Текст книги "Следователь прокуратуры: повести"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 35 страниц)

16

Петельников искал Померанцева.

Дома его не было. Институт давно опустел. Инспектор принялся звонить на квартиры сотрудника. Один из сослуживцев, Горман, сообщил, что Померанцев весь день был на работе, а потом собирался идти купаться к крепости.

Петельников чуть было не спросил, какой он из себя, но Горман добавил, что шеф всегда купается у зелёного грибка. Все грибки на пляже Петельников знал, как буквы алфавита.

Между рекой и крепостью тянулась жёлтая полоска гравия. Тут было особенно жарко – солнечное тепло отражалось от стены, обдавая застоявшимся зноем. Когда-то эти стены нагоняли на российских людей тоску и страх. Теперь тут загорали симпатичные девочки, полагая, что стена выстроена для солнечных ванн.

Поскрипывая гравием, Петельников шёл к зелёному грибку. Народу грелось немного: стояло второе подряд знойное лето и людям жара поднадоела. Ещё пошёл слух, что солнце канцерогенно, и правильно делали наши предки, оставаясь бледными. Да и время было вечернее.

Под зелёным грибком сидели девушка и старик с собакой. Рядом два парня играли в карты. Молодой мужчина в синих плавках лежал на берегу и задумчиво смотрел в воду.

Петельников уже направился к нему, когда один из парней смачно выругался. Девушка пугливо глянула по сторонам. Старик на нецензурщину не обратил внимания. Мужчина в синих плавках смотрел на воду. А собака языка не понимала. Парень ещё раз выругался на публику, довольный силой и безнаказанностью. Рядом стояла пустая водочная бутылка.

Петельников эту шпану ненавидел больше, чем убийц. Убийца обречён. За ним бросался уголовный розыск, и против него всегда восставало общественное мнение. И убийства редки, как землетрясения.

А вот эти сытые мальчики не одиноки. Их увидишь на пляже, где они поигрывают в картишки, пьют и лежат на песке, обнявшись со своими подружками; в парке сдвигают скамейки и вытягивают свои длинные ноги, перегородив дорожки; во дворе дома они всю ночь рвут струны бедной гитары и под визг девиц поют гнусавыми голосами; по улице идут втроём-впятером, никого и ничего не признавая, – нетрезвые, акселерированные и наглые, рассекая толпу, которая уступает им дорогу, как уступала бы въехавшему на панель бульдозеру.

Когда тот выругался в третий раз, собака лизнула старика в щёку, а может, шепнула ему на ухо. Он повернулся к парням и осторожно начал:

– Молодые люди…

– Заткнись! – сразу обрезал парень с красной мясистой физиономией, которая в быту именовалась «будкой».

– Заткнись! – повторил второй.

Петельников понял, что сейчас он отклонится от своего маршрута.

Парни даже не повернули к старику головы, – они и не подозревали, что оскорбили человека. Девушка совсем притихла, предчувствуя события. Петельников подошёл и одной ногой наступил на карты, а второй так поддал бутылку, что она, покувыркавшись в воздухе, плюхнулась в воду. И подумал: зря в воду, люди купаются.

Парни подняли голову и от такой наглости ошалело уставились на него.

– Не знаете, что в общественных местах играть в карты, пить водку и выражаться нельзя? – строго спросил он.

На трезвых людей его голос и решительность наверняка бы подействовали. Но ребята были пьяны.

– Чего-о-о? – заныл мордастый шалым голосом и начал вставать.

Петельников понял, что предъявлять удостоверение бесполезно. Главное, не дать им подняться. Он резко нагнулся и стукнул мордастого ребром ладони по шее. Тот вставать сразу передумал, осев в песок. Инспектор положил руку на плечо второму и нажал – он знал, где нажимать. Парень скорчился, пытаясь вырваться из сухой руки Петельникова.

