Текст книги "Следователь прокуратуры: повести"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)

19

Следующий день неожиданно выдался прохладным и пасмурным. Ночью стороной прошла гроза: на горизонте ползли, озаряемые раскалённым светом молний, косматые облака, похожие на растрёпанно-рваный огонь, словно там горел воздух. Всю ночь рыкал тяжёлый гром, перекатывая своё многопудье. Гроза походила на далёкий бой. Под утро упал мелкий и редкий дождик, как накрыл город мокрой сеткой.

В широком белом плаще Петельников стоял у проходной завода резинотехнических изделий. Догадавшись в рябининском кабинете, инспектор и сам себе не поверил. Но теперь всё выяснил: Николай Николаевич Сычов освободился месяц назад, жил у своей матери и работал на РТИ, или «резинке», так коротко называли завод. Четыре года – срок небольшой, и Петельников не сомневался, что узнает его. Да и как не узнать, когда к двум судимостям из трёх инспектор имел кое-какое отношение – ловил Сыча.

Петельников начал прогуливаться. Людей у проходной толпилось много: мужья встречали жён, ребята дожидались девушек… Он поднял воротник плаща, но тут же опустил, вспомнив, что во всех фильмах-детективах инспекторы подстерегают свои жертвы в дождик и с поднятыми воротниками.

Сыч вышел из проходной первым – на работе не задерживался. Он мало изменился, только, может, добавилось в лице угрюмости. На нём была какая-то неопределённая куртка, смахивающая на ватник, и кирзовые сапоги. Не оглядываясь, Сыч пошёл к трамвайной остановке. Задерживать в вагоне, среди людей, было бы неудобно. Да и машина инспектора стояла в другой стороне. Сыч тяжело ступал по асфальту. Петельников нагонял его лёгким широким шагом. Или ботинки инспектора стучали по-служебному, или его взгляд грел затылок, только Сыч неожиданно обернулся. Петельников понял выражение «доля секунды» – на столько встретились их взгляды. И тут же Сыч побежал, грохоча сапогами.

«Значит, его работа, подлеца», – подумал инспектор, срываясь с места. Петельникову казалось, что догонит сразу, но Сыч бежал прытко, несмотря на тяжёлые сапоги. Он свернул в какой-то двор, перемахнул через заборчик палисадника, миновал детскую площадку, обогнул угол дома и оказался в другом дворе. До Сыча было метров десять, но это расстояние не сокращалось. В таких зигзагах преступник может куда-нибудь юркнуть и пропасть – этого бы Петельников себе не простил. Сыч словно уловил его опасения и метнулся в неширокий проход, зажатый двумя каменными стенами. «Убежит», – мелькнуло в голове у Петельникова.

Сыч неожиданно остановился – проход кончался тупиком, где приткнулись бачки с мусором и громоздились пустые ящики. Бежать было некуда: впереди стена, сзади инспектор. Тогда Сыч выхватил метровый кусок стальной трубы, который чуть торчал из бачка, и повернулся к инспектору. Стало тихо – каждый не шевелился.

Вдруг Петельников подцепил ногой ящик и двинул к себе. Сыч поднял трубу над головой: решил, что инспектор хочет швырнуть ящик в него. Но Петельников неожиданно на этот ящик сел, достал сигарету и закурил. Удивлённый Сыч ждал, что будет дальше, – ему сейчас было удобно стукнуть инспектора по голове сверху.

– Что стоишь, как дурак, – сказал Петельников. – Опусти лом-то. Или забыл мои приёмы?

– Против лома нет приёма, – прохрипел Сыч.

– У меня есть оружие, – усмехнулся инспектор.

Сыч молчал, не выпуская трубы.

– Ну, допустим, треснешь меня, – спокойно продолжал Петельников, – убьёшь. А что дальше? На вышку наскребаешь?

Сыч опустил трубу, но ещё держал её крепко, до сухости пальцев.

– Мы, Сыч, знакомы давно. Я ведь с тебя свою работу начинал. Файку-то, сбытчицу, помнишь?

