Текст книги "Запуск разрешаю! (Сборник)"

Автор книги: Станислав Новицкий

Соавторы: Дмитрий Трубин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

– Что они говорят, Лена? – спросил Майкл.

– Восхищаются.

– Мы от вас в шоке, Майкл. – Виктор подался вперед. Закричал громко в ухо: – Шок, Майкл. Понимаешь?

Майкл улыбнулся, включил приемник. Транслировали джаз. Майкл ехал гордый и довольный. За окном мелькали поля, рощи, аккуратные, ухоженные дома. Асфальт без выбоин и ям плавно ложился под колеса. Все вокруг было каким– то искусственным и неправильным. У Виктора вдруг затеплилась надежда.

– Майкл, а у вас есть другие организации бизнесменов?

Майкл приглушил динамики:

– Да. Киванис-клубы.

– Они настоящие?

– Как это?

– Ну, чем они отличаются от ротари?

– Ничем, – говорит Майкл.

– Так же исполняют гимн? Ужинают без алкоголя? Вносят пожертвования?

– Да, все так, – говорит Майкл. – Они еще иногда поют старинные народные и религиозные песни. На каждом столике в киванис-клубах обязательно есть песенники. Хотите послушать?

– Не-е! – закричали мы хором.

Через минуту Виктор опять заржал.

– Ты чего?

– Представил, какими идиотами мы бы выглядели, если б стали петь гимн. Как там, Cepera, напомни.

 
– Сла-авься, Отечество наше сво-ободное,
Дружбы народов надежный оплот,
 

– запел я.

Лена и Виктор громко подхватили:

 
– Па-артия Лe-нина. Си-ла наро-дная!
Нас к торжеству коммуни-зма ве-дет!
 

Майкл был счастлив.

Утром Шлейкин встал пораньше.

– Жрать охота.

В одних трусах спустился по лестнице. Незаметно заглянул в кухню. Майкл и Барбара завтракали. На столе – молоко и хлопья.

Виктор вернулся. Сказал разочарованно:

– Молоко и хлопья двух сортов. Мясо, наверное, по ночам лопают.

– Может, и нет у них мяса.

– Как так?

– Обыкновенно. Талоны кончились.

– Все шутишь. Сегодня прочешем магазины. Посмотрим, что есть в этой хваленой Америке.

– Монинг! – кричит снизу Барбара, приглашая нас завтракать.

– Монинг! – отвечаем мы.

– О, молоко! Хлопья! – устраиваясь за столом, радостно восклицает Виктор. – Барбара, ты прелесть!

Довольная Барбара улыбается. Кажется, угодила.

В этот день хозяева решились отпустить нас в город. Самостоятельно. Одних. Даже без Лены. Виктор надел милицейскую форму. В кобуру сунул пару бананов. Взял жезл.

– Это еще зачем?

– Привычка. Во-первых, руки заняты. Во-вторых, с ним я чувствую себя как-то уверенней.

Майкл долго заставлял нас выучить его адрес. В случае чего, мы должны четко назвать полицейскому или таксисту улицу и номер дома. С третьего раза я кое-как сдал экзамен. Чувствую, всплывают в памяти давно забытые слова. И даже целые фразы копошатся в подсознании. А может быть, школа и два высших образования не сумели окончательно убить природные задатки? Виктору английский не давался. Хотя он тоже начал вспоминать кой-какие иностранные слова. Для большей ясности Шлейкин их громко выкрикивал:

– Понимаешь. Майкл. Я донт ремембе инглиш. Ты меня андерстенд? Cepera, переведи. Я стади инглиш пятнадцать лет. Сикс ерс в средней скул и пять ерс в школе милиции. А выучить не могу. Не приспособлен к языкам. Не то полушарие работает. Cepera, переведи.

Майкл не сдавался. Он настойчиво требовал, чтобы Виктор повторил наш адрес. Шлейкин произносил слова так, что Майкл не мог понять, на какой улице его дом.

Он не выдержал, подозвал Виски. Снял с него ошейник и начал отрывать бирку с каким-то текстом.

– Что там? Серж, переведи.

Я взял из рук Майкла ошейник. Прочитал:

– «I am lost…» Короче, здесь адрес. Общий смысл такой. «Я потерялся. Если кто-нибудь меня найдет или догонит, по причине нанесения мною какого-либо вреда, прошу звонить хозяину по телефону 754-67-31 или доставить меня в ближайший полицейский участок. Заранее благодарю. Меня зовут Виски».

