Текст книги "Следователь прокуратуры: повести"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)

– Масло расхищалось.

Видимо, в лице следователя мелькнуло что-то такое, отчего заведующий смутился.

– Я хочу сказать, частично расхищалось, – уточнил он.

– Вы говорили, что помогали Топтунову отпускать масло. А вы один, без кладовщика, не отпускали? – прямо спросил Рябинин.

Кривощапов полез за платком, который застрял в кармане и никак не хотел оттуда вылезать, как и его ответ не хотел появляться на свет божий. Он шарил в кармане суетливой рукой, комкая ткань, или уж рука теперь там запуталась.

– Отпускал, – изумлённо признался заведующий и выдернул платок. – Надеюсь, вы меня не подозреваете?

– Почему скрыли это обстоятельство от следователя Юркова?

– Он не спрашивал… Потом, это бывало не часто.

Казалось бы, заведующий должен не сомневаться в виновности кладовщика – больше красть некому. Но Кривощапов сомневался, он даже внушал следователю мысль, что масло могло утечь другими путями. Что-то мешало ему обвинить Топтунова – уж не совесть ли?

– У вас своя машина? – поинтересовался Рябинин.

– Да. «Жигули».

– У вас и дача есть?

– Небольшая, в садоводстве. Это вы клоните… всё туда?

– Только туда, – заявил Рябинин. – Подпишите протокол.

Кривощапов пугливо глянул на следователя: то ли его смутил конец допроса, то ли он вообще боялся подписывать бумаги. Ручка поставила фамилию вяло, без завитушек – в документах он расписывался не так.

– Подведём итог, Николай Сидорович, – сказал следователь. – Вы от меня что-то скрыли. Это «что-то» не в вашу пользу.

Кривощапов попытался слабо возразить, уже начал, но, стоило следователю взглянуть на него прямо и сурово, он с готовностью замолк.

– Следствие ещё не закончено, – твёрдо сказал Рябинин. – Мой вам совет: не ждите, пока я узнаю сам, без вашей помощи. Соберитесь с духом и расскажите всю правду. До свидания.

Как только заведующий ушёл, Рябинин взял чистый лист бумаги и написал первую цифру: три года. В трёх годах тридцать шесть месяцев. Три месяца отпускных – остаётся тридцать три. Допустим, в месяце двадцать пять дней. Тогда в трёх годах – восемьсот двадцать пять рабочих дней. Рябинин округлил, двадцать пять дней отбросил, потому что не все бывают удачливы. Оставалось восемьсот. Затем он допустил груз, равный весу человека, – килограммов шестьдесят. Умножив восемьсот дней на шестьдесят килограммов, Рябинин даже схватился за очки – получалось сорок восемь тонн. Почти тютелька в тютельку. Выходило, что Кривощапов на своей машине за три года вполне мог вывезти это недостающее масло. Скажем, в двух флягах. Да ещё при таком стороже…

Теперь Рябинин имел представление о базе и о её людях. Пора было допрашивать кладовщика.

* * *

Следственный изолятор находился на окраине города. Рябинин нажал кнопку на кирпично-красных воротах. Тут же открылось окошко и появилось лицо знакомого сержанта, которое едва умещалось в маленьком квадрате. Сержант кивнул – они были знакомы не один год. Поздоровавшись, он всё-таки упёрся взглядом, требуя показать удостоверение, потому что служба есть служба. Как только Рябинин спрятал красную книжечку, Над его головой вспыхнули слова: «Проходите. Дверь от себя». Он толкнул её и оказался в комнате-шлюзе перед другой, точно такой же дверью. Сержант улыбнулся, чем-то щёлкнул, и над дверью вспыхнула другая табличка: «Проходите. Дверь к себе».

Рябинин вошёл в комнату для следователей – большое помещение с полированными столами, ковром на полу, цветами по углам и двумя белыми телефонами. Здесь следователи выписывали требования на вызов заключённых, ждали, а главное, встречались друг с другом и обменивались новостями. Здесь слышались вздохи и носились слова об отсрочках, доказательствах, составах преступлений и статьях кодекса. Стой здесь магнитофон, он бы накрутил сотни метров плёнки интереснейших историй. Но сейчас – конец дня, никого не было.

