Текст книги "Запуск разрешаю! (Сборник)"
Автор книги: Станислав Новицкий
Соавторы: Дмитрий Трубин
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
– Дорогие друзья! Позвольте от имени трудящихся выразить глубокую признательность и сердечную благодарность родной Коммунистической партии, Советскому правительству за высокую оценку трудовых дел рабочих, служащих и интеллигенции города. Всеобщий политический и трудовой подъем вызвала радостная весть о награждении орденом Ленина…
Голос звучал, как песнь муэдзина в сорокаградусную жару. После вводной части шел экономический блок. Впереди, с исторической неизбежностью, аудиторию ждали социальный, культурный и внешнеполитический разделы. Затем – награждение и праздничный концерт.
Но вот на сцене произошло хоть что-то достойное внимания. Из-за кулис в президиум направили записку «тов. Толкачеву. Лично». Зрители с интересом наблюдали, как члены президиума осторожно передавали из рук в руки бумажный квадратик. Первый секретарь развернул листок и замер. Автор был лапидарен: «Григорий Николаевич, возникли проблемы с воспроизведением записи генерального секретаря!!!» Первый извинился перед товарищами из Москвы, встал и направился за кулисы. Там его ждали взволнованные помощник и директор театра. Из путаных объяснений следовало, что скорость горкомовского «Юпитера», на котором записывалась речь генсека, и скорость театрального магнитофона, на котором она должна была воспроизводиться, не совпадали. И получалось так, что генеральный секретарь говорил слишком быстро и неразборчиво. Директор театра так и сказал:
– У нас Леонид Ильич, извиняюсь, буратинят.
– Что? – переспросил секретарь так тихо, что у помощника вмиг увлажнилась рубашка. – Отчего же не проверили? Я тебя, – он слегка тронул локоть подчиненного, – и тебя, – взял за пуговку жилет директора театра и улыбнулся товарищам из президиума, – живьем закопаю.
– Я хотел протестировать, – директор тщетно пытался высвободиться из цепких пальцев секретаря, – но мне сказали, что пленка секретная.
– Вы сами не разрешили… – напомнил помощник.
Секретарь отвел их подальше от сцены.
– Делайте что хотите, но срывать мероприятие партия вам не позволит. И я не допущу. А вы меня знаете. Тащите магнитофон из горкома, идиоты!
– Уже привезли, – сказал помощник. – Не стыкуется.
– Переходников нет, – объяснил директор театра. – Я, кстати, направлял записку о слабой технической базе…
– Вот я сейчас все брошу, – оборвал его первый, – и буду слушать про твою базу. Свободен!
Директор тут же растворился в кулисах. Секретарь повернулся к помощнику:
– Значит, так. Срочно найдите этого деятеля, актера. Запишите его повторно. – Секретарь взглянул на часы. – Есть минут сорок. Самое большее – час. Доставьте его немедленно живым или мертвым.
– Уже здесь, в радиорубке, – доложил помощник. – Взяли прямо со свадьбы.
Он скромно потупил глаза, ожидая похвал. Чувствовалась старая школа. Умели же работать органы! На много шагов просчитывали варианты. И секретарь оценил:
– Молодец.
– Между прочим, он опять пародировал Леонида Ильича, – доложил помощник.
– Вот гад.
– Я ему то же самое говорю. Ты что, говорю, зараза, позоришь генерального секретаря. А он отвечает, что, мол, репетирует. Выполняет важное партийное поручение.
– Болтун. Скотина… – секретарь нехорошо выругался, – потом с ним разберемся. Сейчас пусть готовится.
Секретарь торопился вернуться за стол президиума.
– А он уже того, готов, – помощник щелкнул пальцем по горлу.
– Пьян, что ли?
– В стельку, – сказал помощник. – Но читать может. Я проверил.
– И как? – секретарь сделал неопределенный жест.
– Я дал ему текст Указа. Прочел без ошибок.
– Похоже? – секретарь поднял глаза кверху.
– Стопроцентное попадание, – заверил помощник.
– Вот, скотина, насобачился.