– Это другое дело, – удовлетворенно сказал Виктор. – Спасибо, Майкл. Не надо ничего отрывать. Так поношу.

Виктор натянул кожаный ошейник. Подошел в самый раз. Шлейкин застегнул ремешок и прикрыл обновку воротником форменной милицейской сорочки. Лабрадор Виски обиделся. Он хмуро глядел на Виктора своими черными глазами и недовольно рычал.

– Отдам я тебе твой ошейник, – успокаивал Виктор.

Пес не верил русскому полицейскому.

С этого дня иногда я называл Виктора Виски. К концу поездки капитан Шлейкин отзывался на кличку. Спохватываясь, неизменно обещал, что я еще пожалею об этом.

Наконец вышли. В конце улицы нас догнал джип с открытым верхом. Машина на полном ходу резко затормозила. Над лобовым стеклом появилось загорелое лицо Джона, биржевого маклера. Он что-то радостно кричал. Размахивал свернутой газетой. Потом выскочил из машины. Пряча газеты за спину, начал объяснять:

– В нашем городке газеты «Правда» не было. В соседнем тоже не было. Но я съездил за тридцать пять миль и привез– таки русскую газету. Правда, не уверен, что это «Правда».

Еще Джон добавил, медленно приближаясь, что в сегодняшнем выпуске напечатано фото какого-то государственного лидера. Это не Горбачев. Горбачева он знает. Возможно, это Ельцин. Он про него слышал.

Наконец, движением фокусника Джон развернул перед нами китайскую газету. И правда, на первой странице фотография какого-то крупного деятеля. Возможно, жирными иероглифами над портретом было указано его имя…

Виктора начал разбирать смех. Пришлось незаметно хлопнуть его по спине.

– Молчи. Человек по твоей прихоти с утра колесил по всему штату. Имей совесть.

Я взял свежую прессу. Трижды поблагодарил Джона. Жадно пробежал глазами первую страницу. Виктору дал внутренние полосы.

– Ая-яй, – Шлейкин закачал головой, рассматривая фотоснимки. На них люди вброд переходили улицу, – кажись, наводнение.

– Это очень плохо? – встревожился Джон.

– Нормально, – отвечаю. – Обычное явление.

Джон деликатно ждал, пока мы ознакомимся с заголовками.

– Все в порядке? Нет ли еще плохих новостей из России?

– Нет, – говорим, – в стране все хорошо.

– А этот человек, – указал Джон на портрет то ли генерального секретаря ЦК КПК Чжао Цзыяна, то ли председателя КНР Яна Шанкуня, – лучше Горбачева?

– Трудно сказать, – отвечаем. – Все так непонятно.

– А как вы думаете, – Джон вновь показал на фото китайского лидера, – он способен вывести Советский Союз из коммунистического тупика?

– Этот? Ни за что, – без сомнений, твердо говорит Виктор.

– Аты, Серж, как считаешь? Он может возглавить Россию?

– В ближайшее время – вряд ли, – отвечаю честно. – Хотя в будущем не исключено.

Мы бродим по городу. Подолгу и бесцельно рассматриваем витрины магазинов. В кафе вдыхаем запах незнакомых ароматов. Извиняемся и уходим, когда к нам обращаются бармены, продавцы, официанты. У каждого с собой по нескольку долларов. Это дневная норма на питание. Надо расходовать их так, чтобы на сэкономленные деньги купить родне подарки. Еще обещаны сувениры друзьям и коллегам.

С утра меня тревожит вопрос. Где стодолларовая купюра? Перерыл весь чемодан. Куда дел, не могу вспомнить. На таможне несколько раз ее перепрятывал. В конце концов с перепугу забыл, куда сунул. Может, потерял? Очень рассчитывал на эти деньги. С таким трудом добыл их у фарцовщиков. Дочь просила купить магнитолу. Жена – косметику. Меня устроили бы настоящие американские джинсы. Если деньги утеряны, остается лишь без толку разглядывать заморские прилавки. Заходим в магазин радиоаппаратуры. От изобилия разбегаются глаза. Об этой технике мы только читали: «Сони», «Панасоник», «Филлипс», «Грюндик». Какой-то кореец бросается к нам. Спрашивает, что желаем приобрести.

– Все!

Кореец улыбается:

– Серьезно?

– Йес, – говорит Виктор. – Только денег нет ни хрена.

Кореец не понимает. Он кивает и улыбается. Виктор, не отрываясь, уставился на черную магнитолу с цветными лампочками по всему корпусу. Продавец тут же ее включает. Музыка гремит на полную мощность.