Рябинин написал требование, отметил его у женщины-старшины и прошёл ещё два шлюза, где процедура с удостоверением и светящимися табло повторилась. В дежурной комнате он получил ключ и пошёл по длинному коридору, с обеих сторон которого темнели частые двери кабинетов-камер. Ему была нужна семнадцатая.

В камере он достал том дела, приготовил бланк протокола допроса и огляделся.

Комната метра два на три, стены в рост человека красиво забраны деревянными панелями, пол из цветных полихлорвиниловых плиток, лампа дневного света, посреди полированный стол и два стула. Обычная, даже современная служебная комната, если бы не высоко в стене, у самого потолка, маленькое прямоугольное окошко с толстыми стальными прутьями; если бы не каменный полусводчатый потолок, если бы не стулья, привинченные к полу намертво.

– Вам придётся подождать, – сказала разводящая. – Топтунов в бане.

На этот случай в портфеле у Рябинина всегда были журналы и газеты.

Через полчаса ввели сутулого пожилого мужчину. Он поздоровался и сел на свой привинченный стул боком к следователю да ещё отвернулся, оставив Рябинину для обозрения затылок. Мужчина не спросил, кто к нему пришёл, зачем.

– Чего же, Топтунов, не интересуетесь, кто я?

– Наверное, следователь, – вяло ответил он, мельком глянув на Рябинина. Его даже не интересовало, почему другой следователь.

– Моя фамилия Рябинин, буду дальше вести ваше дело.

– Ага, дальше, – согласился Топтунов, показывая опять затылок в мелких пересекающихся бороздках, будто его изъела моль. – А мне всё равно, кто его будет вести и куда, – добавил он стенке.

– Кто будет вести, может, и всё равно. А вот куда… – осторожно сказал Рябинин.

– Да всё вы ведёте в одну сторону.

Видимо, Юрков работал с ним без контакта. Рябинин так не умел, он всегда добивался, чтобы подследственный ему верил.

– Я буду вести в законную сторону, – заметил он.

От этой банальной фразы Топтунов даже не шелохнулся.

– У меня была ваша жена.

Топтунов сидел. Только чуть дёрнулось плечо, словно он согнал надоедливую муху.

– Передавала вам привет.

Топтунов никак не показал, что он слышит. Значит, это были ещё не те слова, которые всегда трудно отыскать, не зная человека. Рябинин-то надеялся, что упоминание о жене, о том, что она приходила, всколыхнёт подследственного.

– Ну что ж, – вздохнул следователь, – тогда расскажите, что вам известно о похищении пятидесяти тонн масла.

– Я их не похищал, – сразу отрезал Топтунов.

– А где же оно?

– Не знаю.

– Товарищ Топтунов, – мягко начал Рябинин, осторожно выбирая слова.

Подследственный вдруг резко обернулся и громко спросил:

– Чего-чего?

– Как чего? Я ещё не сказал, – удивился Рябинин.

– Нет, вы что-то сказали.

– «Товарищ Топтунов» сказал.

Кладовщик отвернулся к стенке и начал подёргивать плечами, теперь двумя, словно он сидя танцевал цыганочку. Его затылок и уши малиново налились кровью. Рябинин понял, что тот хохочет.

– Почему вы смеётесь?

– Какой же я «товарищ»? – спросил Топтунов, поворачиваясь.

И тут Рябинин увидел лицо Топтунова: крупное, вытянутое, с большими неяркими глазами и двумя глубокими, как овраги, морщинами-бороздами у рта.

– Лучше бы вы не говорили этого слова, – сказал Топтунов.

Рябинин сорвал с носа очки и стал их тщательно протирать, хотя они были родниково прозрачны, – он испугался, что Топтунов сейчас заплачет. Без очков, при своих минус восемь он уже ничего не видел, а иногда так хочется чего-нибудь не видеть. Смехом, от которого тряслись плечи и малиновел затылок, Топтунов давил предательские для мужчины слёзы. Рябинин никак не ожидал, что словом «товарищ» он сломит то, что безуспешно пытался сломить другими, как ему казалось, более сильными словами.

– Я всю жизнь прожил с этим словом, – сдавленно сказал кладовщик. – Вы правда хотите разобраться?

– Это моя обязанность, – удивился Рябинин.

– Что ж, у следователя Юркова нет такой обязанности?