Последняя фраза почему-то подействовала. Сыч шмыгнул носом, матерно выругался и швырнул трубу обратно в бачок.

– Правильно, – одобрил Петельников и поднялся с ящика.

– Капитан, просьба будет, – угрюмо сказал Сыч. – Пожрать бы перед камерой по-человечески…

– А не убежишь?

– Сука буду, – пообещал Сыч.

Петельников знал, что его словам верить можно – они у этого рецидивиста были металлические, как та труба в бачке.

– Пошли, – коротко бросил инспектор.

Они двинулись тем же путём, которым бежали. Сыч молчал, рассматривая землю под ногами. Шёл тяжело, стараясь продавить мокрый асфальт весом короткого квадратного тела. Он него пахло резиной. Им было что вспомнить, но они молчали – впереди предстоял иной разговор.

– Только у меня «рябчиков» нет, – сообщил Сыч.

– Одолжу. А в колонии не заработал, что ли?

– Привёз, – нехотя признался Сыч, – да всё с маманей пропили.

Петельников помнил его мамашу, в то время молодую ещё бабёнку без царя в голове, которая любила угарные компании. Мальчишкой Сыч вместо молока пил по утрам пиво. Отца своего он не знал, да его не знала и мать. Она была из тех, кому Петельников запретил бы рожать детей, будь его воля.

Официантка удивлённо оглядела странную пару. Но когда высокий приятный мужчина передал меню тому, у которого под потёртым пиджаком вроде бы ничего не было, она поняла, что первый кормит второго.

– Чего брать? – спросил Сыч.

– Чего хочешь.

– Вот этот… бифштекс, можно?

Петельников кивнул.

– А два можно? И солянку… одну? – уточнил Сыч, справившись с желанием заказать и пару солянок.

– Не съешь, – предупредил инспектор.

Сыч только усмехнулся.

– Как освободился, ни разу по-человечески не жрал.

Петельников только вздохнул. Не каждый может стать поэтом, учёным, артистом или космонавтом. Не каждый может сделаться инспектором уголовного розыска. Возможно, не каждый может стать счастливым. Вероятно, не у каждого сбылись мечты… Но работать и жить по-человечески может каждый. И каждый может есть свои бифштексы, чёрт возьми!

20

В это время Рябинин допрашивал Померанцева. Тот сидел прямо и невозмутимо, на вопросы отвечал кратко, точно, подумавши. Его правильное лицо казалось Рябинину отлитым из светло-коричневого металла, покрытого лаком. Такими породистыми ему представлялись древнефамильные дворяне.

– Ну, а враги у жены были?

– Нет, не было.

– А какие у вас отношения с женой?

– Вы хотите спросить, не был ли я её врагом? – усмехнулся Померанцев. – Отношения были как у всех.

– У всех отношения разные, – заметил Рябинин.

– Вот у нас и были разные. И ссорились, и дружили.

Он так и сказал – дружили. Рябинину понравилось это выражение: дружить с женой.

– А у вас есть враги?

– Что вы везде ищете врагов? – поморщился Померанцев.

Он вёл себя начальственно, чуть снисходительно. Учёный, руководитель группы, кандидат геолого-минералогических наук… Да ещё и муж потерпевшей, а потерпевшие в прокуратуре всегда на особом положении, как тяжелобольные в семье. О том, что он подозреваемый, Померанцев, видимо, не знал. Последняя мысль удивила Рябинина, – это Померанцев должен знать.

– У меня работа такая, – спокойно заметил Рябинин, – искать врагов человека.

– У меня их не было.

– И на работе не было?

– Нет.

– А Суздальский?

– Ну, он не мой враг, а всего рода человеческого.

– Вы сами-то никого не подозреваете? – поинтересовался Рябинин.

– Странно, – чуть удивился Померанцев. – Как я могу подозревать? Тут я вам не помощник.

«Если не враг», – подумал Рябинин, не спуская глаз с его холёного лица.

– Если бы вы меня спросили, – добавил Померанцев, – про Тунгусскую антиклизу или, скажем, Балтийский кристаллический щит…

Рябинин в начале следствия допустил одну серьёзную ошибку: не изучил отношения между сотрудниками сорок восьмой комнаты. Сейчас он чувствовал это. Но теперь изучать уже было ни к чему, теперь есть путь короче – через Сыча, которого должен поймать инспектор.