– Хорошая вещь, – кричит Виктор. – Сколько?

– Восемьдесят долларов, – говорит кореец. Дублирует сумму на калькуляторе.

Виктор чуть не поперхнулся:

– Сумасшедшие деньги. Ты видел, Серж?

– Экспенсив, – говорю я.

Кореец начинает делать какие-то расчеты. Объясняет, если возьмем две магнитолы, он отдаст по пятьдесят. Мы отказываемся. Направляемся к выходу. Кореец показывает: можно по сорок, но мы за горло душим весь его бизнес. Выходим на улицу. Продавец снова нас останавливает. Спрашивает, почем же мы хотим?

– По двадцать, – говорю я, чтобы отвязался.

– Вы – сумасшедшие.

– Нет, мы просто бедные.

– Спроси, – шепчет Виктор, – ему матрешки нужны? Ложки, птицы счастья, расписные доски? Скажи – настоящая хохлома.

Я кое-как перевожу.

– Нужны. Очень нужны, – говорит кореец, – доллары.

Мы удаляемся. Медленно бредем вдоль улицы. Подумаешь, еще одно мелкое унижение. Ничего, привыкли.

– Что мы… – приободряю Виктора. – Народные артисты СССР, к примеру, селятся за границей исключительно в дешевых номерах. Знаешь, чем питаются? Хлебом и консервами. Я читал. Разогревают их горячей водой в санузлах.

– У тебя есть консервы? – с надеждой спрашивает Шлейкин.

– Наши знаменитые ученые, литераторы, спортсмены покупают вещи только на распродажах. Торгуются всюду до последнего цента. Что говорить о нас?

Сзади кто-то дергает за рукав. Оборачиваюсь. Снова наш кореец.

– Эй, русские, – я согласен. Берите два по двадцать. Недостающую сумму я сам доплачу. Это презент.

Не сговариваясь, мы с Виктором прибавляем шаг. Затем резко срываемся с места. Мы бежим подлинной и малолюдной американской улице. Советский журналист. И советский полицейский. Что хорошо – пустые карманы способствуют легкому и быстрому движению.

– Сумасшедшие русские! – кричит нам вслед кореец.

Ближе к центру переходим на шаг. Здесь народу побольше.

Прохожие то и дело оглядываются на Виктора. Еще бы.

Первый милиционер на улице американской глубинки. Многие пытаются заговорить. О чем-то спрашивают. Виктор не понимает. Американцам это нравится еще больше. Шире улыбки, громче приветствия. Настоящий русский! Лишь однажды услышали родную речь.

На центральной улице – немолодая еврейка с тяжелым фотоаппаратом «Зенит» на шее тащит на плечах четырехлетнего внука. Пыль, жара, а тут еще мелкий орет на всю стрит:

– Баб, купи айс-крим! Баб, купи айс-крим!

Бабуля не выдерживает. Рывком сбрасывает пацана на тротуар:

– А ты знаешь, сволочь, что есть такое слово: пли-и-з?

Ребенок в слезы. Вдруг бабушка заметила Шлейкина. Сказала по привычке:

– Заткнись, чайлд. А то дядя милиционер заберет.

– Заберу, – строго пообещал Виктор.

Только в этот момент бабуля сообразила: в городе настоящий советский милиционер?! Она всплеснула руками. Бросилась к Виктору. Обнялись. Расцеловались. Оказывается, Сара Абрамовна несколько лет назад приехала из Одессы. Живет здесь с дочкой и «этим паразитом».

Мы с ней поговорили за Одессу. Там я учился. Отчего-то вспомнили «Гамбринус», «Оксамыт Украины», «Приморский бульвар», пляжи Аркадии…

Прощаясь, Сара Абрамовна спросила Шлейкина:

– Извиняюсь, можно вас щелкнуть с этим обормотом?

– Не проблема.

Виктор взял пацана на руки. Несколько раз сработал затвор фотоаппарата. Шлейкин опустил ребенка. Снял милицейскую фуражку, носовым платком вытер шею. Стал начищать кокарду. В перевернутой фуражке вдруг оказалось несколько мятых долларов. Сара Абрамовна по старой привычке отблагодарила за услугу.

– Ну зачем, – сказал с фальшивым неудовольствием Виктор, ловко опуская деньги в карман брюк. На прощание Шлейкин натянул фуражку и поднес ладонь к козырьку.

