Текст книги "Запуск разрешаю! (Сборник)"
Автор книги: Станислав Новицкий
Соавторы: Дмитрий Трубин
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Станислав Новицкий
ЗАПУСК РАЗРЕШАЮ!
Веселые и ироничные рассказы про нашу жизнь
Птахы – наши друзи
Наш школьный учитель биологии, руководивший секцией юннатов, просил иногда учеников старших классов «освещать деятельность кружка» в местной украинской газете. Весной подошла очередь моему другу Толику нести свой опус в редакцию. Он был старше меня на два года, но писать не любил. Попросил меня сочинить о птицах. С материалом я был знаком слабо, в юннатах не состоял, поэтому изложил тему в общих чертах. Примерно так: «Мы любим пернатых друзей, потому что они красивые и весело щебечут. А еще они полезные. Уничтожают вредителей плодовых деревьев. Повышают урожайность фруктовых садов». И так далее. В том же духе. Эдакое бесхитростное признание школьника в любви к родной природе с учетом, как было принято в то время, интересов сельского хозяйства. Статью Толик притащил в редакцию. Вместе со мной. У входа дал еще раз нюхнуть кулак и повторил на всякий случай:
– Никому не говори, что писал ты. А если за эту муть заплатят деньги – поделим честно. Обещаю.
Нас долго гоняли из отдела в отдел, пока один человек не согласился почитать сочинение. Он сидел в отдельном кабинете. На двери висела табличка «Редактор». К кабинету нас подвела какая-то сотрудница. Сказала: «Все равно этому дяде нечего делать». Оглянувшись по сторонам, она приоткрыла дверь и толкнула нас внутрь. Редактор, кажется, спал. Он резко вскинул лохматую голову, поправил очки, удивился и долго не мог понять, что от него требуется. Потом, отругав кого-то по телефону, все же взял из Толиных рук мой листок. Начал читать.
– Не пойдет, – пробежав глазами весь текст, сказал редактор.
– Почему? – спросил Толик и выразительно посмотрел в мою сторону.
– Тебя как зовут?
– Толик.
– А это кто?
– Сережка, мой друг.
– Взял для поддержки?
– Ага. Я это… волнуюсь.
– Так вот, Толик, надо переделать. Необходима редакторская правка.
– Зачем? Я и так согласен.
– Так не годится.
– Почему? – опять спросил Толик.
– Это долгий разговор.
– У меня есть время.
Редактор улыбнулся:
– Ладно, дам тебе урок. Объясню, зачем начинающим корреспондентам нужен редактор. Только вот что. Пока мы здесь работаем, пусть Сережа погуляет.
– Нет, пусть сидит здесь, – заупрямился Толик. – Мало ли чего.
– Думаю, ему будет неинтересно.
– Можно мне остаться, – попросил я. Мне было очень интересно.
– Хорошо, – нехотя уступил редактор. – Только, Сережа, пересядь вон туда в угол. И не мешай. Чтобы ни звука, пока я работаю с автором.
Я кивнул и забился в угол.
Редактор снова нацепил очки и стал читать. Толик разглядывал стены, глупо улыбался и все время мне подмигивал.
В кабинет несколько раз заходили сотрудники, но редактор не отвлекался. Жестом просил всех ожидать за дверью. Наконец отложил мой листок. Сказал, как бы размышляя вслух:
– В общем, казалось бы, придраться не к чему.
Толик разулыбался. И мне было приятно. Похвала обнадежила.
– Но! – редактор поднял вверх палец. – Все любят щебетание птиц. Многим известно, что они полезны. А надо, – редактор искал нужные слова, – хочется, чтобы материал был необычным. Нужно писать как-то особенно. Станешь ты читать газету, в которой печатают одно и то же – «мы любим птиц, потому что они красивые»?
– Нет, – уверенно сказал Толик. – Я вообще газет не читаю.
– Зачем же ты принес это? – редактор поднял листок над столом.
– Учитель попросил.
– Он у вас кто?
– Николай Иванович. Руководитель кружка.
– Может, тебе написать об учителе? Что вы делаете на уроках. Как вы конкретно любите природу. Вы же любите ее не просто так? Наверное, что-то на занятиях делаете? Отправляетесь за город… Слушаете щебетание… Учитесь различать голоса…
– Да, – говорит Толик, – не просто так. На занятиях мы делаем чучела птиц.
Редактору показалось, что он ослышался:
– То есть?