– Юрков опытный следователь, – осторожно заметил Рябинин.

– Да уж видать, что опытный… Безвинного человека без опыта не посадишь.

Морщинки-борозды у рта стали мельче. Он смотрел на следователя, теперь это можно было назвать взглядом.

– Но ведь масла-то нет, – сказал Рябинин.

– Сынок! – Топтунов рванулся к следователю так, что тот заметно вскинул голову. От этого неожиданного рывка, от этого слова «сынок», от его лица с бороздками, быть может, вспаханными уже в тюрьме, у Рябинина защемило сердце, и он понял, что будет верить кладовщику, уже начинает верить ему. – Сынок! Нету у меня никаких фактов… А масла не брал ни килограмма! Ты глянь на мою жизнь изнутри. Ведь воровал бы – деньги водились бы. Пятьдесят тонн, даже по дешёвке, по полтиннику пустить – и то хапнешь двадцать пять тысяч. А у меня жизнь скромная. Юрков был на моей квартире. Да не в этом соль! Прожил человек полёта лет честно, а потом вдруг – вор. Разве так бывает?

– Случается, – заметил Рябинин.

– Нет, не может так, сынок, случаться. Вор-то постепенно происходит, только ловят его не сразу.

– Где же тогда масло?

– Вот тут моя слабинка. Не знаю, хоть убей. Сколько сижу, всё думаю. Ворошу свои мысли, как семечки в мешке. А ничего понять не могу.

– Может, недополучали от поставщика? – предположил Рябинин.

– Сам получал. Это невозможно, сразу бы спохватился.

– А шофёры-экспедиторы не могли заливать больше?

– Ни в коем случае! Опять-таки сам смотрел.

Рябинин вспомнил, как на одной нефтебазе директор ругал кладовщика за недостачу бензина. Кладовщик оправдывался просто: мол, шофёры потихоньку заливают больше положенного. Это было вполне возможно при громадной очереди бензовозов и неразберихе.

Топтунов на шофёров не сослался.

– Может, инвентаризационная комиссия ошиблась? – спросил Рябинин.

– При мне делали контрольные отвесы.

– Ну, тогда остаются работники базы, – сказал Рябинин, вглядываясь в подследственного. – Например, рабочие?

– Они на моих глазах. Никак не могли.

– Механик?

– Да он и масла не видит. Честный мужик, работник.

– Александр Семёнович, – назвал его по имени Рябинин и весело предположил: – Остаётся один человек – Кривощапов.

Топтунов смотрел на следователя вопросительно – шутит ли?

– Николай Сидорович-то? – даже переспросил Топтунов. – Да он же… Он человек культурный, непьющий. Чего ему воровать, когда сам за базу отвечает?

– Не ответил же, – усмехнулся Рябинин. – Скажите, а он масло без вас отпускал?

– Отпускал, но не столь часто. А что? – Было видно, что Топтунов уже догадался – что. Он смотрел на следователя, будто тот ему сообщил потрясающую новость. И всё-таки сказал: – Я из наших никого не подозреваю.

– Да, – вздохнул Рябинин. – Это вы оставляете мне.

Спрашивая Топтунова, он не только узнавал мнение подследственного. Он проверял его. Будь тот другим человеком, изворачивался бы, оговаривал бы работников, строил бы многочисленные версии – лишь бы переложить вину на других. Топтунов ни о ком слова плохого не сказал.

Рябинин проверял – это после того-то, как поверил ему безоглядно. Сколько в нас сидит людей, кто знает? В Рябинине сцепилось их трое, как углы в треугольнике. Первый человек жил больше интуицией, сердцем и опытом, поэтому мог ошибаться. Он-то и поверил Топтунову сразу. Второй человек жил логикой, доказательствами, статьями. Он тоже старался верить кладовщику, коли не было улик. Третий, сидящий в Рябинине, был из дьявольского племени, ни во что не верящий и сомневающийся во всём. Да, этот третий не верил и двум первым: мало ли случалось обвиняемых-артистов, которые в первый год следственной работы доводили его до сантиментов. Но этот третий люто ненавидел первого, может быть, за то, что сам чаще ошибался.

– А в машине Кривощапова ездили?

– Зачем? – удивился Топтунов. – Я на трамвайчике.

Рябинин решил кончить допрос.