Тут же к нему подошло несколько аборигенов. Показали, мол, разрешите с вами…

– Пожалуйста, – не возражал Виктор.

Американцы сфотографировались. Жестами попросили снять головной убор. Виктор смущался недолго. В перевернутую фуражку вновь бросили деньги.

Через пару минут образовалась небольшая очередь на съемку.

– Виктор, – говорю, – ты не на службе. Кончай это дело.

– Подожди. Дай людям шанс получить удовольствие.

Я отошел в сторону. Опустился на скамейку в парке. Через кусты было видно, как мелькала синяя фуражка. Виктор ее то снимал, то вновь натягивал на коротко стриженную голову. Вскоре появился и сам. Распаленный и взволнованный.

– Слушай. Зашиваюсь. Подержи фуражку. Ну там, пройдись по кругу. С народом поговори. А то чего-то спрашивают. Мешают работать.

– Ты что, с ума сошел? Завязывай с самодеятельностью.

– Ну, как знаешь.

Шлейкин выскочил на тротуар. Вскоре появился снова.

– У тебя есть пятьдесят и сто рублей одной бумажкой?

– Зачем тебе?

– Надо. Потом скажу.

Я достал из кошелька пятидесятку и сотню. Виктор выхватил деньги и рванул через кусты обратно. Появился нескоро. Карманы форменных брюк заметно оттопыривались.

– Представляешь, они совершенно дикие. За фото дают по два-три бакса. А один чудак, фантастика, предложил ченч. Меняет свои купюры на наши. Просит рубль, а дает доллар. Я ему пятерик – он мне файф баксов. Я ему червонец – он мне десятку. Интрестинг, говорит, рашен мани. Я твои сто и пятьдесят обменял на полторы сотни зеленых. Отдам на родине.

– Ладно, – говорю.

– Рублей, естественно, – на всякий случай уточняет Виктор.

– Кто б сомневался.

– Слушай, может, мне остаться?

– В Штатах?

– Да нет. Здесь. Продолжу через часик. Без лишнего ажиотажа.

– Отчего же ушел?

– Полицейская машина остановилась. Представляешь, как раз напротив у них участок. Пришлось слинять. Пусть уедут. А то загребут с такими деньжищами. Отнимут на фиг. В этой стране, чую, денег немерено. И, заметь, одни доллары.

Виктор зашел в кусты и сосчитал добычу. Вернулся раскрасневшийся и довольный.

– Сколько?

– Ты даже не представляешь.

Сумму не назвал. Сработала профессиональная осторожность. Шлейкин, крадучись, выглянул на дорогу.

– Стоят. Ладно. Завтра приду. Место прикормленное. Грех не воспользоваться. Заодно продам сувениры. Надо только договориться с коллегами из полиции.

– Думаешь, это возможно?

– Не понял вопроса.

– Договориться…

Виктор снисходительно улыбнулся:

– Что-что, а эту тему я знаю.

Вернулись домой. Там застали плачущую Барбару. Она сидела на диване в гостиной и рыдала. Слезы ручьем текли по лицу и капали на газетные полосы.

– Что случилось, Барбара?

Барбара показала газету «Северный комсомолец». Утром мы забыли ее на столе. На первой странице две фотографии: абсолютно голые полки рыбного магазина «Океан» и длинная очередь на улице. У входа в магазин «дежурили» человек триста. В общем – ничего особенного.

– Людей жалко, – вытирая слезы, говорит Барбара. – Наверное, им совсем нечего есть. Глядите, в очереди много детей.

– Не расстраивайтесь, Барбара. Это временные перебои. А то, что стоят люди в очереди, это даже хорошо. Значит, что– то привезли. Сейчас начнут отоваривать талоны, и все будут довольны.

– Вы думаете? – с надеждой спрашивает Барбара.

– А что тут думать, – убежденно отвечает Виктор. – Раз стоят – значит, что-то дадут. Народ зря ждать не будет.

Немного успокоившись, Барбара отвела нас в столовую. Усадила за стол. Подняла белоснежную салфетку. А там… – жареная утка, копчености, буженина, колбаса, сыр…

– О, Барбара!

Два раза нас приглашать не надо.

– Серж, – спросила Барбара, подкладывая нам в тарелки угощение, – что такое талоны?

– Талоны? Ну, такие…

Как здесь, в сытой, богатой Америке, объяснить, что такое талоны? Нам бы самим разобраться. Почему на семидесятом году советской власти (в мирное время!) мы вернулись к бумажкам-разрешениям на молоко, масло, сахар, водку, мясо, колбасу, яйца, сыр пошехонский?.. Объяснить сие почти невозможно.

