Текст книги "Запуск разрешаю! (Сборник)"
Автор книги: Станислав Новицкий
Соавторы: Дмитрий Трубин
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
– Минуточку, соединяю, – невозмутимо сказал комбат. Он протянул мне трубку, отвечая на командирскую хитрость офицерской смекалкой:
– Ты дежурный по КПП, понял? – сказал он шепотом, прикрыв рукой микрофон. – Ответь товарищу полковнику.
Я замахал руками:
– Что отвечать?
– Откуда я знаю. Скажи, мол, порядок.
– Дежурный по КПП лейтенант Богачев слушает, – бодро докладываю в трубку.
– Это полковник Клячин.
– Слушаю, товарищ полковник!
– Не ты ли тот Богачев, который журналист?
– Так точно, я, товарищ полковник.
– Почему на КПП?
– Где же мне быть?
– На дровах…
– Я везде успеваю, товарищ полковник. – Майор одобрительно закивал. – Вот закончу дежурство – и в лес, товарищ полковник.
Майор показал большой палец:
– Молодец, лейтенант.
– А скажи, Богачев, рядом с КПП машины на стоянке есть?
– Есть авто на стоянке? – тихо спрашиваю майора. Тот кивает – есть.
– Так точно, имеются, товарищ полковник.
Отвожу трубку в сторону, чтобы было слышно майору.
– А моя «Волга» стоит?
Майор кивнул.
– Так точно, – товарищ полковник, вижу, стоит.
– А если это так, ответь, лейтенант, какой у «Волги» номер?
– Не могу знать, товарищ полковник.
– А ты сходи и глянь.
– У е-мое, – схватился за голову майор, – вот козел старый, поймал.
– Сейчас посмотрю, товарищ полковник.
– Дуй мигом, лейтенант. Жду.
Кладу трубку на стол и накрываю шапкой.
– Что будем делать, товарищ майор? – спрашиваю шепотом. – До КПП километр, не меньше.
Майор напряженно застыл. На побледневшем лице появилась испарина. Две капельки пота медленно сползали вниз по гладковыбритым вискам.
Неделю назад комполка Клячин по пьянке ударил стоявший на обочине шоссе КамАЗ. Чтоб не разбираться с ГАИ, полковник оставил «Волгу» в лесу рядом с КПП. Все это время в городе искали хороших специалистов-авторемонтников, чтобы вручить повестки из военкомата. Своим, армейским мастерам, Клячин не доверял.
– Может, спросить у доктора, – говорю оцепеневшему майору. – Его возили на этой «Волге» к полковнику домой. Он что-то там проверял у супруги.
– И что? – без выражения, отрешенно шепчет майор. – Я сто раз ходил мимо этой машины. Какие номера – без понятия.
– А у нашего дока, – говорю, – есть странная привычка запоминать все цифры, которые попадаются на глаза.
Майор сорвался с места и выскочил из палатки. Заорал кому-то во все горло:
– Доктора ко мне! Живо!
Хорошо, что я успел дополнительно накрыть трубку шинелью.
Явился запыхавшийся доктор со стетоскопом на шее. Он всегда носил с собой чемоданчик с крестом или какие-то медицинские побрякушки. Чтобы начальство не отвлекало на сторонние работы. Даже когда по вечерам выпивал в офицерской палатке, в одной руке он держал стакан, в другой – градусник, шприц или клизму. Так, на всякий случай. Если что – проводится амбулаторное лечение.
Вопросу док не удивился. Сказал, что номер личного автомобиля товарища полковника 23–35 ОХА. «Могли бы и не отвлекать по мелочам».
– Свободен, – махнул рукой комбат и приказал мне: – Бегом марш!
Я побежал.
– Быстрее! – подгонял майор.
Пришлось ускориться. Выдержав паузу, майор снял шинель с телефона. Сунул трубку мне:
– Доложи.
– 23–35 ОХА, товарищ полковник, – выпалил я, запыхавшись.
– Что так долго?
– Номера забрызганы. Пока оттер…
– Вот теперь верю. Связь с КПП имеется, – удовлетворенно сказал командир полка. – А то вам, борзописцам, соврать что плюнуть.
– Обижаете, товарищ полковник.
На том конце что-то пробурчали и бросили трубку.
Майор медленно опустился на стул. Вытер платком лоб и шею. Тут же сорвался и вылетел из палатки.