– Постараюсь разобраться, Александр Семёнович, – сказал он. – Постараюсь сделать всё, что смогу.

– Если… старуха придёт… скажите, жив-здоров. Мол, надеется…

* * *

Рябинин нажал кнопку, вызывая охрану. Он решил завтра же назначить на базе повторную инвентаризацию. А вдруг эти пятьдесят тонн окажутся в излишках?

Рябинин считал, что на новую инвентаризацию уйдёт в лучшем случае неделя. Но через три дня Маша Гвоздикина положила ему на стол тощую пачечку сшитых листков с коротким сопроводительным письмом, в котором трест сообщал, что постановление следственных органов выполнено и инвентаризация срочно проведена. Нетерпеливою рукою взял Рябинин акт. В кабинет вошёл Юрков.

– Сергей, ты с ума сошёл? – спросил он, рассматривая его чёрными узковатыми глазами.

– А что такое? – невинно поинтересовался Рябинин, хотя знал, что такое, – Юркову сказали про повторную инвентаризацию.

– Для чего ты её провёл? Сомневаешься в первой?

– Нет, – признался Рябинин.

– Тогда я тебя не понимаю.

– Я сам себя не понимаю, – уклончиво ответил Рябинин.

– Хотя бы посоветовался, – обидчиво заметил Юрков. – Я ведь два месяца варился в этом масле, как пончик.

Он смотрел на акт инвентаризации. Рябинин тоже посматривал – он не хотел читать при Юркове. Нового там могло и не быть. Тогда ненужность этого следственного действия была бы очевидна.

– Акт посмотри, – наконец предложил Юрков.

– Думаешь, посмотреть? – неохотно согласился Рябинин.

Он взял бумаги и начал листать, там глянуть-то надо только на две строчки – об излишках и недостаче. Юрков перегнулся через стол и тоже рассматривал акт.

Рябинин впился глазами в графу излишков, но она была прочеркнута. Лишнего масла на базе не оказалось. Всякий интерес к акту у него пропал. Работа сделана впустую.

– А ты думал, будут излишки? – усмехнулся Юрков, проследив взгляд Рябинина и его задумчивую растерянность. – Переверни на недостачу.

Рябинин перевернул листок. В графе недостачи стояла цифра: 56 тонн. Юрков присвистнул. Но Рябинина увеличение недостачи никак не тронуло, потому что вторую инвентаризацию проводят всегда тщательнее, и цифры получаются более точными.

– Хотя это несущественно, – заключил Юрков, – пятьдесят тонн украл или пятьдесят шесть.

– Посмотрим расшифровку, – вяло предложил Рябинин.

И тут вялость у него сразу пропала. Нет, инвентаризационная комиссия первый раз не ошиблась. Она и сейчас подтвердила, что в момент возбуждения уголовного дела не хватало пятидесяти тонн. Но теперь недостача возросла. За два с небольшим месяца она увеличилась на шесть тонн.

Юрков обежал стол и придвинулся к Рябинину плечом, разглядывая столбцы цифр. Они смотрели долго, даже туповато, соображая, что значат эти новые шесть тонн.

– История, – наконец сказал Юрков.

Он не хотел говорить первым, с интересом косясь на очки Рябинина. Юркова удивила интуиция товарища, который как в воду смотрел, назначая повторную инвентаризацию. Сам же Рябинин ждал всего, но только не этих шести тонн.

– Комментируй, – усмехнулся он, – ты два месяца варился.

– Шайка, – твёрдо сказал Юрков. – Самая натуральная шайка.

Рябинин и сам подумывал о группе. Маслобаза тихая, на отшибе, коллектив небольшой, слаженный, работает давно. Один из шайки сидит, а другие продолжают своё дело. Версия шайки чудесно объясняла и позицию Топтунова: ничего не знаю, никого не подозреваю. И показания заведующего ложились в эту версию хорошо, тот тоже ведь никого не подозревал.

– Теперь масло отпускает Кривощапов, – задумчиво произнёс Рябинин.

– Раньше он воровал вместе с Топтуновым, теперь ворует один, – заключил Юрков.

Рябинин бросил акт на стол:

– Толя, но может быть другое объяснение!

– Какое же?

– Топтунов ни в чём не виноват. Масло исчезает и без него.

