Текст книги "Следователь прокуратуры: повести"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)

12

Директор комбината на минуту остался один в своём кабинете-зале. Весь день шли люди, собирались совещания, трещали телефоны. Сегодня был, как он называл, «день открытых дверей» – до семнадцати часов. И сейчас, приказав никого не пускать, Поликарпов вытянулся в кресле, включил вентилятор и с удовольствием закурил последнюю из двух сигарет, положенных ему на день. Работать предстояло до десяти вечера, и поэтому он не спешил, стараясь ни о чём не думать. Но не думать можно только во сне, да и то не всегда.

Как-то на комбинате сложилась такая обстановка с обрубщиками и слесарями, что хоть выходи на улицу и христа ради проси прохожих идти на комбинат. На улицу он не пошёл, а, расстроенный, лёг спать. И вот во сне начал думать легко и чётко – так и в кабинете не думалось. Он проснулся от удивления, сел в кровати, додумал всё до конца и тут же, часа в два ночи, позвонил Ватунскому. Выход был найден.

Из-за высокой обитой двери неслышно скользнула новая секретарша. Она что-то сказала, но Поликарпов не понял и махнул рукой. Она подошла к столу, покраснев окончательно. Хорошая девочка, ещё не испорченная всякими подношениями в виде конфеток, цветочков, сувениров, которые дают секретарю, имея в виду директора.

– Виктор Борисович, там хочет женщина к вам пройти.

– Я уже не принимаю.

– Она не уходит.

– Кто?

– Не называется.

– Не называется? Почему?

– Не знаю. Она странная, – добавила секретарша.

– А по какому вопросу?

– Говорит, по личному.

Директор поморщился – личным вопросом чаще всего называли квартирный. Он не принял бы её: должен быть порядок, но его слегка удивило, что она не называет себя.

Поликарпов кивнул. Секретарша пошла к двери простым шагом, не подчёркивая своих прелестей, хотя они у неё были. Директор смотрел вслед немного осовелым после трудного дня взглядом и думал, что таких скромных секретарей у него ещё не было.

Женщина вошла тут же и не встала, как обычно делают просительницы, у двери, а пошла прямо к столу через громадный кабинет. Директор выключил вентилятор, ткнул сигарету в пепельницу, поставил локти на стол и на сцепленные руки уложил своё широкое мясистое лицо.

– Здравствуйте, Виктор Борисович. Я пришла…

– Здравствуйте, – буркнул он. – Садитесь. Кто вы такая?

Секретарша оказалась права – женщина была странной, но вроде бы приличной. Уж чего-чего, а за двадцать шесть лет руководящей работы приличного человека он узнавал. Как и непорядочного.

– Я… я… никто.

Директор улыбнулся, и лицо его заходило буграми – такая посетительница оказалась ко времени, после трудной работы можно поговорить даже с «никто».

– Разные люди у меня бывали, а вот «никто» – первый раз.

– Я не могу вам назваться.

– О! Тогда нужно было прийти в полумаске или назначить мне свидание.

Женщина не улыбнулась, даже губы не дрогнули. Директор смотрел на неё, не испытывая никакой охоты говорить серьёзно, тем более что посетительница была средних лет, очень моложава, синеглаза и бела. Директор подумал, что она похожа на Василису Прекрасную. Впрочем, у Василисы могли быть и не синие глаза. Он считал, что вот таких глаз, как у этой таинственной незнакомки, синих до густоты, до мрака, в природе очень мало. Больше разведенно-голубоватых, чуть подкрашенных синевой.

– Виктор Борисович, неважно, кто я.

– Что же важно?

– Важно, зачем я пришла.

– А зачем?

Она поднесла сложенные руки к груди, потом ко рту, и опять он подумал, что вот, наверное, такими были древние славянки и вот так же подносили белые тёплые руки к груди в страхе перед татарином.

– Да вы никак плачете? – строго спросил он.