– Где этот долбаный Рассказов? Он сделает, наконец, связь или я задушу его вот этими руками! Рассказов, твою мать! На КПП «Волга» товарища полковника! Он не отстанет.
– Гиоргадзе, ты меня забодал, – орал Рассказов через минуту, – из-за тебя, козла, не ремонтируется личная машина командира полка!
– Аловов, Иванов, Хайрулин, вы где, чурки гребаные! – слышен дикий рев Гиоргадзе. – Вах, кто сломал личный автомобиль товарища полковника, э?
«Вот дурдом, – думаю, садясь в машину. – Хорошо, хоть ненадолго можно уехать отсюда».
– За дровами! По машинам! – кричу бойцам своего отделения, хотя в моем распоряжении всего лишь один ГАЗ-66. Тут же вспоминаю, как прошлым летом на даче, сев за руль, шурин крикнул всему семейству: «По машинам!» После команды жена и сын быстро заняли свои места в «жигулях». Только шестилетняя дочь Настя продолжала стоять на крыльце.
– Настя, я сказал по машинам! – начал закипать шурин.
Дочь оставалась на месте. Она глупо улыбалась и невнятно двигала в воздухе поднятыми руками.
– Да ты издеваешься над нами! – закричал шурин, опустив боковое стекло. – Кому сказано, по ма-ши-нам!
– Я и так машу, машу, – разревелась Настя…
В тот день мы без приключений добрались до города. Быстро забросали кузов отличными сухими дровами. За тридцать минут с работой было покончено. Оставалось несколько часов свободного времени. Подошли бойцы. Дружно заныли:
– Товарищ лейтенант, разрешите сбегать домой помыться.
– Взять харчей, теплую одежду.
– Времени навалом.
– Товарищ лейтенант, – смотрели на меня шесть пар честнейших и невиннейших глаз. – Отпустите.
Упрямиться было глупо. Тем паче вчера обещал… С другой стороны, после разговора с комполка возникло у меня нехорошее предчувствие…
– Ладно, – говорю. – Ровно в пятнадцать ноль-ноль встречаемся на развилке перед мостом. Водителю с машиной быть там же в четырнадцать сорок пять. По городу без надобности не шляться. Тем более в вашей партизанской форме. Вино, водку не пить. С собой не брать.
– Товарищ лейтенант, о чем разговор, вы же нас знаете…
– Всё. Разбежались.
До чего хорошо дома! Нет, надо пожить в лесу, под мокрым снегом, холодным дождем, чтобы по-настоящему оценить незаметные прелести городского быта. Даже если быт этот устроен в тесной однокомнатной квартирке. Газовая плита, теплая батарея, электрический свет, горячая ванна, радио, телевизор, пахнущие типографской краской свежие газеты с подробностями о наводнениях в далеком Китае. Что еще надо человеку для счастья? И как не хочется уходить, оставлять тихую, уютную щель в серой железобетонной пещере. Нет, не хочется. А надо. Быстренько прощаюсь с женой, целую дочь, уснувшую в кроватке, и выбегаю из дома.
В половине третьего стою в условленном месте. Время есть.
Поздняя осень. Час назад светило солнце. Из окна кухни падающий снег казался светлым и радостным. Теперь, под порывами ветра, – колючим и жестким. Глубокие лужи промерзли до дна. Кочки грязи окаменели вдоль разбитой дороги. Внизу, под мостом, слышится треск и скрежет. Небольшой ржавый буксир отчаянно пробивается на другой берег Северной Двины, раздвигая стальными боками плотную ледяную шугу. Его то и дело сносит к опорам моста. Буксир упирается, становясь против течения. Кажется, это его последний шанс добраться до зимней гавани, чтобы впасть в спячку на долгие полгода.
Я стою на развилке. Стрелки приблизились к четырем. Ни машины, ни бойцов. Вот уже легковушки в конце рабочего дня потянулись из города. На часах – пять. Шинель набухла от мелкого противного снега. Ноги замерзли, портянки увлажнились и скомкались под ступнями. Еще час томительного ожидания – и, наконец, ГАЗ-66 выезжает из-за поворота. Только едет он как-то странно: рывками, галсами и мимо меня. Бросаюсь наперерез. Машина неохотно останавливается. Подхожу к двери со стороны водителя, резко открываю. В нос ударяет густой запах дешевого портвейна. Шофер, наклонившись, криво улыбается. Руль на всякий случай из рук не выпускает. Чтоб не вывалиться. Наконец, пытаясь сохранить равновесие, он достает из-за сиденья початую бутылку:
– Товарищ лейтенант, ы-ык, это вам.
