но удовлетворение Яхны от добычи было недолгим. Свет тускнел, а воздух становился холоднее.

Без укрытия они умрут.

С луком за спиной и с последним кусочком мяса птицы во рту, Яхна повела Милло вглубь суши. Вскоре они пришли на открытую, заснеженную равнину. В центре луга снег был ей почти до колена.

Довольно неплохо.

Она резала блоки из окружающего её снега. Это была трудная работа: ей нечем было воспользоваться, кроме собственных рук и каменных лезвий, а верхние слои снега были мягкими и легко разрушались. Но глубже снег был спрессованным и твёрдым, как и было нужно.

Она начала укладывать блоки вокруг себя плотным кольцом. Милло охотно присоединился к ней. Вскоре они построили круговую стену из снежных блоков вокруг всё углубляющейся ямы. Они осторожно направили спиральные ряды блоков внутрь, пока не сделали купол аккуратной формы. Яхна пробила в стене тоннель, через который они могли входить и выходить, а Милло сгладил поверхность купола внутри и снаружи.

Снежный дом был маленьким и сделанным наспех, но он был пригоден для ночлега.

Сейчас свет быстро слабел, и уже отозвались эхом первые волчьи голоса. Они поспешно зарылись в свой снежный дом.

«Теперь мы в большей безопасности, чем прошлой ночью, – подумала Яхна, когда они прижались друг к другу для тепла. – Но завтра мы должны найти больше еды».

И нужно будет разжечь огонь.

II

Охотники вернулись с моря. Они разошлись по своим семьям, унося пищу, которую удалось добыть. Никаких выражений благодарности не прозвучало. У этих людей не было слов, чтобы сказать «пожалуйста» или «спасибо»: среди этого народа охотников-собирателей не существовало социального неравенства, которое требовало бы таких тонкостей. Пищу просто поделили в соответствии с потребностями.

Было много тихих разговоров о Яхне и Милло.

Месни, мать Милло и Яхны, явно прилагала большие усилия, стараясь сохранить самообладание. Она занималась каждодневными делами, заботилась о своём младенце, потрошила рыбу и заготавливала остальную часть океанского урожая, которую принёс домой Руд. Но иногда она бросала нож или чаши и давала выход своему отчаянию. Она даже плакала.

Грусть сделала её нездоровой: для Руда это выглядело именно так. Люди ценили в себе хладнокровие и самоконтроль. Считалось, что демонстрировать свои гнев или отчаяние было всё равно, что поступать, как маленький ребёнок, который вёл себя не лучше.

Руд ушёл в себя. Он бродил вокруг деревни и уходил дальше в её окрестности, охваченный стыдом и горем, отчаянно пытаясь сохранить невозмутимость на лице. Он ничего не мог делать для Месни. Он знал, что она должна свыкнуться с потерей, должна восстановить своё ощущение внутреннего покоя и самоконтроль.

Но для небольшой общины потеря была действительно ужасной. Для начала, их самих было немного. Эта небольшая деревня насчитывала около двадцати человек и состояла, по сути, из трёх больших семей. Они были частью более многочисленного клана, который каждый весну собирался на берегу большой реки к югу отсюда на большое праздничное торжество для торговли, поиска брачных партнёров и обмена историями. Но, хотя они собирались из дальних мест, на этих сборах их никогда не было больше, чем примерно тысяча человек: тундра не могла поддерживать большей плотности населения, чем эта.

В более поздние времена археологи нашли бы образцы изделий, оставшихся от людей вроде Руда, и подумали бы, что некоторые из них означали чудо плодовитости. Но это было не так. Плодовитость никогда не была проблемой для народа Руда. Всё было даже наоборот: проблемой было управление численностью населения. Люди знали, что они не должны переоценивать возможность земли прокормить их, и ещё то, что у них должна оставаться возможность быстро сниматься с насиженного места в случае наводнения, пожара, сильных морозов или засухи.

Поэтому они уделяли внимание количеству детей, которых выращивали. Между их рождениями проходило по три или четыре года. Существовало множество способов добиться такого результата. Месни достаточно долго кормила грудью и Яхну, и Милло, чтобы подавить свою способность к деторождению. Простое воздержание или секс без проникновения служили этой же цели. И ещё, как всегда, смерть преследовала самых молодых. Болезни, несчастные случаи и даже хищники гарантированно забирали себе изрядное количество самых слабых.

Если было нужно – хотя Руд был благодарен судьбе за то, что ему самому никогда не приходилось так поступать – если для здорового ребёнка действительно не оказывалось места в этом мире, смерть могла протянуть руку помощи.

