Текст книги "История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц"
Автор книги: Степан Козловский
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)
Глава I. Историографический и методологический аспекты проблемы междисциплинарного изучения эпических материалов в контексте исторического исследования
1.1 Историографический аспект проблемы междисциплинарного изучения эпических материалов в контексте исторического исследования
1.1.1 Эпическое отражение социальной практики в работах историковСоциальную практику исследовали с различных позиций почти все русские историки. Эту тему практически невозможно обойти, поскольку она тесно переплетается с самим историческим процессом, является тем «фоном», на котором развиваются крупные исторические события. Однако обращение к отражению ее в русском эпосе обычно имеет фрагментарный и случайный характер: Н. М. Карамзин упоминал эпос только для иллюстрации пиров князя Владимира.[107]107
Карамзин Н. М. Предания веков. – С. 114.:
«…Память сего великого князя хранилась и в сказках народных о великолепии пиров его, о могучих богатырях его времени: о Добрыне Новгородском, Александре с золотою гривою, Илье Муромце…»
[Закрыть]С. М. Соловьев применял эпические материалы, чтобы показать социальную практику дружины.[108]108
Соловьев С. М.: Чтения и рассказы по истории России. – С. 171, С. 181.
[Закрыть]М. П. Погодин, К. Д. Кавелин при анализе развития древнейшей социальной практики также обращались к материалам эпоса лишь периодически. Кавелин в частности, скептически отвечал на рассуждения Соловьева, утверждая, что прикрепление эпоса (и соответственно социальной практики) только к князю Владимиру невозможно.[109]109
См. также: Собрание сочинений К. Д. Кавелина. Т. 1. Монографии по русской истории. 1904. – С. 489.:
«Что сталось бы тогда со всеми выводами, из которых должно следовать как дважды—два—четыре, что народ мог воспевать только богатырей В. К. Владимира, но никак не богатырей Игоревых, Святославовых, Олеговых».
[Закрыть] Вместе с тем, подвергая критике статью Погодина, он воспринял как должное цитату из «Эймундовой саги»[110]110
См. также: Собрание сочинений К. Д. Кавелина. Т. 1. Монографии по русской истории. – С. 178.
[Закрыть] и заявлял о том, что герой былин – стар-матер казак Илья Муромец «Гораздо ближе (чем кажется его оппонентам) к патриархальному и родовому быту».[111]111
См. также: Собрание сочинений К. Д. Кавелина. Т. 1. Монографии по русской истории. – С. 88–89.
[Закрыть]
В наибольшей мере до революции социальная практика нашла свое отражение в трудах Н. И. Костомарова, И. Е. Забелина, И. Г. Прыжова и А. В. Терещенко, которым в целом удалось представить целерациональную систему бытового взаимодействия в русском обществе, но только в отношении Московской Руси (XVI–XVII вв.). Начиная с работ Н. И. Костомарова, социальной практике в отражении народной поэзии стало уделяться особое внимание при анализе социальных явлений и процессов Древней Руси. Устные предания были признаны им историческими, но не совпадающими полностью с данными летописей по причине «порчи» сведений после попадания в среду неграмотных крестьян.[112]112
См. также: Костомаров Н. И. Дисс. «Об историческом значении русского песенного народного творчества».
[Закрыть]
В. О. Ключевский уже с полным доверием относился к материалам эпоса как историческому источнику и отметил его функциональный характер для социальной практики, считая сохранение былин идеологическим фактором, способствовавшим русской колонизации.[113]113
Ключевский В. О. О Русской истории. С. 91–92.: «Очевидно на отдаленный север эти поэтические сказания перешли вместе с тем самым населением, которое их сложило и запело».
[Закрыть]А. А. Шахматов также считал былины историческим источником, участвовал в их записи[114]114
См. также:
«…Фольклористические результаты первой поездки А. Шахматова в Олонецкий край оказались очень значительными: он записал 71 сказку, 10 былин, 2 духовных стиха, 30 загадок и большое количество причитаний».
// Фольклорное наследие А. А. Шахматова. – СПб.: Издательство РХГА, 2005. – 800 с.; С. 15.
[Закрыть] и использовал их для анализа древнейшего киевского свода.[115]115
См. также: Шахматов А. А. Разыскания о древних русских летописях. – М.: Акад. проект, 2001. – С. 267–270:
«Как указано, былины сохранили отчество Добрыни, вытекавшее из первоначального о нем рассказа в Древнейшем Киевском своде: они называют его сыном Никитичем, а Древнейший Киевский свод указывал, что он был сыном Мистиши»…
«Предполагаю, что образ Никиты Залешенина (Заолешенина) отразил в себе образ Мистиши Деревлянина».
[Закрыть] Он разделил все источники Древнейшего свода на: «1) Письменные источники; 2) Народные предания; 3) Припоминания; 4) Сочинительство самого сводчика».[116]116
См. также: Шахматов А. А. Разыскания о древних русских летописях. – М.: Акад. проект, 2001. – С. 332
[Закрыть] При этом различия между преданием и былиной А. А. Шахматов почти не видел, считая былины частью (разновидностью) народного предания: «Углубившись во времена Владимира, летописец основывался на более или менее готовых материалах, письменных источниках, народных преданиях в виде песен и былин, духовных легенд».[117]117
Указ. соч. С. 347; С. 306:
«Итак, русское предание или русская былина говорила о добровольном отказе от борьбы с Болгарами…»
[Закрыть] Это фактически означает, что эпическое отражение социальной практики вошло в состав летописей при описании раннего периода русской истории.
Социальная практика периода Киевской Руси в основном исследована с юридических позиций: В. И. Сергеевич при изучении социальной практики древней Руси упоминал важность «устного предания» для формирования права.[118]118
См. также: Сергеевич В. И. Русские юридические древности. – Т. 1. – СПб.: 1890.