– Так и должно быть, – убеждённо сказал Юрков. – Заведующий хочет выручить кладовщика: мол, зря сидит, масло-то утекает. Рассчитано на некоторых легковерных следователей.

Кроме сложности, которую имеет каждое уголовное дело, на этот раз была дополнительная психологическая трудность. За расследованием надзирал прокурор – он был как «око государево». Но теперь за работой Рябинина наблюдало и другое ревнивое око – Юрков, который не сомневался в виновности кладовщика. Если бы Рябинин положил дело на стол прокурору с обвинительным заключением по той же статье на того же самого Топтунова, было бы очевидно, что суд просто ошибся. Тогда бы единичка в отчёте потеряла реальный смысл, оставаясь пустой формой. Все следователи добиваются истины, но они тоже люди со всеми достоинствами и недостатками.

Прежде Рябинин не раз спорил и ругался с Юрковым, не раз его колол своими остротами, которые проникали, может быть, глубже, чем он сам хотел. Но сейчас создалась необычная ситуация, ведь в конечном счёте оба они отвечают за исход следствия.

– Толя, – тяжело вздохнул Рябинин, – Топтунова я выпущу.

Юрков молчал, теребя злополучный акт. Рябинин вздохнул ещё и твёрдо добавил:

– Сегодня же.

– А не спешишь? – уже с досадой спросил Юрков. – Ни в чём толком не разобрался, кражи продолжаются, а ты, как добрый дядя…

Рябинин догадался, что сейчас добавит Юрков. И тот добавил:

– Добрый дядя за чужой счёт.

В случае освобождения кладовщика в отчёте Юркова появлялась ещё одна единичка – в графе освобождённых из-под стражи. Она будет означать, что следователь Юрков незаконно арестовал человека и без всяких оснований продержал его в тюрьме два месяца. За это уже наказывали сурово.

– Толя, пойми, не могу я держать без доказательств человека в камере, – мягко сказал Рябинин, понимая состояние коллеги.

– Ты убеждён в его невиновности?

– Убеждён, Толя.

– Это каким же образом?

– Я его видел.

– Спрашиваю, – Юрков еле сдерживал гнев, – каким образом ты убедился в его честности?

– Я его видел.

Юрков замолчал, не понимая: отвечают ли ему, разыгрывают ли.

– Как ты узнал про его честность? – уже автоматически спросил Юрков.

– Я его видел, – третий раз безнадёжно повторил Рябинин.

– И я его видел! Изворачивается, на вопросы не отвечает…

– И ещё я видел его жену. Конечно, сомнения есть. Но ведь ты знаешь: все сомнения толкуются в пользу обвиняемого.

– Ну ладно, – заключил разговор Юрков, но в этом «ладно» была уже злоба. – Психологией балуешься, а мне неприятности… Прокурору хоть сообщи. Думаю, по головке тебя не погладит.

Он ушёл, оставив Рябинина с неприятным ощущением.

Рябинин сел за стол и отпечатал постановление о немедленном освобождении из-под стражи Топтунова Александра Семёновича. Поставив печать, он решил сам отвезти бумагу в следственный изолятор. У Топтунова предстояло взять подписку о невыезде. И попросить, чтобы тот уже в спокойной обстановке поразмышлял о судьбе масла. Рябинин смотрел в окно на мелькавшие мимо дома, и его мысль тоже бежала всё в одном направлении… Теперь дело становилось «глухим», хоть всё начинай сначала.

Большую шайку он отверг. Во-первых, все семь работников базы не смогли бы длительное время хранить тайну, какие-то сведения обязательно просочились бы; во-вторых, он психологически не допускал, чтобы несколько человек решились совершить преступление во время следствия. Но масло убыло. Или оно где-то утекает в грунт, или его потихоньку похищает опытный и смелый вор, обуреваемый жадностью и уверенный в безнаказанности. Одинокий вор, которого даже некому выдать и у которого есть возможность брать порциями. Например, вывозить на своей машине…

Рябинин подошёл к кирпичным воротам, нажал кнопку и улыбнулся. Он представил картину: Топтунова вызывают в канцелярию и зачитывают бумагу, от которой у того буреет шея, и перед ним загорится табличка: «Проходите. Дверь от себя».

