Запуск разрешаю! (Сборник)

Текст добавлен: 5 октября 2016, 06:05

Текст книги "Запуск разрешаю! (Сборник)"

Автор книги: Станислав Новицкий

Соавторы: Дмитрий Трубин

Жанр:

Современная проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

Назад к карточке книги

– Брось, – говорю, – расслабься. У меня такое было после Норвегии. Пройдет. Гляди, у нас первый снег. Настоящая зима.

– Да, – вздохнул Виктор. – Зима. – И добавил задумчиво: – Тормозной путь увеличился…

В магазине осветители устанавливали софиты. К съемке готовились во время обеденного перерыва. Старались делать все быстро. Разрешение на съемки от директора магазина мне получить не удалось. Уговорил знакомую. Раньше она была ассистентом режиссера на студии. Теперь поднялась. Была всегда при продуктах. Работала старшим продавцом. Просила снять все до возвращения директрисы, уехавшей на базу. В одной из пустых витрин мы выставили мою коробку. Отрегулировали свет. Под яркими заморскими наклейками аппетитно сияли шесть палок копченой колбасы. Шесть кусков сыра. Камеру установили так, чтобы крупным планом можно было снимать реакцию посетителей магазина.

С внутренней стороны витрины я приклеил заранее напечатанный текст:

Так мы будем жить после перестройки!

Образец не продается.

– Не пойму, что ты затеял? – наблюдая за приготовлениями, спросил Виктор.

– Представь себе, – говорю, – когда-нибудь лет через двадцать на наших полках будет тридцать сортов колбасы. Столько же видов сыра. Конфеты, шоколад, кофе, водка, коньяк. И все это будет продаваться, как в Америке. Без талонов.

– Ну ты загнул. Лет через сто, не раньше.

– Допустим. И тогда, через сто лет, найдутся люди, которые скажут, как хорошо, как богато жили в СССР.

– Понимаю, будут трындеть всякую чушь.

– Вроде той, – говорю, – когда они смотрят «Кубанских казаков».

– Понимаю. Кстати, фильм неплохой.

– И тогда кто-нибудь достанет из архива кадры, которые мы с тобой нынче снимем. И покажет их тем, кто будет так утверждать. И увидят наши далекие потомки, извини за высокую прозу, как их отцы и деды…

– То есть, – уточнил Виктор, – такие же полудурки, как мы с тобой.

– В общем-то, да. Как шли, – говорю, – советские люди мимо этой дурацкой колбасы… с открытым ртом…

– И выпученными глазами, – заканчивает Виктор.

– Вот именно.

– Да, – соглашается Виктор, – эти кадры будут почище, чем съемки ДТП на объездной дороге.

– Конечно, найдутся и другие свидетельства времени, – говорю. – Но пусть наша пленка тоже останется.

– Знаешь, что я тебе скажу. Кино – великая вещь. Пойдем, выпьем за искусство.

– На работе не употребляю.

– А за встречу?

Зашли в подсобку. Оказывается, пока устанавливали свет, Виктор обо всем договорился с продавщицами. Из нескольких ящиков они соорудили небольшой стол. Накрыли газетами. Принесли чекушку и две банки морской капусты. Добавили грубо нарезанный черный хлеб, пару луковиц. Вместо стаканов поставили две чистые баночки из-под майонеза.

– Вчера в таких же, – наливая, заметил Виктор, – все наше отделение сдавало анализы.

Я посмотрел на часы. До открытия магазина оставалось минут десять.

– Ну, вздрогнули, – говорю. – За встречу.

– И за Америку.

– Два часа дня. Там бы нас не одобрили.

– Это точно.

– Как подарки из-за океана? Родственники довольны?

– Что ты. Всем не хватило. Перессорились. Со мной не разговаривают. А-а, – Виктор махнул рукой. – Оно, может, и к лучшему.

– А презент от американских коллег? Помню, они просили распечатать его в родном коллективе.