– Животное. На ногах не держится, а говорит как настоящий Леонид Ильич.
– Так запиши его!
– Не дается, сволочь. Говорит, читать будет живьем. Утверждает, что противник фонограмм. Это, мол, изобретение буржуазного искусства, убивает творчество. А он – убежденный соцреалист и больше записываться не желает.
– То есть как не желает?
– Никак.
– Ладно. Я ему устрою. Он у меня узнает, что такое соцреализм, – пообещал первый. И тут же без перехода озабоченно глянул в глаза помощнику. – Думаешь, справится?
– Не сомневаюсь. Это настоящая русская актерская школа.
– Да брось ты! Какая школа! Дайте дожить до утра, и я вам покажу… Я вас…
– Так выпускать без записи? – уточнил помощник.
Секретарь колебался:
– Пусть читает. Но смотри у меня…
Секретарь, улыбнувшись членам президиума, вернулся на место. Шел внешнеполитический блок.
– Товарищи! – продолжал докладчик, – мы должны постоянно заботиться об укреплении нашей оборонной мощи, сохранять мир во всем мире и, если понадобится, дать такой отпор агрессорам, от которого они успокоились бы навсегда. – Зал зааплодировал. – Агрессивные силы во главе с империалистами США все время накаляют международную обстановку. Результатом сговора империалистов является агрессия Израиля против арабских стран и оккупация части территории ОАР, Сирии и Иордании. Трудящиеся города целиком и полностью поддерживают справедливую внешнюю политику нашего правительства…
В связи с обострением внешнеполитической обстановки секретарь сурово осмотрел зал, краешком глаза пытаясь разглядеть, что творится над балконом, за стеклом радиорубки.
Сначала там все шло довольно гладко. Уснувшего было Олега кое-как привели в чувство. К моменту внесения знамени и ордена ему вылили на голову ковш холодной воды, протерли волосы, открыли бутылку нарзана. В нужный момент, когда высокий гость начал прикреплять орден к знамени города, помощник дал отмашку. Текст Олег прочитал идеально. «Указом Президиума Верховного Совета СССР за успехи, достигнутые… (стандартный перечень достигнутых успехов)… орденом Ленина награждается город Шахтинск».
После этих слов, произнесенных лично Генеральным секретарем ЦК КПСС, весь зал поднялся в едином порыве. «Звучат громкие и продолжительные аплодисменты», – отметили в блокнотах газетные репортеры. Высокий московский гость прикрепил орден к знамени. Пожал руку первому секретарю. Специально обученные «шахтеры» с задних рядов трижды крикнули: «Слава! Слава! Слава!» Грянули фанфары. Аплодисменты перешли в овацию. Это подстегнуло Олега, как встряхивают сонную боевую лошадь сигналы военного горна. Чувствуя грандиозный успех у публики, он уже не мог остановиться.
– Поздравляю всех жителей города Шахтинска с этой высокой наградой родины! – сказал Леонид Ильич.
Овации усилились. Этот текст не был предусмотрен в Указе. Помощник секретаря горкома хотел забрать микрофон из рук оратора, но поддержка зала была столь ощутимой и бурной, что он не решился оборвать речь генерального секретаря в такую торжественную минуту. Олег, опьяненный небывалым успехом, продолжил:
– Поздравляю партийный комитет города Шахтинска и… – таких длинных пауз он еще не держал, – лично первого секретаря горкома партии Толкачева Григория Николаевича!
Опять овации. Дирижер военного оркестра взмахнул палочкой. Фанфары торжествовали. Представитель Москвы как-то настороженно взглянул на первого секретаря горкома, но все же еще раз вышел из-за стола и вторично пожал ему руку. Григорий Николаевич стоял посреди сцены бледный и растерянный. Зал гудел и аплодировал. Еще бы – сам Леонид Ильич лично поздравил Григория Николаевича! Какое счастье! Какая гордость! Какая радость!
Но что-то мешало хозяину города в полную силу наслаждаться триумфом. Он вяло улыбался, с опаской поглядывая вверх, в сторону радиорубки. Там высоко за стеклами Олег купался в аплодисментах.