– Талоны – это такие, такие… реальные деньги.

– Почти как ваши доллары, – говорит Виктор.

Вечером в гости к Майклу и Барбаре приехала Лена со своими хозяевами Гаем и Патрицией Теннотами. Мы с ними виделись в день приезда. Сегодня – что-то вроде официального знакомства. Пожилая чета. Оба с безупречной осанкой. Одеты ярко и щеголевато. Гай в белом костюме с красной бабочкой. Патриция в темном вечернем платье. На увядающей шее дорогое колье.

Собрались в гостиной. Тенноты опустились в мягкие кресла. Я, Виктор и Лена сели напротив. Помолчали. Майкл и Барбара, извинившись, ушли на кухню.

Пауза затягивалась.

– Что вы думаете о польском кино? – наконец спросил Виктор.

Гай, прокашлявшись, ответил:

– Будем знать, что есть и такое…

Снова напряженная пауза.

– Мы много слышали о русских, – сказала Пат. – Вы в курсе? Американцы встречались с русскими в Германии… Во время войны.

– Слышали, – поддерживаю разговор на заданном уровне, – кажется, наши государства были союзниками.

– Вы тоже там воевали? – продолжил светскую беседу Шлейкин.

– Нет, мы еще не настолько стары – сказала миссис Тен– нот.

– Хау олд а ю? – тут же продемонстрировал свой английский Виктор.

Лена незаметно стукнула его каблуком. Миссис Теннот ответила уклончиво:

– В то время я еще училась…

– Наши родители воевали в Германии, – объяснил Гай.

– А вы?

– Я стажировался на флоте.

– Где?

– Здесь неподалеку. В Аннаполисе. Слышали?

– В этом городе я родилась, – сказала Пат.

– Когда? – снова поинтересовался Виктор.

Помолчали. Беседа не клеилась.

– Пожалуйте к столу! – наконец громко объявила Барбара.

Через полчаса – совсем другое дело. Всё, как у нас. Шум, гам. Слово некуда вставить.

Начали с проблем разоружения. Почему-то вспомнили Карибский кризис. Я говорю:

– Много лет назад мой отец, агроном, принес домой спичечный коробок. В нем сидел зеленый с темными полосками жучок.

«Смотри, – сказал отец – это жук из штата Колорадо. Сегодня я нашел его на картофельном поле. Американские империалисты тайно завезли его в СССР. Хотят уничтожить нашу продовольственную базу. Но ничего. Им это не удастся. Мы дустом истребим эту заразу. – Одним ударом каблука отец раздавил колорадского лазутчика. – Вот так и самим американцам вскоре будет крышка. Слышал, наши ракеты уже на Кубе».

Майкл, Барбара, Гай и Пат рассмеялись:

– Нам то же самое говорили про русских.

– В школе, – сказала Барбара, – мы залезали под парты во время учебных тревог.

– «Русские идут!» – передавали по радио.

– Мы прятались в бомбоубежище…

– Минуточку. – Майкл бросился в свой кабинет. Быстро вернулся с потрепанной книжкой: – Это мой старый учебник по истории. Полюбуйтесь на себя.

Он открыл нужную страницу с рисунком. Огромный вооруженный до зубов русский медведь поднял грязную лапу над крохотным пушистым зайчиком. С острых зубов косолапого стекала кровь. Зайчик сидел на территории своего маленького государства. Голову с опущенными ушами он прикрывал лапкой.

– Это Финляндия. А это СССР, – объяснил Майкл.

– Тысяча девятьсот тридцать девятый год, – уточнил Гай Теннот.

– Ну, вы не лучше, – отвечаем. – Не видели вы себя в наших книжках.

– Ешь ананасы! – вдруг закричал Виктор. – Рябчиков жуй!

И далее хором:

– День твой последний приходит, буржуй.

– Я не буржуй, – выслушав перевод, возражает Гай.

– Кто же? С виду очень похож.

– Мой муж, – говорит Пат, – всю жизнь служил на флоте. Сейчас преподает.

– Где, если не секрет.

– Уже нет, – улыбается Гай. – В академии ВМС.

– Хотелось бы взглянуть, – сказал Виктор.

– Сделать пару фотографий для КГБ?

– Не можем же мы вернуться с пустыми руками.

– Хорошо, – смеется Гай, – я вас приглашаю.

