Текст книги "Запуск разрешаю! (Сборник)"
Автор книги: Станислав Новицкий
Соавторы: Дмитрий Трубин
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
Через несколько дней в лагерь доставили все необходимое: старые, списанные телефонные опоры, крючья, изоляторы, провод. Выдали мне монтерский пояс, «когти», бурав, трех солдат. Поставили офицера-надсмотрщика. Неделю я сутками напролет, даже когда солдаты-срочники уходили на отдых, долбил киркой и ломом камни, волочил на себе опоры, разматывал, натягивал, «вязал» и «конечил» провода. Комбат был в восторге. Еще больше радовался замполит.
– Посмотрите на этого офицера, – говорил он, тыча в меня пальцем, на утреннем построении. – На нем лица нет, а он чуть свет, когда все еще дрыхнут – уже на столбе. Вечером, когда многие задницами давят матрасы, он пашет. За деньги? Нет. За звание? На черта оно ему сдалось. Его не волнует его личный член. Он не ползает за золотыми корешками. Кто он, по-вашему? Кто сказал «придурок»? – замполит сурово осмотрел шеренгу. – Он настоящий советский офицер, хотя и «партизан». Все бы так служили.
Замполит с энтузиазмом пожал мне руку, приобнял:
– Вы, наверное, член партии, коммунист?
– Пока нет, – скромно потупился я.
– Жаль. Я бы дал вам рекомендацию. Поступаете вы как настоящий партиец.
– В общем-то, да, – согласился я.
Строительство подошло к концу. В торжественный день концы провода были подключены к колхозной линии. В штабной палатке впервые раздался телефонный звонок. Комбат и офицеры были довольны. Все по очереди звонили родным и знакомым, наслаждаясь неожиданно свалившимся благом цивилизации. Целый вечер мне не терпелось быстрее позвонить, но в палатке было полно народу. Пришлось ждать до глубокой ночи. Наконец, когда все утихомирились, я с замиранием сердца набрал номер поселкового коммутатора.
– Девушка, соедините, пожалуйста, с номером 921-46, добавочный – 231.
Через минуту в трубке послышался недовольный голос:
– Слушаю.
– Пароль – «Зенит». Соедините, пожалуйста, с девятнадцатым.
– Кто спрашивает?
– Это офицер запаса, – я назвал свою фамилию.
– Откуда вы звоните? – четко, по-военному ставили вопросы на другом конце провода.
– Из лагеря. Здесь, недалеко от Гремихи. Я, собственно, от Фраймана.
– Кто ваш командир?
– Разве это имеет значение?
– Кто командир? – еще строже спросила трубка. Пришлось назвать имя и звание.
– Как вас найти?
Я подробно все объяснил. В конце еще раз напомнил, что от Фраймана.
– Сейчас за вами приедут. Ждите.
– Спасибо. Жду с нетерпением. Вещи собирать?
– Конечно, – сказала трубка.
И правда. Через час в палатку вбегает дежурный:
– Товарищ лейтенант! Срочно в штаб. Там вас ждут.
Наспех прощаюсь с удивленными товарищами. Бегу. Душа поет: – Оперативно. Оперативненько. Молодцы!
В штабной палатке – комбат и два незнакомых офицера.
– По вашему приказанию прибыл! – бойко докладываю я.
– Вольно. Вот товарищи из дивизионной контрразведки интересуются…
– Оставьте нас, – твердо приказал комбату один из контрразведчиков. Комбат мигом выскочил из палатки.
– Итак, лейтенант, рассказывайте, где вы умудрились взять номер телефона и пароль? – Тон офицера не предвещал ничего хорошего.
– Пароль, который не положено знать даже… – второй контрразведчик осекся.
– Только не говорите, что вы этот телефон нашли.
– Иначе вас будут ждать еще большие неприятности.
– Отвечайте!
Я все понял. Понял и успокоился. Еще час назад от родного города я был далеко-далеко. А с этой минуты расстояние увеличилось до бесконечности…
– Вы будете удивлены, товарищи, но я действительно его нашел…
– Где?
– В поселке.