Он свысока подмигнул виновнику торжества. Даже помахал рукой. Мол, знай наших. Это был первый внезапный, оглушительный успех за все годы службы в театре. О таком триумфе он и не мечтал. Каждое слово, любой призыв тотчас вызывали ответную реакцию. Надо было только найти и высказать правильные, нужные, добрые слова. Горящий взор Олега победоносно гулял по бушующему залу. Вдруг в конце второго ряда он заметил жену первого секретаря, служившую в управлении культуры. Она часто наведывалась в театр. Олег знал ее как хорошую, скромную труженицу, прекрасно выполняющую свои обязанности. Ему остро захотелось сделать ей что-то приятное.
– Поздравляю супругу первого секретаря – Толкачеву Анну Сергеевну! – тепло, задушевно, по-отечески сказал в микрофон Леонид Ильич.
Первый секретарь в одночасье прибавил лет десять. Лицо осунулось, ноги подкосились. И лишь глаза, поднятые кверху, обещали Олегу либо страшную казнь, либо несметные награды, если он наконец-то заткнется. Но оратора уже было не испугать, не соблазнить, не остановить.
– Сестры, матери, жены! Спутницы жизни, поддержим мужей, сыновей, братьев в борьбе за черное золото! – торжественно вещал Леонид Ильич. – Да здравствуют шахтеры – ум, честь и совесть нашей эпохи!
Аплодисменты стихли. Зал замер.
– Да, шахтеры! А не ваша сраная партия! И я, как генеральный секретарь, на этом настаиваю, – начал с кем-то полемизировать Леонид Ильич.
Потом послышались странные звуки. Складывалось впечатление, что кто-то ударил генерального секретаря по лицу. Вдруг и сам он заорал не своим голосом:
– Не трогайте микрофон, сволочи! – В радиорубке метались зловещие тени в милицейской форме. – Куда вы меня тащите?
– Заткнись! – крикнул кто-то руководителю государства. Слышались тяжелые и резкие удары.
Публика замерла в недоумении. Президиум спешно покидал сцену.
– Дорогой Леонид Ильич так просто не сдается!
Эхом по залу раздался треск падающей мебели и звон битого стекла. Олега не так легко было завалить.
– Дорогие товарищи! – сипло прокричал Леонид Ильич. – Подробности сегодняшнего вечера слушайте в ночном выпуске радиостанции «Голос Америки» из Вашингтона!
Это были заключительные слова торжественного заседания. После этого оно самозакрылось. Впервые за много лет обошлись без гимна.
Вскоре первый секретарь был снят с должности и переведен в другой район начальником управления сельского хозяйства. Олег Камышин отсидел пятнадцать суток за хулиганство. Был исключен из партии. Уволен из театра. После этого уехал на Север. И тридцать лет работал на областном телевидении. Осветителем.
Цензура
Как известно, торжество свободной прессы в Советском Союзе широко отмечалось 5 мая. Это был исторический день выхода первого номера газеты «Правда». Накануне в редакциях газет, радио, телевидения повсеместно шли собрания. На свой праздник свободные журналисты обязательно звали работников цензуры. Вот и к нам в студию телевидения приехал начальник Обллита (главный областной цензор) Игорь Иванович Телов. Редактор студии Фрайман лично встретил его у входа в телецентр. Учтиво провел в зал. Любезно усадил в центр небольшого президиума.
Современная молодежь, наверное, и не слыхала, что такое партийная цензура. А между тем, без подписи мелкого чиновника Управления охраны тайн в печати не могла выйти ни передача, ни газета, ни книга. Если, к примеру, телепрограмма шла в эфир «живьем» (без записи, в прямом эфире), редактор был обязан в микрофонной папке точно изложить, о чем собираются говорить участники. Что они думают. Какова их гражданская позиция. И не дай бог выступающим отойти в прямом эфире от согласованной и утвержденной точки зрения.
С записанными программами было легче. Все «лишнее» выбрасывалось в корзину при монтаже.