[Закрыть]Д. Я. Самоквасов уточнил и по-новому обосновал значение устных народных преданий (в том числе и эпоса), связав его с функциональной необходимостью хранения точной информации о правовых прецедентах.[119]119
Самоквасов Д. Древнее русское право. 1903. – С. 210.:
«До времени введения письменного княжеского и наместнического делопроизводства правительственные распоряжения и судебные решения, устанавливавшие права для одних лиц и обязанности для других, как и в эпоху племенных княжений, хранились устным народным преданием. Подобно племенным, удельные княжения «имяху обычаи свои, и закон отец, и предания, кождо свой нрав», потому что все они имели своих князей и наместников, своих отцов и дедов, посредством которых «творили сами собе закон», устанавливавший юридический порядок общественной жизни, единственным хранилищем которого было свидетельство непосредственных «послухов», данных правительственных распоряжений и судебных решений, или знавших содержание их со слов отцов и дедов».
[Закрыть]М. Ф. Владимирский-Буданов также выделял особую роль устного предания для становления русского права: «Поступать по старине, значит поступать по праву», но ссылался при этом не на эпос («старины»), а на «юридические пословицы», выделяя их «религиозное значение».[120]120
Владимирский-Буданов М. Ф. История русского права. – Ростов-на-Дону: Феникс, 1995. – С. 111.
[Закрыть]
В советское время эту тему так или иначе затрагивали в своих работах почти все исследователи. Б. Д. Греков, характеризуя соотношение истории и эпических материалов, написал фразу, ставшую «крылатой»: «Былины – это история, рассказанная самим народом».[121]121
См. также: Греков Б. Д. Киевская Русь. – Л.: 1953. – С. 7; 10.
[Закрыть] «Устная историческая традиция» стала объектом пристального внимания советских ученых. Из общего числа в отношении эпической социальной практики домонгольской Руси можно выделить труды В. В. Мавродина,[122]122
См. также: Мавродин В. В. Образование древнерусского государства. – Л.: 1945. – С. 290.
[Закрыть]М. Н. Тихомирова,[123]123
См. также: Тихомиров М. Н. Древнерусские города. – М.: 1956. – С. 277.
[Закрыть] в которых данные былин применяются для анализа летописных сведений древнейшего периода, В. Г. Мирзоева, который проводил сравнительный анализ былин и летописей.[124]124
См. также: Мирзоев В. Г. Былины и летописи. Памятники русской исторической мысли. – М.: Мысль, 1978.
[Закрыть] Работы Б. А. Рыбакова,[125]125
См. также: Рыбаков Б. А. Язычество древней Руси. – М.: Наука, 1987. – 784 с.
[Закрыть] основанные на сопоставлении эпоса, летописных данных и археологии, исследования Д. С. Лихачева[126]126
См. также: Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. – М.: Наука, 1970. –180 с.
[Закрыть] в связи с литературоведческим анализом проблемы. Необходимо отметить также работу Б. А. Романова «Люди и нравы древней Руси», в которой подробно анализируется социальная практика с позиции человека средневековья. В. В. Колесов использовал материалы былин при исследовании мировосприятия человека Древней Руси.[127]127
См. также: Колесов В. В. Мир человека в слове Древней Руси. – Л.: Издательство Л. Ун-та, 1986. – С. 62.
[Закрыть] Большое значение устной исторической традиции в становлении летописей уделял Р. Г. Скрынников.[128]128
См. также: Скрынников Р. Г. Древняя Русь. Летописные мифы и действительность. С. 10. // Вопросы истории 1997. № 8. – С. 3–14.:
«Норманнская дружина слагала саги о своих героях – викингах. Но саги не были записаны из-за отсутствия письменности у скандинавов. В дальнейшем героический эпос руссов претерпел метаморфозу, обычную для памятников фольклора. Имена героев дружинного эпоса были окончательно переделаны на славянский лад… Саги остались неизвестными русским книжникам XI–XII веков. Составители первых киевских сводов XI в., не имея в своем распоряжении текстов X в., описали деяния первых князей, следуя былинам, устным преданиям. Но в былинах эти князья фигурировали уже не под своими собственными норманнскими именами, а под славянскими прозвищами.
Когда в руки Нестора в начале XII в., попали тексты договоров с греками (греческие оригиналы или их славянские переводы) летописец подверг их литературной обработке, прежде чем включать в «повесть временных лет». При этом он прилежно переписал имена всех послов «от рода руского» (Карлы, Инегельд, Свенельд и пр.), но оставил князьям те имена, под которыми они фигурировали в исторических песнях, былинах и летописях XI в.».
[Закрыть] В изучении влияния сакрального компонента на социальную практику Киевской Руси большое значение имеют работы И. Я. Фроянова,[129]129
См. также: Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. – Л.: 1988.
[Закрыть] который в своих трудах уделяет значительное внимание анализу эпического взгляда на социальную практику.[130]130
См. также: Фроянов И. Я. Рабство и Данничество. – СПб.: Издательство СПб ун-та, 1996. – С. 86–90.
[Закрыть] В последнее время интерес к этой теме возрос, имеются исследования, анализирующие социальную практику в контексте изучения мировоззрения и культуры Древней Руси (Н. Л. Пушкарева «Женщины Древней Руси», И. Н. Данилевский «Древняя Русь глазами современников и потомков» (XI–XII вв.), В. В. Долгов «Очерки истории общественного сознания Древней Руси» XI–XIII вв., А. А. Медынцева,[131]131
См. также: Два лика воеводы Добрыни // Родина. 2001. № 6. – С. 33–37.