– Не плачу…

– Нет, плачете! – разозлился директор, не терпевший слёз.

– Виктор Борисович, говорят, вы хороший человек…

– Хороший, хороший, только перестаньте плакать.

– Перестала, – всхлипнула она. – Ради бога, помогите Ватунскому…

– Ватунскому? А вы кто ему?

– Никто.

– Так, – сказал он.

Директор много повидал на своём веку – и войны хватил прилично, да и неприятностей всяких был рюкзак. Горе и беды идут к тому, кто живёт побыстрее, думает пошире и чувствует поглубже. А развесёлое счастье валит дуракам, как деньги калымщику. Что-что, а горе от неурядиц он отличал. Если женщина-«никто» пришла в горе к незнакомому человеку, к директору комбината, плакать и просить – так кто она?

– Только не говорите Ватунскому, – старалась не плакать женщина, – что я была у вас.

– Не скажу, – пробурчал он. – А что я могу для него сделать?

– Позвоните куда-нибудь… Прокурору… Не знаю что, но только помогите!

Она вскочила с кресла, и Поликарпов испугался, что незнакомка бухнется на колени или начнёт целовать руку.

– Да сядьте вы! – сердито бросил он, прижимая её взглядом к стулу.

Она села, сложила руки на коленях, пытаясь изобразить спокойствие. Директор смотрел на вентилятор, чтобы не видеть её дрожащего лица.

– Прокурору я уже звонил.

Не странно ли устроена жизнь? Он, директор комбината, Виктор Борисович Поликарпов, звонил прокурору, а теперь сидит и думает, как спасти главного инженера. А ведь ему намекнули в главке, что директором хотят сделать Ватунского. И согласовано уже везде. А ему, Поликарпову, другое местечко подыщут, тоже неплохое, но поменьше – не комбинат, а какой-нибудь заводик. Поэтому и собирался он на пенсию – не мог пойти на понижение из-за гордости, а может, и обидно было немного. Будь на месте главного инженера не Ватунский, а другой, позауряднее, работать бы Поликарпову и работать. Выходит, из-за Ватунского шёл на пенсию. А вот сейчас сидит и думает, как спасти его, чёрта талантливого, от суда.

Директор комбината снял трубку и попросил:

– Соедините меня с Кленовским.

Женщина-«никто» взглянула на него робко и благодарно, как собака, которую погладили.

13

Вчера Рябинин полдня просидел над петельниковским списком жильцов. Среди них была любовница Ватунского. Конечно, не иголка в сене, но и не кирпич в перине. Он просеивал жильцов, как муку через решето, сквозь маленькое социологическое сито. Долго думал, каким сделать ячейки этого сита, чтобы просеивалось наверняка. Сразу выбросил образование, как не говорящее ни о чём, разве только о дипломе в кармане. Вряд ли Ватунскому нужен диплом, если перед ним сам человек. Поколебавшись, оставил возраст, хотя для любви это не более важно, чем сотня лет для истории земли. Пожалуй, самый верный признак – это замужество или одиночество. Одиноких в возрасте от двадцати пяти до сорока лет в списке было трое: Козлова, Новикова и Шумская. Рябинин сразу выписал повестки и послал с курьером.

И вот сегодня ждал, листая ещё не подшитое дело.

Эта женщина, если он её найдёт, ничего нового ему не скажет, вероятно, только подтвердит уже известное. Но Рябинин ждал её – ту, ради которой Ватунский убил красавицу.

Дверь открыли толчком. Воздух в кабинете метнулся, выветрив бумаги из папки, которые зашелестели по столу. Перед Рябининым стояла тяжело дышавшая женщина с зеленовато-серым, как запылённая бутылка, лицом.

– Вышла, а в ящике повестка. Шумская я. Что-нибудь случилось с братом?

– Сядьте и успокойтесь. Ничего с вашим братом не случилось.

Она облегчённо села.