– Русские, нам следует лучше понимать друг друга, – говорит Майкл, поднимая бокал.

– Да, – охотно соглашаемся мы.

– Необходимо изучать чужую культуру, литературу, язык, – добавляет Пат.

– За это надо выпить.

– А как же!

– Не случайно сказано в Священном Писании, – говорит Гай, – вначале было слово…

– И слово это – доллар? – вставляет Виктор.

Все смеются.

– Дринкен?

– А как же!

Чокнулись. Закусили.

– Сижу здесь и не верю, – говорит Виктор. – Знаете, почему я язык не учил? В школе учительница иностранного на первом уроке сказала: «Английский вам нужен, как зайцу стоп-сигнал».

– Это переводить? – засомневалась Лена.

– Переводи. Но раз в программе есть – будем учить. Ну, мы так и учили… типа того.

– Как же вы школу полиции закончили? – спрашивает Гай. – Разве там не преподавали английский?

– Как-то выкручивались. Была у нас в группе одна девчонка – Наташа Самусенко. – Виктор повернулся к Лене. – Типа тебя. Английский знала… От зубов отскакивал. Она нам все тексты из учебника переводила. Перевод записывала в тетрадку. На занятиях мы тетрадку по очереди клали на колени. Читали тексты по учебнику, а с тетрадки – перевод. Помню случай. Гришаев, такой же двоечник, как я, читает по-английски: «Владимир Ильич Ленин приехал на Финляндский вокзал в апреле. Его встречали революционные массы». И так далее. Я ему для смеха другой перевод сунул. Про электронные приборы. Вот он читает про революцию, а переводит про транзистору.

И сам чувствует, что перевод расходится с текстом. Но тетрадке верит больше, чем себе. И так минут десять. Преподаватель чувствует себя как в сумасшедшем доме. Не останавливает. Мы сползаем под парты.

– Гришаев, – наконец, спрашивает англичанка, – вы хоть какие-то слова знаете?

– Слов не знаю, – честно и твердо отвечает Гришаев, – но переводить могу. Не верите? Давайте следующий текст.

Американцы хохочут.

– Выпьем?

– А как же…

– А у нас, – говорю, – на первом уроке англичанка спрашивает: «Дети, как будет по-немецки руки вверх?» Ну, мы все закричали: «Хенде хох!» Каждый день в войну играли. А она спрашивает: «А как будет по-английски „Стоять! Руки вверх! К стенке!“» Мы молчим. «Вот видите, дети, как важно знать язык Диккенса, Байрона, Шекспира, – говорит учительница, – короче, язык нашего вероятного противника».

– До вашего отъезда я выучу русский, – говорит Майкл. – Не весь, конечно.

– Только «руки вверх» и «к стенке»? – спрашиваем.

Майкл смеется:

– Лена, напишите мне простые русские слова и фразы.

– Ладно, мы с Леной напишем, – пообещал Виктор.

– С транскрипцией, – попросил Майкл. – Чтобы я знал, как произносятся.

– Конечно. Без проблем.

– За твой русский, Майкл! Дринкнем?

– Why not?

Вечер подошел к концу.

– Встречаемся в Аннаполисе, – уходя, напоминает Гай.

– С удовольствием.

– У нас там домик. Мы приготовим крабов, – сказала Пат. – Гай сам их ловит. Согласны?

– Why not? – отвечает Виктор.

Перед сном он вспоминает душевный ужин.

– Нормальные стариканы у Ленки?

– Да, веселые пенсионеры, – говорю. – Не скажешь, что им под семьдесят.

– На машинах гоняют… Ты видел, как он стартовал?

– В Европу собираются. В очередной раз, между прочим.

– Неправильно все это, – зевая, сказал Виктор. – Старики должны оставаться дома.

– Как у нас?

– Разумеется. В нашей стране все устроено так, чтобы человеку в возрасте не жалко помирать было. Чтобы он легко расставался с жизнью.

– Здесь, – говорю, – пенсионер только жить начинает. Получает достаточно. Не работает. Живет в свое удовольствие, развлекается, путешествует. Разве от такой жизни уходить захочется?

– Вот он и страдает, и мучается, – горячо возражает Виктор, – цепляется за эту жизнь из последних сил. Умирать не хочет. Это нормально? Буржуазное общество ставит пожилого человека в совершенно неестественные условия. А у нас – чем дольше живешь, тем меньше хочется. Здоровья нет, денег нет, смысла нет. Умираешь легко и с удовольствием. И это естественно. Скажу больше – это гуманно. Спокойной ночи.