– При каких обстоятельствах?
– Когда ездил в баню. Позвонил так, из любопытства.
Через час долгих и бесполезных разговоров контрразведчики позвали комбата и, ткнув в меня пальцем, предупредили:
– Этого к штабной палатке не допускать. Дать пять нарядов на кухню вне очереди. Загрузить работой так, чтобы пропала охота подходить к телефону.
Комбат исполнил приказ на все сто. Особенно старался замполит.
– Так ты, значит, хотел свалить. Хотел, умник, слинять. А мы, значит, придурки, должны здесь за тебя отдуваться. – Нет, я из тебя сделаю человека. Сделаю, потом дам рекомендацию в партию.
– Боже упаси.
– Потом исключу, чтоб ты всю жизнь с этим клеймом мучился… И еще. Ты у меня каждый год служить будешь.
До этого, конечно, не дошло, но уехал со сборов я последним. Оставили разбирать палатки, грузить кровати, выкапывать столбы и сматывать провода… На память о службе в Гремихе остались ложка, миска и алюминиевая кружка.
Как-то в небольшой компании рассказал эту историю Фрайману. Он долго смеялся. Потом сказал:
– А ты говоришь, что у нас плохая армия. Отличная армия и замечательный Военно-морской флот. Там плохому не научат. Всех воспитают. – Фрайман немного подумал и добавил: – Даже таких хитрозадых, как ты.
Как здорово!
Сегодня похоронили Валерия Семеновича Зубова. Нашего старейшего оператора. Это был добродушный, спокойный, безотказный человек, основным занятием которого было помогать, выручать, поддерживать окружающих. «По совместительству» Валерий Семенович работал оператором, затем менеджером в коммерческом отделе телестудии. Много лет я ездил с ним на съемки информационных сюжетов. В колхозах, совхозах, на лесосплаве или в охотничьих хозяйствах он всегда первым выскакивал из машины и начинал снимать. Все, что попадалось на глаза. Фиксировал доярок, рабочих, лесорубов, скот, трелевочники, плоты, дороги, парящий в небе аэроплан…
Пробегая мимо с тяжелой кинокамерой на плече, он мне с упреком кричал:
– Ты чего сидишь? Записывай. Записывай! Кого снимаю, что, где, когда…
– А зачем?
– Что зачем?
– Зачем снимаем? – интересовался я.
– Не умничай. Чем больше сюжетов наберем, тем лучше. Раз приперлись в эту дыру, надо хотя бы заработать.
Вечером мы долго спорили в гостинице. Я доказывал, что каждый материал надо сначала разработать. Определить идею, выбрать тему, найти героев, изложить все на бумаге… Короче, настаивал на том, что вначале должно быть слово. Потом съемка.
Изредка Валерий Семенович соглашался, но утром, зарядив камеру, опять был впереди. Шел размашистым шагом. Иногда останавливался. Делал обширные панорамы. Крупные и средние планы. Раздраженно выкрикивал начинающему корреспонденту:
– Ты записывай, что снимаю. Записывай.
С моей системой подготовки материалов он смирился лет через десять. К тому времени Валерий Семенович погрузнел. У него появилась одышка и какая-то вялость. Бывало, он подолгу лежал в гостиничном номере. Читал детективы. Лишь говорил по утрам:
– Ты, пожалуй, сходи один на развод (планерку, летучку, совещание). Разработай тему, сформулируй идею, подготовь людей для интервью. А я полежу. Типа обдумаю план съемок.
Эти частые обдумывания привели Валерия Семеновича в профком. Снимать он стал редко. Больше занимался общественными делами. Готовил праздники и юбилеи. Согласовывал награды и премии. Доставал продукты, шампанское и елки на Новый год. Посещал хворых сотрудников в больничных палатах. Затем организовывал их торжественно-печальные похороны… И, надо сказать, добился на этом поприще неплохих результатов.