Сильный удар в затылок качнул инспектора. Он просмотрел третьего, загоравшего у стены. Петельников отпустил парня и тут же получил ещё удар, от которого опять качнулся. Он понял, что находится в лёгком нокдауне. Сейчас встанут эти двое… Лучше встречать их лицом. Хорошо бы прижаться лопатками к крепостной стене… Он прыгнул в сторону, но третий опять заскочил за спину, а двое пошли прямо. Треугольник замкнулся. Инспектор присел, сделал глубокий вдох и решил перейти на боевой комплекс самбо. Но схватка была проиграна. Он не раз проигрывал их, потому что вступал в борьбу почти каждый день. Нельзя выигрывать все битвы.

Вдруг старик произнёс какое-то короткое слово. Чёрная овчарка сорвалась с места и понеслась к ним. Третий парень вскинул руки и полетел на землю – по пляжу покатился бронзово-чёрный клубок из человеческого тела и собачьей шерсти. Петельников тут же нанёс мордастому в подбородок сильный удар левой, которым славился ещё в школе милиции. Мордастый беззвучно пал на колени. Сделать подсечку последнему оказалось секундным делом – тот проехал на спине до самой воды.

Старик опять что-то крикнул, и собака нехотя засеменила к нему, возбуждённо потряхивая головой.

– Спасибо, – сказал Петельников.

– Вам спасибо, – ответил старик.

Парни сгребли одежду и пошли с пляжа: третий бинтовал майкой плечо, мордастого вёл под руку приятель. Сколько бы они спорили, доказывали, хамили, предъяви он удостоверение. А силу поняли сразу, как говорят на заводе – с первого предъявления. И всё-таки стоило бы предъявить удостоверение и разъяснить, что их одолел не более сильный, а это закон пресёк хулиганство…

Девушка смотрела на него с тихой радостью – о таких случаях она только читала в газетах.

Петельников почувствовал боль в пальце. Он погрузил руку в воду и захотел погрузить и голову, которая гудела и отдавала болью за каждый удар сердца.

– Здорово вы их, – сказал мужчина в синих плавках.

– Чего же не вмешались? – спросил Петельников.

Мужчина пожал плечами, спокойно рассматривая инспектора.

– Таких много.

– Верно, – согласился Петельников, споласкивая лицо и вытираясь платком. – А знаете, почему таких много? Потому что много и таких, как вы, равнодушных.

Мужчина усмехнулся: он знал себе цену. Но Петельников был не из тех, кого можно сбить усмешкой.

– Я бы запретил продавать брюки, – сообщил инспектор.

– Не понял.

– Брюки надо вручать человеку торжественно, как оружие или орден. Если докажет, что он мужчина. А пока пусть ходит в юбке. Или в синих плавках.

Мужчина не обиделся.

– Романтизм.

– Впрочем, – сказал Петельников, – я к вам по делу, Валентин Валентинович.

Померанцев рывком повернул голову и уставился на инспектора, – это его удивило больше, чем драка. Петельников молчал, выжидая, не ошибся ли.

– Откуда меня знаете?

– Я из милиции, – представился инспектор.

Валентин Валентинович откровенно усмехнулся, но ничего не дрогнуло в его лице. Он вроде бы потерял интерес к разговору, который до этого ещё как-то бился.

– Всех вызывают, а меня решили допросить на пляже? Почему такая честь?

– Следователь попросил вас найти и направить к нему, – разъяснил инспектор, помолчал и добавил: – И вашу жену.

– Жена сегодня домой не придёт, – отрезал Померанцев. – Она пошла к матери, там и ночует.

Петельников снял ботинок и начал вытряхивать камешки. Валентин Валентинович повернулся к солнцу другим боком.

– Когда мне явиться?

Рябинин велел прийти сейчас же. Надевая ботинок, Петельников глянул на мускулатуру Померанцева – годится ли тот в бойцы. Но то, что он увидел, заплело ему пальцы, которые никак не могли распутать шнурок. То, что он увидел, может изменить следственные планы. Поэтому инспектор сказал:

– Завтра в десять.