Понятно. Беру стекло и швыряю в канаву. (Да, некультурно.)
– Обижаешь, ы-ык, лейтенант.
Посмотрим, что в кузове. Мать честная! Поверх дров распластаны неподвижные зеленые шинели. Из них торчат бледные лица с остекленевшими глазами. Всюду бутылки с этикетками «777».
Разговаривать не с кем. Да и не о чем. Сам виноват. Кретин.
Сажусь в кабину:
– Значит так, Гаврилюк, – командую водителю. – Едем со скоростью десять кэмэ в час.
– Куды?
– Туды. В расположение части.
– Поэл, не дурак. Могу дать больше газу…
– Не зли меня, боец. Поехали, как сказал. Об остальном – завтра.
Включили аварийную сигнализацию. Еле ползем вдоль обочины. Хорошо, что почти нет встречных машин. Рабочий день окончен. Весь транспорт, обгоняя нас, выбирается за город. Гаврилюк то и дело клюет носом. Иногда я толкаю его в бок, чтоб не уснул. Левую руку не убираю с панели. Держу рядом с рулем. Мало ли чего. Гаврилюк снова засыпает. Что делать? Остановиться? Переждать? Или как-то добраться до лагеря? Не явимся к ужину – начнут бить тревогу. Станут искать – проблем не оберешься.
– Гаврилюк!
– А? Что? Я в порядке.
По трассе проехали удачно. Осталось повернуть на лесную дорогу в сторону танкодрома. Еще два километра – и будем на месте. Может, все обойдется. Поворачиваем. Мать честная! Сразу за дорожным изгибом – две черные «Волги», несколько УАЗов и куча начальства в высоких папахах.
– О черт! – от неожиданности Гаврилюк стал протирать глаза и махать руками – сгинь, нечистая сила. Потом ударил по тормозам. Машина дернулась, чихнула и заглохла метрах в двадцати от головной «Волги».
Навстречу нам двинулось несколько папах. Впереди генерал-майор, чуть сзади наш комполка Клячин и еще три незнакомых полковника.
Гаврилюк бросил руль, притворившись убитым.
Надо было что-то делать. Как-то спасать положение. Единственное, что пришло в голову, – резво выскочить, подбежать к начальству и бойко доложиться. Потом, если все обойдется, продолжить движение. «Нельзя, – думаю, – никак нельзя их подпускать к машине!» Я рванул дверь, стараясь быстро выбраться из кабины. Как назло, пола шинели зацепилась за высокий рычаг переключения скоростей. Я вывалился из машины и повис вниз головой. Спина уперлась в высокое грязное колесо. Одна нога оставалась в кабине, вторая зацепилась за дверцу. Шапка упала в снег.
Генерал с офицерами подошли ближе и удивленно остановились. Я решил не отступать от намеченного плана. Главное, держаться бодро и энергично. Конечно, докладывать вниз головой и вверх каблуками было не совсем удобно. Но я дотянулся до упавшей шапки левой рукой и прижал ее к макушке. Свободную ладонь поднес к виску и бодро доложил: «Товарищ генерал-майор, отделение выполняет задачу по доставке дров в расположение части. За время выполнения работ происшествий не было. Лейтенант Богачев». На последних словах шапка с меня свалилась, и я заканчивал доклад, без головного убора. Генерал молча глядел на меня сверху вниз. За ним выстроилась удивленная свита. Пауза неприятно затянулась. Чтобы скрасить неловкость, я кивнул полковнику Клячину:
– Здравия желаю, товарищ полковник.
– Ваш? – спросил генерал и выразительно посмотрел на командира полка. Тот неопределенно дернул плечами.
– Ваш кадр? – тверже повторил генерал.
– Так точно.
– Хорош.
Теперь надо было выручать полковника.
– Товарищ генерал-лейтенант, вы не думайте, я трезвый. Могу дыхнуть.
– У-у, – сказал генерал, – а это уже наглость. Пойдемте, товарищи, посмотрим, что в фургоне.
– Там дрова, – успел крикнуть я. – Можно не смотреть.
Генерал обошел машину. Открыл дверцу водителя. Поглядел на «убитого» Гаврилюка. Тяжко вздохнув, направился к кузову. Кто-то из свиты услужливо приподнял брезент.