– Валентин Валентинович, вы любите жену?

– По-своему люблю.

Рябинин усмехнулся: когда любят «по-своему», то вовсе не любят. Померанцев понял его усмешку и разъяснил:

– Нет эталонов любви. В разное время мы любим по-разному. И разных людей мы любим тоже по-разному.

– Угу, – сказал Рябинин.

Ему никогда не нравилось истинное спокойствие. Только то спокойствие он ценил, которое давалось нелегко, когда под недрогнувшей кожей кипит злость или любовь, как кипяток за стенкой колбы.

– Как вы только руководите? – тихо сказал Рябинин.

– А при чём здесь это?

Серые глаза Померанцева смотрели строго, изучающе: что следователь имел в виду?

– Уж очень вы равнодушны, а руководство требует беспокойства.

– Моя работа к делу не относится.

– Как вам только доверили коллектив, – уже погромче заявил Рябинин.

– А это не ваше дело! – Лёгкая краска пошла у геолога от ушей к его точёному римскому носу.

– Ага! – злорадно агакнул Рябинин. – Теперь вы заволновались, когда я стал покушаться на вашу карьеру. А почему же вы дремлете, когда я говорю о покушении на вашу жену?

– Я больше вашего переживаю! – высоким голосом крикнул Померанцев.

– Ещё бы ты за свою жену меньше меня переживал, – неожиданно для себя сказал Рябинин «ты» этому интеллигентному учёному, кандидату наук. – Почему же вы сидите, словно я спрашиваю не об убийстве, а о маринованной мухе?!

При последнем слове пронеслась мысль, что мух никто не маринует, – пронеслась и пропала, вроде искры из трубы. Он перестал сдерживаться, хотя сдерживаться ему ничего не стоило, но сейчас требовалась хорошая злость, частями, как пар из котла к поршню.

– Почему вы отвечаете так, будто враг её?! Будто довольны этим покушением? Почему у вас нет ни обиды, ни горя, ни ненависти к преступнику?! А почему вы ни разу меня не спросили, поймали мы преступника или нет? Ведь с этого вопроса начинают все близкие люди!

Рябинин перевёл дух. Померанцев молчал, ошарашенный вспышкой следователя. Теперь краска уже не уходила с его лица.

– А я скажу, почему вы помалкиваете! – сообщил Рябинин.

Серые глаза геолога насторожённо ждали, но он не спрашивал, словно боясь услышать правду – почему.

– Скажу попозже, – пообещал Рябинин. – Впрочем, скажете сами.

Он плохо допрашивал, когда не понимал идею преступления. Например, неясно, зачем Померанцеву освобождаться от жены таким диким способом. Ведь можно просто уйти. Зачем пугать до смерти Симонян, которая тяжело болела и никому уже не мешала… Этого Рябинин не знал. Но это должен знать Померанцев.

– Расскажите про отношения в сорок восьмой комнате…

– У нас парной дружбы нет. Все друзья. Кроме разве Суздальского.

– А любовные отношения?

– Любовные… Суздальский ухаживал за Симонян. Безуспешно.

– И всё?

– Ну, Горман выказывал симпатию Веге Долининой. Но это так, несерьёзно.

– И всё?

Рябинин подумал, что есть люди, которые похожи на лекарства, – перед допросом их надо взбалтывать. Впрочем, разговор с подозреваемым без «взбалтывания» никогда не получался. Он вдруг почувствовал, что сильно устал. Они с Петельниковым работали без выходных. Четыре часа дня, а ему захотелось положить голову на стол и хотя бы на часик забыть все эти допросы, любовные отношения и самодельные финки. Даже тяжесть очков ощутилась переносицей.

– И всё? – повторил Рябинин.

– Всё, – подтвердил Померанцев, на миг пряча глаза, но губы он спрятать не мог – они напряжённо задвигались.

– Вы врёте! – ахнул Рябинин через стол в его лицо.