Он всё завязывал шнурки и смотрел на крупную бархатисто-коричневую родинку Померанцева, прилипшую под правым соском.

17

В практике Рябинина бывали такие совпадения, что, расскажи кто другой, не поверил бы. Они удивляли своей ненаучностью. Он помнил случай, когда с судебно-медицинским экспертом осмотрел труп, а через день этот самый «труп» пришёл к нему в кабинет, возмущённо потрясая свидетельством о своей смерти…

Сначала умирает Симонян. Теперь покушение на жену Померанцева. Казалось, можно допустить и совпадение. Но Рябинин не сомневался, что эти две смерти связаны одной ниточкой. Если бы преступления связывались ниточками… Кровавые ручьи их связывают. А ниточка остаётся следователю.

Когда он узнал о родинке, всё встало на свои места: погибали или должны погибнуть те женщины, которые связаны с Померанцевым. Умерла Симонян, писавшая ему записку. Лежит в больнице с ножевым ранением его жена. Рябинин вспомнил, что сказал о Померанцеве Суздальский, – бабник, хлыщ и бабник. Одно было не совсем понятно…

В кабинет ввели Коваля, и Рябинин перестал описывать четырёхугольники вокруг стола.

Задержанный оказался длинным лысоватым мужчиной с мрачным сосредоточенным лицом. Он сел нехотя, но на стуле укреплялся обстоятельно, будто не собирался с него вставать. Знал, что разговор будет не быстрый и не простой.

– Ну, Семён Арсентьевич, кем вы работаете?

– Бульдозерист, – буркнул он.

– Хорошо, – сказал Рябинин, сам не понимая, почему это хорошо.

– Есть семья?

– Двое пацанов.

– Расскажите про своих друзей и знакомых.

Коваль начал перечислять многочисленных приятелей и родственников. Рябинин записывал их на отдельном листке и думал, что, по его версии, Коваль должен быть связан с Померанцевым. Но среди знакомых задержанный Померанцева не назвал.

– Теперь расскажите, как вы ударили женщину ножом.

– Я не ударял, – твёрдо заявил Коваль.

– Как это «не ударял»? – удивился Рябинин; удивился откровенно, громко, даже чуть возмущённо.

– Так и не ударял, – повторил задержанный, уперев тяжёлый взгляд в стол.

– Расскажите, как всё получилось.

Коваль помолчал, шевельнул стул и начал говорить, медленно ворочая языком. Рябинин ещё не понял: то ли опасается проговориться, то ли мысль неповоротлива, как и его бульдозер.

– Иду я, значит, по мосткам, а эта женщина, значит, впереди идёт. Ну, я иду, и она идёт, доски под ногами стучат, хлопают, некоторые оторваны… Я трезвый был… почти. Стакан сухонького. Иду сзади…

– Сколько было до неё метров?

– Ну, три, а может, меньше. Может, и больше. Иду, значит… Вдруг она останавливается, глядит на меня… И как подкошенная на доски так и легла. Я думал, сердце или там какая гипертония… Смотрю, кровь… Вот и всё.

– Кто-нибудь сзади шёл?

– Никого.

– А впереди?

– Никого.

– И вы её не ударяли?

– И я не ударял.

– Значит, нечистая, – усмехнулся Рябинин.

– Та зачем она мне? – повысил голос задержанный.

Этим сейчас занимался Петельников – зачем она ему: беседовал с женой, друзьями, сослуживцами, соседями Коваля. Проверяли всю его биографию.

– Семён Арсентьевич, почему вы строите из себя глупого человека? – поинтересовался Рябинин. – Ведь, кроме вас, абсолютно никого не было! Вы и она!

– Це верно. – От волнения Коваль стал употреблять украинские слова.

– Вот видите – це верно. Какой же смысл отрицать?

– Не бил я её.

Коваль даже крякнул от избытка чувств и, махнув рукой, повторил:

– Та не бил я её!

– Тогда кто? Вы должны были видеть.