– Действительно, дрова, – сказал генерал, – шесть штук. – Он повернулся к полковнику. – Хорошо же у вас поставлена служба, товарищ Клячин. Тьфу!
Генерал еще раз плюнул, развернулся и направился к машине.
Полковник Клячин сначала бросился за ним, потом вернулся, чтобы дать распоряжения:
– Водителя поменять, этих, что в кузове, – на гауптвахту. Старшего алкоголика, – указал он на меня, – погрузите в УАЗ и ко мне в штабную палатку.
– Товарищ полковник, я не пьян! – кричу из-под машины.
– Конечно.
– Помогите встать. Вы убедитесь.
– Я и так вижу, – сказал полковник, глядя на меня сверху вниз. – Мы все уверены, что вы абсолютно трезвы, лейтенант. Спасибо за службу. Завтра сообщим о ЧП вашему руководству. Вам это так просто с рук не сойдет.
«Ну, – думаю, – выгонят с работы. Точно».
Четыре бойца подхватывают меня и тащат к машине. Пытаюсь вырваться и идти самостоятельно. Поскользнувшись, опять сваливаюсь в кювет. Полковник, качая головой, следит, чтобы меня загрузили в УАЗ.
Через полчаса разговор продолжился в штабе с участием командира батальона Ширяева и замполита.
– Вы по-прежнему будете утверждать, что трезвы?
– Естественно, товарищ полковник.
– И сегодня не пили?
– И сегодня. И уже три месяца до этого ни грамма.
– Три месяца? – удивился замполит. – Не верю.
– Значит, утром вы мне нагло врали на трезвую голову? – коварно уточнил Клячин.
– Я?
– Где связь с КПП?
Я посмотрел на комбата. Тот глазами советовал не излагать подробности. Тут же поспешил вернуть разговор в прежнее русло.
– Он трезвый, товарищ полковник.
– Я видел, майор.
– Пусть дыхнет.
Клячин вздохнул и нехотя подозвал меня жестом. Брезгливо скривился, когда я подошел почти вплотную.
– Ну.
Я честно дыхнул полковнику в лицо.
– Еще раз. С этой стороны. Хм. Ну-ка постой на левой ноге с закрытыми глазами. Теперь на правой. Присядь на левой ноге. Теперь на правой. Пять раз. Черт вас знает. Вроде не пьян. Идите, я подумаю, что с вами делать. В любом случае, за личный состав придется ответить.
Выскакиваю из палатки. Фу-у, может, обойдется. За бойцов, конечно, накажут, но без усугубляющих обстоятельств. Навстречу – доктор с кислородной подушкой.
– Что случилось? – спрашивает. – Ты чего такой бледный?
Рассказываю всю историю. Доктор говорит: «Пошли ко мне. Надо тебя успокоить. Есть хороший медицинский препарат». По дороге он рассказал, что произошло днем. Отчего понаехало столько начальства. Почему такая буча. Оказывается, Аловов, Иванов и Хайрулин стащили у танкистов кабель. Смотали километр действующего провода. Прямо днем, во время учебного боя, лишили штаб дивизии связи. Получился скандал. Танкисты пожаловались в штаб армии. Оттуда срочно прибыла комиссия. Стали разбираться. Тут как раз подоспел я со своими бойцами. В общем, всё к одному.
– Ты не волнуйся, – сказал доктор. – Обойдется.
– Хорошо тебе говорить, – возражаю. – А меня на работу приняли условно, с испытательным сроком. Если сообщат начальству, выгонят, к чертовой матери.
– Брось. Все образуется, рассосется. Давай, прими лекарство.
Доктор вынул из походного сейфа пузырек с прозрачной жидкостью. Снял с полки два граненых стакана. Налил поровну:
– Сам с утра хочу дернуть. За день столько всего. Столько всего. Весь на нервах.
– Что за лекарство?
– Спирт, естественно. Разбавлен до кондиции, рекомендованной самим Дмитрием Ивановичем. Готовый к употреблению. Извини, из закуси одни витамины.
– Вообще-то я уже месяца три не пью. Завязал. Понимаешь, на новой работе…
– А что тут пить? Ну, глотни за компанию. Давай. За удачу!
Мы чокнулись. Одновременно кто-то откинул брезентовый полог. Вошел знакомый генерал-майор со свитой.