Пока ограничения численности в целом соблюдались, даже среди этого скудного пейзажа, на краю пригодного для жизни мира люди Руда хорошо питались, наслаждались свободным временем, и, живя в лишённом иерархии и основанном на уважении обществе, вознаграждались крепким телесным и умственным здоровьем. Руд продолжал бы жить в этом болотистом, наполовину замороженном раю, даже если бы требовалось заплатить за это ценой бесчисленных маленьких жизней, угасших в холодной и печальной тьме.

Но ничего из этих мрачных размышлений нельзя было применить к Милло и Яхне.

Они оба появились на свет в то время, когда родители имели возможность заботиться о них. Они пережили опасности раннего детства. Они выросли здоровыми и умными. У Яхны скоро должны были начаться менструации, поэтому Руд уже ожидал появления своего первого внука. И сейчас из-за случайной весенней бури и своей собственной непростительной небрежности он был лишён всего, во что вложил столько сил и любви.

Поглощённый мыслями, Руд вышел из селения. Он направился к грубо построенным трущобам костолобых.

Костолобые тупо провожали его взглядами. Некоторые из них пожирали остатки кожи нарвала. Одна самка прижала младенца к своей тощей груди; она отвернулась от него, сжавшись в комок. Костолобым не было места на этой земле, принадлежащей людям. И костолобым пришлось бы голодать, если бы не щедрость людей и остатки их добычи. Не животные и не люди – в костолобых не было ничего достойного уважения. У костолобых даже не было имён.

Но они могли быть полезными.

Он набрёл на одну самку, которая была моложе остальных. Это была та самая самка, которую изводила Яхна незадолго до той бедственной вылазки к морю.

Она тупо смотрела на него; её нелепый плоский череп был испачкан грязью. Он знал, что она была того же возраста, что и Яхна, но она была более развитой, чем его дочь: костолобые росли быстрее, жизнь их была тяжелее, и они умирали раньше. Она сидела в грязи, одетая в развязанную кожаную накидку, и играла потрёпанной сломанной подвеской. У костолобых было достаточно ума, чтобы восхищаться изделиями людей, но всё же недостаточно, чтобы делать их самим: у костолобого можно было купить всё, что угодно, за бусы из бивня мамонта или за вырезанный из кости гарпун.

Повинуясь внезапному импульсу, не осознавая собственных действий, Руд нагнулся и сорвал накидку с тела самки. Если бы не её выступающее лицо и уплощённая голова, её тело было бы не таким уж и плохим, подумал он; ей ещё предстояло в полной мере обрести медвежью коренастость взрослых особей.

Он ощутил эрекцию, натянувшую его собственную одежду.

Он встал на колени, схватил самку за лодыжки и развернул её на спину. Она легко подчинилась, раздвигая ноги; очевидно, её использовали таким способом уже не в первый раз. Шаря по её теплой плоти, он обнаружил, что её промежность и задний проход были покрыты коркой грязи. Он очистил её пальцами.

А затем он вошёл в неё одним яростным толчком. На короткие бурные мгновения ему удалось забыть тот бедственный момент, когда налетела буря, и когда он понял, что потерял Яхну и Милло на льду.

Но всё быстро прошло. Слезая с девочки, он испытал глубокое, выворачивающее наизнанку чувство отвращения. Воспользовавшись уголком её накидки, он почистил себя.

Девочка, всё ещё голая, перевернулась на спину и протянула руки в бессловесной просьбе.

Он носил на шее подвеску – зуб пещерного медведя. Он сорвал его с шеи, разрывая завязку из оленьей кожи, и бросил его в грязь. Костолобая девочка сгребла подвеску и держала её перед своим лицом, поворачивая раз за разом и созерцая её бесконечные тайны. Струйка крови сочилась с её ушибленных бёдер.

Яхна и Милло продолжали шагать вдоль побережья, по-прежнему надеясь отыскать мыс, на котором они в последний раз видели отца и его компаньонов. Ночью они строили снежные дома, если под рукой был снег, или спали под наскоро построенными навесами. Лук Яхны и быстрые рефлексы Милло продолжали снабжать их некоторым количеством еды – мелкими зверями и птицами.

Они могли и дальше прокармливать себя, и даже построить шалаш. Но Милло уже провёл одну мучительную ночь после того, как неблагоразумно съел рыбу, не выпотрошенную должным образом. Хуже всего было то, что им ночь за ночью не удавалось добыть огонь – неважно, насколько упорно они тёрли друг об друга палочки или стучали камнями. И это дорого обходилось им. Сырое мясо заставляло болеть зубы и живот Яхны, и в глухой ночной тишине она представляла себе, что ей уже никогда не будет снова по-настоящему тепло.

Дети брели вперёд; у них просто не было выбора. Но они похудели, с каждым днём уставали всё больше, а их одежда постепенно рвалась. Они медленно умирали – Яхна понимала это. Хотя их направляли вышние духи, жившие внутри них, они пока не знали всего, что им следовало делать, чтобы поддерживать свою жизнь.