– Никого не было.

– Вот. Вы здравый человек?

Задержанный кивнул.

– Если двое идут друг за другом, а потом один из них падает порезанным, то, бесспорно, порезал его второй. Не так ли?

Коваль опять согласно кивнул головой, обдумывая это логическое построение.

– Если бы у потерпевшей была пулевая рана, – продолжал Рябинин, – то могли стрелять издали. А тут ножом.

Коваль молчал. Да и нечего было возразить.

– Зря вы, Семён Арсентьевич, не говорите.

– Та не бил я!

– Для меня ведь неважно, признаете вы удар или не признаете: для чего вы это сделали? Или вас научили? Или вас наняли?

– Та у меня и ножа не було!

– Мы его найдём. Где-нибудь там, в досках. Выбросили со страху.

– Та не бил я!

Преступники не признавались часто. Следствие – борьба, а в борьбе допустима и защита. Рябинин не одобрял, когда преступник изворачивался, но всё-таки понимал его – не хотелось садиться. Рябинину даже нравилось опровергать умные версии. Но он злился, когда преступление было очевидным, а задержанный бездоказательно бубнил своё, вот вроде этого, который упёрся, как его бульдозер в скалу.

– Не пойму, на что вы надеетесь, – сдерживаясь, сказал Рябинин.

– Та не бил я!

Рябинин вскочил и упёрся руками в стол, подтянувшись лицом к бульдозеристу.

– Не бил? – крикнул он. – А потерпевшая говорит, что, кроме вас, ударить было некому!

Красное лицо Коваля обмякло, как-то набухли нижняя челюсть и подбородок. У Рябинина мелькнула мысль, уж не хочет ли он заплакать… Коваль оторвался от пола и глянул на следователя. Где-то он видел такой взгляд. Ему захотелось вспомнить, где на него смотрели вот такие же глаза. Рябинин попытался отмахнуться от навязчивого желания, но оно никак не проходило. Казалось, как только вспомнит, сразу решится этот допрос и что-то он поймёт, чего не понимает сейчас.

– У вас есть знакомые геологи?

– Нема.

При слове «геологи» в лице Коваля ничто не шелохнулось.

– Вы знаете гражданина Померанцева?

– Не знаю такого.

Может быть, это два ничем не связанных эпизода: Померанцев – Симонян, Коваль – Померанцева? Но они связаны Померанцевым. Совпадение?

Стремительно вошёл Петельников. Рябинин сидел в его кабинете.

– Пусть уведут, – попросил Рябинин.

Сержант забрал Коваля, и тот гулко зашагал, глянув на следователя своим мучительным взглядом.

– Будешь арестовывать? – спросил Петельников.

– Не знаю.

– Чего ж тут знать… Схвачен на месте преступления. Да и потерпевшая говорит.

– Потерпевшая удара не видела, – уточнил Рябинин.

– Да, но она обернулась, а Коваль стоял сзади.

– Верно, – вздохнул Рябинин и спросил: – Что у тебя?

– Несудим, двое детей, никаких замечаний, выпивает изредка, связи с геологами не установлены.

– Вот видишь, – опять вздохнул Рябинин.

– Там сейчас ребята ломают настил, ищут нож.

Рябинин подошёл к Петельникову, разглядывая галстук: на кремовом полотнище в полгруди красовались жёлто-бурые шарики, от которых к узлу бежали волнистые линии – ну прямо несвежие желтки на ниточках.

– Ведь Суздальского мы тоже подозревали, – вспомнил следователь.

– Но Коваля мы задержали у жертвы, – не согласился Петельников.

Рябинин глянул на первозданно-белую рубашку инспектора и вдруг вспомнил… Милицейская поликлиника. Белая комната, врач в белом халате, бледный сержант с овчаркой. Собака попала под дежурный «газик». Вот тогда Рябинин и увидел собачьи глаза – влажные, бессловесные, страдальческие. И он понял, что собака мучается не только от боли. Она страдала и от немоты, от невозможности крикнуть или объяснить людям, что не надо её брать руками, носить и ощупывать. Умей она говорить, ей бы стало легче.