[Закрыть]Т. В. Рождественская[132]132
См. также: Рождественская Т. В. Образ Царьграда в Повести временных лет: история и устная традиция // Восточная Европа в древности и средневековье. Чтения памяти чл. – кор. АН СССР В. Т. Пашуто. Историческая память и формы ее воплощения. – М.: 2000. – С. 58–61.
[Закрыть]).
Легко заметить, что процесс изучения развития социальной практики в отечественной науке только нарастает. Соответственно усиливается интерес к эпическому отражению социальной практики в работах по истории Древней Руси.
В настоящее время появилось еще одно направление исторической науки – «устная история»,[133]133
См. также: Томпсон Пол. Голос прошлого. Устная история. – М.: 2003.
[Закрыть] благодаря которому прошлое показывается через призму миропонимания рядовых, ничем не примечательных участников исторического процесса. За последние десятилетия это направление окрепло, приобрело опыт и стало развиваться не только как исследование «истории глазами очевидцев», но и «исторической памяти» в целом.[134]134
См. также: Мельникова Е. А. Устная традиция в повести временных лет: к вопросу о типах устных преданий // Восточная Европа в исторической ретроспективе. К 80-летию В. Т. Пашуто. – М., 1999. – С. 153–165.
[Закрыть] Теперь оно занимается проблемами изучения «коллективной исторической памяти» и «исторических преданий», к которым, кроме прочего, относится и эпос. Характеризуя положение в данной области, Е. А. Мельникова отметила следующее: «Понятие исторической памяти, равно как и её изучение в качестве одного из компонентов коллективной памяти в истории в целом, в последние десятилетия исследуются чрезвычайно широко и в теоретическом плане, и на материале отдельных культурных традиций. Не всегда однозначно понимаемое исследователями это понятие – если суммировать высказывавшиеся точки зрения – обозначает совокупность относительно устойчиво сохраняемых на протяжении двух и более поколений знаний и представлений о коллективном прошлом определенного социума».[135]135
См. также: Древнейшие государства восточной Европы: 2001. Историческая память и формы ее воплощения. – М.: Вост. Лит. 2003. – 399 с.; С. 3.
[Закрыть]
Методика, которая применяется в рамках этого направления, может быть применена и в отношении устной исторической традиции в комплексе с традиционными методами «исторической школы» Б. А. Рыбакова, при котором в СССР историческое изучение былин достигло апогея в своем развитии.
В настоящее время созрели предпосылки для нового витка исследований устной исторической традиции, но в изучении эпоса он возможен только после выявления причин, затормозивших развитие его исторического истолкования, выделения доводов в пользу употребления былин как исторического источника.
Историческое осмысление эпоса происходило постепенно, по мере накопления сведений о фольклоре, этнографии и быте народа, сохранявшего эпос, поэтому историография изучения устной исторической традиции (эпического отражения социальной практики Древней Руси) имеет комплексный характер.
Наибольшее доверие к былинам (в работах А. А. Шахматова, В. О. Ключевского и др.) совпадает по времени с появлением трудов фольклористов, допускающих историческое обоснование эпоса. Параллельно с историческим исследованием эпоса (и отраженной в нем социальной практики, соответственно) шло его изучение другими научными дисциплинами. Можно говорить о том, что «исторический» взгляд на эпические материалы был обусловлен развитием фольклористики и эпосоведения.
Все это показывает, насколько колоссальное значение для формирования исторического подхода к исследованиям эпоса имеют посвященные данной проблематике работы этнографов, филологов, лингвистов. Е. В. Аничков констатировал сложившееся в науке положение: «Фольклор, как новая область знания, потребовал новых приемов исследования. В фактах его нуждаются и историки права, и экономисты, и антропологи, и на все их разнообразные вопросы старались ответить фольклористы» … «Фольклор был признан частью филологии».[136]136
См. также: Аничков Е. В. Язычество и Древняя Русь. – М.: Индрик, 2003. – С. VII–VIII.
[Закрыть] Однако Аничков выразил недоумение этим фактом и предложил изучать эпос при помощи методики, применяемой при изучении истории религии.[137]137
См. также: Аничков Е. В. Язычество и Древняя Русь. – М.: Индрик, 2003. – С. VIII.
[Закрыть] Его научная работа по историческому изучению фольклора во многом была реакцией на «мифологическое» истолкование былин.
Таким образом, развитие исторических взглядов на значение и пути изучения социальной практики, отраженной эпическими материалами, тесно связано с теориями его истолкования, появлявшимися в недрах других научных дисциплин.
Историографию изучения эпического отражения социальной практики невозможно представить без учета специальных трудов о бытовании, трансляции, сохранности, форме, структуре, составе и вариативности эпических произведений.
Вместе с тем, специальных исследований, посвященных изучению именно эпического отражения социальной практики, а не «быта» и не «истории» Киевской Руси, очень мало. Ее отражение так или иначе затрагивалось в каждой научной работе об эпосе или русской истории вообще, но при этом имело обрывочный характер и обосновывалось с различных точек зрения. Зачастую использовалось то «объяснение» отраженной эпосом социальной практики (с точки зрения положений теории заимствования, исторической, мифологической и т. д.), которое было удобнее в отношении каждого сюжета в отдельности. Поэтому выделение текста о социальной практике из сложного переплетения теорий, примененных в контексте исследований (для подтверждения которых он, как правило, и приводился), часто изменяет смысл самого фрагмента.
Социальная практика, отраженная эпосом, изучалась лишь попутно, как общий «фон», на котором разыгрывались «основные» события, поэтому отделить ее историографию от историографии изучения эпоса без потери большой доли смыслового содержания фрагментов не представляется возможным. Таким образом, показать историю изучения эпического отражения социальной практики также можно лишь попутно, соответственно историографии эпоса вообще.