– Брату девятнадцать. Поехал в командировку. Вся душа изболелась…

– С братом всё в порядке, – ещё раз успокоил он. – Вы знаете Ватунского? – спросил Рябинин и пристально взглянул на светлеющее лицо: он уже знал, что это не она.

– Где-то слышала эту фамилию. Нет, не вспомнить. Говорите, с братом всё в порядке?

– Конечно. Давайте отмечу повестку.

Рябинин отпустил её, даже не составив протокола допроса, что вообще-то не полагалось. Он знал тип этих нервных и честных людей, которые, получив повестку, звонят по телефону, плохо спят по ночам и прибегают утром ни свет ни заря. Следователи, рассылая повестки пачками, считают это дело для людей обычным, как получение утренней газеты. Но вызов человека в следственные органы даже свидетелем – явление всё-таки необыденное. Как-то Рябинину позвонила секретарша и сообщила, что на утро его вызывает прокурор города. Рябинин ничего не совершал, ничего не преступал, сам был работником прокуратуры и всё-таки вечер провёл неспокойно, словно засела где-то заноза. Поэтому он никогда не посылал повестки на праздники и выходные дни.

– Вызывали? – заглянула в дверную щель пышнощёкая женщина.

– Вызывал, – согласился Рябинин.

– Козлова, – представилась она. – Работаю продавцом в винном отделе. Думаю, опять насчёт пьяниц, которые всё на двоих да на троих…

– Нет, не насчёт пьяниц.

– А больше зачем? Не на свиданку же, – засмеялась она и села так, что её могучая грудь в красной кофте легла на стол, слегка белея на вершинках сквозь растянутую ткань.

Он тоже улыбнулся, потому что никогда не отказывался от беседы-разрядки на вольные темы, когда не было деловой. А деловой наверняка не было.

– Может, у вас тут мужья излишние есть? – весело поинтересовалась Козлова.

– А-что – дефицит?

– Около моего отдела сколько хочешь. Только стоять не могут: как скинутся, так тут же и падают.

– А женщины их подбирают?

– Прямо-то! Кому они нужны? Думаете – от мужика много толку? Как в балете.

– Что в балете? – не понял Рябинин.

– Смотрели вчера по телевизору балет? Она танцует, выкрутасы крутит, а он? Поднять да поддержать. Так мужик и в семье, как в балете: пожрать да когда гвоздь вбить, – бойко рассказывала продавщица, шустро играя глазами.

– Есть мужья и хорошие… – начал было Рябинин.

– Нету, сама была два раза замужем. У первого мужа работа была шибко хорошая – на полчаса раньше прийти, на полчаса раньше уйти. Ну и запил, как дырявое ведро, сколько в него ни лей – всё мало. Придёт домой и лежит, как полотенце. Я, конечно, озлюсь, ну и пошла у нас свара. Разве это жизнь!

– Ну и чем она кончилась?

– Умер, пришёл пьяный и умер. Вскрыли его в больнице, копались-копались, отчего умер-то, оказалось – паршивый был мужик.

– Понятно, – весело согласился Рябинин.

Козлова рассказывала охотно, доверительно, как хорошему приятелю, с которым давно не виделась. Она шевелила мягкими крутыми плечами, отчего грудь на столе подрагивала. Маленький кабинет наполнился запахом здорового женского тела, терпким без духов.

– Со вторым мужем познакомились мы восьмого марта. В процессе этого знакомства родилась дочь. Потом родился сын. А потом ему захотелось чего-то среднего…

– Как? – не понял Рябинин.

– Что с него, с лесовика, возьмёшь? Он работал-то знаете кем? Есть такие мужики – в лесу живут да за зверями бегают. Ягель, что ли?

– Егерь, – поправил Рябинин.

– Вот. Он в лес убег от меня за лосями шастать. Постояли у меня с недельку макароны поперёк горла, да ничего, отошла.

– Так и живёте с двумя детьми?