Они пришли туда, где граница произрастания лесов отклонялась на север, поэтому им пришлось продираться через небольшой лес. Лиственные деревья, сосны и ели росли редко и были искривлёнными: тощие и лишённые листвы, они выглядели странно хилыми. Дорожка, по которой шли дети, была протоптана оленями или козлами, и поросла мягким мхом. Она петляла среди деревьев, и иногда вела через более открытые поляны.

Когда свет потускнел, а очередной мрачный день подошёл к концу, тени деревьев полосами легли на землю, а подлесок почернел. Пять миллионов лет отделяли Яхну и Милло от Капо, последнего из их предков, обитавшего в лесу, и лес казался им местом, населённым множеством чудовищ и демонов. Охваченные тревогой, они поспешили вперёд.

Наконец, они вырвались из леса. Они вышли на участок занесённой снегом степи, где жёлтый ковёр из трав обрывался на зубчатом краю утёса. За ним до самой линии горизонта раскинулось неспокойное море; паковый лёд стонал и хрустел вдали, как всегда.

Но перед детьми встала стена плоти и рогов. Это было стадо большерогих оленей – существ, которых однажды назовут также ирландским оленем. Они шли огромной массой, щипая молодую траву, которая с надеждой прорастала сквозь припорошивший её снег.

Во главе стада был огромный самец. Он глядел на детей сверху вниз, скосив глаза от своей длинной морды. На его спине находился мясистый горб, гора жира, помогающая ему выдержать трудные времена; сейчас, ранней весной, горб был тощим. А его рога, каждый из которых вдвое длиннее человеческого роста, были большими тяжёлыми скульптурами, странно напоминающими раскрытые руки великана с похожими на пальцы отростками, отрастающими от гладких лопат.

В одном только этом стаде, простиравшемся дальше, чем видели дети, были тысячи оленей. Подобно многим гигантским травоядным в это парадоксально богатое время, большерогие олени процветали и жили огромными мигрирующими стадами, бродившими по всему Старому Свету от Англии до Сибири и Китая. И это обширное стадо надвигалось на Яхну и Милло. Это был медленно движущийся барьер; раскатисто грохотали стукающиеся рога, урчали животы. Воздух был полон удушливой вони мускуса и навоза.

Убраться с их пути было для детей вопросом жизни и смерти. Яхна сразу увидела, что они не смогут разминуться со стадом, если побегут от берега: для этого оно было слишком велико и слишком широко разбрелось в стороны. Конечно, олени не зашли бы далеко в лес, но они бы загнали детей в ту сгущающуюся темноту, которая была таким местом, куда она уж точно не захотела бы вернуться.

Внезапно она схватила брата за руку:

– Бежим! Утёс!

Они бежали по мёрзлой траве. Край утёса резко уходил вниз под край торфяника. Дети торопливо забрались на него. Лук на спине у Яхны цеплялся за каменные выступы, замедляя её движение. Но они сделали это. Они сжались на узком выступе, глядя на океан чёрно-бурой шерсти, который медленно обтекал вершину утёса.

Огромный самец безразлично наблюдал за происходящим. Потом он отвернулся и опустил свою отягощённую рогами голову.

Носить рога было тяжело, словно грузы на вытянутых в стороны руках, и строение шеи самца изменилось, чтобы выдерживать такое бремя благодаря огромным позвонкам и мускулам, похожим на кабели. Рога использовались для сексуальных демонстраций и дуэлей: когда два таких гигантских самца сталкивались рогами, пригнув головы, это было устрашающее зрелище. Но эти огромные рога обрекли зверей на гибель. Когда лёд отступил, а площадь их местообитаний сократилась, давление отбора стало благоприятствовать меньшим размерам тела. Когда другие виды уменьшались, уступая действию отбора, большерогие олени оказались неспособными отказаться от своих сложных брачных демонстраций. Они стали сверхспециализированным видом, их огромные рога были слишком дороги, и они оказались неспособными справиться с изменениями.

Дети услыхали приглушённое рычание. Яхна подумала, что смогла заметить бледный низкорослый коренастый силуэт, который двигался по снегу, словно мускулистый призрак, и тащил оленя. Это мог быть пещерный лев. Она задрожала.

– И что теперь? – прошептал Милло. – Мы не можем оставаться здесь.

– Нет, – Яхна огляделась вокруг. Она видела, что их уступ вёл вниз по утёсу к отверстию, находившему на несколько человеческих ростов ниже.

– Туда, – сказала она. – Думаю, это пещера.

Он коротко кивнул и пошёл впереди, двигаясь вниз по краю узкого выступа, цепляясь за мел. Но она поняла, что он был испуган сильнее, чем был готов признаться ей.