Почему он не верит Ковалю? Неужели только потому, что тот безъязыкий? Верит же он всем остальным…

– Вадим, у тебя есть деньги? – вдруг спросил Рябинин.

– Есть.

– Сколько?

– Рублей восемь наскребу. Нужны?

– Нет, не нужны, – весело ответил Рябинин.

Петельников уставился на бродившего по кабинету следователя.

Вадим ответил, что у него восемь рублей. И Рябинин сразу поверил. Верить друг другу – это норма. Не верить – это аномалия. Верить нужно без доказательств, подозревать во лжи можно только при уликах. Так почему же он не верит Ковалю? Или появился тот самый следственный профессионализм, которого он боялся пуще глупости?

– Вадим, – Рябинин остановился перед инспектором, – Коваля надо выпускать.

Петельников ждал продолжения. Следователь молча смотрел на его галстук, как на телевизионный экран.

– И дать ему мои восемь рублей на сухонькое, – не выдержал инспектор.

– Не помешало бы, – согласился Рябинин. – В порядке компенсации за одни сутки камеры.

Но инспектор ждал. Он ещё не понял мысли следователя, а она была.

– Почему Коваль не бежал? – спросил Рябинин.

– Некуда.

– От неожиданности не бежал. А если бы собирался её убить, то в чём неожиданность? Значит, не собирался убивать.

– Тогда почему же он скрывает то, что видел?

– Ты какого роста? – вдруг поинтересовался следователь.

– Сто восемьдесят.

– А Коваль?

– Повыше меня сантиметров на пять.

– Как ты в том коридоре ходишь?

– Склонившись.

– Вот. А Коваль тем более. Он не мог видеть, что случилось впереди, – смотрел под ноги.

– Но впереди никого не было! Это он мог видеть, когда входил в коридор. Да и потерпевшая говорит, что никого не было.

– Значит, мы должны исходить из того, что там никого не было и что Коваль не ударял, – улыбнулся Рябинин.

Как только Рябинин отринул убеждение, что Коваль убийца, его мысль, словно прорвав плотину, заработала чётко и широко. Коваль не ударял… Больше никого не было… Но удар нанесён… Кем? Главное – не кем, а как. Откуда нанесён? Ну, конечно…

Он был доволен, что на этот раз инспектор не может догадаться. Бывало обидно: неделю думал, выламывал голову, ворочался по ночам, догадывался. И только начинал говорить, как инспектор ловил версию с полуслова, на лету, как мошку сачком. Сначала Рябинин подозревал, что Вадим обладает угадывающим аппаратиком. По рябининскому мнению, этот аппаратик располагался в носу и вполне заменял знания и мысли, – сколько раз он видел, как люди беседовали на темы, в которых ничего не понимали. Они ловили идеи носом. Но потом Рябинин понял, почему инспектор угадывал, – он тоже ворочался по ночам.

– В деревянном коридоре никого и не было, – сообщил следователь. – Её ударили ножом из окна первого этажа.

18

Когда Петельников подъехал к дому, дружинники уже доламывали пол в деревянном коридоре. Они осмотрели каждую щель, просеяли под досками мусор, подняли ломами поперечные брёвна – ничего не было.

– И не будет, – заявил Петельников. – Давайте-ка, ребята, прочёсывать дом. Благо день сегодня нерабочий.

Он объяснил: если кто-нибудь найдёт нож, то руками не трогать, а звать его; обращать внимание на любую мелочь и замечать необычные детали. Петельников не смог рассказать, что такое «необычные детали». Нужно догадаться, какой след оставлен строителем, а какой преступником.