Утром Виктор долго не отходит от телефона. Договаривается о чем-то с Леной.

– Скажи Майклу, – говорит в трубку, – чтобы он свел меня с местными полицейскими.

– Зачем?

– Это нужно для работы. У них криминал. У нас растет преступность. Понимаешь?

– Нет. Говори, что задумал.

– Мы должны учиться друг у друга. Обмениваться опытом. Что здесь непонятного?

Виктор сует Майклу трубку. Он терпеливо выслушивает объяснения Лены.

– Понимаю, – говорит Майкл, – для работы. Все для работы.

Он звонит какому-то знакомому депутату. Тот еще кому-то. Затем Майкл набирает номер важного человека в полиции. Наконец, договорились. Виктора, меня и Лену приглашают на официальную встречу в местные органы правопорядка…

– Может быть, – торжественно сообщает Майкл, – полицейские возьмут вас на ночное дежурство.

На третий день приезд нашей делегации с размахом отмечали в небольшом кафе.

Праздничную вечеринку организовали местные жители. Пришли целыми семьями. Со своей едой. Закуску везли и несли в пузатых термосах, кастрюльках, горшочках. Ну прямо как в нашей деревне. Все припасы выкладывали на отдельный широкий стол. Каждый сам подходил и выбирал угощение по вкусу. Спиртным обеспечивал бар. После коротких официальных выступлений занялись интеллектуальной разминкой. Выясняли, кто лучше знает чужую страну. Советская команда не подкачала. Мы вспомнили названия десятков штатов США, едва ли не всех американских президентов. Перечислили множество имен литераторов, режиссеров и актеров. Американцы не могли назвать даже несколько союзных республик СССР. Чуть отыгрались на писателях. С треском завалили музыку и кинематограф. Под смех и аплодисменты бросили это дело. Остановили бой ввиду явного преимущества. Нашей команде от спонсоров вручили конверт с денежными знаками. Руководитель группы сразу в микрофон пообещал:

– На выигранную сумму российская делегация устроит ответный банкет.

– По нашим старинным обычаям, пропьем вместе, – разъяснил со сцены Виктор.

– Мы вас всех приглашаем! О дате и времени будет объявлено дополнительно!

– Ура-а-а!

– А сейчас – танцы!

В разгар вечеринки Виктор подсел к какой-то барышне. Она долго гипнотизировала его своими изумрудными глазами. Кожаная юбка, высокие каблуки, блузка с глубоким вырезом. Нервные пальцы то и дело щелкали зажигалкой. Русский ей нравился. Виктор улыбнулся и поздоровался. Как всегда, запаса слов хватило ненадолго.

– Меня зовут Виктор. Сколько вам лет?

– Джессика, – девушка смело протянула Виктору руку. – Мне восемнадцать. Я совершеннолетняя, – с вызовом произнесла она и снова заглянула Виктору в глаза. – Уже можно…

– Что она сказала, Лена? Переведи.

– Она сказала, что ей восемнадцать.

– А еще? Она сказала еще что-то.

Зазвучала музыка. Джессика поднялась. Опустила руки Виктору на плечи. Они танцевали молча. В конце музыкального такта я слышал, как она повторила: «Мне восемнадцать. Уже можно все».

– Она опять сказала еще что-то. Серж, ты слышал?

Лена подошла ко мне и шепнула:

– Не хватало нам скандала. Останови Шлейкина.

– Как?

Парочка не расставалась. Она держала его за талию. Он не отпускал ее руку. Глаза Шлейкина искрились:

– Переведите, что она хочет.

Чтобы не привлекать лишнего внимания, отошли к дальнему столику. Джессика прижалась к Виктору. Склонила голову ему на плечо. Начала объяснять нам с Леной, что она уже взрослый, самостоятельный человек. Русский ей очень нравится. Она хочет уйти. Не может ли Виктор проводить ее.

– Переводите же, – торопил Шлейкин.

– Она сказала, что еще недостаточно взрослая. Ей пора уходить, – медленно и внятно перевела Лена. – Восемнадцать считается в Америке юным возрастом.

– Ага. Типа наших малолеток. Ничего. Восемнадцать не шестнадцать, – оживился Виктор.

– Она не может долго задерживаться. Ей пора уходить.

– А про меня что она сказала?

– Ничего.

– Она произнесла «Виктор».

– Сказала, что в общем ты ей понравился.