Наконец, рискованный спуск закончился; они спрыгнули в отверстие и лежали, пытаясь отдышаться, на твёрдом полу. Пещера, проточенная в пласте мела, уходила в темноту. Пол был покрыт слоем гуано и осколками яичной скорлупы. Наверное, чайки использовали это место в качестве гнездовья. На полу в разных местах чернели пятна – не очаги, но явно кострища.

– Смотри, – сказал Милло, и его голос был полон удивления. – Мидии.

Он был прав. Небольшие моллюски лежали кучкой, окружённые разбросанными осколками кремня. Вспышка любопытства заставила её задаться вопросом о том, как они сюда попали. Но голос голода звучал всё громче, и они вдвоём принялись за мидий. Они отчаянно пробовали взломать ракушки своими пальцами и каменными лезвиями, но ракушки были твёрдыми и не поддавались.

– Экххххмммм.

Они обернулись.

Из темноты в задней части пещеры послышался сердитый голос. Оттуда показался чей-то силуэт. Это был крупный мужчина, одетый в накидку, которая, похоже, была сделана из оленьей шкуры – нет, подумала Яхна, не мужчина. У него были широкий, выдающийся вперёд нос, мощные коренастые ноги и огромные руки. Это был костолобый, массивный самец. Он сверлил их взглядом.

Дети отступили, прижимаясь друг к другу.

У него не было имени. Его люди не давали себе имена. Он думал о себе как о Старике. И он был старым – старым для своего вида, ему было почти сорок лет.

Тридцать лет из них он жил один.

Он спал в задней части этой пещеры, в дымном, уютном тепле факелов, которые зажигал там. Ранним утром он обследовал берега под утёсами во время отлива, разыскивая моллюсков. С наступлением вечера он так или иначе скоро проснулся бы; вечер был его любимым временем суток.

Но его раньше времени потревожили шум и движение у входа в пещеру. Думая, что это могли бы быть чайки, прилетевшие за его кучами моллюсков – или кто-то похуже, возможно, вроде песца – он вышел на свет тяжёлым шагом.

Не чайки, не песец. Это были два ребёнка. Их тела были высокими и нелепо тощими, руки и ноги – словно усохшие, а плечи – узкие. У них были плоские лица, словно расплющенные могучим ударом, подбородки остроконечные, а головы вздувались смешными пузырями, словно огромные грибы.

Тощий народ. Всегда тощий народ. Он чувствовал огромную усталость – и эхо одиночества, которое с некоторых пор мучало его каждое мгновение бодрствования и отравляло его сны.

Почти не сознавая, что делает, он двигался в сторону детей, протягивая свои огромные руки. Он мог раздавить их черепа, сжав их один раз, или разбить их один об другой, как два птичьих яйца, и всё кончилось бы. Кости уже не одного тощего грабителя валялись на скалистом пляже под этой пещерой, и ещё сколько-то добавится к ним прежде, чем он станет слишком старым, чтобы защищать это место, свой последний оплот.

Дети завизжали, схватившись друг за друга, и бросились к стене пещеры. Но более высокая девочка задвинула другого себе за спину. Он видел, что она была испугана, но пробовала защищать своего брата. И она держала себя в руках. Хотя от страха по голым ногам мальчика текла моча, девочка сохраняла контроль над собой. Она пошарила в своей куртке и вытащила нечто, свисающее с её шеи на нити.

– Костолобый! Костолобый человек! Оставь нас в покое, и я дам тебе это! Красивое, красивое волшебство, костолобый человек!

Глубоко посаженные глаза Старика заблестели.

Подвеска была кусочком кварца – небольшая игла, сверкающая и прозрачная; её грани были отполированы до блеска и гладкости, а на одной стороне был кропотливо вырезан узор, который привлекал взгляд и ослеплял мысль. Девочка качала амулет взад-вперёд, пробуя привлечь его взгляд, и шагнула вперёд от стены.

– Костолобый человек, красиво, красиво…

Старик глядел в голубые глаза, которые, в свою очередь, тоже уставились на него так тревожно и прямо, как это делают тощие: это был взгляд хищника.

Он отшатнулся и отбил амулет в сторону. Тот облетел вокруг шеи девочки и разбился об стену за её спиной. Она взвизгнула, потому что его кожаная нить обожгла ей шею. Старик снова потянулся к ним. Всё могло закончиться в одно мгновение.

Но дети снова забормотали на своём быстром и сложном языке.

– Заставь его уйти! О, заставь его уйти!

– Всё хорошо, Милло. Не бойся. Твой прадед – внутри тебя. Он тебе поможет.

Огромные руки Старика повисли вдоль его боков.

Он оглянулся на мидии, которые они пробовали вскрыть. Ракушки были исцарапаны и обколоты – на одной были следы зубов – но ни одна не была открыта. Эти дети были беспомощны – ещё беспомощнее, чем многие из их вида. Они даже не смогли украсть его мидии.