От цензора я впервые узнал много нового об окружающей нас действительности. Например, если уровень загрязнения воды, атмосферы или почвы превышает ПДК (предельно допустимые концентрации), то говорить об этом в средствах массовой информации нельзя.
– Что значит нельзя? – возмутился я в кабинете главного областного цензора Игоря Ивановича Телова. К нему я пришел литовать (визировать) один из первых своих сценариев. – У меня передача о том, что ЦБК буквально отравляет город. В этом весь смысл. Надо что-то делать. Только по метилмеркаптану ПДК превышены в семьдесят пять раз!
– Нельзя, – устало повторял цензор.
Он был человеком спокойным и мягким. За время работы в советской цензуре Телов научился деликатно и без нажима ставить авторов на место. Сделать это было несложно. Настоящих буйных в областной прессе в то время было немного. Их и сейчас не хватает.
– Ладно, скажете, что ПДК – чуть выше нормы. Иногда… Дорогой коллега, научитесь обходиться без цифр, – советовал Телов. – Ведь точные данные – это подсказка врагу. Абсолютные показатели – государственная тайна.
– Какой враг? – кипятился я. – Сорок лет как война кончилась. Да по какому праву нельзя?
– Новенький? – добродушно улыбался цензор. – Есть у меня такое право, но об этом говорить нельзя.
– Покажите, – горячился я, – где это записано?
– Не положено. Секретный документ. Для служебного пользования.
– Тогда я выдам в эфир все без правок. Эфир прямой.
– Вы будете уволены, – вяло отвечал цензор, – главный редактор наказан.
– Требую официально. Покажите документ.
– Говорю официально – нельзя.
– А неофициально?
– Ну что ты будешь делать. Все новенькие одинаковы.
Игорь Иванович вышел из-за стола. Запер входную дверь на ключ. Приложил палец к губам и направился к массивному сейфу. Открыл его двумя ключами. Достал оттуда красную книгу. Страниц в ней было не меньше двухсот. Быстро нашел нужное место. Не выпуская книгу из рук, дал прочитать. Действительно, говорить о загрязнениях было нельзя.
– А если разрешите в виде исключения? – шепотом спросил я.
– Снимут.
– Скажете, что не заметили.
– Уволят.
– А мы выйдем на улицу с плакатом: «Верните Телова!»
Цензор замахал руками.
– Вы с ума сошли. На улицу запрещено. Посадят.
– Кого?
– Всех, – убежденно прошептал цензор. – Не сомневайтесь…
К чему все это? Ага, приезжает на студию в День советской печати начальник Обллита Игорь Иванович Телов. Чтобы, значит, от управления цензуры поздравить журналистов с днем свободной прессы. В зале торжественная обстановка. Идет награждение грамотами. Вручаются подарки. «За лучшее раскрытие темы», «За патриотическое воспитание», «За освещение партийной жизни», «За материнство и детство…»
– Мы с товарищами посоветовались, – торжественно объявил цензор, когда пришла его очередь назвать имя очередного счастливчика, – и решили… Звание лучшего кинооператора присвоить Юрию Степановичу Высоцкому!
– Юрий Степанович, выходите на сцену, – радостно крикнул в зал главный редактор Фрайман. – Вас ждет грамота, ценный подарок и денежная премия от Управления по охране государственных тайн. Пусть товарищи на вас посмотрят, а молодежь всегда следует вашему примеру.
Под аплодисменты и туш застенчивый Степаныч, действительно талантливый оператор, взбирается на невысокий подиум. Его стоя приветствует Телов.
– Мастер. Профессионал высочайшего уровня, – прежде чем вручить награду, нахваливает цензор. – Его съемки всегда нас радуют. Хорошие кадры и… женщины (легкий поклон в сторону диктора красавицы Бэллы Михайловны) – кинокадры и женщины всегда должны содержать в себе какую-то тайну. Особенно, если сняты они, – цензор выдержал паузу, – в нашем пограничном районе.
– Кто, женщины? – уточнили из зала.