1.1.2 Дореволюционное эпосоведениеВпервые упомянул о «прошедшей истории», которую «поют на голосу», процитировав несколько былинных строк, В. Н. Татищев,[138]138
См. также: Татищев В. Н. История Российская. – Т. 1. – М. Л.: 1962. – С. 118.: «В песнях же о увеселениях Владимера тако поют: Против терема Путятина, против терема Зыбатина, старого Путяты темной лес».
[Закрыть] но изучение эпоса и, соответственно, социальной практики, которая в нем отражена, началось позже, после издания «Сборника Кирши Данилова» с предисловием К. Ф. Калайдовича в 1818 г. Это предисловие считается первым исследованием о русском эпосе.[139]139
См. также: Сборник Кирши Данилова и его место в русской фольклористике // Древние российские стихотворения собранные Киршею Даниловым. – М. Л.: Издательство АН СССР, 1958. – С. 361–404.
[Закрыть] Отдельные записи былин и их фрагменты были известны ранее, но форма их записи, а также стиль изложения сильно отличались от бытовавшего (в центре России) фольклора. И. Н. Болтин, в частности, считал «старинные песни» (суть подлые) результатом деятельности не народа, а «людей безграмотных, бродяг и черни».[140]140
См. также: Болтин И. Н. Примечания на историю древней и нынешней России г-на Леклерка. – Т. 2. – С. 57–60.
[Закрыть] Они не составляли единого комплекса и не воспринимались большинством читателей как эпические песни.[141]141
Былины в записях и пересказах XVII–XVIII веков, – М. Л., 1960.
[Закрыть]
Появилась необходимость каким-то образом объяснить, подтвердить или опровергнуть факт наличия у русского населения эпических преданий. Оказалось, что история в устах крестьян звучит иначе, чем в летописях, хотя упоминаются знакомые по летописным сведениям имена и названия.[142]142
По мнению Д. С. Лихачева, эпическое время «не связано никакими переходами с остальной русской историей», при этом воспринималось оно как «самостоятельная часть русской истории» // Лихачев Д. С. Поэтика Древнерусской литературы. –3-е изд., – М.: 1979. – С. 230–231.
[Закрыть]
Сборник Кирши Данилова был скомпрометирован появлением имитаций («Рукопись купца Бельского» и другие, менее известные[143]143
См. также: Рукописи которых не было. Подделки в области славянского фольклора. – М.: Ладомир, 2002. – С. 15.:
«Подобные фальсификаты XVIII – начала XIX века хорошо известны и в России, например «Гимн Бояна» А. И. Сулакадзева (ум. в 1830 г.)».
[Закрыть]). В XIX в. было много подделок под памятники европейского (Макферсон, Мериме) и славянского эпоса («Зеленогорская» и «Краледворская» рукописи[144]144
Спорный характер этих рукописей был отмечен в энциклопедии Брокгауза и Эфрона (статья «Краледворская рукопись»), ссылкой на мнение проф. В. И. Ламанского, который причислил их к «новейшим произведениям древне-чешской литературы».
[Закрыть]), которые Ф. И. Буслаев и многие его современники полагали достоверными[145]145
См. также: Рукописи которых не было. Подделки в области славянского фольклора. – М.: Ладомир, 2002. – С. 12.:
«Научно-критические выступления русских ученых против подлинности РКЗ появляются в основном с 70-х годов XIX в., но таких выступлений было не очень много, основная масса русских славистов, писавших об РКЗ, верила в их подлинность».
[Закрыть] и ссылались на них в своих работах.[146]146
См. также: Буслаев Ф. И. Русский богатырский эпос. Русский народный эпос. – Воронеж: 1987. – С. 63.
[Закрыть]
Неустойчивое положение, вызванное спорным характером существования национального эпоса, было исправлено в 1860-х гг. после вхождения в научный оборот сборника эпических песен, собранных П. Н. Рыбниковым. После этого эпос и, соответственно, социальная практика, которая им отражена, были признаны достоверно народными.
В течение всего XIX и начала XX вв. количество записей эпической поэзии неуклонно увеличивалось. В этом особенно преуспели П. Н. Рыбников,[147]147
См. также: Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. Былины. – Т. 1. – Петрозаводск: Карелия, 1989. – 527 с.
[Закрыть] А. Ф. Гильфердинг,[148]148
См. также: Гильфердинг А. Ф. Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года, 4-е. изд. – Т. 1. – М.; Л.: Издательство АН СССР, 1949. – 736 с.
[Закрыть] А. В. Марков,[149]149
См. также: Марков А. В. Беломорские былины. – М.: тов. скоропечатни А. А. Левенсон, 1901. – 618 с.
[Закрыть] А. Д. Григорьев,[150]150
См. также: Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым. В. 3-х т. – СПб.: Тропа Троянова, 2002. – Т. 1. – 718 с.
[Закрыть] Н. Е. Ончуков,[151]151
См. также: Ончуков Н. Е. Печорские былины. – СПб.: Типо-лит. Н. Соколова и В. Пастор. 1904. – 424 с.
[Закрыть] С. И. Гуляев,[152]152
См. также: Былины и исторические песни южной Сибири. Записи С. И. Гуляева. – Новосибирск. Новосибгиз. 1939. –195 с.
[Закрыть] которые не только записали сюжеты, но и описали процесс, условия записи, отношение к эпосу, повседневную социальную практику сказителей. Былины, думы, исторические песни, комментарии к ним и статьи о былинах стали печататься в периодических изданиях («Этнографическое обозрение», «Живая старина» и т. д.).