Как-то накануне 8 Марта собрались небольшим коллективом в редакции художественных программ. Дамы более обычного принарядились. Были, как всегда в такой праздник, чуть взволнованны и нервозны. Давно замечено, 8 Марта женщины, словно девчонки-школьницы, с особым волнением ждут комплиментов, необычных подарков, романтических признаний. Зачастую, вернее сказать, как правило, ожидают всего этого напрасно…
Первый тост – по старшинству, за Валерием Семеновичем. Он не торопясь поднялся. Оглядел коллег, слегка поклонился избранным дамам. Начал говорить торжественно и красиво. В конце речи высоко поднял бокал шампанского:
– …Так выпьем за женщин. Они нас в… они нас д…
Внезапно Валерий Семенович схватился левой рукой за сердце. Из правой выпустил фужер. Медленно опустился на стул и умер.
Через несколько дней на поминках возник спор.
– Он хотел сказать «Они нас в…» – вдохновляют, – утверждали женщины…
– «Они нас д…» – доконают, – не соглашались мужчины.
Может быть, Валерий Семенович все это слышал. Там, наверху. Во всяком случае, он, как всегда, мягко и задумчиво улыбался. С черно-белого портрета на специальной подставке.
«Да, – думаю, возвращаясь из кафе, – нелегко давались Валерию Семеновичу его печальные хлопоты. Может, на этом и подорвал здоровье. И то сказать, триста человек в коллективе. И каждый норовит „сыграть в ящик“ вне очереди, без графика и предварительного согласования. Многие несознательные зачастую уходят аккурат в праздничные дни. Есть эгоисты, которые „дают дуба“ вообще где-нибудь в командировке. За тысячу километров от родного коллектива. Потом возись с ними. Доставай цинковый гроб, запаивай, договаривайся с железной дорогой или авиацией…»
Организация похорон в нашем государстве по-прежнему дело непростое. Тысяча сложностей. Масса досадных мелочей и нестыковок. Одно объявление в морге чего стоит: «Зубы из ценных металлов отдаются только близким родственникам или по доверенности, заверенной нотариально!»
«И кто же, – думаю, – выдает такую доверенность? И когда?»
Многое в этом деле непонятно. Не ясны традиции и церемониал. Нет расторопных гробовщиков и надежных могильщиков. Не хватает настоящих профессионалов. Всюду любители. Впрочем, чему удивляться? Мы с ними встречаемся каждый час в повседневной жизни. Отчего же им не быть на кладбище?
Домой в тот вечер вернулся подавленный и усталый.
– Пап, ужинать будешь? – спросила дочь-третьеклассница, – давай разогрею.
– Не надо. Я поел немного. На поминках.
В тесной прихожей снял мокрый плащ. Повесил кепку. В зеркале увидел траурную повязку, забытую на рукаве. Начал стаскивать ее одной рукой.
– Пап, а что едят на поминках?
– Как обычно, кутью, первое, второе, кисель…
– Что такое кутья?
– Ничего особенного. Каша с изюмом.
Я прошел в гостиную. Устало опустился в кресло.
– А я думала, подают любимые блюда покойного…
– В этом был бы хоть какой-то смысл, – отвечаю рассеянно.
– И еще неплохо, если бы на похоронах звучала любимая музыка усопшего, – сказала дочь.
– Да, вероятно, ему было бы приятно.
Я никак не мог выйти из подавленного состояния. Чтобы поднять настроение отцу, Аня захотела сказать что-то хорошее. Она подошла. Встала рядом. Облокотившись на кресло, склонилась надо мной. Пообещала торжественно и серьезно:
– Пап, когда ты умрешь, мы с мамой угостим всех родственников и друзей твоей самой любимой едой.
– Какой же?
– Пивом, воблой и рыбными консервами.
– Хорошо, – говорю без энтузиазма, но на всякий случай решаю уточнить детали. Когда еще придется обсуждать эту грустную тему? – Пиво должно быть свежее и только бочковое.
– Разумеется, – соглашается дочь. – А еще мы поставим твою самую любимую бардовскую песню.
– Какую?
– Ну, ту – задушевную, которую вы с друзьями часто поете – «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Согласен?