– Какое вы имеете право…

– Врёте! – крикнул Рябинин. – Симонян была вашей любовницей.

– Я не позволю… Ваша фантазия начинает меня злить.

Рябинина этот человек раздражал всем: лощёностью, ложью, выдержкой, самодовольством, которые были написаны крупными буквами на скульптурном высоком лбу. И цинизмом: его жене всадили нож, а он сидит, как дипломат на рауте. Другой бы… Рябинин споткнулся: если Померанцев нанял убийцу, то какие тут переживания? Но тогда почему он не изображает горе, чтобы отвести подозрения?

– Раздевайтесь, – тихо приказал Рябинин.

– Зачем? – так же тихо спросил Померанцев, заметно напрягаясь.

– Я сейчас приглашу понятых и буду вас осматривать.

– Зачем? – переспросил Померанцев, ничего не понимая. И эта неизвестность пугала сильней.

– Чтобы осмотреть и запротоколировать ту милую родинку, которую любила целовать Симонян!

Руки Померанцева взметнулись с колен на стол и снова опали. Он смотрел на следователя с тупым недоумением, которое было признаком высшей растерянности, когда в голове сталкиваются мысли и ни одна ещё не успела добежать до лица. Померанцев понял, что у следователя есть факты, – стиль записки Симонян он уловил сразу.

– Ну?! – потребовал Рябинин.

Теперь на лицо геолога легла чёткая тень – мука неуверенности и сомнений. Он не знал, говорить или нет.

– Извините, – наконец решился Померанцев, – не сказал. Думал, что не относится к делу. Да, вы правы.

– Подробнее.

– У нас с Верой была любовь… Увлеклись в поле. Три с лишним года.

– Где вы встречались?

– Ну, в поле встречаться просто, ходили вместе в маршруты. А здесь… у неё на квартире.

– А в период болезни?

– Она дала мне ключ.

– Значит, у неё перед смертью были вы?

– Нет, не я, – вскинулся Померанцев. – Я был за неделю, не позже.

Обычное явление: человек признавался в том, в чём уличён. Докажи сейчас Рябинин, что Померанцев был у Симонян утром, и тот вспомнит, извинится, вспотеет.

– Где ключ?

– Знаете, я его потерял.

Рябинин усмехнулся: ну, конечно, потерял. А кто-нибудь нашёл и проник в комнату к Симонян. Лепет подростка, укравшего гитару или модные джинсы.

– Кто знал о вашей связи с Симонян?

– Никто.

– Валентин Валентинович, а вам не хочется, – добродушно сказал Рябинин, – просто и подробно рассказать мне всю правду? Не ждать, пока я вас ещё на чём-нибудь поймаю…

– Мне нечего рассказывать.

– Неправда! Я же вижу.

Теперь Померанцев уже не смотрел на следователя серыми строгими глазами, а старался положить взгляд куда угодно, лишь бы миновать очки следователя. Но Рябинину требовались не глаза, а лицо – оно же было перед ним; закрыть его руками Померанцев не догадался. В допросе наступил перелом – сейчас всё зависело от выбранной тактики. Одно неудачное слово, неудачная фраза, мысль, мимика следователя могли всё испортить. Рябинин уже неудачно сказал: «Я же вижу». Надо было – «Я же знаю».

– Тогда пойдём дальше, – напористо заключил Рябинин, чувствуя, что к нему идёт та сила, которую он долго и бессильно вызывал: она уже в нём, уже он ощутил сладкий холодок в груди и деревянность в помертвевших руках. Он представил, как Померанцев передаёт деньги убийце, и спросил, отрубая слова, как куски свинца топором:

– Сколько – вы – заплатили – убийце?!

– Какому… убийце? – пробормотал Померанцев и автоматически сунул пальцы сначала в один внутренний карман пиджака, потом во второй, точно проверяя, отдал деньги или они ещё лежат в кармане.