Послышались смешки.
Фрайман глазами пробежал по рядам. Постучал карандашом по графину. Дождался тишины.
– Возьмите хотя бы недавний сюжет о рыбаках, – продолжал цензор.
– Я прошу, чтобы нам показали эту замечательную работу. Вы распорядились насчет пленки? – обратился он к Фрайману.
– Все готово, – ответил Виктор Зиновьевич, – механик ждет отмашки.
– Может, не стоит? – смущенно попросил Степаныч. – Ничего же особенного.
– Не будем скромничать. Не надо. Пусть все увидят, – настаивал Телов, – этот великолепный сюжет. Начинайте, – кивнул он Фрайману.
– Будьте добры, пленочку, – по громкой связи попросил киномехаников главный редактор.
Техники приглушили свет, включили мотор. За стеной послышался стрекот киноаппарата. Царапины ракорда заплясали на экране. Головы членов президиума высветились ниже, на ярком фоне. Наконец пошел кинофрагмент позавчерашних новостей. Без текста. Автором, кстати, был я. «Но кто здесь ценит, – думаю, – работу начинающего журналиста».
Кино снимал Юрий Степаныч Высоцкий в день своего рождения. Точнее, к вечеру, когда мы (я, Степаныч, звукорежиссер и капитан судна) наконец из гостевой каюты выползли на палубу.
– Шобы нáчать, – не без труда выговорил Степаныч.
– Или начать? – уточнил капитан. В руках он держал початую бутылку «столичной». Полдюжины опустошенных бутылок скрылись до этого в кильватере нашего судна (у капитана была дурацкая манера выбрасывать порожнюю тару в иллюминатор).
Кое-как утвердившись на палубе, начали съемку. Чтоб не свалиться за борт, Степаныч держался за кинокамеру. Его, вместе с увесистым «Пентафлексом», энергично и весело с двух сторон подпирали я и звукорежиссер. Иногда, по матерной команде капитана, творческую группу страховали матросы. Они старались. Но все равно коварная палуба то и дело ускользала из-под наших ног. Сильно качало.
В зале на бледном экране в туманной дымке появилось что-то вроде судна.
– Это мы успели снять с баркаса до второй, – тихо объяснил кому-то сидевший за мной звукорежиссер.
– Прошу внимания, – сказал Фрайман.
Действие перенеслось на борт траулера. Телов комментировал пленку со сцены.
– Что здесь? – голос цензора напомнил звучание дикторского текста в фильмах по гражданской обороне. – В размытом фокусе объектива мы наблюдаем водоем. Возможно, это море. Художник не дает нам однозначного ответа. Чей корабль? Присмотримся. Не видно. Каким водоизмещением? Приглядимся. Не ясно. Сколько и какой рыбы поймано? Не известно. Где происходят события? В прибрежной зоне? В нейтральных водах? В открытом океане? Ни своим, ни врагам, – цензор сделал многозначительную паузу, – не разобраться.
Он взял со стола указку и начал водить по экрану:
– Отмечу особую, тонкую невыразительность материала, интеллигентную сдержанность художественных средств. Картинка мягкая, неустойчивая. Береговая линия в кадре отсутствует. Маяк, естественно, не просматривается. Людей на палубе нет. Всякая идентификация невозможна. Одним словом, как всегда, отличная работа.
Экран погас. Свет в зале озарил смущенное лицо Высоцкого. Всем очевидно – по недосмотру техконтроль пропустил в эфир абсолютный брак. Облик чиновника, напротив, выражал радостное удовлетворение.
– От Управления по охране тайн в печати спасибо, огромное спасибо вам, дорогой Юрий Степанович! – цензор вручает оператору ценный подарок и деньги в конверте. Энергично трясет его вялую руку.
В зале аплодисменты и смех.
– Чего смеетесь? Все бы так снимали. Учитесь у настоящего мастера!
Группа операторов на задних креслах ржет, давится и медленно сползает на пол.
Траулер
На крупный судостроительный завод приехали участники кинофестиваля – известные режиссеры, актеры, сценаристы. Для звезд отечественного кино экскурсию по цехам решил провести сам генеральный директор.