– С тремя. Третий между прочим появился, – совсем развеселилась Козлова, заливаясь смехом, от которого задрожали и грудь, и стол, и пол под ногами.

– А вы весёлая женщина.

– А чего? Квартира есть, харчи продаются, тряпки носим, телевизор светится. Живи себе, пока рак внутри нас не свистнул. Я задумчивых не люблю.

Тут Рябинин как раз и задумался: а может, весь смысл жизни, все истины мира, вся философия тех толстых книг, которые занимали у него дома стены, в словах этой весёлой женщины с быстрыми осмысленными глазками – живи, пока живётся…

– Я брюнетов не люблю, – вдруг засмущалась Козлова, поводя глазками по тёмно-пепельным волосам следователя, – я к ним равнодушна.

– Да, – отреагировал Рябинин на это сообщение.

– Они мне антисимпатичны.

– Да, – дакнул он ещё раз.

– Приходите к нам в магазин за винно-водочными изделиями, – окончательно потупилась Козлова.

– Спасибо, но я задумчивый. – Рябинин встал. – Ну, благодарю за посещение.

Козлова поднялась, как ни в чём не бывало хихикнула, попрощалась, но у двери спросила:

– А зачем вызывали-то?

– Поговорить… о мужьях.

Она ещё раз отрывисто хихикнула и ушла, мягко покачиваясь.

Обычно в таких случаях у Рябинина затлевала тихая злость, которую эти женщины сразу замечали. Но Козлову он воспринял спокойно, может быть, за её радостно-телячью философию и какое-то амёбистое ощущение жизни.

Рябинин усмехнулся и начал опять рассматривать список, хотя знал его уже наизусть. Сидел недвижно, уставившись в разлинованную бумагу…

Что-то прошуршало по полу. Рябинин бросил взгляд на сейф, где стояла гиря, но она стояла, как стояла, потому что была железная. Он вернулся к списку, но опять зашелестело – только мышей не хватало. Рябинин глянул под стол и резко вскинул голову.

Тихо, как опавшее дерево, у двери стояла женщина.

14

В сером, далеко не новом пальто, в рабочих ботинках, в суконной кепке набочок, с потёртым до сивости портфелем, Вадим Петельников шёл по проспекту Космонавтов. Вдруг он сорвался и потрусил лёгкой рысцой, помахивая портфелем. Добежав до дома семьдесят три, Петельников заскочил в крайнюю парадную и позвонил в первую квартиру. Ему открыла пожилая женщина.

– Я с комбината, – тяжело дыша, сказал Петельников, – срочно вызывают Ватунского.

– У нас такой не живёт, – пожала плечами женщина.

– Странно, мне назвали эту квартиру.

– Нет, вы ошиблись. А напротив живут Захаровы.

– Наверное, на втором этаже. Извините.

Петельников бросился вверх, достал из кармана кусок чистой бумаги и, сжимая его в руке, позвонил. Нажимал кнопку долго, раза четыре, но никто не отзывался. Зато открылась дверь квартиры рядом и высунулся старичок:

– Да они в командировке.

– А давно? – поинтересовался Петельников.

– Да месяца три.

– И Ватунский тоже?

– Я, сынок, не знаю по фамилии. Геологи они.

– Спасибо, папаша.

Петельников пошёл вниз и спускался, пока не хлопнула дверь любопытного старичка. Тогда он, как прыгун с шестом, взметнулся на третий этаж и позвонил в очередную квартиру.

– Кто? – спросил из-за двери тоненький голосок.

– Серый волк, – ответил Петельников.

За дверью замолкли, оценивая это обстоятельство.

– Открывать посторонним нельзя, – поучительно разъяснили из-за двери.

– Позови маму.

– Мама пошла в магазин.

– А папа?

– Папа на работе.

– А дядя Ватунский?

За дверью опять стихло, и Петельников приложил ухо почти к самой обшивке, чтобы не прослушать.