* * *

Высокий парень в резиновых сапогах подходил к воротам маслобазы. На алюминиевые баки нельзя было смотреть – казалось, что от солнца они засветились самостоятельным серебряным светом. В тополях безоглядно галдели воробьи. Пахло тёплой крапивой и мятой.

– Здравствуй, папаша, – сказал он деду, стоящему у ворот, – племянничек пришёл.

– Господи, погодка-то! Мать честная, бабка лесная, – ответил сторож и принёс гостю тот же ящик с яркой наклейкой.

Они сели. Парень наслаждался тишиной, солнцем, травяным запахом и с разговорами не спешил.

– Ещё не работаешь? – спросил сторож.

– При такой погоде, дедуля, работать грех. Да ведь ты обещал устроить! Вот и жду.

Старик неопределённо гмыкнул и хрипло сообщил:

– Живёшь ты, конечно, близко, но трудиться у нас не советую.

– Сам же звал! – удивился парень.

– А теперь не советую, – отрезал дед. – Поскольку наш директор для трудящегося человека есть элемент зловредный.

– Ты же его хвалил!

– А теперь не хвалю, – упрямо заявил старик и обидчиво заговорил: – Вызывает меня к себе и давай глупости говорить. Ты, говорит, Савельев, потерял совесть. Значит, якобы я, Савельев, потерял совесть. Николай Сидырыч, спрашиваю официально, в чём дело и в каком таком направлении. Отвечает: зачем, мол, выпиваешь напитки на посту. Мать честная! Говорю ему: Николай Сидырыч, грех в орех, а ядрышко в рот. Отвечает: уволю, а то масло разворуют. Тогда я ему знаешь что сказанул?

Парень отрицательно покачал головой.

– Я сказал так. Мол, Николай Сидырыч, ежели нужен стрелочник на предмет украденных полёта тонн масла нерафинированного, то так и скажите. Мол, айда, Савельев, в кутузку. Я согласный.

– Пугает, – заключил гость.

– Меня не испугаешь! – неожиданно тонким голосом крикнул старик и закашлялся.

Он кашлял долго, натужно. Отдышавшись, добавил спокойнее:

– Я сам могу его испугать.

– Чем же?

Сторож огляделся. Нигде никого не было. Тогда он наклонился и зашептал:

– Вчерась стою под раскрытым окном, в палисаднике. Жарко. И слышу, Николай Сидырыч в кабинете шёпотом всё, шёпотом. Мол, шесть тонн масла надо спрятать… А? Как это понимать? Так и сказал: шесть тонн надо спрятать?

– Кому говорил-то?

– Этого не знаю. Второй-то молчал. Да я его и не видел. А кладовщика чуть не засадили!

– Расскажи следователю, – без интереса предложил парень.

– Ни в жисть. Посиди-ка, принесу кое-что…

Кряхтя, старик скрылся в домике. Когда он вернулся с бутылкой, гостя на ящике не было. Сторож оглядел территорию мутными глазами, но, кроме бака, ничего не увидел.

– Господи, вот грех-то…

Сторож налил в стакан водки.

– Грех в орех, а ядрышко в рот, – сказал он и выпил.

А инспектор уголовного розыска Петельников был уже далеко.

На следующий день Рябинин спал после воскресного дежурства, поэтому инспектор решился позвонить ему только во второй половине дня. Сонным голосом следователь попросил немедленно доставить директора базы в прокуратуру. Но тот был или в тресте, или в банке, или в управлении железных дорог. Привезли его только вечером.

Прокуратура уже опустела. В кабинете стояла непривычная тишина, поэтому дверца сейфа взвизгнула оглушительно. Кривощапов вздрогнул и уставился на тёмный открывшийся прямоугольник, ожидая, что же вытащит следователь.

Рябинин взял нужную папку, бросил на стол. Захлопнул сейф, может быть, чуть сильнее, чем следовало, лязгнули дверцы о толстую железную боковину. Кривощапов дрогнул рукой – было хорошо видно, как шевельнулся платок, словно на него дунули.

Следователь достал из тумбы стола портативную пишущую машинку, поставил перед собой, нажал рычажок и откинул крышку набок. Лампа, стоявшая рядом, заныла со стеклянным дребезгом. Кривощапов смотрел на машинку, боясь шевельнуться. Скомканный платок лежал на коленях.