В связи с этим появилась необходимость научной систематизации и анализа эпических материалов. Проблемами изучения былин занимались многие русские историки конца XIX и начала XX вв. Наиболее известны работы Л. Н. Майкова, А. Н. Веселовского, Ф. И. Буслаева, А. Н. Афанасьева, В. Ф. Миллера, О. Ф. Миллера, В. В. Стасова, А. М. Лободы, Н. П. Дашкевича, М. Г. Халанского, А. В. Маркова, Г. Н. Потанина, И. Н. Жданова, М. Н. Сперанского.
В XIX в. наиболее часто использовались следующие подходы к трактовке отражаемой эпосом социальной практики:
1) «Мифологической школы»
2) «Школы заимствований»
3) «Исторической школы»
Вести речь о том, какой из них является первым, трудно, поскольку на тот момент ни одна из точек зрения не была однозначно отвергнута учеными. Многие из них успели поработать в рамках двух, а то и всех трех основных подходов, истолковывая с позиции «школы заимствований» (миграционной) то, что сложно было объяснить с точки зрения «мифологической школы». При этом можно говорить о существовании «модных» исследовательских направлений, вызывавших серьезный общественный резонанс.
Эпос немедленно стал использоваться для подкрепления позиций славянофилов,[153]153
См. также: Соймонов А. Д. П. В. Киреевский и его собрание народных песен. – Л.: 1971.
[Закрыть] (в 1846 г. появилась работа Константина Аксакова «Ломоносов в истории русской литературы и русского языка»). Это типичный случай: социальная практика, отраженная эпосом, стала употребляться как средство отражения «эзоповым языком» взглядов исследователей на современную им социальную практику.
В сборнике «Песни, собранные П. В. Киреевским» ясно наблюдается влияние настроений общества на комментарии к сюжетам былин и анализ текстов: «Вот свойство Ильиной службы, вот чему служил он богатырем, как выборный дружины Земской и совсем не как член дружины княжеской».[154]154
Песни, собранные П. В. Киреевским. Вып. IV. Изданы обществом любителей русской словесности. – М.: 1862. – С. XII.
[Закрыть]
Первые работы в области изучения былин, в которых имелись попытки целостного осмысления генезиса и пути исторического развития русского былинного эпоса, были написаны на основе методологии «сравнительно-мифологической школы». Ее идеи (предполагалось, что существует определенный комплекс мифов праиндоевропейцев, культуру и язык которых можно реконструировать на основе лингвистики и фольклора) в XIX в. в России поддержали в числе первых Ф. И. Буслаев[155]155
См. также: Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. – Т. 1. – СПб.: 1861.
[Закрыть] и А. Н. Афанасьев.[156]156
См. также: Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу: опыт сравнительного изучения славянских верований, в связи с мифологическими сказаниями других народов. – М.: 1994.
[Закрыть]
Основным источником, который следовало изучать, используя как основу для последующих выводов, они полагали язык.[157]157
Афанасьев А. Н. Живая вода и вещее слово. – М.: Советская Россия, 1988. – С. 57.: «Изо всего сказанного очевидно, что главнейший источник для объяснения мифических представлений заключается в языке».
[Закрыть] Вследствие этого мифология предполагалась наиболее вероятной формой мировоззрения общества в целом и человека в древнейшие времена. Понимали ее несколько идеалистически, почти не принимая в расчет функциональной (утилитарной) направленности реалий социальной практики, отраженной в эпосе.
Основоположником «мифологической школы» в России считается Ф. И. Буслаев, красочно описавший трудности восприятия эпических произведений со стороны общества, с которыми ему пришлось столкнуться: «Исход, какой получает на Руси народное направление, кажется, объясняется обличительным характером современной журналистики и легкой литературы…. Сказано, что вся византийщина – гниль и тлен, и это решение сдано в архив российского просвещения прежде, нежели на Руси выучились как следует греческой азбуке … Отнесетесь ли вы серьезно, без балаганного гаерства, к старинным поверьям и преданиям, – вас уже подозревают, не веруете ли вы в мифические догматы, что земля основана на трех китах и что гром гремит от поездки по облакам Ильи Громовника».[158]158
См. также: Ф. И. Буслаев. Русский богатырский эпос. – Воронеж: 1987. – С. 19.
[Закрыть]
Впоследствии он перешел на позиции «исторического» направления: «Давно уже историки занесли народные песни в перечень исторических материалов и источников. Теперь предстоит по этому народному материалу воссоздать полную картину исторических сведений и убеждений простого народа».[159]159
Буслаев Ф. И. Народный эпос и мифология. – М.: Высшая школа, 2003. – С. 105.
[Закрыть] Частично он разделял также идеи «школы заимствований».
Наиболее последовательным в отстаивании позиций мифологической школы в России считается А. Н. Афанасьев, но он мало затрагивал эпос в своих работах. В трехтомном исследовании «Поэтические воззрения славян на природу»[160]160
См. также: Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу: опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифологическими сказаниями других народов. – М.: 1994.
[Закрыть] (1865–1869) он смог показать на примерах этнографии, фольклора и, соответственно, социальной практики, как единый комплекс мифологических представлений о мире и природных явлениях появляется из простейших противопоставлений, инициированных сакрально-магическим восприятием действительности.
По мнению исследователей его творчества, «Афанасьев рано осознал, как важно опираться на массовый материал, подвергая его предварительной систематизации и сравнительному анализу. Уже в рецензиях, обзорах и письмах начала 50-х гг. ученый выдвинул требования полноты и достоверности привлекаемых источников».[161]161
См. также: Афанасьев А. Н. поэтические воззрения славян на природу: опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифологическими сказаниями других родственных народов. – М.: Индрик, 2000. – С. 9.
[Закрыть] Это стало первым шагом к «народному» осмыслению фольклора.