– Такой дядя здесь не живёт.

– Спасибо, Красная Шапочка.

Петельников подошёл ко второй двери, но внизу легонько зашаркали – кто-то осторожно поднимался. Он расстегнул портфель, достал список и углубился в него, изобразив высшую сосредоточенность. Шаги заглохли и опять поскреблись вверх по бетонным ступенькам. Петельников скосил глаза на лестничный пролёт. Сначала показалась жёлтая лысая голова на тонкой шее, как дыня на палке, а потом вылез и весь тот самый дед.

– Эй, парень, ты чего тут ходишь по квартирам? Ушёл и опять пришёл…

– Дедушка, я государственный курьер. Да вот адрес перепутал. Может, вы подскажете?

– Кто тебе нужен-то?

– Такой высокий мужчина, лет сорок, видный из себя…

Старик задумался, прищурив глазки, и было не понять, то ли он вспоминает высокого мужчину, то ли решает, что делать с подозрительным парнем. Петельников терпеливо ждал, а ждать он умел.

– Одетый во всякую одежду? – наконец спросил старик.

– Точно, одетый, – понял его Петельников.

– С портфелем? Только получше твоего.

– Наверняка получше.

– Шагает, как министр, лицом вперёд. Сурьезный мужчина. Прямо не гражданин, а турист. На пятый этаж ходит. А квартиры не знаю.

– Спасибо, дедушка.

Петельников побежал наверх, засовывая бумаги в портфель. Он не сомневался, что найдёт женщину Ватунского, хотя способ выбрал не тот, а какой-то эффектный и дурацкий. Надо бы старым добрым обходом квартир и расспросами, как получилось сейчас с дедом.

На пятом этаже тоже было две квартиры. Инспектор позвонил в правую. Дверь тотчас открыли, но он не сразу спросил то, что надо было спросить.

На пороге, а порог этой квартиры был ступеньки на две выше лестничной площадки, стояло неземное существо. Сзади существа, где-то за спиной, горела сильная лампа, просвечивая лёгкий халат. Под ним, схваченная мягкими линиями, словно залитая тушью, чернела изящная фигурка. «Как таитянка на солнечном холме», – подумал инспектор.

Он считал, что у него есть кое-какие слабости. Больше всего в жизни он любил уголовный розыск. На втором месте стояли красивые женщины. Петельников знал, что это явная слабость: в мире наверняка существовали вещи посерьёзнее. Но практически он не мог их найти, потому что честность, труд, принципиальность, борьба и даже любовь входили у него в понятие «уголовный розыск». При случае он мог приударить за любой женщиной, но не за этой – женщиной Ватунского. Петельников не сомневался, что перед ним она.

Надо было завязать разговор. С женщинами у Петельникова получался лучше всего утоптанный, как футбольное поле, разговорчик о встрече.

– Скажите, Сидоров дома?

– У нас такой не живёт, – ответила девушка мягким голосом.

– А Иванов?

– Ни Иванов, ни Петров не живут.

– Я это знал, – заявил Петельников.

Она удивлённо шевельнула дверью, и высвеченный халатик мягкой волной побежал по точёной фигуре.

– Зачем же вы спрашиваете?

– Чтобы познакомиться с вами. Мне сказали, что вы последняя женщина древних инков.

– Но вы, кажется, не последний настырный парень на земле.

– Как вы смотрите на свидание в восемь часов у кинотеатра «Меридиан»? Не обращайте внимания на мою одежду – я гадкий утёнок. На свидании вы увидите лебедя.

Чуть раскосые глаза сначала округлились, а потом опять вытянулись вслед за губами, которые заулыбались.

– На улице ко мне приставали, но чтобы пришли на квартиру…

– Почему же нет, если доставляют на дом продукты и бельё из прачечной? Так как насчёт встречи?

– Я должна посоветоваться с женихом.

Петельников знал, кто её жених, который только теперь, после убийства жены, мог на ней жениться.