– Ну, конечно, вначале слушаем щебетание. Учимся различать голоса. Учитель нам рассказывает… А потом ставим силки, ловушки с приманкой. Бьем из рогаток.
– Зачем?
– Для чучел.
– А чучела для чего?
– Мы птиц любим. Они красивые. Я же написал…
– Интересный поворот темы, – говорит редактор. – И много вы делаете чучел?
– Все шкафы в классах забиты, – отвечает Толик. – В учительской полно. Если места не хватает, Николай Иванович продает чучела на рынке. Синички, ласточки, жаворонки идут по пять рублей, совы по десять, орлы и соколы по три червонца.
– Стоп! Что-то мы не туда заехали…
– Вот и я думаю – лучше об этом не надо.
– Ладно. Не будем углубляться в детали. Вернемся к твоему варианту.
Редактор начал перекладывать лежащие на столе газеты. Нашел карандаш, ластик и углубился в текст.
– Давай напишем так. Зимой птицы улетают на юг. И нам не хватает, нам не хватает…
– Их песен, – подсказывает Толик.
– Тонкой и неброской красоты, – подхватывает редактор.
– Нас радует их стремительный полет, – читает Толик. – Это оставляем?
– Восхищает гордое парение, – добавляет редактор.
– Веселит душу соловьиная трель… – выхватывает фрагменты из текста Толик. – Пойдет?
Редактор одобрительно кивает. И тут же вписывает от себя, бормоча под нос:
– Тревожит сердце прощальный клекот журавлей…
– Клекочут орлы, – мягко, чтобы не обидеть человека, уточняет Толик, – журавли курлычут.
– Молодец. Материал знаешь.
– Так сколько ж перебито…
– Об этом не надо.
– Понял. Тогда, может, хватит исправлять?
– Пожалуй, да, – соглашается редактор. – И в конце добавим: чтобы пернатые друзья всегда оставались с нами, мы, мы… – запнулся он. – Как вы это делаете?
– Что?
– Ну, эти. Чучела.
– Очень просто. Сначала потрошим. Кишки выбрасываем. Потом аккуратно, чтобы не повредить оперение, снимаем кожу. Выворачиваем наизнанку.
– Все?
– Нет. Шкурим. Протравливаем раствором мышьяковистого натрия или медного купороса. Оголенный череп отрезаем от тушки. Удаляем глаза, язык, мышцы. Через затылочную кость вытаскиваем мозг…
– О боже! Это зачем?
– Чтобы не гнил. Протравливаем весь череп…
– Стоп! Хватит, – поморщился редактор, – обойдемся без этих ужасных подробностей.
– Я понимаю. Поэтому не рассказываю, сколько от них кровищи. А какой запах – настоящая вонь! Кстати, об этом можно «написать как-то особенно…» – Толик с намеком посмотрел в мою сторону.
– Не думаю, что это понравится читателям.
– Но это правда.
– Запомни, не всякая правда годится для печати, – назидательно сказал редактор.
– О том, что тушки мы жарим на углях, тоже не упоминаем?
– Жарите? – удивился редактор. – Но зачем?
– Для еды.
– Вы их едите?
– Естественно.
– О господи!
– Не пропадать же добру. Тем более в магазинах никогда не бывает мяса. Да и хлеб с перебоями. Причем хлеб кукурузный. Вы не знаете, когда, наконец, появится нормальный пшеничный хлеб? Я не говорю белый там или серый. А хотя бы черный обычный хлеб.
– Стоп! – редактор почему-то разозлился. – При чем тут это? Ну при чем тут это?!
– Я понимаю. Мне и родители говорили: «Это нельзя обсуждать вслух».
– Вернемся к птичкам, – недовольно сказал редактор. – К природе!
– Хорошо, – говорит Толик. – Вернемся. Что, если написать честно? На природе, с дымком – птицы очень вкусные.
– Ты вообще нормальный?
– Как все. Не верите? Спросите у любого из наших. Можете сами попробовать.
– Боже упаси!
– Понятно.
Редактор долго не мог сосредоточиться:
– Давай изложим так. Чтобы сохранить воспоминания о наших пернатых друзьях, мы оставляем их на зиму в классах… неживыми.
– Да, – говорит Толик, – можно и так написать. Неживыми чучелами.
– На переменах мы долго любуемся ими…
– Нет, про это не буду.
– Почему?