К «младшим мифологам» обычно причисляют А. А. Потебню,[162]162
См. также: Потебня А. А. Слово и миф. – М.: 1989.
[Закрыть] А. А. Котляревского,[163]163
См. также: Котляревский А. А. Старина и народность. 1862.
[Закрыть] О. Ф. Миллера.[164]164
См. также: Миллер О. Ф. Илья Муромец и богатырство Киевское. – СПб.: 1870.
[Закрыть]
Работы А. А. Потебни и А. Н. Веселовского основаны на системном анализе социальной практики, отраженной в фольклоре. А. А. Потебня в своих научных работах[165]165
См. также: Потебня А. А. О некоторых символах в славянской народной поэзии (1860).; О мифическом значении некоторых обрядов и поверий. (1865).; О доле и сродных с ней существах. (1867).; Переправа через реку как представление брака. (1868). Потебня А. А. О купальских огнях и связанных с ними представлениях. – М.: тип. Грачева и К. 1867.
[Закрыть] провел качественный анализ мифологической семантики многих образов славянской народной поэзии.[166]166
См. также: Потебня А. А. Символ и миф в народной культуре. – М.: Лабиринт, 2000.
[Закрыть] Наибольшее значение его работы имеют для осмысления знаковых систем фольклора. Социальная практика в рамках таких систем обладает логикой, позволяющей анализировать народную культуру с позиций народа, а не идеологии элиты.
Мифологическое направление постепенно переросло в историко-литературное, филологическое, разрабатывавшее проблемы поэтики фольклора. Его представители не ограничивались только поэтикой, действуя также в духе «школы заимствований», что привело в дальнейшем к появлению «сравнительно-исторического литературоведения».
А. Н. Веселовский отмечал, что «эпос, лирика и драма идут в соответствии с развитием быта».[167]167
См также: Веселовский А. Н. «История Эпоса». – СПб.: 1882. См. также: Веселовский А. Н. «История эпоса». – СПб.: 1884–1885. – 447 с.; С. 23.
[Закрыть] Эпос, по А. Н. Веселовскому, – песни периода борьбы: «Точно также борьба сербов с турками закончилась лишь на наших глазах, она постепенно питала новые интересы, не являлась чем-то законченным, дающим формы для творчества, для поэтического обобщения. То же самое мерило следует приложить и к русскому эпосу. Мы видим, что борьба с татарами продолжается в то время, когда эпические отношения невозможны, потому, что отошли уже условия быта, которые делают возможным сложение эпопеи; не было решающего события, которое дало бы фон эпопее, которое возбудило бы поэтическую деятельность и могло закончить известный период так, чтобы вызвать общий взгляд на эпоху, как законченную. Пока этого нет, эпос будет группироваться вокруг известных имен».[168]168
См также: Веселовский А. Н. «История Эпоса». – СПб.: 1882. – С. 34.
[Закрыть]
Таким образом, развитие жанров фактически было поставлено в зависимость от развития социальной практики. Появление жанра стало связываться с переходом общества на новую стадию развития социальной практики, а процесс появления новых жанров рассматривался как отражение процесса ее развития.
Открытие сходных мотивов и сюжетов у народов, не являющихся индоевропейскими, привело к упадку мифологической школы. Вместе с тем, ученые этого направления оказали столь судьбоносное влияние на последующее развитие этнографии, изучения эпоса, литературоведения, что его инерция ощущается и сейчас. Возможности, заложенных в трудах Ф. И. Буслаева, А. Н. Афанасьева, А. А. Потебни и других ученых-мифологов, все чаще выявляются по мере развития научных дисциплин, изучающих эпос.
В начале XX в. в культурологии (литературоведении) на основе опыта «мифологической школы» и «новых» научных данных (антропологии прежде всего) сформировалась так называемая ритуально-мифологическая теория (неомифологическая). Ее основные представители (Дж. Фрейзер,[169]169
См. также: Фрейзер Дж. Золотая ветвь. – М., 2001.
[Закрыть] Д. Харрисон, Ф. Рэглан), развивая идеи мифологической школы, утверждали приоритет ритуала над мифологией и его особое значение в генезисе искусства и философии. Они фактически абсолютизировали значение ритуала в социальной практике.
Вторым по значению направлением изучения былин в XIX в. была школа «заимствований» (миграционная). XIX в. стал для европейцев временем открытия не только «Исландии русского эпоса», но также сопоставимых по ценности «Исландии нартского эпоса», «Исландии среднеазиатского эпоса», «Исландии монгольского эпоса» и т. д. Изучение этого огромного массива эпических материалов шло параллельно. Специфика социальной практики каждого народа не учитывалась, границы ее размывались, что приводило к эклектичному восприятию социальной практики, отраженной в русском эпосе.
Исследования в области эпоса в этот период велись предельно широко, основное внимание уделялось изучению похожих сюжетов, одинаковых мотивов, эпитетов, сходных по значению.
В 1868–1870 гг. прошла дискуссия по работе В. В. Стасова «Происхождение русских былин», написанной в духе «теории заимствований».[170]170
Стасов В. В. Происхождение русских былин // Вестник Европы, 1868, № 1–4, № 6–8.
[Закрыть] Состояние эпосоведения позволило ему вести речь о заимствовании эпических сюжетов, но его теоретические построения не смогли убедить основную массу исследователей.[171]171
См. Также: Гильфердинг А. Ф. Происхождение русских былин В. В. Стасова. – М.: 1868.; Буслаев Ф. И. Отзыв о сочинении В. Стасова: «Происхождение русских былин». – СПб.: 1869.