Мой дядя
После летучки ко мне подошел Фрайман. Сказал мягко, вполголоса:
– Сергей, не хотел говорить при всех. Тема деликатная. Речь идет о вчерашней программе с участием фронтовиков.
– Кажется, передача вышла неплохая, – отвечаю.
– Все так, – согласился Фрайман. – Поступило много благодарных звонков от телезрителей. Это отмечено в журнале дежурств… Но мне звонили из отдела пропаганды. Рекомендовали больше не звать пораженцев на студию.
– Какие же они пораженцы? Настоящие герои. Большинство – рядовые. Солдаты. Рассказывают о войне честно, без прикрас.
– Не до такой же степени. Некоторые выступали так, что не вполне ясно, кто же победил в Великой Отечественной. Короче, я тебя прошу как главный редактор, будь аккуратней с подбором выступающих. Согласен?
Я не стал спорить. Тем более, один из участников передачи был мой дядя. Хорошо, что никто не знал. А то обвинили бы в разведении семейственности на государственном телевидении.
Мой дядя, ветеран войны, свои фронтовые рассказы начинал примерно так: «Бежали мы от фрицев как-то в Прибалтике…» или: «Помню, отступали мы широким фронтом под Харьковом» и еще: «Чесали нас немцы в хвост и в гриву летом под Смоленском». Сначала дядю, как боевого старшину, часто приглашали выступить в школы. Потом заявок на него стало приходить меньше. И, наконец, ввиду пораженческих высказываний дяди, они вовсе иссякли.
Но однажды, после долгого молчания, снова позвонили из школы. Честно сознались, что ветеран, которого пригласили на урок военно-патриотического воспитания, заболел. Попросили дядю рассказать о фронтовой жизни.
– Только, Андрей Андреевич, – взмолилась учительница, знавшая его по предыдущим выступлениям, – расскажите об атакующих действиях наших войск. Скажите честно, вы лично участвовали хотя бы в одном наступлении?
– Ни хрена себе, – обиделся дядя, – а как же я, по-вашему, добрался до Берлина? На ракете, что ли?
– Хорошо, хорошо, – учительница поспешила успокоить ветерана, – вот об этом и расскажите.
– О чем? – переспросил дядя.
– О том, как вы шли в наступление и били фашистов.
– Это можно, – пообещал дядя. – Да мы их голыми руками…
– Почему голыми? – спросила учительница. Просто так. Для поддержания разговора.
– У них же танки, самолеты, артиллерия. Промышленность всей Европы… А у нас? Особенно в начале войны. Сказать, чем воевали? – завелся по обыкновению дядя…
– Андрей Андреевич, – взмолилась учительница, – я вас прошу. В рассказах используйте больше позитива, оптимизма, веры в силу нашей армии. Ребятам это так необходимо. Особенно сейчас.
Договорились, в общем. Приходит дядя в. школу. Солидный, статный, седой. На груди несколько орденов, медали.
Класс увидел и ахнул – настоящий боевой ветеран. Учительница решила не пускать встречу на самотек. Объявила жизнеутверждающую тему и старательно вывела ее на доске. Специально для дяди.
«Наступательные действия советских войск. Освобождение Восточной Европы от фашистских захватчиков».
– Андрей Андреевич, расскажите, как вы воевали? Где были во время наступления? Какие страны освобождали… лично.
– Где был, где был, – начал дядя. – Много где был. В Прибалтике, Болгарии, Польше. Брал Берлин… – Дядя потрогал шрам на щеке, задумался.
– А дальше, – подсказала учительница.
Ветеран удивился:
– Что дальше… Взяли Берлин. Война и кончилась.
Возникла пауза. Дядя посмотрел на дверь. Окинул взглядом класс. В наступившей тишине было слышно, как где-то за окном колотили сваи. С потолка на угловой шкаф мелкой пылью осыпалась штукатурка. Плафоны на длинных шнурах слегка вздрагивали. Звонка все не было.
– Значит, кончилась война? – вздохнула учительница.
– Не для всех, конечно, – сказал дядя. – Многим не повезло.
– Немцам?
– Почему немцам? Нашим. Тем, которых отправили на Дальний Восток воевать японцев, – объяснил дядя.