– Здесь наша медчасть, – сказал комполка Клячин и осекся. Мы с доктором застыли с поднятыми стаканами.
– Та-а-ак, – сказал генерал.
Он повернулся к комполка Клячину и вкрадчиво поинтересовался:
– А в вашей части, полковник, вообще есть трезвые офицеры?
Вопрос был вежливым по форме, но зловещим по тону.
«Что делать? – успел подумать я. – Надо спасать командира».
– Товарищ генерал, – я вскочил, отставив стакан. – Так точно, есть трезвые в нашем полку!
– Сомневаюсь.
– Я, например.
– Фамилия?
– Лейтенант Богачев!
Генерал сделал знак рукой. Меня подсветили фонариком.
– Тот самый? – удивился генерал.
– Точно так! Тот самый. И по-прежнему абсолютно трезвый. Хотите, дыхну?
– А это уже сверхнаглость, – сказал генерал и, развернувшись, выскочил из палатки.
– Эх, лейтенант, – простонал комполка Клячин. – А ведь я тебе почти поверил…
– Товарищ полковник, он действительно трезв, – подтвердил доктор, не выпуская из рук наполненный стакан.
– Честное слово, – добавил я. – Три месяца ни капли.
– Во-он!
– Разрешите объяснить…
– Во-он!
Спать я ушел на КПП, чтоб не нашли. Может, к утру все образуется? Как говорит доктор, рассосется… Среди ночи послышались странные звуки. Шум, треск веток, мат, перебранка. Это Аловов, Иванов и Хайрулин под командованием старшины Гиоргадзе и лейтенанта Рассказова тянут по деревьям кабель.
– Лезь на дерево, чурка!
– Товарищ лейтенант, я не обезьяна. Товарищ лейтенант, я не обезьяна.
– Лезь, кому говорят.
– Товарищ лейтенант, скользко.
Снова треск сломанных веток и удар чего-то плотного о землю. Злой голос Гиоргадзе:
– Ты не обезьяна, э?
– Нет.
– Ты хуже обезьяны!
Дверь будки КПП со скрипом отворилась и громко хлопнула.
– Спишь, Богачев?
Будильник, ослепленный фонариком молча доложил: без двадцати четыре. Лейтенант Рассказов сбросил шинель, повесил на гвоздь фуражку. Устало опустился на скамейку. Стаскивая мокрые сапоги, изрек:
– Ночь спустилась на землю, и в стране дураков началась работа…
Через полных два месяца службы я снова был в городе. Все это время – ни грамма спиртного. Бросил курить. К радости командиров, даже не отпрашивался домой на побывку. И все же, как сказал поэт, все же, все же… Первое, что увидел на доске объявлений, вернувшись на студию, – приказ о моем увольнении. «За пьянство и недостойное поведение во время военных сборов…» Вот так. Как обещали. Без лишних слов и церемоний.
И что теперь? Куда идти? Кому жаловаться? С коллективом не знаком. В профсоюзе не состою. Журналистских навыков не имею. Обратно в лес?
Зашел к руководству. Глухо. Ни слова поддержки. Ни грамма внимания. В отделе кадров забрал трудовую… Получил копеечный расчет в бухгалтерии. Где искать работу?
Пошел «под танк» – кафе рядом с телестудией. «Выпить, что ли?» Взял сто пятьдесят и бутерброд с сыром. Не густо конечно. Но денег нет. И, наверное, не скоро будут. Присел за стол. Достал из кармана бумажку с приказом. Еще раз прочитал формулировки. В зале холодно, темно, неуютно. Какой-то человек подсел с недопитым стаканом портвейна. Дверь открылась. В кафе вошел главный редактор Фрайман. Подошел к стойке. Купил пачку сигарет. Заметил меня со стаканом и мятым приказом в руках. Укоризненно покачал головой. Мол, чернила еще не высохни… Эх ты. А ведь еще полчаса назад доказывал, что не пьешь… Фрайман вышел, презрительно хлопнув дверью.
«Товарищ редактор, – беззвучно завел я старую песню. – Вы не поверите, но за истекший квартал я не выпил ни грамма. Ни капли. Хотите, дыхну? Фу, аж самому противно».
– Что? – переспросил сосед.
– Ничего, – говорю. – Раз написали «пьющий», надо соответствовать…
Я разорвал приказ и бросил листки в урну.