В кабинете сделалось тихо. Но тут в вечерней тишине резко зазвонил телефон, как они всегда звонят по вечерам. Кривощапов опять вздрогнул, испугавшись ещё больше.

Следователь снял трубку. Петельников интересовался, доставлен ли заведующий.

– Да, он здесь, – ответил Рябинин, взглянув на заведующего.

Кривощапов дёрнул подбородком и огляделся, будто захотел немедленно выйти из кабинета. Обвислые щёки заходили мелко-мелко, задрожали.

Рябинин ещё ни о чём не спрашивал, но допрос уже начался – он уже шёл.

– Вы уронили платок, – сказал Рябинин.

Кривощапов схватил его, окончательно скомкал и завозил по щекам, которые сделались плоскими.

– Ну, рассказывайте, – предложил следователь.

– Что рассказывать? – встрепенулся заведующий.

– Как украли у вас пятьдесят тонн масла.

– Я не крал, – выжал из себя Кривощапов.

– А кто?

– Не знаю.

– Страшно признаться, – усмехнулся Рябинин. – Теперь ведь на кладовщика не свалить. Вы отпускали собственноручно, и лично у вас не хватило шести тонн.

– Как же…

– Отвечайте: где похищенное масло? – перебил следователь, требуя немедленного ответа.

– Я всё расскажу, – быстро заговорил Кривощапов, вдруг начав шепелявить, – всё расскажу честно, как подобает гражданину, только поймите моё положение. Так получилось, что всё перемешалось. Могу дать честное слово… Недостача масла… Я воспользовался своим служебным положением. Всё расскажу…

«Не встал бы он на колени», – подумал Рябинин, теряя злость. Трусость всегда обескураживает – она всем своим жалким видом просит пощады.

– Если признаться… Скажите, как лучше? – лепетал Кривощапов.

И вдруг Рябинин понял, что, нажми он сейчас посильней, и этот перепуганный человек признается во всём, что надо следователю. Он полностью был в его психологической власти. Так вполне могла родиться следственная ошибка – когда человек на предварительном следствии признается, «покается», а в суде расскажет только правду и будет освобождён от ответственности.

– Надо говорить правду, – спокойно сказал Рябинин. – Это и будет для вас лучше.

– Как начинать…

– А начните с последних шести тонн, – предложил Рябинин.

Кривощапов даже не удивился, что следователь всё знает.

– Последние шесть тонн, – согласно кивнул заведующий. – Качали мы масло… Бак полный, а я не проверил. Кладовщика-то нет, всё самому приходится… По моему недосмотру масло пролилось на землю.

– Дальше.

– Я тогда на допросе про эти недостающие шесть тонн не сказал. Испугался. Думаю, всё равно Топтунову отвечать. Шесть тонн больше, шесть меньше… А меня могли за это снять с базы. Вот пролил… И площадь масляная есть. Мы песком засыпали. Я покажу.

– Дальше.

– Хорошо, дальше, – согласился заведующий, но вдруг спросил: – А что дальше?

– Где остальное масло?

– Не знаю, – искренне сказал он и схватился за грудь. – Честное слово, не знаю, товарищ следователь! Не могу даже предположить. Знал бы, разве сейчас промолчал?

Рябинин и сам видел, что сейчас бы он не умолчал.

– Ну, а кто же? – спросил он, о чём спрашивал и на первом допросе, но теперь шёл другой разговор.

– Клянусь детьми, не знаю! Я грешил на Топтунова. Просто больше некому. Ну посудите сами: я не брал, про себя-то знаю… Рабочие без кладовщика не могли. Ночью масло на контрольных замках. Сторож хотя и пьющий, но не вор. Уборщица и механик отпадают. Кому же, как не Топтунову?

Если верить Кривощапову, а сейчас надо верить, то Рябинин оставался без всякой версии. Теперь даже некого подозревать. Всё придётся начинать сначала. Он ничего не добился, если не считать шести тонн, которые после проверки показаний Кривощапова можно выбросить из недостачи и взыскать с заведующего. И ещё одно выяснилось: после начала следствия вор всё-таки масло не воровал. Всё-таки он испугался.

– Заведующим базой вам работать нельзя, – сказал Рябинин. – Об этом я внесу представление.

– Завтра же уйду по собственному желанию. – Заметив в лице следователя что-то вроде зарождавшейся иронии, он быстро добавил: – Стоимость шести тонн масла оплачу в порядке возмещения ущерба.