– Это отдельная тема.

– Расскажи.

– Я так и сделал. В День советской милиции. Собрались в актовом зале. В президиуме все руководство. Начальник. Несколько замов. Представитель от горкома. В конце торжественного заседания, перед концертом, начальник говорит, мол, так и так. Наше управление выходит на высокий международный уровень. Капитан Шлейкин был награжден поездкой в Соединенные Штаты Америки. (Соврал, конечно, – заметил Виктор.) Там он общался с нашими коллегами. Выезжал с ними на дежурство. Проявил себя. Полицейские США сделали нашему коллективу подарок. Презент по-их– нему. Тут из-за кулис, как приказали, я выношу коробку. Оркестр играет туш. Все аплодируют. Я кладу упаковку на стол. Все так… Ну очень торжественно.

– А на подарке надпись, – говорит начальник и читает: «All is for work!», что в переводе означает… Шлейкин, переведи!

– «Всё для работы», – отвечаю.

Все аплодируют.

Начальник снимает с коробки один слой подарочной бумаги, второй, третий. Наконец добрался до крышки. Открыл и перевернул коробку. Ну, а там… На стол вываливается куча цветных презервативов. Не меньше тысячи.

Вспоминая, Шлейкин слегка улыбается.

– Попало, небось, от начальства? – спрашиваю. – За такие шутки.

Виктор показал на погон. Я впервые заметил, что из капитанов он превратился в старшие лейтенанты.

– За это?

– По совокупности.

– Что еще натворил?

– Что можно натворить в ГАИ самого страшного? Перестал брать деньги. Представляешь, как начинают давать, почему-то вспоминаю Боба, Майкла, Барбару. Думаю, они бы не одобрили. Сам понимаю, что глупо не брать. А не могу. Будто внутри что-то сломалось… Мне теперь кажется, и у нас можно жить, работать, относиться друг к другу совсем иначе, по-человечески. Серж, скажи, мне важно знать… Ты в это веришь?

– Не знаю.

– Я, например, теперь выписываю штрафы только официально.

– Вот оно, – говорю, – тлетворное влияние Запала. Перед выездом тебя предупреждали.

– Все шутишь. А раз не беру, то и наверх давать нечего. Формально разжаловали за срыв торжественного вечера. А ведь хотели майора в этом году дать. – Виктор разлил остатки водки. Поставил бутылку вниз.

– Хоть пить не разучился, – говорю, – и то ладно.

– Что ты. Брошу пить – сразу уволят. У нас с этим строго. Все трезвенники на подозрении. – Виктор вспомнил еще что-то. Горько усмехнулся.

– Главное, сами-то всю коробку растащили. Даже мне не осталось…

Чокнулись.

– Ну…

Вдруг за стенкой что-то треснуло, посыпалось, зазвенело. Поднялся крик, шум.

Выскакиваем в торговый зал. Что такое? Навстречу перепуганный оператор:

– Кина не будет!

У витрины с нашей колбасой три десятка покупателей. Куча битого стекла. У нескольких женщин на руках глубокие порезы. Кровь течет на пол. Оказывается, продавщица, открывшая магазин, не смогла сдержать натиска. Покупатели сразу же бросились к «нашей» витрине. Ломанулись, не обращая внимания на то, что продукты «из будущего». «Не продаются!»

Задние уперлись. Поднажали!!! Стекло треснуло и разлетелось в стороны. Толпа через мгновение отшатнулась от разбитой витрины. Главное, все моментально исчезло. Шесть сортов сыра! Шесть палок колбасы!