– Не стоит его посвящать в наши отношения. До свидания. Как-нибудь я заскочу.

В соседнюю квартиру Петельников позвонил уже просто так, для очистки совести, потому что привык всё доделывать до конца. Открыли не сразу, и пришлось раза три топить жёлтую кнопку. Инспектор бросил навстречу звякнувшему замку бодренькое «извините» и тут же сделал непроизвольный шажок назад…

Перед ним стоял Ватунский.

– Извините, из санэпидстанции. Мышек у вас нет?

– Не держим, – бесстрастно ответил главный инженер.

– Я имею в виду диких, – уточнил Петельников.

– Не знал, что милиция ещё и мышей ловит, – усмехнулся Ватунский и захлопнул дверь.

15

Женщина стояла тихо, как опавшее дерево.

И Рябинин сразу понял, что это она. Как понял, он не смог бы объяснить, как не объяснить, почему мы чувствуем горе друга за тридевять земель.

Среднего роста, стройная, но не хрупкая, в белой кофточке и светлой юбке, с тяжёлым белёсым снопом волос на затылке…

– Марианна Сергеевна Новикова? – спросил Рябинин, когда она села перед ним.

Чуть ощутимый запах духов выветрил казённо-прокуренный воздух. Рябинин заполнял первую страницу протокола, посматривая на её паспорт и охватывая взглядом лицо свидетельницы, потому что она склонилась низко, к самому столу.

Белая, как показалось Рябинину, очень тонкая для тридцати шести лет кожа. Простое русское лицо. Свежий лоб с завиточками на висках. Большие синие глаза широко расставлены, но это не замечалось – уж очень они синели. Её нельзя было назвать красавицей, скорее, милой, что, считал Рябинин, лучше красоты.

– Марианна Сергеевна, вы ничего не хотите мне сообщить?

Такая форма вопроса предполагала, что человеку есть что сообщить, следователь об этом знает и это надо сообщить.

– Спрашивайте, – вздохнула она так обречённо, что, не будь Рябинин следователем, век бы не стал у неё ничего спрашивать.

– Вы знакомы с Максимом Васильевичем Ватунским?

– Да. – И он даже не понял, она это сказала или тополиные листья шушукнули в открытую форточку.

– Какие у вас отношения?

– Близкие…

Лицо начало медленно, как снег подступавшей водой, наливаться краской. Казалось, тонкая кожа не выдержит этого жаркого прилива.

Вдруг она вскинула голову, окончательно покраснела до бурости и прищурила свои лазуритовые глаза:

– Да, близкие! Я признаюсь в этом, но только не тяните душу из Ватунского! Вы никому не верите! Ни ему, ни мне!

– Вообще-то я… – начал было Рябинин, но она упала на стол и зарыдала по-бабьи, так зарыдала, что у него побежали по спине игольчатые мурашки. Он вскочил и замельтешил по кабинету, не зная, что делать…

У женских слёз, как и у смеха, десятки оттенков. Плачут откровенно для выгоды, чтобы разжалобить и смягчить вину. Бывают слёзы так, на всякий случай, дешёвые, как бижутерия. Есть слёзы киношные, банальные – знают, что в таких случаях плачут на экране. От радости плачут тёплыми редкими слезинками. Кокетливые есть слёзы, когда приложат платочек – то ли слезу ждут, то ли нос вытирают…

И с горя есть слёзы, холодные и мокрые, как оплавленный лёд.