– Таким, как я, не место на советском телевидении.
– Ты с телевидения?
– Уже нет.
– Значит, наш?
Чокнулись. Красное с белым. Неужели выпью наконец?
Генеральный секретарь
Олег Камышин, актер местного театра, был хорошо известен жителям города Шахтинска. Но прославился он не выдающимся исполнением ролей на сцене. Не съемками в кино или выступлениями по радио. Он был известен тем, что неподражаемо (если это уместно в данном контексте) имитировал голос Леонида Ильича Брежнева. Копировал его так похоже, что на слух ни за что не отличить. Олега приглашали на свадьбы, юбилеи, вечеринки. Он голосом Председателя Президиума Верховного Совета СССР, Генерального секретаря ЦК КПСС от имени Политбюро ЦК и всего советского народа поздравлял виновника торжества, желал здоровья, успехов и счастья в личной жизни.
Был он человеком тихим, спокойным, незаметным. До тех пор, пока не превращался в генсека. А перевоплотившись, становился важным, заносчивым, чванливым. Настоящим крупным политическим деятелем. После шестой выпитой рюмки лез в драку. После восьмой его относили на кровать в хозяйскую спальню. Как руководителю государства, разрешали лежать на покрывале, не снимая ботинок. Под занавес торжества его снова выводили к гостям. «Генеральный секретарь» всех горячо благодарил и прощался неизменной фразой:
– Подробности сегодняшнего вечера слушайте в ночном выпуске радиостанции «Голос Америки» из города Вашингтона.
За выступления Олегу немного платили. Тем и жил. Не хорошо и не плохо. Как все.
Но вот однажды коммуниста Олега Камышина пригласили в горком КПСС. К первому секретарю Толкачеву Григорию Николаевичу. К самому! Лично! Произошло это невероятное событие внезапно. В день репетиции у старого здания театра остановилась черная горкомовская «Волга». Из нее вышел человек с безупречной осанкой и скучным лицом. Он неспешно вошел в зал. Сначала несколько минут без интереса наблюдал за репетицией. Потом движением завсегдатая ресторана подозвал главного режиссера. Пошептался с ним о чем-то. Главреж тут же предложил Камышину, стоявшему в глубине сцены то ли среди рабов, то ли в массе революционного крестьянства, проехать в горком.
– А зачем это? – вызывающе спросил Олег, не выходя из образа сельского бунтаря. Ему не понравилось, что главный режиссер, человек заслуженный и пожилой, словно мальчик, кинулся через зал, чтобы угодить какому-то чиновнику. Было неприятно и обидно.
– Зачем? – переспросил гость. – Вас приглашает секретарь горкома. Поговорить. Обсудить творческие вопросы.
– Не поеду, – заупрямился Олег. – С какой стати? Почему я? Странно.
– А чему вы удивляетесь, товарищ Камышин? – рассудительно сказал человек из горкома. – Партия всегда советуется с народом: рабочими, колхозниками, служащими театра.
– Не упрямься, – сказал режиссер. – Делай, что велят, по-хорошему.
– Езжай, – загудело революционное крестьянство.
Пришлось согласиться.
Действительно, в огромном кабинете, украшенном портретами классиков марксизма-ленинизма, Олега ждал первый секретарь. Это был осанистый мужчина лет пятидесяти с бледным холеным лицом, густой, аккуратно стриженной шевелюрой. Вначале он задал несколько вопросов о театре. Осведомился о текущем репертуаре. Поинтересовался общей атмосферой в коллективе. Затем прямо, в лоб, спросил:
– Скажите, правда ли, что вы актер государственного театра, член КПСС, пародируете нашего генерального секретаря?
Олег, естественно, обиделся. Дал честное партийное слово, что никогда таким позорным для коммуниста делом не занимался: «Как можно? Есть в жизни вещи, с которыми не шутят. Хоть что-то должно оставаться в человеке святым…»
Первый, соглашаясь, кивал. Потом щелкнул тумблером внутренней связи. Тут же в кабинет вошел серьезный, с военной выправкой помощник. По знаку хозяина кабинета он поставил на стол магнитофон. Включил запись. Пластиковые бобины медленно закрутились. Веселый гомон заполнил пространство кабинета. Олег тут же вспомнил недавнюю шахтерскую свадьбу. Эти приятные звуки начала застолья. Эту легкую увертюру перед большим мордобоем. Сквозь звон бокалов, хохот, громкие крики, легкий матерок (предвестник большой праздничной драки) к народу пробивался голос правды. Голос партии. Тостующим был сильно нетрезвый «генеральный секретарь». Он долго шепелявил и причмокивал. В неповторимой брежневской манере поздравлял молодоженов. В конце пообещал, что если у них ночью что-то не заладится, то партия окажет всяческое содействие. Публика ржала и аплодировала.