[Закрыть]
В. В. Стасов выдвинул весомые доводы в пользу заимствования, наглядно показав, что сходство русских богатырей с героями восточного эпоса очень велико. Не только сюжеты, но и «типические места» былин имеют аналоги в типических местах восточного эпоса. Колоссальный поток критики, обрушившийся на его работу, только подчеркивает ее значение.[172]172
См. также: Отзыв о сочинении В. Стасова «О происхождении русских былин». Ак. Шифнера А. А. В заслугу Стасову он ставил «критический взгляд на русских богатырей» (С. 9.), подробность анализа их «восточных» черт и рекомендовал его к присуждению премии Уварова.
[Закрыть]
Со временем он уточнил свою точку зрения, предположив, что национальной былину делает не сюжет как таковой, сюжетная схема может забрести куда угодно, а именно ассимиляция ее в художественном сознании того или иного народа.[173]173
См. также: Свод Русского фольклора в 25-ти томах. – Т. 1. – С. 72.
[Закрыть] Соответственно изменилось восприятие социальной практики. Именно ей, в рамках теории «самозарождения сюжетов», вверялось право решать вопрос о заимствовании сюжета или отказе от него.
Впоследствии его доводы в некоторой степени принял В. Ф. Миллер[174]174
Миллер В. Ф. Лекции по русской народной словесности. – М.: 1910. – С. 300–301.
[Закрыть] в отношении изображения коня и всадника в русских былинах, заявив о восточном происхождении сюжета в целом, за что и был резко раскритикован скептически настроенными исследователями былин.
Н. П. Дашкевич, в частности, отметил по этому поводу следующее: «Исследователи часто не уясняют себе, как следует, общего процесса возникновения былевых эпосов, либо неполно и односторонне подбирают данные сравнений. Из подыскивания же параллелей и отдельных сходных мотивов, а также групп мотивов, выходит мало толку, так как отмечаемые исследователями параллели и сходства не раскрывают ближайшим образом процесса сложения конечнаго целого, какое представляют собой былины, и в большинстве случаев процесс этот остается невыясненным….».[175]175
Дашкевич Н. П. Разбор сочинения В. Ф. Миллера: Экскурсы в область русского народного эпоса I–VIII. – СПб.: 1895. – С. 2.
[Закрыть]
Примерно таких же взглядов придерживался и А. М. Лобода, два года спустя подробно разобравший научные позиции В. Ф. Миллера в «Лекциях по русской народной словесности».[176]176
См. также: Лобода А. М. Лекции по русской народной словесности. – Киев: 1914.
[Закрыть]
Дискуссия о заимствованиях продолжалась и позже, но с меньшим полемическим задором. К числу позитивных моментов этой дискуссии можно отнести появление большого числа примеров эпической социальной практики в сравнении с аналогичной практикой, отраженной в иностранном эпосе, легендах и т. п.
Среди работ, относящихся к этому направлению, можно отметить труды Г. Н. Потанина[177]177
Потанин Г. Н. Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе. – М.: 1899.
[Закрыть] и И. Н. Жданова,[178]178
Жданов И. Н. Русский былевой эпос. – СПб.: 1895
[Закрыть] О. Ф. Миллера,[179]179
Миллер О. Ф. Сравнительно-критические наблюдения над слоевым составом народного русского эпоса. Илья Муромец и богатырство Киевское. – СПб.: 1870.
[Закрыть] проводивших широкий анализ с привлечением материалов не только русских былин, но и саг, восточного эпоса, сказок, легенд, сказаний и т. д.[180]180
См. также: Потанин Г. Н. Восточноордынские параллели к кельтскому роману о чаше св. Грааля. – М.: 1898. – С. 211 (Потанин, в частности, сравнивает Персиваля артуровских легенд с Хан-Гужиром бурятских сказок, с «чашей из черепов, о которой рассказывает Гэсэриада»). Отдельный оттиск из «Филологических записок».
[Закрыть] О. Ф. Миллер, сравнивая эпос и сказания, в частности отмечал, что «Между былинами и сказаниями (о начале Москвы – статья И. Д. Беляева, март 1868 г. Р. Вестник) – полное соответствие в том, что как в первых Чурила заводит связь с княгиней, так и в последних Кучковичи соблазняют жену княжескую».[181]181
Миллер О. Ф. Сравнительно-критические наблюдения над слоевым составом народного русского эпоса. Илья Муромец и богатырство Киевское. – СПб.: 1870. – С. 575.
[Закрыть] Таким образом, в ряде случаев уже имелись попытки сравнения социальной практики, отраженной эпическими материалами, не столько в плане их соответствия истории (конкретной дате, событию и т. д.), сколько летописной социальной практике.
Пытаясь уйти от полемики по вопросам заимствования, тяготевшей к выяснению того, из какой страны пришел на Русь тот или иной эпический сюжет, ученые вернулись к сравнительному анализу былинных сюжетов с летописными и литературными источниками, выявляя основные историко-бытовые данные, запечатленные в русском эпосе. Следует отметить, что «быт» и «повседневность» не всегда «практика». Практика подразумевает не только описание условий среды, но и целеполагающую деятельность личности, взаимодействие в обществе индивидов и социальных групп. В рамках этого направления «исторической школы» указывались отдельные бытовые реалии, отраженные в летописях древней Руси в сравнении с эпическими материалами.
Под эгидой этой школы успели поработать многие ученые: В. Ф. Миллер, А. М. Лобода, М. Н. Сперанский, А. В. Марков, Н. П. Дашкевич, Л. Н. Майков, М. Г. Халанский, но фиксированного «членства» в ней не было, равно как и в остальных.
Одним из первых, кто обратил внимание на «исторический» характер русских былин, был Л. Н. Майков.[182]182
Майков Л. Н. О былинах Владимирова цикла. – СПб.: 1863.
[Закрыть] Его работа на тот момент не была должным образом воспринята обществом, поскольку наиболее «перспективными» и модными считались исследования в духе «мифологической» школы и «миграционной» теории.