Рябинин сидел бледный, впившись глазами в бегающие зрачки подозреваемого. С ним это редко бывало, но сейчас получилось – вся его воля перелилась туда, под череп Померанцева. Рябинин сейчас ничего не видел, не слышал и не чувствовал, кроме трепещущей мысли сидящего напротив человека, – ему казалось, что они сидят в тумане и только между ними ясная полынья, на другом конце которой, как святой в венце, сияет Померанцев.

– Сколько вы заплатили убийце? – медленно и внушительно спросил Рябинин.

– Не помню… То есть не платил.

– Вам жена дарила фотографию?

– Она много дарила…

– Большая открытка, в брючном костюме.

– Дарила.

– Где она?

– У меня… Была… Я её потерял.

– Нет, не потеряли. Вы её отдали своими руками преступнику. Вот она!

И Рябинин вынул из дела и швырнул, как карту из колоды, фотографию женщины в брючном костюме. Она упала на стол лицом к Померанцеву. Тот глянул на неё растерянно: как фотография оказалась у следователя? Облизнул губы, словно задыхался, и покорно сказал:

– Значит, отдал. Нет, скорее всего, потерял. Но если вы настаиваете…

– За что вы хотели убить жену?

– За что убить? – переспросил Померанцев и сделал винтообразное движение телом, словно хотел вылезти из собственного костюма.

– Почему вы убили Симонян? Почему хотели убить жену? – уже не своим голосом кричал Рябинин, чувствуя, что ещё немного такого допроса – и он рухнет со стула.

Но туман и полынья пропали. Померанцев глубоко вздохнул.

Рябинина охватило безразличие ко всему на свете, и он безвольно осел на стуле.

– Сергей Георгиевич, пять минут стою над ухом, а вы молчите, – услышал он голос Маши Гвоздикиной. Вот кто расплескал полынью и развеял туман.

– Вам бумага. – Она передала лист и вышла из кабинета, заплетая мини-юбчонку вокруг стройно-загорелых ног. Рябинин не обратил бы на них внимания, потому что видел каждый день. Но на них глянул Померанцев ресторанно-масляным взглядом. Рябинин удивился: в таком положении, в таком месте он замечает женские красоты.

И Рябинин понял, что скоро он о чём-то догадается. Он предчувствовал мысль. Это как с памятью, когда точно знаешь, что вспомнишь, а что нет. Как-то Рябинин вспоминал две травы. В названии первой было что-то от смазочного материала, а в названии второй – от математики. Но он точно знал, что скоро вспомнит вторую и никогда не вспомнит первую. Так и получилось: таволгу он не вспомнил (тавот), а пижму осознал через час (число «пи»). Вот и теперь к нему шло открытие, шла мысль, которая скомбинируется в мозгу из облика Померанцева, вида прекрасных Машиных ног, опыта, интуиции и чего-то ещё, более тонкого и непонятного, чем интуиция. Но эта грядущая мысль всё поставит на свои места.

– Вы случайно не гипнотизёр? – спросил Померанцев, натянуто улыбаясь.

Рябинин не ответил. Он глянул в бумагу, и сразу все грядущие мысли отринулись, потому что его мозг затормозился на полученной информации.

Накануне он послал запрос в сберегательные кассы на всех пятерых геологов – не брал ли кто вкладов. И один из них взял пятьсот рублей на второй день после покушения на Померанцеву.

Допрос был сорван. В уравнение вкралась новая величина, с которой получалось уже неравенство. Требовалась немедленная проверка. Рябинин ус-тало глянул на часы – пять вечера, через час геологи пойдут домой.

21

Накормив Сыча, Петельников отвёз его в райотдел. Оставив машину, он пешком направился в прокуратуру – к Рябинину.

Он шёл и думал, что вот уже вторую неделю не выжимает гантелей, не тянет эспандер, не плавает в бассейне, не стоит на голове и не пьёт воду мелкими глотками – пьёт залпом. Почти забросил секцию бокса и не ходит на стрельбы… Поэтому организм устал.