– Мы же не сумасшедшие. На переменах мы стоим в очереди за чаем. Или играем в футбол. Или гоняем девчонок по школе…
– Логично, – согласился редактор. – Теперь давай поработаем над концовкой.
– Давайте.
– Мы не просто рассказываем о любви к природе. Правильно?
– Так.
– Через газету мы обязаны давать пример. Газета не только информатор, но и пропагандист, организатор.
– Вам видней.
– В конце должен быть какой-то толчок. Призыв к действию.
– Согласен, – отвечает Толик. – Это как у нас в классе. Кто-то говорит: «Ленька Слободянюк ябедничает учительнице». И призывает к действию: «Давайте набьем ему морду!»
– Верно, – согласился редактор, – ты все схватываешь на лету.
– Как птичек из рогатки.
– Подумай, как закончить.
Над концовкой они трудились вместе. Получилось оптимистично. «Ребята, если вы любите природу, записывайтесь в наш кружок. Мы научим вас делать чучела птиц. И вы будете окружены пернатыми друзьями каждый день. Вы всегда будете общаться с прекрасным!»
– Что ж, неплохо, – потер ладони редактор. – Есть изюминка. Есть необычный поворот. Ищем подзаголовок. «Лабораторные опыты учащихся!» Нет? «Забавы перерастают в ремесло!» Уже лучше.
– Может, «С ножом по жизни!», – предложил Толик. – Недавно я видел фильм с похожим названием. Про гитариста.
Редактор поморщился:
– Давай так: «Маленькие шаги в большой мир взрослых».
Толик повернулся ко мне. Подмигнул. Наискось царапнул большим пальцем по шее, уронил голову и вывалил язык.
Редактор вписал подзаголовок и откинулся на спинку кресла, как бы любуясь хорошо выполненной работой:
– Что было – и что стало. Видишь?
– Вижу.
– Есть разница?
– Есть.
– Вот зачем нужен редактор! Ясно?
– Ясно.
– Что именно?
Толику было ясно: если сам газетный начальник приложил руку к тексту, он обязательно будет напечатан. Но об этом он промолчал.
– Так, что тебе ясно?
– Материал стал лучше.
– Во-от.
– И длиннее, – добавил Толик. – Мне учитель сказал: «Пиши много. Больше начислят денег». Вы мне заплатите?
– А ты, я смотрю, – редактор шутливо погрозил, – мальчик не промах. Вот что. Завтра я направлю в школу фотокорреспондента. Он снимет ваш кружок юных натуралистов. Передай Николаю Ивановичу, чтоб готовился.
Толик передал. Учитель пообещал ему пятерку за четверть. В смысле оценки.
Статья в газете вышла с огромной фотографией. На снимке – все юннаты нашей школы. Отъявленные любители природы. Человек двадцать. Каждый держал в руке чучело. Все, кроме птиц, счастливо улыбались. Публикация называлась «ПТАХЫ – НАШИ ДРУЗИ!». Что в переводе с украинского означало «ПТИЦЫ – НАШИ ДРУЗЬЯ!».
Из-за этой фотографии хулиган и трижды второгодник Юрка Вишневый двинул Толику правой по морде. Попал в левый глаз. Понять Юрку можно. Он фотографировался на переднем плане. В одной руке держал чучело совы, в другой – свою знаменитую рогатку. Этим инструментом он очень гордился. На ручке делал зарубки по количеству точных попаданий. В газетном варианте сова и рогатка таинственным образом исчезли – Юрка красовался с журналом «Пионер» в корявых руках.
– Ты куда дел рогатку, писатель? – долго пытал он Толика в темном углу школьного коридора.
Ни я, ни Толик сами не могли понять. С «Пионером» в руках Юрка действительно смотрелся как-то придурковато…
Был в этой истории и приятный момент.
За статью Толику прислали гонорар – шестьдесят две копейки. На них мы купили две бутылки лимонада. И три конфеты «Ласточка» на сдачу.
– Завязываю с этим писательством, – осторожно трогая фингал, сказал Толик. – И тебе не советую. Не доведет это до добра. Да и платят в газете не очень. Скажу тебе как юннат со стажем, – ловкими движениями Толик аккуратно вырвал тело «птицы» из бумажного фантика. – Иди к нам. На одном чучеле ласточки можно заработать в десять раз больше.
Еврей
Лет через шесть после нашей свадьбы звонит взволнованная жена из Ленинграда и спрашивает: «Сережа, ты и вправду еврей?»