Дом разбили на участки. Себе Петельников взял первый этаж и начал осмотр с комнаты, окно которой находилось против окровавленной доски. При задержании Коваля здесь только пробежались. Инспектор осмотрел с лупой подоконник, а затем перешёл на пол, стены… Всё было заляпано раствором, покрыто мусором, везде громоздились штабеля досок и кирпича. В комнате вообще не было таких поверхностей, на которых остаются отпечатки.

Он положил на подоконник газету и встал на неё коленом – вытянутая рука почти перегородила пешеходный мостик. Рябинин прав: ударить ножом из окна удобно и безопасно – секундное дело, и никто не видит.

Начали подходить дружинники. Принесли старый ботинок, остатки колбасы, пожелтевшие газеты и пустые водочные бутылки. Петельников объяснил, что без ботинок преступнику не уйти – слишком подозрительно; газеты жёлтые, значит, старые, а преступление совершено вчера; есть и пить тут преступник не мог, потому что до преступления должен был идти за ней, забежать вперёд и спрятаться в комнате, а после удара должен бежать…

Когда дружинники ушли прочёсывать дом дальше, в проломе стены появились две мальчишеские мордочки, которые вытягивали примерно класса на три.

– Дядя, а кого вы ищете? – спросил один, круглый и пухлый.

– Ребята, немедленно кыш из этого дома, – строго приказал Петельников.

Они пропали, топая за стенкой по доскам, – убегали. Через этот пролом инспектор полез во вторую комнату. Он вздохнул, снял пиджак и начал разгребать кучу деревянных обрубков с налипшими шлепками цемента, как грибы-паразиты на старой берёзе. Тут хорошо мог затеряться нож, и не отыщешь, пока не переставишь каждую колобашку. Петельников работал и думал, что сегодня заниматься гантелями ни к чему.

В следующей комнате громоздился кирпич, а подальше, на лестничной площадке, лежало битое стекло, пополам со стружкой. Нож можно сунуть и в стружку, и в трубу, и под кирпич…

– Дядя, а вы кого ищете?

Теперь ребята заглядывали в окно. Пухлый держался за второго, худенького и длинноватого, которого наверняка, как и Петельникова в своё время, прозвали «шкелетом».

– Кыш! – крикнул инспектор на весь дом.

Ребята исчезли.

Он взял брезентовые рукавицы и начал разгребать стекло, вылавливая в стружках колющие углы, кривые серпы и обоюдоострые бритвы. С потолка на галстук упала извёстка. Инспектор хотел её смахнуть, но передумал – к концу дня ещё и не то упадёт.

– Дядя, а вы кого ищете?

Они опять торчали в окне. Удивительно нахальные дети пошли в век научно-технической революции.

– Я вам что сказал?! – рыкнул инспектор.

Но теперь ребята не убежали. Только кругленький покраснел от рыка, а «шкелет» стал чуть заметно заикаться.

– Дядя… вы не ножик… ищете?

– И перчатку… И фотографию? – добавил круглый и пухлый.

Петельников замер на чурбаке: такое оцепенение его схватывало в детстве, когда видел на цветке бабочку и не мог шевельнуться, боясь спугнуть.

– Братцы, – хрипло-воркующим голосом сказал инспектор, – лезьте сюда.

Ребята только этого и ждали. Они вмиг перевалили через подоконник, но к Петельникову подошли осторожно, памятуя о его рыке.

– Так какой ножичек, братцы?

– Острый, – сообщил «шкелет».

– Фотография неинтересная, – разъяснил пухленький, – обыкновенная тётка.

– А где всё это?

Мальчишки опять слазили через окно на улицу и вернулись с небольшим свёртком. Петельников развернул газету и проглотил нетерпеливый нервный ком: там лежала самодельная финка с наборной ручкой, чёрные поношенные трикотажные перчатки и фотография женщины – Померанцевой.

– Где взяли?

– А там.

Они повели на четвёртый этаж и показали уголок, где всё это лежало, придавленное парой кирпичей.

Теперь ясней ясного: финкой ударял; перчатки – чтобы не «наследить»; а по фотографии определил жертву. После удара взбежал наверх и отсиделся. Вещественные доказательства спрятал в доме – вдруг на улице обыщут? Получалось, что преступник не знал потерпевшей.