Народ привычно завелся. Передние орали на тех, кто толкал. Задние, естественно, не отмалчивались. Заметив Виктора, все бросились к нему, человеку в форме. Начали хором объяснять, что произошло. Кто виноват. И что ему, Шлейки– ну, следует делать. Стали тут же толкать и хватать друг друга за воротники, обещая сдать в милицию. Виктор задумчиво глядел на соотечественников. Их перекошенные лица медленно приобретали расплывчатые формы. Вдруг, каким-то странным образом, граждане начали удаляться. Превращаться в мелких, дерганых, кричащих человечков. Похоже, Виктор теперь их не слышал. Кажется, он сам, приподнявшись, улетал. Откуда-то издалека зазвучала дивная, волшебная мелодия «I just called to say I love you». Виктор летел высоко-высоко. Нет не летел. Он парил, танцевал в воздухе, проделывая в небе замысловатые кульбиты и диковинные па. Рядом появилась еще одна танцующая пара. О боже! Да это же я с Леной! А вокруг в такт мелодии движутся Майкл с Барбарой, Гай и Пат, Беверли, Сара, Джон, Доминик, лейтенант Боб Тейлор… Мы летим над полями, лесами, голубым океаном. Возможно, в Россию. Может быть, в далекую Америку… Какая– то странная дама, вся в коже, помахивая стеком, плотоядно улыбается…

«Да, – думаю, – пора завязывать с выпивкой. Надо взять себя в руки, сосредоточиться. Выбросить дурь из головы. Направить силы на полезную деятельность. Как говорится, отдать все для работы…»

Утром вызывает главный редактор студии телевидения Фрайман.

– Что ты опять натворил?

– Когда и где? – спрашиваю. – За мной числится масса хороших поступков.

Журналистика прошлого века

Приходят ко мне две студентки журфака. Молоденькие, веселые, симпатичные. Говорят: «Нам дали задание написать об известных журналистах прошлого века. Вот список. В нем ваша фамилия. Расскажите что-нибудь…»

«Господи, – размышляю, – звучит как-то нехорошо – „прошлый век“. Обо мне? Да-а, приехали. Как быстро прошла жизнь. Обидно. Вот, наверное, студентки думают: „Сидит в своем кабинете старый, толстый и без мозгов. Что он может? И что он мог?“».

– Нет, – говорю, – нынешнему поколению репортеров не понять, что такое настоящая журналистика.

– А все же. Хотя бы в двух словах.

– В двух словах?

– Ну да. К примеру.

– Например, – начинаю вспоминать, – когда улицы становятся абсолютно безлюдными, потому что идет твоя программа. Когда после воскресного эфира заводы, фабрики и учреждения не могут войти в рабочий ритм – все обсуждают твою статью или передачу. Когда паника в райкомах, горкоме, обкоме партии и варианты, варианты, варианты «правильного объяснения народу, почему журналист неправ». Это шквал звонков в студию и тысячи писем благодарности.

– Действительно писали? – спрашивают девушки.

– Что значит «писали»? Письма сочиняли в школах, общежитиях, семьях. Готовили в бригадах, лабораториях, коллективах. Они так и назывались – «коллективные письма». И под ними – десятки, сотни подписей!

– Серьезно?

– Конечно.

– А смысл?

– Как сказать. По крайней мере, они давали нам силы бороться с чиновниками, цензурой, партаппаратом. Хотите, я покажу вам эти письма? Кажется, сохранилось несколько папок в студийном архиве.

– Покажите.

Достаю из шкафа старую пожелтевшую папку. По всему видно, что лет десять к ней никто не прикасался. На папке от руки написано «Программа „Стоп-кадр“ от 17 марта». Открываю. Бережно листаю страницы.

– Вот, смотрите, под этим письмом сорок подписей. Здесь штук сто. А тут еще больше.

Девушки с интересом разглядывают сухие, ветхие листочки. Перебирают конверты с обратными адресами. Удивляются:

– Это всё отзывы на ваши передачи?

– А то! Вы даже не представляете, какие чудные письма шли после моих программ! Какие искренние благодарности слали люди в мой адрес. Берите всю папку, читайте. Нынешние журналисты таких писем никогда не получат.