Главное, всего два дня назад уехала в командировку, и такой срочный вопрос по телефону.
Я давно привык к этим странным, исходящим неизвестно откуда волнам нездорового интереса: «Где ты шлялся сегодня ночью?», или «Почему ты не член КПСС?». Тут главное – не торопиться с ответом. Выяснить побудительные мотивы. Угадать ход мыслей.
– Ты и вправду еврей?
После обязательной в таких случаях паузы отвечаю асимметрично:
– Помнишь, у Слуцкого – «все мы немножко лошади…».
– Говори конкретно, – оборвала жена, – надоели твои вечные отговорки.
– Если люди немножко лошади… Почему им не быть чуточку евреями. А что?
– Ничего. Просто зачем было скрывать? Почему об этом я узнаю последней, от чужих людей?
На линии слышен треск. Откуда-то донесся стон упавшей гитары.
– Значит – жид? – после паузы сказал мужской голос.
Аппарат у нас параллельный. Иногда трубку берут соседи.
– Слушайте, дайте поговорить. Вера, что за странные вопросы? Какой я еврей?
– Не говорю, что это плохо. Но мог бы признаться.
– Ерунда какая-то. Легко докажу, что это не так. Вчера, например, меня занесли в чужую квартиру и бросили мимо кровати. Ты знаешь евреев…
– Не отпирайся. Тебя видели на еврейской сходке. Ты был там запевалой.
– Вера…
– Молчи. Мне сегодня звонили Кузнецовы… Почему ты такой?
– Какой?
– Скрытный.
Да, позвонили утром жене в Ленинград знакомые. Не могли дождаться ее возвращения из командировки. Денег не пожалели, что на них не похоже. Прямо настоящие друзья.
– Вера, – сообщают, – есть две новости. Одна хорошая, а вторая странная какая-то.
Жена отвечает:
– Давайте с хорошей. Странных у меня без вас хватает.
Кузнецовы докладывают:
– Хорошая новость. Наконец-то сбылась мечта твоего мужа. Он пел.
– Это все?
– Нет. Утром в новостях его показывали по телевизору. Представляешь – пел! Теперь спроси где.
– А чего спрашивать? – привычно отвечает жена. – Ванная, кухня, туалет – вот пространство, соответствующее масштабу его личности.
– Вера, ты не поверишь. Он пел в большом зале обкома партии! Пел соло! С ума сойти. Мы в восторге.
– А вторая новость какая?
– Твой муж – еврей, – сказала Кузнецова.
– Нет, предводитель евреев, – авторитетно заявил в трубку Кузнецов.
– И песню он исполнял странную, не нашу.
– Против русских, – с казал-отрезал Кузнецов.
Самое интересное – это соответствовало и моим смутным ощущениям. Пришлось напрячься. Что же было вчера – до того, как знакомые занесли меня по ошибке к соседям, а потом отволокли домой?
Вечером позвонил Аркадий – мой приятель из обкома КПСС. Молодой, перспективный инструктор. Мы с ним когда-то работали в одной мехколонне. Потом он заделался секретарем комитета ВЛКСМ управления связи – я поехал в сельский район. Аркадий перешел в райком комсомола – меня разжаловали из прорабов в мастера. Он выдвинулся в инструкторы обкома партии – меня отправили в самое глухое место области достраивать запущенный лесхоз. Карьеры наши развивались стремительно, но в разных направлениях. Его ждало светлое будущее крупного партработника. Меня – судьба типичного неудачника.
Как-то встретились.
– Все мотаешься по области?
– Приходится.
– Не надоело?
– Конечно. Я же не сумасшедший.
– Вот и я о том же, – говорит Аркадий, – подумаю, что можно для тебя сделать. Червонец найдется?
Через неделю звонит:
– Слушай, в Октябрьском райкоме комсомола освободилось место инструктора. В отделе работы со школьной молодежью.
– Это где?
– Центральный район города, тундра. Если хочешь, подай заявление.
– Вот так, с улицы?
– Почему с улицы. Я поговорю с кем надо. Возьмут.
– Спасибо, конечно, но сомневаюсь. Какой из меня инструктор? Я, например, без слов-паразитов давно не разговариваю.
– Без мата, что ли?
– Ну да.
– Они тоже.
– Кто? Школьники?