– Победоносно заканчивать войну, – добавила учительница.
– Нуда. Пришлось, бедолагам, как говорится, еще тянуть лямку. Мне подфартило. Дали по башке. Комиссовали. По контузии… – Дядя посмотрел на часы «Победа», подтянул кожаный облезлый ремешок. Застучал пальцами по столу. Стал ждать звонка.
– Та-ак, – вздохнула учительница. – Давайте еще раз. Вы воевали в Прибалтике. Где именно?
– Сначала в Эстонии.
– Вот расскажите про Эстонию. Что вам там особенно запомнилось? – учительница сделала паузу и добавила с нажимом: – Во время наступления…
– Во время наступления, – начал дядя, – мне запомнилась… страшная жара. Все время хотелось пить. В одном хуторе, помню, мы из колодца пьем и пьем, пьем и пьем. Вода холодная, ледяная, а напиться не можем. Вдруг я смотрю, по стенке колодца тоненькая веревочка тянется вниз. Я дернул. Чувствую, что-то тяжелое к ней привязано. Колодец глубокий, не видать. Я потянул, а там…
– Бомба! Граната? – стали выкрикивать мальчишки из класса.
– Нет, – успокоил всех дядя. – Там был кувшин с молоком. Эстонцы прятали его от нас. Ну, и от немцев тоже. Мы потом это дело раскусили. В деревню входим – я сразу к колодцу. Рукой – шасть, веревочку нащупаешь и тянешь. Тут главное – первыми успеть, а то знаете, сколько желающих. Да… – на дядю нашли приятные воспоминания. Он расслабился, потянулся на стуле. – Нашему расчету молочко доставалось. Пьешь и вспоминаешь родную деревню, отца, мать, сестер. Буренку Майку. Она у нас рекордисткой была. Тридцать литров давала. Попил молочка – как будто дом навестил… Эстонцы злющие ходят, шипят что-то по-своему. Молока им жалко… Нет, были, конечно, и нормальные… Угощали шнапсом. Но не так, как в Болгарии. Там, помню, выкатили нам две бочки красного вина…
– Андрей Андреевич, это, так сказать, элементы военного, я бы даже сказала, тылового быта. Но ребятам хотелось бы услышать о боевых действиях, – учительница пыталась держать выступление в рамках заданной темы. – Расскажите, как вы получили награды. За что? Я думаю, всем будет интересно. Вот эта большая звезда, – она разглядывала знаки отличия на груди ветерана, – где изображен красноармеец в буденновке с винтовкой, как называется?
– Так и называется, – нехотя ответил дядя, – орден Красной Звезды.
– За что вас наградили?
– Да так. Ничего особенного.
– Расскажите. Интересно, ребята?
– Да-а-а! – заорал класс.
– Собственно, чего рассказывать. Дали орден за спасение командира, когда нас отрезали в Эстонии.
– Во время наступления? – уточнила учительница.
– Что?
– Вас отрезали, когда вы освобождали Эстонию?
– Ну да. Тогда же, – дядя задумался. Начал вспоминать медленно, как бы нехотя. – Я служил в минометном расчете. Нас было три человека и командир.
– А командир, что, не человек? – спросил кто-то.
– Командир – это уже большой человек. У нас был молоденький такой лейтенант Валентин Кузин. Назначен сразу после училища. Пороху не нюхал, но ничего не скажу, грамотный. Расчеты для стрельбы делал точно и быстро. Только хилый какой-то. Городской. Недокормленный. Заморыш, одним словом. А для минометчиков – прежде всего надо что?
– Храбрость! Меткость! – закричали с мест.
– Нет, ребята, для минометчиков нужна сила и выносливость.
Наш 82-миллиметровый миномет весил килограмм шестьдесят, не меньше. А еще мины, по три кило каждая.
– Миномет с колесами?
– С колесами, – хмыкнул дядя, – с колесами. Это потом сделали. А мы таскали на себе. Вот у немцев был почти такой и с колесами…
Учительница мягко положила ладонь на руку ветерана:
– Андрей Андреевич, вы расскажите лучше о нашем оружии.