Он уже не шепелявил, и страх отпускал его, медленно, но отпускал. Кривощапов понял, что главное он пережил.

– Попрошу вас никуда не уезжать из города, – сказал Рябинин.

У заведующего запоздало дрогнули щёки.

– Временно, – уточнил следователь.

Взять официальную подписку о невыезде он не имел права, поскольку заведующий не был обвиняемым. Теперь перестал быть даже подозреваемым. Приходилось только просить. Кривощапов мог потребоваться в любую минуту.

Рябинин взглянул на часы – без пяти девять. Усталости не было. Он знал, что её не будет до тех пор, пока не пойман преступник. Вот тогда он свалится обессиленный.

– Вас до дому подбросить?

– Нет-нет, – испугался Кривощапов. – Я живу рядом.

Он ушёл боком, точно боялся выстрела в спину. Рябинин отыскал первый протокол допроса и глянул домашний адрес – заведующий жил на другом конце города.

И опять иголки сомнений влились в беспокойный мозг. Возможно, Кривощапов не хотел иметь ничего общего с прокуратурой – даже машиной не захотел воспользоваться. Или тут другая причина. Почему он так легко отказывается от работы и покладисто платит за масло? Ведь большая сумма: по розничной цене около десяти тысяч. А может, это плата за пятьдесят тонн?

Рябинин вяло собрал папки и бросил их в сейф, скрипнув металлической дверцей на всё здание. Эта поющая дверца всем сообщала, когда он пришёл и когда ушёл. Он её как-то смазал, но через день она заскрипела ещё музыкальнее.

Неожиданно в кабинет вошёл прокурор. Видимо, на скрип. А Рябинин-то думал, что он в прокуратуре один.

– Пойдёмте пешочком? Нам вроде по пути, – предложил Беспалов.

Следователь бросил на руку плащ. Они вышли из прокуратуры. Беспалов шёл молча, засунув руки в карманы. Он как-то переваливался с ноги на ногу, словно пошатывался, пока Рябинин не разглядел в этом покачивании такую уж походку, вроде морской. Молчание становилось долгим, уже неловким, но Рябинин считал, что первым должен заговорить старший.

– Погодка сегодня не очень, – сказал Беспалов. – Кстати, как только вы назначили новую инвентаризацию, мне звонили из треста, просили отменить ваше постановление.

– Почему?

– Очень громоздкая и сложная работа. Откровенно говоря, я и сам не понял, зачем вы её назначили.

– Чего ж не отменили? – буркнул Рябинин.

– Я должен верить следователю. Иначе невозможно работать. Должен верить до тех пор, пока следователь не даст серьёзного повода для недоверия. Вы такого повода не давали.

– Юрий Артемьевич, извините меня за бестактность, – сказал Рябинин.

– А, чего там, – беспечно бросил прокурор и махнул рукой. – Знаете, я привык людям верить и привык, чтобы верили мне.

К этому привык и Рябинин.

– Без нужды я в следствие не вмешиваюсь, – продолжал Беспалов. – Да вы, наверное, его знаете лучше меня. Я ведь только года два работал следователем. А то всё помощником прокурора по общему надзору, по уголовно-судебному надзору… И вот – прокурор района.

Рябинин никогда не встречал прокурора, который бы честно сказал, что плохо разбирается в следственной работе. Это был первый.

– Я ведь в молодости работал на заводе мастером. И вот тебе на – прокурор! – засмеялся Беспалов.

Ему хотелось пооткровенничать, рассказать о себе. Рябинин понял это.

– А я до прокуратуры бродил с экспедициями, – поделился и Рябинин. – Коллектор, техник-геолог, техник-геофизик…

– Сергей Георгиевич, а вы считаете себя следователем? Я имею в виду призвание. Вы меня поняли?

Он его понял. Беспалов спрашивал о том, о чём Рябинин спрашивал себя не раз. Теперь его спросил начальник, прокурор района. На такие вопросы существовали однозначные ответы. Сколько он ни помнил очерков или рассказов о следователях, они почти все начинались со слова «призвание». Или кончались этим словом. Рябинин в городской прокуратуре был на хорошем счету. Но сам он считал, что идеалу следователя не отвечает, не таким должен быть следователь.