– Ваша работа? – секретарь остановил пленку.
Олег густо покраснел. Привычка краснеть, улыбаться, гневаться, сопереживать была отработана годами театральных репетиций. При общении в узком партийном кругу она помогала решать нравственные проблемы без лишних затрат душевных сил. Вот и сейчас Олег легко изобразил всю гамму внутренних переживаний. Затем искренне сознался. Глубоко раскаялся. И даже побожился, что впредь ничем подобным заниматься не станет.
– Не будете?
– Клянусь, ей-богу, честное партийное…
На этом можно было бы и закончить. Обычная история. Младший товарищ оступился. С кем не бывает? Старший поправил. На то он и поставлен, то есть выбран, чтобы следить за порядком. Но…
Секретарь легким кивком головы выставил помощника из кабинета. Обождал, пока дверная ручка займет горизонтальное положение, и тихо, но внятно сказал:
– Значит, не будете?
– Никогда.
– Это ваше твердое слово?
– Да, мое партийное слово.
– Слово коммуниста?
– Не буду, – еще раз твердо пообещал Олег.
Слова он произносил громко и разборчиво, опасаясь провокаций, и для качественной записи, если где-то была включена прослушка.
– А надо, товарищ Камышин, – выдержав паузу, заявил секретарь горкома и откинулся на спинку кресла. – Придется.
– То есть как?
– Для партии…
Олег задумался. Коварство большевиков принимало изощренные формы.
– Олег Михайлович, – секретарь подсмотрел шпаргалку с биографией Камышина, – мы хотим поручить вам дело особой… – хозяин кабинета внимательно посмотрел в глаза Олегу и повторил с нажимом: – Особой политической важности.
Олег нерешительно поднялся:
– Сделаю что могу, но… – На всякий случай он решил сочетать осторожность с максимальной лояльностью.
– Садитесь, – предложил секретарь. – Вы, разумеется, знаете, что наш город недавно удостоен ордена Ленина.
С профессиональным мастерством Олег изобразил на лице полную осведомленность.
– Мы хотим широко и торжественно отметить эту высокую правительственную награду…
– Награду нельзя отметить, – смущаясь, возразил Олег.
– ?
Густые брови хозяина кабинета изобразили удивление. Опешили висящие на стенах Маркс и Энгельс. Перебивать секретарей в этом кабинете было не принято.
– Можно отметить праздник, торжество, юбилей, годовщину. Награду – нельзя. Так говорят, но это стилистически неверно…
– Минуточку, товарищ Камышин. – Секретарь добавил металла в слово «товарищ» и раздраженно постучал кончиком карандаша по столу. Потом заговорил коротко, сухо и официально:
– Будет торжественный вечер. Мы соберем актив партии. Пригласим ударников труда. Приедут секретари обкома и, возможно, товарищи из ЦК. Они прикрепят высокую награду на знамя города. Это апофеоз праздника. Я правильно выражаюсь? И в этот торжественный момент должен прозвучать Указ в исполнении Председателя Президиума Верховного Совета, Генерального секретаря ЦК КПСС.
– Он тоже будет?
– В некотором смысле, – секретарь внимательно посмотрел в глаза соратнику по партии. – В некотором смысле – да.
– Понимаю. Незримо. В наших сердцах и душах, – по привычке начал было ерничать Олег.
Была у него такая дурацкая черта – сначала говорить, а потом думать. Не то чтобы он был фрондер, либерал или, не дай бог, противник режима. Просто мог сболтнуть что ни попадя.
Говорил там, где надо бы молчать. Возможно, поступал так из врожденного духа противоречия. А может быть, актерская натура требовала острого продолжения всякой мизансцены. Вот и сейчас мог бы придержать язык. Нет же. Высунулся.
– Не валяйте дурака! – строго прикрикнул секретарь. – Здесь не театр. Ведите себя прилично.
Под тяжелым взглядом хозяина города хотелось подняться и вытянуться.