Им оказался высокий, осанистый, дородный мужчина с круглым лысым черепом. Несмотря на преклонный возраст, он легко спустился по широкой лестнице заводоуправления. Двинулся навстречу гостям, отделившись от небольшой свиты помощников. Во всех его повадках чувствовалось умение руководить, командовать, подчинять. Орденские планки на груди свидетельствовали о немалых заслугах. Две звезды Героя Социалистического Труда внушали особое уважение. Голос директора звучал твердо и убедительно.
– Дорогие гости, – заканчивая приветственную речь, обратился он к разноцветной группе киношников, вносившей явную дисгармонию в темно-серые, унылые краски завода, – давайте договоримся сразу. Предприятие наше относится к военно-промышленному комплексу. Многие виды продукции секретны. Все, что можно, я показываю. Кое о чем рассказываю. После экскурсии, когда вернемся в мой кабинет, вы зададите интересующие вопросы. Очень прошу не перебивать, иначе к вечеру не управимся. Согласны?
Все дружно закивали.
– Вот и прекрасно. Замечательно!
Группа начала медленно передвигаться от одного цеха к другому. Генеральный без умолку рассказывал славную историю завода. Он был горд и счастлив. Долго говорил о том, как раньше со стапелей в моря уходили только «грозные подводные лодки», а теперь предприятие спускает на воду «современные траулеры». Эти траулеры удержали завод на плаву в нелегкие годы перестройки… Сейчас траулеры составляют двадцать процентов…
Киношники нехотя слушали, уткнув лица в поднятые воротники. От пронизывающего холодного ветра слезились глаза. Никто не вникал в детали. Лишь однажды руку подняла молоденькая артистка.
– Разрешите вопрос?
– Девушка, мы же договорились, – с укоризной напомнил директор. – Все вопросы потом.
Он с видимым неудовольствием замолчал. И даже отвернулся в сторону. Будто искал на краю горизонта оборванную нить разговора. Вдали виднелись черные полузатопленные корпуса субмарин. Маячила недостроенная газовая платформа. Ржавый искореженный авианосец стоял у причала, молча подавая сигналы бедствия. Чайки дремали на макушках неподвижных радаров. Порывы ветра раздували их белое оперение.
Как бывалый оратор, генеральный директор выдержал паузу. Дождавшись общего внимания, продолжил:
– Так вот, еще два года назад мы выпускали восемь траулеров. В текущем сделаем не менее шестнадцати. Как видите, рост сто процентов. Траулеры мы в основном изготавливаем на экспорт…
– Извините, но я все-таки хотела бы узнать, – вновь подняла руку артистка…
Директор осекся. Возникла напряженная пауза.
– Видите ли, девушка, – чуть раздраженно сказал он, – как вам уже известно, наш судостроительный завод работает на оборонную промышленность. И так это предприятие устроено, что здесь со дня основания сохраняются воинский порядок и дисциплина. Тут по-другому нельзя. Понимаете?
– Я только хотела…
– И раз мы договорились, что сначала я объясняю, а потом вы спрашиваете, то так и должно быть. А если штурвал вращать одновременно в разные стороны, то даже в штиль и при всем моем к вам уважении корабль обязательно сядет на мель. А в шторм – разобьется о скалы. Понимаете?
– Я всего лишь…
На девушку со всех сторон зашикали коллеги. Начали стучать по часам: «Время!» Сам режиссер Абашитов, зашевелив усами, посмотрел на нее строго и неодобрительно.
– Так вот, – продолжил директор, – траулеры мы поставляем в Финляндию, Швецию. Норвегию… Водоизмещение самого крупного траулера…
Директор рассказывал долго и увлеченно. По всему чувствовалось, что завод – его дом, радость, гордость. Работа – единственный смысл трудной, героической жизни. Похоже, он был убежден, что тысячи людей хотят оказаться на его месте. Мечтают заниматься таким интересным делом. А повезло только ему. Одному. Избранному. Бывает же такое счастье…
Наконец, энтузиазм директора ослаб. Вскоре даже он заметил, что скучающая группа начала медленно таять. Кто-то отпросился в туалет. Кому-то надо было позвонить. Киношники так и норовили улизнуть в разные стороны, жалуясь на холод и ветер. Пришлось сократить время осмотра.