– Вы молодцы, – сообщил инспектор ребятам. – Какая растёт молодёжь в век научно-технической революции, а? Значки собираете?

– Собираем, – разом ответили ребята.

– А где находится милиция, знаете?

– Знаем.

– Завтра приходите в восьмой кабинет. Получите такие милицейские значки, что все ребята распухнут от зависти. И ещё покажу овчарок, настоящих, которые ловят бандитов.

Обрадованные ребята ушли тем же путём – через окно. Петельников достал полиэтиленовый мешочек и упаковал перчатки – от них чем-то пахло.

Через полчаса инспектор был у следователя. Тот задрожавшими руками извлёк лупу и начал разглядывать вещественные доказательства. Он шмыгал носом, поддёргивал очки, бурчал, словно требовал, чтобы вещи заговорили.

– На такие находки я не надеялся, – сказал Рябинин.

Петельников довольно улыбнулся, но тут же притушил улыбку – если бы не ребята, копался бы в доме несколько дней.

– Чем это пахнет? – спросил Рябинин, протягивая перчатки.

Петельников обнюхал ещё раз. Запах показался знакомым.

– Пожалуй, резиновым клеем, – предположил он.

– Резиной, – согласился Рябинин. – Но заметь, перчатки трикотажные.

Следователь повернулся к окну. Петельников молча курил, глядя на улицу поверх его головы. Сейчас они думали, как думает хорошая хозяйка над большой суммой денег, которую надо истратить с максимальной пользой. У них в руках оказались ценные доказательства – теперь из них предстояло извлечь всё, что только можно. Эксперты об этих предметах сообщат уйму интересных вещей. Одорологи дали бы заключение, что перчатки носил именно этот человек… Физики установили бы, что финка сделана из того металла, которым пользуются на заводе, где работает этот человек… Химики бы сказали наверняка, что ботинки имеют частицы именно того цемента, которым пользуются рабочие в этом доме. Биохимики бы заключили, что бурое невзрачное пятнышко на пиджаке этого человека является кровью и она принадлежит только потерпевшей, и никому больше. Доказательства теперь были. Не было этого человека.

– Значит, он её не знает.

– Значит, ему она не нужна, – подтвердил Петельников.

– Выходит, сделано в интересах кого-то.

– Выходит, сделано знакомым или приятелем.

– Нет, – сказал Рябинин, замотав головой, – приятель бы её знал в лицо. Потом, если этот человек не может убить своими руками, то и приятель этого делать не будет.

– Получается, что убийца нанят.

– Получается, – согласился Рябинин.

– Но у обеих потерпевших есть только один человек, с которым они соприкасались.

– Добавь, соприкасались независимо друг от друга, – уточнил Рябинин.

– И чем-то ему обе мешали. Это Померанцев, – решил Петельников.

– Похоже, – согласился Рябинин, – но без исполнителя его не расколешь.

Он опять уставился на финку, медленно втягивая воздух, – резиной пахло даже издали.

– Нормальный человек на это не пойдёт, – сказал Рябинин.

У них была не беседа. Они не говорили друг с другом, а бросали в воздух мысли, как мальчишки бросают камешки – кто лучше и дальше.

– Только отпетый.

– Отпетый – это какой?

– Который сидел раза два-три, – объяснил почему-то сейфу Петельников.

– И у которого нет денег.

– Значит, недавно вышел, пропился.

– Но он работал, начал работать, после колонии за ними милиция поглядывает.

– Почему это работает? – поинтересовался Петельников.

– Перчатки пахнут работой, – сообщил между прочим Рябинин.

– Перчатки пахнут резиной.

– Значит, его работа связана с резиной.

– Например, на автобазе вулканизирует камеры, – оживился Петельников. – Автобаз в городе навалом.