– Коллеги по комсомолу. Не дрейфь. Соглашайся. Это – не на всю жизнь. Осмотришься, заведешь связи. Потом выдвинем в райком КПСС. Затем – инструктором в промышленный отдел. Мне свои люди не помешают. А ты парень башковитый, продвинешься.
– Этого я и боюсь, – отвечаю. – Встану на скользкую дорожку. Не соскочить.
– Слушай, ты хотя бы комсомолец?
– Конечно, – говорю. – Отчетливо помню. Вступал. Отметили. В тот день впервые попал в милицию…
– Тогда пиши заявление, – не дослушал Аркадий, – а там посмотрим.
Подумал-подумал. Поговорил с женой. Она согласилась сразу.
В общем, написал я заявление.
В назначенный день пришел в горком комсомола. За столом – комиссия. Человек пять моего возраста. Спросили, почему без значка. Говорю: «Он у меня на рабочей телогрейке остался. А так я без значка в лесу ни шагу». Начали спрашивать, мол, почему иду в отдел школьной молодежи.
Вспомнил, что студентом тренировал второклассников из подшефной школы. Играл с ними в футбол. Еще вел кружок авиамоделирования… Соврал конечно. В детстве хотел в него записаться. Это правда.
– Хорошо, – говорят. – Трудности вас не пугают?
– Нет, – отвечаю. – Я пять лет – мастером на стройке. Давно ничего не боюсь.
– Ладно. Завтра приходите со всеми документами. Будем оформлять.
Вечером звонит Аркадий.
– Как собеседование?
– Вроде берут.
– Еще бы, – отвечает. – Звонок из обкома КПСС пока еще кое-что значит.
– С меня бутылка, – говорю.
– Так ты оценил руководящую и направляющую роль партии?
– Налью больше. Не вопрос.
На следующий день прихожу в обком ВЛКСМ. Начинают оформление. В комнате сидят те же люди. Дают взглянуть на проект решения. Все верно. Я, такой-то, рекомендован на должность инструктора Нарьян-Марского окружкома в Ненецком национальном округе…
– Все, как вы хотели, – говорят. – Направляетесь в отдел работы со школьниками.
Я отвечаю:
– Подождите, братцы. Точно в Нарьян-Мар?
– Нуда.
– Это ж в другую сторону от цивилизации.
– Вы сказали – не боитесь трудностей.
– Погодите. Дайте подумать.
Выскакиваю за дверь – и ходу.
Звоню Аркаше:
– Ты куда меня хотел сослать? Нарьян-Мар – это еще полтыщи километров строго на север. Решил сгноить окончательно?
Он завелся:
– Сейчас, – говорит, – разберусь.
Через минуту звонит. Ржет во все горло:
– Это они пошутили. Ищут тебя по всем этажам. Иди оформляйся.
– Нет, – говорю, – не пойду.
– Иди. Они берут тебя в Октябрьский райком. Нормальная, говорят, реакция здорового человека. Вот если б ты моментально согласился на Нарьян-Мар – стали бы думать. Требовать справку из психоневрологической клиники.
– Зачем?
– Проверить, можно ли с таким идиотом связываться.
– Нет, я отказываюсь. Сами-то вы нормальные?
– Как хочешь, – смеется Аркадий. – У нас иногда в обкоме тоже так шутят.
«Господи, – думаю вечером, – как хорошо, что так получилось. Конечно, теперешняя жизнь не сахар. Но податься в комсомол… Погубить душу… Просто затмение какое-то нашло. Нашло, а потом развеялось и прояснилось…»
Жене сказал просто:
– Не взяли. Недостоин.
– Естественно, – отвечает. – Кто б сомневался.
Так вот, вчера Аркадий позвонил снова. Предложил входной билет на «интересное мероприятие»:
– Концерт необычный, – честно предупредил он. – Только для представителей еврейской общины. Я должен быть там по службе. А одному идти как-то неудобно. Пойдешь за компанию?
– Аркаша, я-то при чем?
– Для поддержки. Это мое первое самостоятельное мероприятие. Все под мою ответственность. Знаешь, сколько пришлось готовиться? Прочитал кучу специальной литературы. Хочешь, расскажу?
– Нет.
– Вот слушай. Мчится пассажирский поезд. Вдруг сворачивает с рельсов и летит по полю, через кустарники, лес, речку, опять по кочкам… Наконец остановился на лугу. Пассажиры из вагонов выскакивают, бегут к машинисту. Орут: «Что произошло?» Он отвечает. Еду я, мол, по рельсам, а на них сидит человек. Присматриваюсь – еврей.