– О миномете, что ли?
– О нем.
– Миномет, дети, разбирался на три части. Я носил опорную плиту. Иван – ствол, Василий – лафет. Мы вместе два года воевали. Хорошие ребята. Ничего не скажу. Боевые. Иван с Украины. Веселый парень. Песни пел украинские. Погиб под Варшавой. Василий – татарин. Здоровый, крепкий. Я тоже был не слабым. Поэтому и поставили к миномету плиту таскать.
– А что это?
– Ну, такая плоская железяка. Тяжелая, килограмм двадцать. Она нужна для упора и чтобы гасить отдачу после выстрела. На нее крепится ствол – толстая труба с бойком. Ствол опирается на двуногу-лафет с амортизаторами и прицелом…
Андрей Андреевич из карандашей, ручки и мела быстро соорудил на учительском столе что-то вроде миномета.
– Ствол наводим под определенным углом от 45 градусов и выше. И по навесной траектории стреляем.
– Видите, ребята, – тут же заметила учительница, – как важно знать геометрию. Винокуров, покажи угол 45 градусов.
– Молодец, – похвалил Андрей Андреевич и продолжил любимую тему. – Что важно, для минометов мертвого, то есть недоступного, пространства не существует, как, например, для орудий настильной стрельбы или гаубиц. Он достанет везде – за склоном, в лощине, окопе. Даже за вертикальной стеной. От мин не спрячешься. Немцы злые на нас были. Минометчиков в плен не брали. Стреляли на месте. Охотились за нами. Бывало, сделаешь тридцать выстрелов и меняешь позицию. Чтобы немец не засек. У них ведь тоже минометы. Могут и накрыть. Так первого нашего командира убили. И Ивана тоже – миной на куски. Василий, татарин, – живой, виделись недавно. Выпили, конечно. Я ведь сейчас много не принимаю. Вот раньше…
– А вы немцев близко видели?
– Насмотрелся я этих трупов…
– Нет, в бою, – уточнил кто-то.
– Не часто, – признался дядя. – Мы ведь сзади шли. Давали огневую поддержку. Вот когда пехота драпала, нас обгоняла, тогда немца видел. Но смотреть было некогда. Надо хватать миномет и догонять пехоту…
– Андрей Андреевич, орден-то за что? – не унималась педагог. – Вы начали с наступления в Прибалтике…
– Вот я и говорю. Наступали мы, гнали немца. Но слишком быстро. Да, – Андрей Андреевич задумался, вспоминая, историю с орденом. А потом продолжил свой рассказ.
– Как-то обошли мы фрицев с двух сторон.
– С флангов? – уточнил кто-то.
– Можно и так сказать. Пехота далеко вперед ушла. Минометчики отстали. Нам с железом за ними не успеть. Получилось так, – Андрей Андреевич на столе изобразил диспозицию. – Вот здесь мы, впереди наша пехота, сзади – артиллерия. И вдруг – откуда они и взялись, не пойму – штук десять танков с крестами выскакивают из рощи и идут прямо на нас.
– И вы приняли решение вступить в бой? – спросила учительница.
– Да, мы приняли решение. Уносить ноги. То есть я, Иван и Василий кричим: «Командир, надо отступать. Танки!» А лейтенант уперся и ни в какую:
– Будем драться! Будем отбиваться и стоять насмерть!
Мы кричим:
– Чем драться, товарищ лейтенант? Минами по танкам?
– Да, вертикальной наводкой.