– Нет, не автобаза, – метрономил Рябинин. – В запахе совсем нет примеси бензина, чего в автопарках не избежать. Руки моют бензином. И другое: финка тоже отдаёт резиной, от перчаток так пропахнуть не могла. Он работает там, где дело имеют только с резиной.

– Такое место в городе одно – РТИ.

– Да, завод резинотехнических изделий, – согласился Рябинин.

– Кстати, им всегда требуется рабочая сила. Берут всяких.

– Итак, – заключил Рябинин, – этот человек судим, недавно освободился и работает на РТИ. – И добавил, улыбкой опережая инспекторскую иронию: – Он левша, курит, любит выпить, бывает нетрезвым на работе, очень нуждается в деньгах, даже не ходит обедать в столовую, имеет какую-то специальность по металлу, финку сделал недавно, сделал её сам, его имя или фамилия начинается на букву «С». Всё. Теперь можешь ухмыляться.

Петельников уже ухмылялся. Не то чтобы он не верил в дедукцию и анализ, а просто в глубине души относился к Шерлоку Холмсу, как к старомодному граммофону. Рябинин понимал его – в наш век вычислениям верили больше, чем мыслям человека. Ещё бы: на той неделе их знакомили с нейтронно-активационным анализом, который точно определял, с какого расстояния сделан выстрел, какой именно человек стрелял, сколько им выпущено пуль и какая по счёту поразила жертву.

– Могу доказать, – заявил Рябинин. – Разумеется, при каком-то коэффициенте вероятности. Финка сделана умело: очевидно, человек знаком с металлом, слесарь или токарь, мог получить специальность в колонии, но на РТИ работает с резиной. Левая перчатка сношена больше, чем правая, – левша. Клинок финки имеет левую заточку, значит, её делал тот же человек, левша. Зазоры в ноже чистые, незабитые, – сделана недавно. Перчатки имеют коричневые выжженные ямочки, это следы горящей сигареты. Их много, шесть опалин: вероятно, пьяным тычет в перчатки. Но перчатки рабочие, по городу в них не пойдёшь. Получается, что пьяным бывает на работе. В перчатках крошки хлеба, причём разной твёрдости и разного хлеба. На РТИ большая столовая. Видимо, в обеденный перерыв ест хлеб и в столовую не ходит. Возможно, выпивает и хлебом закусывает…

– Мог есть и в столовой, – перебил Петельников.

– Вряд ли. Там хлеб резаный, руки держат ложку-вилку, потом идёшь обратно – крошки с пальцев опадут или вообще не налипнут. Тут ломал хлеб руками, а потом их в перчатки.

– Ну, а фамилия?

– В лупу хорошо видна буква «С», нацарапанная на рукоятке, скорее всего, гвоздём. Или в задумчивости, или собирался вырезать своё имя, да передумал: оставлять автограф на таком предмете и с такой биографией не стоило.

Они смотрели на финку, которая молча и холодно поблёскивала клинком. Этих финок повидать им пришлось, и каждая новая вызывала тихую злость – тихую, когда она спокойно лежала на столе у следователя, и совсем не тихую, когда была у кого-нибудь в кармане. Пистолет такой злобы не вызывал, может быть потому, что использовался преступником очень редко. А финку мог выточить любой мальчишка.

– Небольшая, – сказал Петельников. – В рукаве и не видно.

Не видно… Самого страшного человеку всегда не видно. Не видно ножа в кармане. Не видно бандита в темноте, пули в стволе не видно, бомбы на складе, болезни внутри, глупости под образованием, подлых мыслей под черепом… Поэтому, докладывая о преступности где-нибудь на заводе, Рябинину иногда хотелось сказать с трибуны: «Люди, бойтесь того, чего не видно!»

Петельников смотрел на финку с напряжённой жутью, выкатив чёрно-графитные глаза, словно какая-то мысль давила на них, пытаясь вырваться, и не было другого способа уберечь глаза, как только выпустить эту мысль словами.

– Это Сыч, – тихо сказал инспектор. – Это же Сыч!