– Спросите. – Виктор начал помогать себе жестами. – Могу я ее проводить? Мы могли бы интересно пообщаться.

– О чем ты с ней будешь говорить? – не выдержал я. – И на каком языке? Короче, не приставай к ребенку.

– Не мешай, Серж. Чую, здесь наклевывается. Ленка, переведи.

– Виктор, сожалеет, что не может Вас проводить домой. У него важная беседа, – перевела Лена.

– Жаль, – сказала девушка. Посмотрела на Виктора загадочно и томно. – У меня никого нет дома. Родители уехали. Виктор мог бы провести остаток вечера у меня.

Из всего, что произнесла Джессика, Виктор кое-что уловил.

– Что она сказала про родителей?

– Говорит, они строгие. Если узнают, что дочь ушла ночью с незнакомым человеком, ей влетит.

– Мамы, папы нет дома, – повторила Джессика. – Вернутся завтра.

– Родители уже едут сюда, – перевела Лена. – Сейчас будут.

Виктор встал. Официально протянул Джессике руку. Сухо пожал кончики пальцев. Пересел за другой стол.

– Я что-то не так сказала?

– Все так, – объяснила Лена. – Дело в том, что Виктор – полицейский. Человек с высокими моральными принципами. Ты ему понравилась. Но то, что ты предлагаешь, неприемлемо. В смысле, он не может провожать молоденьких девушек. К тому же он женат, и у него могут быть неприятности на работе.

– Жаль, – огорчилась Джессика. – По правде сказать, он мне очень понравился. – Она подошла к Виктору. – Вы благородный, честный офицер. Извините меня. И выбросьте из головы все, что я вам наговорила. – Джессика быстро поцеловала Шлейкина в щеку и выбежала из кафе…

– Классная девчонка, – сказал Виктор. – Жаль. Я бы с такой покувыркался.

Утром, как обычно, Джон привез свежие китайские газеты. В этот раз он явился с приятелем. Тот так и не вышел из машины. Только помахал нам рукой, когда Джон вручал газеты. Мы с Виктором снова не подаем виду. Пьем кофе. Читаем новости. Виктор, отложив китайскую газету, украдкой рассматривает комиксы про Микки-Мауса. Старую детскую книжку он нашел в кабинете Майкла. Не расставался с ней до конца поездки.

Я заметил: когда Виктор увлекался чтением, он начинал слишком громко есть.

– Виктор!

Он не слышит.

– Виски!

– А? Что?

– Пожалуйста, или не чавкай, или сними ошейник. А то, ей-богу, идет перебор.

– Да ну тебя, – отмахивается Шлейкин.

Во дворе Джон о чем-то беседует с Майклом. Иногда поглядывает на нас через распахнутое окно. Вот уже несколько дней он исправно ездит в соседний город за газетами. Сейчас ждет, когда мы покончим с текстами. Нам это уже самим надоело. Но признаться Джону теперь нет никакой возможности. Боимся обидеть. По-дурацки все вышло. Что делать.

– Какие новости? – кричит Джон в раскрытое окно. – Всё о’кей?

– О’кей, – киваем мы.

– Как Ельцин? – прощаясь, указывает Джон на очередной портрет китайского лидера. – Кажется, этот политик набирает силу. Ни дня без его фотографий.

Я прошу Джона не привозить больше газет.

– Почему?

– Невозможно читать, – говорит Виктор.

– Как так?

– Надоела эта коммунистическая агитация, – объясняю, – да и тебя не хочется утомлять.

– Ничего, – улыбается Джон. Кажется, он доволен, что нам разонравилась пропаганда. – Это мое удовольствие.

Джон садится в машину.

– Читают? – спрашивает приятель.

– Как видишь, – радостно отвечает Джон.

По графику, составленному Майклом, пополудни у нас знакомство с бизнесом Доминика.

– Он хозяин огромной мастерской, – по дороге напоминает Майкл. – Долгое время сам чинил автомобили. Работал на дядю. Отнюдь не родственника. Сейчас кроме ремонта машин у него несколько заправок и автосалон.

– А магазинов у него нет? – интересуется Шлейкин.

– Каких?

– Для торговли сувенирами. Ну, там ложки, поварешки, резьба по дереву.

– Виктор, – говорю, – ты опять за свое?

– Нет. Таких магазинов у него нет.

Подъехали. Майкл перекинулся несколькими словами с дежурным. Сказал, что нас пригласил босс. Этого оказалось достаточно, чтобы пропустили на территорию.