Андрей Андреевич покачал головой:
– Хоть башковитый был, но пороху не нюхал. Молодой, совсем пацан. Мы кричим: «Бесполезно! Гиблое дело. Бежать надо, пока не поздно. Гусеницами передавят!» Он орет: «Стоять! Кто побежит, тому пулю в спину. Как трусу и предателю». Ну что ты будешь делать? – От нахлынувших воспоминаний Андрей Андреевич раскраснелся. Лицо покрылось мелкими капельками пота. – А немцы прут и прут, прут и прут. Вот они идут на нас из рощи. Десять танков. Наш взвод в открытом поле. Три расчета. Все как на ладони. Слева от нас – лес. Метров сто. Единственная возможность уцелеть – добежать до леса. Смотрю, первый расчет уже разобрал миномет. Вместе с командиром перебежками уходит. Второй расчет замешкался. Их всех тут же одним снарядом и уложили. Мы кричим лейтенанту: «В лес! Надо бежать в лес!» Ну, тут танки по нам как долбанут! Земля дыбом. Потом еще как долбанут. Мы хватаем миномет. Разобрать успели. Без оружия бежать нельзя. Спросят строго. Орем: «Отступаем, командир!» Тут и он видит, что оставаться бесполезно. Передавят, как цыплят. Но упирается. Стоит на своем. «Вы, – кричит, – отступайте, а я здесь останусь. Буду драться до конца. Отступайте! – командует. – Это приказ…»
И начинает стрелять по танкам из пистолета.
– Вы остались?
– Нет. Мы побежали. Иван ухватил ствол. Василий – лафет. Я – плиту. А она тяжелая, сволочь, к земле давит. Бежим, значит, к лесу. Снаряды рвутся вокруг… Но в основном бьют, конечно, из пулеметов. Бежим втроем. Краем глаза вижу – пока все целы.
– А командир? – спросили из класса.
– Вот и я думаю – как нам без командира? Бросили и убежали? Да за такие дела – штрафбат. А то и к стенке. Повернул я с этой плитой назад. Опять несусь к командиру.
– Товарищ лейтенант, – кричу, – лейтенантик, дорогой мой. Скорее! Схватил его вот так, за ремень и потащил к лесу. А он, гад такой, упирается. Орет, мол, погибну, но не отступлю. «За Родину! За Сталина!» Вырвался и опять на танки с пистолетом. Ну, я бросил плиту. Выхватил этот пистолет и стукнул его по голове, чтоб не трепыхался. Он и осел. Потерял сознание. В горячке не рассчитал я. Сильно вдарил. Опять же лейтенант… говорю, слабый был. Схватил я винтовку, плиту, лейтенанта в охапку и зайцем петляю к лесу. Немцы озверели, лупят из пулеметов. Как не попали? До сих пор удивляюсь. Хорошо, что наша артиллерия по ним вдарила. Вижу, один танк горит, второй, третий… Остальным уже не до нас.
Только забежал в лес, слышу: «Стой. Куда бежишь?» Смотрю, под деревом какой-то майор с бойцами. Оказывается, наша контрразведка в лесу сидела. Были такие заградительные отряды. Тех, кто драпал без приказа, останавливали. Могли и пристрелить на месте.
– Куда бежишь, сволочь? Отступаешь?
– Никак нет, – отвечаю, – раненого командира выношу из боя.
А у лейтенанта и правда из головы, куда я его стукнул, кровь сочится.
– Ты кто такой? Как зовут лейтенанта?
Отвечаю по форме.
– Что ж, – говорит майор и записывает что-то в планшете. – Принимается. Будешь представлен к награде.
Гляжу, командир стад приходить в себя. Я его тихонько сзади прижал, чтоб не торопился. Он застонал. «Тащи его, – говорит майор, – скорее в медсанбат. Я твою фамилию записал. Награда разыщет героя».
Все молча ждали, пока дядя отдышится после боя.
– Не обманул майор. С опозданием, но догнал меня под Берлином орден Красной Звезды – за спасение командира. Правда, лейтенант, когда пришел в себя, хотел отдать меня под трибунал. Да передумал. Немцы, говорит, тебя стрельнут.
Андрей Андреевич смолк, задумался. Потом добавил:
– Ошибся лейтенант. И у них не получилось. После войны мы с ним встретились. Простил меня лейтенант. И даже поблагодарил, хотя шрам на виске у него остался. Правильно, говорит, наградили. За спасение командира.
Класс молчал, не решаясь спросить про остальные награды. Учительница подумала: «Опять какую-то неправильную войну изобразил Андрей Андреевич. Надо бы пригласить в другой раз настоящего боевого ветерана».