– Так надо было давить! – кричат пассажиры.
– Дык я и задавил.
Аркадий долго смеется в трубку.
– Знаю я этот анекдот, – говорю. – Еще в третьем классе проходили.
– А вот еще…
– Слушай, времени – в обрез. Куча дел.
– Пойдем, Серж. Ты же учился в Одессе.
– И что?
– Может, своих увидишь.
– Все мои знакомые одесские евреи давно в Израиле.
– Странные у тебя знакомые, – шутит Аркадий, – сплошные изменники Родины. Надо к тебе приглядеться.
– Вы сами их отсюда выжили.
– Ладно, – говорит Аркадий, – живи. Теперь политика изменилась. Сейчас зовем всех обратно.
– Ну и как? Много вернулось?
– Пока нет. Приходится с ними работать. Видишь, общины создаем. Концерты организуем. Докатились…
«Шалом!» – висел плакат над входом в концертный зал обкома партии. И ниже – «День еврейской культуры».
– Всего день? – говорю Аркадию, поднимаясь по ступеням. – Не густо.
– А что, с ними весь год цацкаться?
Заходим внутрь. Аркадий куда-то исчез. Занялся «организационными вопросами». Я остался в фойе. Осмотрелся. На стенах фото передовиков. Портреты членов обкома. Растущие экономические графики краснеют под стеклом… Гляжу, жизнь внутри здания практически соответствует темпам экономического роста. Хороший ремонт, яркий свет, богатый буфет. Я взял бутылку «жигулевского». Без очереди! Впервые за много лет. Открыл. Приложился к горлышку. «Хорошо!» – есть такая поэма у Маяковского. В городе пиво свободно не продавалось. Сметали за минуты. Здесь – пожалуйста. Без очередей и мордобоя. Из закусок – рыбное филе, заливные оленьи языки, треска под маринадом, икра двух цветов из романа Стендаля. Впервые увидел сушеные бананы. Впрочем, я и свежих, кажется, не пробовал.
Прозвенел звонок. Откуда-то появился Аркадий. Вынул бутылку из моих рук.
– Ты хотя бы стакан взял, что ли. Совсем одичал в лесу.
– Помнишь, Аркадий, как нас самогоном угощали в деревне Людоедово? Тебя оторвать не могли от трехлитровой банки.
– Ну, это когда было, – в голосе Аркадия послышались теплые нотки. – Пошли, деревня.
Народ в зале подобрался особый – культурный, интеллигентный.
Был диктор местной студии телевидения. Его я знал по ежедневным новостям. Несколько здешних ученых, известных мне опять же по телевизионным программам: врач-стоматолог Шнейдер, которого я не сразу узнал. В этот вечер он, как большинство мужчин, надел маленькую черную кипу. Даже нацепил пейсы.
Смотрю и удивляюсь: публика в северном городе, как в одесской филармонии.
С Аркадием мы сели на места, отведенные для представителей власти. Наши кресла заранее были обозначены красными ленточками. Осматриваюсь. Слева и справа в ряду – никого. Похоже, русских, кроме нас с Аркадием, в зале вообще нет. Точно, ни одного.
Собрание началось вовремя. Что удивило: на сцене за журнальным столиком всего один человек – ведущий. «Почему же, – думаю, – на сходках коммунистов в президиум набивается столько народу? То ли партия боится остаться на виду одна, без прикрытия? То ли специально подчеркивает единство с рабочими, колхозниками, трудовой и научной интеллигенцией? На сегодняшнем собрании все проще. Даже выступают не по заранее подготовленному списку».
Желающие говорить подавали записки ведущему. Потом выходили на сцену. Болтали о чем-то своем…
Я не прислушивался. Думал, как через пару дней, после закрытия нарядов, вернусь в лесхоз. Как буду сдавать объект рабочей комиссии: «Сейчас бригада пьет. Это понятно. Приеду, всех приведу в чувство. Здесь нет проблем. А вот площадок для конечных опор не хватает. Чем довезти? Может, снова пассажирским вагоном? Восемь площадок по девятнадцать килограмм. Или килограммов? Это сколько? Восемь на девятнадцать…»
В прошлый раз я вез с собой четырнадцать бухт провода, кабельные ящики, аппарат для сварки. Почтовый вагон был забит. Багажный отсутствовал. Загрузил все в тамбур пассажирского. Наслушался матов… Хорошо, что бригадир поезда согласился взять меня с грузом. Пришлось отдать свое место для перепродажи. Плюс две бутылки водки. Ночью не спал. Охранял государственную собственность. «А как иначе? Без присмотра груз не проедет и двух остановок…»
Послышались аплодисменты. Я снова «вернулся» в зал, представил: «Вот если б со мной ездили такие культурные люди, как эти, то можно бы и не дежурить в тамбуре. С другой стороны, что делать евреям в общем вагоне?»