– Сидите, – привычно махнул рукой секретарь. – Леонид Ильич будет в записи, которую сделаете вы.
Секретарь открыл лежавшую под рукой папку. Достал лист бумаги и протянул его ошарашенному Олегу. – Вот текст Указа.
– Вы серьезно?
– А что вас смущает? – перебил секретарь деловито, как было принято в этом кабинете. – Указ был?
– Был, – неуверенно согласился Олег.
– Возможно, Леонид Ильич его произносил в Кремле.
– Не исключено.
– Весьма вероятно, что эта речь была записана на магнитофон.
Олег кивнул, соглашаясь.
– Вот эту запись мы и поставим. Именно эту, – с нажимом сказал секретарь, – и никакую другую. Пленку будете готовить здесь с нашим специалистом. И без лишних разговоров. Понятно?
– П-понятно… Вы шутите?
– Представьте, нет. Вот уже лет десять. Работа такая. Серьезная.
По лицу секретаря горкома было видно, что он говорит неправду. На самом деле он не шутил гораздо дольше.
– Сколько вам нужно времени на подготовку?
Олег углубился в текст. Кажется, действительно предстояла необычная творческая работа. Быстро пробежал глазами несколько строк. Деликатно отложил листок. Заговорил быстро и уверенно:
– Готов хоть сейчас. Но, извините за прямоту… Текст – слабоват. Говорю вам как профессионал, автор многочисленных публикаций и выступлений.
Олега снова понесло. Опять какой-то бес толкнул на лишние разговоры:
– Я, знаете, какие монологи готовлю. Обхохочешься. Спросите у людей. А тут суховато как-то. Без живинки. Без огонька. Может, добавим красок? Чтоб звучало. Генеральный секретарь все-таки. Не труба, как говорится, от бани.
– Вы соображаете, что несете?! – резко поднялся секретарь. Вскочил и Олег. Вытянул руки по швам. – Вам поручают дело государственной важности. Поэтому бросьте эти ваши смешочки!
– Извините, это я так, не подумав… Просто хотел как лучше…
Секретарь долго смотрел ему в глаза. Потом сел, закурил и задумался. Со стен вдумчиво глядели некурящие классики марксизма-ленинизма. Тема размышлений была проста: можно ли доверять идиотам. «Ответ, кстати, неочевиден, – подумав, решил секретарь. – Иногда и придурки бывают неплохими исполнителями».
– Прочтете, как написано, – сказал он устало, но твердо, – и предупреждаю – никакой отсебятины. Вам позвонят и скажут, когда запись. Можете идти.
Уже у самой двери он задержал Олега.
– Постойте.
Олег повернулся. Лицо секретаря горкома выражало единство и борьбу противоположностей.
– Зачитайте мне два-три предложения.
Олег достал из кармана текст Указа и начал читать.
– Указ Президиума Верховного Совета СССР. О награждении города Шахтинска орденом Ленина. За успехи, достигнутые трудящимися города в хозяйственном, культурном строительстве, отмечая заслуги в освоении недр…
Незримая тень генерального секретаря заполнила пространство кабинета. Голос звучал так похоже, что секретарь горкома невольно вытянулся в полный рост. Не в силах перебить докладчика, он выслушал весь Указ. Стоя. До конца. И не без удовольствия.
Прошло два месяца. Текст Указа был давно записан, прослушан и одобрен секретарем горкома. Пленка хранилась в его личном сейфе вместе с особо важными и секретными документами. Были моменты, когда он сомневался в правильности своего выбора. И все-таки количество бессонных ночей, согласно основному постулату марксизма-ленинизма, перешло в качество. Секретарь принял окончательное и бесповоротное решение: народ должен услышать голос вождя партии и руководителя государства в торжественную минуту награждения.
Как-то незаметно, за чередой монотонных будней исторический день настал. В городском театре собрался партхозактив, ударники труда, гости из областного центра и Москвы. Народ и партия были практически едины. Лишь узкая оркестровая яма отделяла зал от президиума. Пышные корзины цветов украсили авансцену. На заднике висел огромных размеров картонный орден Ленина. Владимир Ильич внимательно, не отрываясь, смотрел за кулисы. Первый секретарь выглядел именинником. Он сидел в президиуме и ждал окончания доклада. Текст читал член бюро обкома. Он стоял за несуразно высокой трибуной, поэтому из зала была видна одна голова в очках. Она говорила медленно и заунывно.