После окончания экскурсии вернулись в заводоуправление. Группу завели в огромный кабинет директора. Сам он, недовольный и мрачный, задержался в приемной. Гости без энтузиазма разглядывали фотографии, висевшие на стенах. Экспозиция называлась «Этапы большого пути». Папанин, Шмидт, челюскинцы, капитан Воронин… Спуск первой атомной. Возвращение субмарин из кругосветки. Испытания в Арктике. Запуски баллистических ракет в Ледовитом океане…
Ниже, под фотографиями, расположились макеты судов, изготовленных заводом. Они тянулись вдоль стен длинным караваном, будто в арктической проводке.
Гости разбрелись по кабинету. Отодвигали макеты. Искали розетки для сотовых телефонов и ноутбуков.
Секретарша принесла закуску, чай и кофе.
Кто-то из делегации раскрыл портфель и вытащил бутылку водки. Поинтересовался:
– На вашем военном заводе имеются какие-нибудь стаканчики без грифа «секретно»?
– Не знаю, можно ли, – ответила секретарша. – Я спрошу.
Через минуту она вернулась с подносом. На нем – конфеты, лимоны, упаковка пластиковых стаканов.
– И это, извиняюсь, все?
Секретарша достала из шкафа «Хеннеси», «Реми Мартин», «Мартель». Из холодильника вынула бутылку «Абсолюта»:
– Этого добра хватает. Директор не пьет. Слабое сердце. А иностранцы презентами завалили…
– Ого! Неплохо!
Все оживились. Быстренько разлили по первой.
После суетливой толкотни с едой и выпивкой расположились за огромным директорским столом. Начались анекдоты, послышался смех. Обычная фестивальная жизнь налаживалась. Вошел хозяин кабинета. Все немного присмирели и затихли. Директор сел на привычное место во главе стола. Осмотрел раритетные фотографии на стенах, указал на макеты судов:
– Вот она, славная история освоения Арктики. История нашего завода.
Киношники дружно закивали. С преувеличенным вниманием стали рассматривать фотографии. Выглядело неубедительно. «Не верю», – сказал бы старик Станиславский. Директор, кажется, ничего не замечал:
– А теперь, как договаривались, – можно задавать интересующие вас вопросы.
– Да, собственно говоря, вопросов не имеется, – сказал руководитель делегации. – Давайте выпьем за ваш славный завод и чтоб, как говорится, два раза не вставать, за присутствующих здесь дам!
Загремели отодвинутые стулья.
Снова налили. Потом еще. Кинематографисты целиком переключились на выпивку. Директор с каменным лицом наблюдал за гостями. Теперь ни до него, ни до завода никому не было дела. Киношники перешли на свои, непонятные ему, темы. Громко смеялись, обсуждая недавнюю вечеринку. Кто, с кем и сколько выпил…
Директору стало обидно. Щемило сердце. Так многое еще хотелось рассказать…
Наконец, не без колебаний, поднялась рука из группы начинающих киношников. Встала молоденькая симпатичная артистка, та самая, что еще на улице проявляла интерес:
– Разрешите задать вопрос от нас, молодых кинематографистов?
– Пожалуйста, девушка, можно, – обрадовался директор. – Тише, товарищи, тише!
– Вы говорили… – артистка заглянула в блокнот, – «траулер, траулер».
– Так. В чем вопрос?
– Скажите, а что такое траулер?
Директор побледнел. Он хотел что-то ответить, но из сдавленного горла вылетали невнятные звуки. Одной рукой он попытался ослабить галстук. Другой не удержал вдруг покачнувшуюся массивную столешницу. Прямо на глазах удивленных киношников он начал медленно сползать вниз.
Тихо звякнули на груди ордена и медали…