Оставляю ошеломленных студенток знакомиться с содержимым папки. Сам ухожу на совещание. Через полчаса возвращаюсь. Смотрю, папка с письмами лежит на столе. Девушки уже в пальто, собрались уходить.

– Ну, что, – спрашиваю, – ознакомились? Правда, эти письма вдохновляют, окрыляют, радуют?! После таких отзывов еще больше хочется жить и работать.

– Да, наверное, – соглашаются девушки без энтузиазма. – Можно мы в другой раз придем? Нам на лекции…

– Хорошо, – говорю, огорчившись, – идите.

– А про вас мы непременно расскажем всему курсу, – обещают они, прощаясь. – И обязательно напишем.

Молчу, а сам думаю: «Даже не остались поговорить. Странное вырастает поколение журналистов. Ничего их не интересует, ничто не заботит, не волнует. Даже такие чудные, дивные письма».

Подбираю тесемки ветхой папки. Она такая, как я. Старая и ненужная. Прежде чем обратно спрятать ее в шкаф на пять, десять лет, а может, навсегда, пробегаю глазами первые строчки верхнего письма.

«Большей мерзости, чем передачи от 17 марта, мы на нашем телевидении еще не видели. И с этим согласны все сто двенадцать человек, нашего коллектива».

Читаю начало второго письма:

«Надо повесить этого журналиста на одной ветке вместе со всей шайкой-лейкой, участвовавшей в программе от 17 марта».

А вот следующее:

«…во время передачи хотелось выбросить телевизор из окна, прикончить всех участников, а главное, этого гнусного ведущего программы, который все время выгораживал нарушителей закона, хапуг и взяточников… Жаль, не знаем фамилии этого журналиста-мерзавца».

В конце – восемьдесят шесть подписей! Лихорадочно листаю еще и еще несколько посланий. Сплошной мат и нецензурщина в адрес ведущего. Ни одного доброго слова.

Кровь ударила в виски. Не может быть! Что за ерунда?!

Пытаюсь вспомнить историю многолетней давности. Память медленно возвращает былые события. Ага. После одной из передач «Стоп-кадр» (о незаконном распределении жилья) в адрес съемочной группы пришло невероятное количество писем. В каждом – слова благодарности и поддержки. Народ взбудоражен. Мы готовим продолжение. По распоряжению обкома партии меня отстранили от эфира. Вторую передачу на ту же тему ведет наш теленачальник. Да, вспомнил. Он пригласил «героев» моей критической программы в студию. Как мог, защищал их и выгораживал в прямом эфире. Снова пришло огромное количество писем. Критических. Злых. Матерных. С проклятиями и угрозами в адрес продажных журналистов. Вот они. Случайно сохранились в папке «Программа „Стоп – кадр“ от 17 марта».

– И эту папку я дал студенткам? Идиот!

Выскочил в коридор, на улицу – девушек нет. Где искать? Как объясниться? Не знаю. Медленно возвращаюсь обратно в кабинет.

Представляю, что они думают после нашей встречи. Да, собственно, ничего нового. То же, что и вначале: «Старый, толстый, выживший из ума кретин. Чем он гордится?»

И еще: «Ну, теперь-то мы знаем, что такое журналистика прошлого века».

Послесловие

За ценные советы и «туманную» критику автор выражает глубокую признательность своим друзьям и первым читателям рукописи:

Юрию и Татьяне Барашковым, Николаю Винокурову, Людмиле и Ксении Новицким, Олегу Приходько, Мансуру и Валентине Салахутдиновым, Валентину Рассказову, Леониду Слободянюку, Александру и Елене Ширяевым.

Отзывы, замечания, пожелания других возможных читателей все еще принимаются по эл. адресу: [email protected]

P.S. «Для особо дотошных читателей». Все события и персонажи, описанные в книге, вымышлены, а любые совпадения – случайны.

С уважением, Станислав Новицкий