Возможности для развития данной концепции сложились только после того, как появилась необходимость отстаивать самобытность своего эпоса в противовес «теории заимствования» (в варианте В. В. Стасова – с Востока, что делало русский эпос «менее европейским», в то время, когда все «азиатское» было не по душе прозападнически настроенной «цивилизованной» интеллигенции).[183]183
Следует учесть, что именно «приобщением к европейской цивилизации» оправдывались совершенные в XIX веке колониальные захваты. Азия и Африка, в сознании образованного человека того времени – синоним «нецивилизованных» территорий», «азиаты» – фактический синоним обозначения «диких», нецивилизованных, «варварских» народов, которые «нуждаются» в принудительной «цивилизации».
[Закрыть] «Новое» научное направление сумело доказать на материале летописей не только наличие аналогичных, подобных тем, которые можно найти в эпических песнях, реальных событий в Древней Руси, но и возможность возникновения эпоса именно на ее территории.
Уровень работ «исторического» направления приблизительно одинаков, разночтения встречаются несколько реже, чем в работах «мифологического» направления. Их исследования скорее уточняют друг друга, чем противоречат, за некоторыми исключениями, которые касаются попыток использования для объяснения ряда сюжетов некоторых положений теории заимствования (В. Ф. Миллером в частности). Эпическое отражение социальной практики в ряде случаев ими исследуется, но бессистемно и в основном лишь для пояснения отдельных эпических сюжетов.
М. Г. Халанский разбирал в своих работах те же вопросы, что и В. Ф. Миллер, делил героев по происхождению на богатырей дотатарского периода и тех, которые появились после татаро-монгольского нашествия. Он широко привлекал материалы украинских дум (об Ивасе Коновченко) и т. п.[184]184
Халанский М. Г. Великорусские былины Киевского цикла. – Варшава: 1885. – С. 45.
[Закрыть]
Работы М. Н. Сперанского по стилю и методике работы в рамках данного направления, мало отличаются от трудов А. М. Лободы и В. Ф. Миллера. Он также заявлял о начале изучения «литературных фактов» с социологических позиций.[185]185
Сперанский М. Н. История древней русской литературы. – С. 51.: «Изучая историю литературы, мы исследуем теперь не только историю литературного факта, но и смотрим на этот факт как на факт психологический, социологический.
[Закрыть] Вместе с тем, его взгляд на формирование былин несколько обособляется от воззрений большинства представителей «исторического направления». Он считал, что: «сам процесс сложения былин сопровождался использованием уже существующих формул».[186]186
Сперанский М. Н. Русская устная словесность. – М.: 1917. – С. 216–217.
[Закрыть] Это означает, что он отличал стиль создания былин от стиля исторических песен. Различие в стиле создания является признаком отличия социальной практики.
Наиболее часто в отношении «исторической школы» встречаются упоминания о работах В. Ф. Миллера и А. В. Маркова.
Значительное внимание было ими уделено поиску «исторических фактов» в русском эпосе.[187]187
См. также: Марков А. В. Бытовые черты русских былин. – М.: 1904. «Эпоха сложения русских былин – XII–XV вв.» – С. 95.
[Закрыть] Благодаря этому стало ясно, что изображение быта (социальной среды) в былинах и летописях имеют очень много общего.[188]188
См. также: Марков А. В. Из истории русского былевого эпоса. – М.: 1905.
[Закрыть] Однако аналогии, характерные для целых эпох, прикреплялись ими к конкретным историческим событиям, что вряд ли допустимо. В результате их деятельности очень остро встал вопрос о том, как именно соотносились летописная и былинная история. Решение было найдено в «социологическом» изучении эпоса. А. В. Марков отмечал, что:
«Делением былин на городские и богатырские проф. Миллер наметил вопрос о социальном положении слагателей былин; но в очерке „Русская былина, ее слагатели и исполнители“, специально посвященном авторам былин, он обращает внимание не столько на социальную среду, выдвигавшую певцов, сколько на их профессиональную окраску».[189]189
Марков А. В. Обзор трудов В. Ф. Миллера по народной словесности. – Пг.: 1916. – С. 21.
[Закрыть]
В. Ф. Миллер, обобщая проведенные исследования (он, в частности, полагал, что национализация чужих сюжетов происходит через внесение бытовых черт[190]190
Миллер В. Ф. Лекции по русской народной словесности. – М.: 1910. – С. 6.
[Закрыть]), отметил следующие вопросы:
1) «Были ли наши былины искони слагаемы в низшем слое народа, или перешли к нему из другой среды?
2) Кто были слагатели и разносители?
3) Как объяснить исторические имена и нередко фантастическое содержание былин?
4) Как объяснить наличность былин только у великоруссов и отсутствие их среди современных малоруссов?
5) Какие былинные сюжеты относятся к более древним, а какие к более поздним временам?
6) Какие мотивы проникли в эпос из книжной литературы или из сказок?
7) В чем заключается техника былины?
8) Какие особенности в складе и языке их?»
Ни на один из этих вопросов однозначного и окончательного ответа в историографии нет до сих пор, хотя прошло уже около ста лет. Расхождения имели место не только при постановке исследовательских задач, но и в понимании эпоса как феномена культуры.
Ученые, принадлежавшие к «исторической школе», и В. Ф. Миллер в частности, предполагали невозможным решение основополагающей проблемы генезиса эпоса из-за неясного состояния изучаемого комплекса эпических произведений. Поэтому свою задачу они видели в том, чтобы исследовать так называемые «верхние» слои былин. Вскоре стало понятно, что в «верхних» слоях былины большое место занимают «конкретные исторические факты» в «идеально-обобщенной форме».