Кажется, Аркадия пригласили на сцену. Поднимаясь, он нарочно задел меня коленом. Пришлось сосредоточиться. Аркадий вышел к микрофону. Бойко зачитал приветственный адрес. В заключение сказал: «Нас, представителей других национальностей, в зале немного (он показал на меня, одиноко сидящего в третьем ряду). Но все советские люди мысленно с вами и в этом дворце, и в тесной шеренге братских народов Социалистической Родины!»
Под вежливые аплодисменты Аркадий вернулся на место.
– Ну как? – тихо спросил, глядя по сторонам.
– По-моему, выразительно, громко. Зря меня приплел, – сказал я. – С другой стороны, почти никто не слушал. Напрасно распинался.
– Ай, – Аркаша махнул рукой, – не очень-то и надо.
В зале громко зааплодировали. На сцену поднялась Сара Адольфовна Арцимович. Потом вышел Моисей Хаймович Гауптман. Свои выступления они начинали на иврите.
– Аркаша, откуда в городе столько евреев?
– А где их нет? – отмахнулся Аркадий. – Пусть живут, раз не довезли до Сибири.
– Ты как-то… неласково про подшефных…
– Знаешь, сколько крови выпили, пока готовили вечер? То не так. Это не эдак. Привередливые – ужас. Не желают, как у всех, еврейские морды. Хотят, чтоб у них лучше было.
– Может, это хорошо?
– Во всяком случае, не для меня.
Выступления и доклады как-то незаметно перешли в концерт. На сцене появился скромный камерный оркестр – несколько скрипок, контрабас, фортепьяно. Ударник прошелся по тарелкам, задавая ритм и настраивая публику. Солист московского ансамбля – молодой человек с густыми черными волосами, прижатыми сверху кипой, быстро завладел вниманием зрителей. Его светлый костюм бабочкой– капустницей метался по залу. Мотылек то и дело слетал с подмостков. На секунду присаживался на свободное кресло рядом с какой-нибудь симпатичной брюнеткой. Вспорхнув, перелетал в другой ряд. Затем опять мелькал на сцене. Подпевали ему дружно. Всем залом. В основном куплеты из советских песен. Потом зазвучали знакомые одесские мелодии. Знаменитые «Семь сорок», «Тумбалалайка», «Еврейское танго»…
Все как в Одессе. Вспомнились Приморский бульвар, Дерибасовская. Нежный запах акаций. Звуки портовых кранов. Глубокое дыхание прибрежных волн… И везде, в каждом уголке города – эти чудные еврейские мотивы с вежливо-сдержанным тромбоном, глухим барабаном и нежной, пронзительной скрипкой. Точно такой, как сейчас на сцене…
– Кажется, все нормально, без провокаций, – шепнул довольный Аркадий. – Пойду телефонирую начальству и, пожалуй, отчалю. Если завтра позвонит Галина, скажешь, были на мероприятии вместе.
– Долго?
– Думаю, до утра.
Галка – жена Аркадия. Мы с ней были почти незнакомы. Иногда она звонила мне, разыскивая супруга.
– И еще, если что-то пойдет нештатно…
– Например, – говорю, – весь зал напишет коллективное заявление о приеме в КПСС?
– Отстань.
– Добровольно осудит антинародную политику Ицхака Рабина?
– Ну, типа провокаций. Позвони мне. Я буду по этому телефону.
Аркадий сунул мне бумажку с цифрами.
– О чем ты? Какие провокации? В зале приятные люди. Поют, отдыхают…
– Знаю я этот контингент.
– Вот если я сообщу этот номер твоей супруге, – говорю, – тогда точно все пойдет нештатно и с провокациями.
– Думаешь?
– Уверен. Знаю я этот контингент.