Таких слёз Рябинин боялся больше удара в лицо. Лучше бы она в него швырнула пепельницу. Кое-как он заставил её выпить глоток воды, и она начала медленно успокаиваться, запоздало всхлипывая. Завитки на висках намокли, повисли, как у первоклассницы. Лицо побледнело, словно она смыла прилившую краску слезами…

Сначала Рябинину показалось, что в кабинет скользнул солнечный луч, прорвав осенний туман: всё побелело, посветлело, как на опушке. Рябинин смотрел на свидетельницу сквозь повлажневшие стёкла, и её всхлипы, и её беспомощная женственность, которая теперь исчезает в женщинах, как кислород в городах, и неожиданный свет в кабинете, и ещё что-то неизвестное, попавшее в его грудь – всё это щемящим комком вдруг сжалось у него внутри и захотелось встать, склониться и поцеловать ей руку. Рябинин даже легонько отпрянул от стола, поражённый возникшим желанием. Что это – сентиментальность, или психопатия, или всего помаленьку?

– Спрашивайте, – всхлипнула она в последний раз.

– Расскажите по порядку. – Рябинин вытер матовость с очков.

– Я рассказала.

– И всё?

– О чём же ещё?

– Поподробнее, – попросил Рябинин и подумал, что она и верно всё рассказала. Остались детали, а может, даже их не осталось.

– Познакомились давно, много лет назад, – начала она, переводя дыхание после каждого слова. – Что говорить? Встречались тайно… Скрывали… Это нам удавалось. Жену он не любил, даже ненавидел. Он любит меня.

Новикова, пожалуй, впервые посмотрела на Рябинина внимательно – поймёт ли он о любви, не из тех ли он следователей, которым лишь бы записать в протокол.

– Ватунская знала о вашем существовании?

– Узнала года два назад. Вообще жизни не стало. Особенно для него. Скандалы. После них он чернел.

– Что вы знаете о её смерти со слов Ватунского?

– До этого дня она только знала обо мне. Ни фамилии, ни имени. А в тот день где-то добыла мой адрес. Хотела идти ко мне… В райком. Он и не выдержал – ударил. Дальше вы знаете.

Дальше он знал. Вот и «сообщу» легло в дело, как последний патрон в ствол винтовки.

– У вас какая семья?

– Я и ребёнок.

– Ребёнок… чей?

– Его. – И она опять покрылась рубиновой краской.

Пожалуй, стоит позавидовать мужчине, которого любит женщина с милой способностью краснеть.

– Что говорить? Любим мы друг друга – вот и весь сказ.

Она считала, что любовь объясняет всё. Рябинин тоже так считал, ему оставалось только увязать любовь с уголовным кодексом.

– Скажите, – задумчиво спросил следователь, – почему же Ватунский, умный, сильный, влиятельный человек, не развёлся с женой?

И Рябинин сразу увидел, что куда-то попал, что-то задел. Новикова даже отвернулась от него.

– Мы и так часто виделись.

– Это не ответ.

– Не хотели создавать семью.

– А это неправда. Вы же не умеете врать.

– Нет, умею! – вспыхнула она и повернулась к нему лицом.

Рябинин рассмеялся – так это получилось у неё непосредственно. Новикова вдруг тоже улыбнулась.

– Вы же знаете, что это зависит от мужчины.

– Вот теперь ясно.

Рябинин отстучал протокол. Новикова подписала и спросила:

– Вы-то верите, что он не хотел убивать?

– Конечно верю, что не хотел. Убивают ножом, топором, из пистолета, а умышленно так не убивают.

Она уже встала и хотела уходить, но всё ещё переминалась у двери. Рябинин знал, что многие свидетели так же неохотно уходят, как и неохотно являются по вызову. Уж если пришёл, то хочется поговорить с этим загадочным следователем, который в детективах так ловко разделывался с человеческой психикой. Новикову сейчас наверняка интересовал не следователь, а судьба Ватунского.

– А вы мне всё рассказали? – вдруг спросил Рябинин.

– Всё! – она гордо вскинула голову, но в её синих глазах застыла напряжённость.

И тут же вышла, буркнув «до свидания». Гордая женщина, но любовь и должна быть гордой. У Рябинина осталось такое же чувство, как от допроса Ватунского, – верил ей, хотел ей верить, но она чего-то недоговаривала.