Аркадий слегка ткнул меня локтем. Затем поднялся. Сделал несколько полупоклонов. Направился к двери. Вся его фигура изображала сожаление и досаду. Короткий взгляд на часы. Удивление: как быстро летит время! Озабоченность. Внутренняя борьба между удовольствием и долгом. Принятие непростого решения. Очень все интересно, свежо, самобытно… Но, увы, нет времени. Дел невпроворот. Энергичное движение к выходу. И все это за несколько секунд.
Солист, глядя на захлопнувшуюся за Аркашей дверь, оживился. Допел лирическую и энергично взмахнул рукой.
– А сейчас давайте вместе споем нашу!
Оркестр слаженно поменял мотивчик. Запели о чем-то своем, наболевшем. Сначала артист. Потом всем залом. Сперва на родном, затем по-русски. Куплет я не понял. Из припева запомнил одну фразу: «Назло юдофобам и антисемитам давайте будем петь, петь и веселиться».
После финального аккорда зал взорвался овацией. Оркестр заиграл на бис. Солист пошел вдоль рядов, иногда протягивая микрофон. Зрители охотно подпевали. Изредка он поглядывал в мою сторону и как-то нехорошо улыбался. Через несколько куплетов микрофон оказался передо мной. Внимательный еврейский артист сделал так, чтобы мне достался припев. В знак уважения к русскому исполнителю зал притих. Аркадий предупреждал о провокациях, но… не спеть, отказаться было как-то неудобно. Я негромко промямлил: «Назло юдофобам и антисемитам давайте будем петь, петь и веселиться». Кажется, получилось неважно. Оркестр виртуозно сделал проигрыш и вышел еще раз на припев. Солист попросил меня встать и спеть громче.
– Не стесняйтесь. У вас непвохо повучается. Свазу видно – наш чевовек в обкоме.
– Я не из обкома.
– Ховошо, ховошо, – отведя микрофон, согласился артист, – вы не из обкома, я не еввей. Мы все понимаем. Наш двуг споет еще раз от чистово севдца! – закричал он снова в микрофон. Зал отозвался аплодисментами.
Эх, была не была! Когда еще придется спеть под оркестр. Да с такой компанией. Чего, собственно, опасаться? Я встал и широко раскинул руки в знак нерушимой дружбы русского и еврейского народов:
– Назло юдофобам и антисемитам, евреи, будем петь, петь и веселиться! – в унисон с оркестром несколько раз громко пропел я. Успех был потрясающим. Овации – бесконечны. Во всяком случае, так мне казалось. Операторы местных телекомпаний сняли это целиком и крупным планом.
После концерта мне жали руку, давали адреса, звали в гости. Спрашивали: «И чем наши люди занимаются в обкоме?» Вручили кипу и пейсы. Сфотографировали в них же. Затем я выпил с новыми друзьями в буфете, в кафе, еще где– то. Вспомнилось «…евреи, евреи, а оказалось, нормальные пьющие люди». Потом я встретил знакомых – Федю с Михалычем. Ночью они принесли меня к соседям… Потом, исправляя оплошность, сбросили на пол в нашей комнате.
Наутро, после выхода теленовостей, я проснулся знаменитым. Мое сольное выступление показали в заключительном культурном блоке. Знакомые тут же телефонировали жене. Она – мне, из Ленинграда. Звонили друзья. Подначивали и шутили.
Но были и абсолютно неожиданные, странные, дикие звонки. Неприятно удивил Аркадий. Он тоже увидел меня в новостях.
– Не ожидал. Крепко ты меня подставил, урод… Только что завотделом обещал меня выгнать.
– Ты ни при чем, – говорю. – Пел я один.
– Все видели, что мы пришли вместе! – закричал Аркаша. – И сидели рядом!
– Что из того? Сидели и сидели. Подумаешь…
– Как ты не понимаешь! Телевизионщики выдали сюжет из-за тебя. Решили, что и ты человек из обкома. Раз поешь – значит, так надо. А ты оказался скрытым евреем, провокатором. Скотина ты.
– Брось, Аркаша. Уволят – перейдешь к нам. Ты же был когда-то нормальным инженером. Снова вместе с товарищами рванем в Людоедово…
– Запомни, я тебе не товарищ. С этого дня знать тебя не хочу, еврейская морда.
– Тогда вот что, Аркадий, можешь считать меня не скрытым, – говорю, – а открытым евреем.
– Что?
– Назло юдофобам и антисемитам мы будем петь, Аркаша, петь и веселиться!