У них в райотделе существовала полушутливая теория облагораживания. Её поддерживал сам начальник. Считалось, что после контакта с личностями вроде Сыча человеку необходимо принять нравственный душ: побывать в хорошем обществе, почитать книгу, сходить в театр. Инспектор Леденцов, например, писал стихи, обильно пользуясь рифмами типа «сонет – кастет» и «пистолет – патронов нет». У Петельникова была другая теория, своя: кто сказал, что копошение в грязи делает человека хуже? Наоборот! Когда он видел гнусную личность, искал её, находил, ловил, смотрел ей в лицо, то всегда тихо удивлялся, что, в общем-то, это такой же человек, как он, Петельников, как и все, но опустился до такой низости. Ужасала возможность людской деградации. Поэтому хотелось быть лучше. И всё-таки, когда Петельников ворошил чью-нибудь грязную жизнь, бегал по сомнительным квартирам, сидел в засадах, делал обыски или задержания, говорил с негодяем или пьяницей, – ему в конце концов хотелось чего-нибудь красивого. Может быть, поэтому Петельников броско одевался, чуть манерно курил, занимался в двух спортивных секциях, вслед за Рябининым собирал заумные книги и держал абонемент в филармонию.

Ему остался квартал до прокуратуры, когда он заметил Померанцева, идущего навстречу. Тот не видел инспектора, смотря отрешённым взглядом поверх толпы. Геолог шёл не в сторону дома и не в сторону работы. Может, поэтому, а может, по оперативной привычке Петельников повернул и двинулся следом.

Померанцев сильно изменился. От того человека, который высокомерно сидел на пляже, ничего не осталось. На лицо легла какая-то серость, словно геолог походил по цементному заводу. Допрос у Рябинина даром не прошёл.

Померанцев шёл к центру. Он миновал сберкассу, универмаг, книжный магазин и свернул на тихую улицу. Видимо, спешил на телеграф, который располагался в конце улицы. Мог подать телеграмму с каким-нибудь доказательственным текстом. Но Померанцев прошёл телеграф и опять свернул к проспекту. Тогда инспектору пришла мысль, что тот просто гуляет, переводя нервное напряжение в двигательную энергию, что Петельникову делать необязательно. Он уже хотел отцепиться, когда геолог вдруг обратился к пожилой женщине.

– Я из милиции, что он спрашивал? – телеграммно выпалил Петельников, поравнявшись с женщиной.

– Господи, дом восемнадцать. – Она удивлённо округлила глаза и плечи, сразу останавливаясь, ибо перед ней разворачивалась погоня.

Дом восемнадцать по этой улице Петельникову ничего не говорил, хотя вроде бы этот адрес он раньше слышал. Инспектор чуть поотстал. Геолог мог обернуться и его заметить, а теперь это, как у них говорили в уголовном розыске, «висение на хвосте» приобретало смысл.

Померанцев шёл, поглядывая на нумерацию – уже десятый дом. Пользуясь логическим методом, или логическо-психологическим, как его называл Рябинин, инспектор пытался рассудить, куда может идти человек после допроса. Куда угодно. А если допрос был таким, от которого человек потемнел? К приятелю за советом. К влиятельному человеку за помощью. К соучастнику – предупредить. Но соучастник сидел в камере, съев солянку, два бифштекса и три компота из сухофруктов.

Померанцев дошёл до старинного особнячка и пропал за дверью. Инспектор поравнялся с домом восемнадцать – на фасаде блестело большое тёмное стекло, где золотыми буквами значилось: «Юридическая консультация».

Петельников повернулся и быстрым шагом пошёл обратно. Теперь он спешил в прокуратуру.

Итак, Померанцеву требовался защитник. Или юридический совет. Но они требуются человеку, у которого возникли юридические отношения. У Померанцева они возникли с прокуратурой по поводу покушения на убийство жены. Ни с того ни с сего к адвокатам не ходят. Значит, после допроса Померанцев понял, что положение его серьёзно. Жаль, что нельзя допрашивать адвокатов об их клиентах.

Петельников почти бежал, когда его схватила за плащ та самая женщина, которая стояла уже не одна.

– Поймали? – таинственно спросила она, показывая глазами другим трём на инспектора.

– Поймал, – признался Петельников, делая зверскую физиономию.

– А где же он? – поинтересовалась одна из трёх.

– А я его пристрелил на месте, – беззаботно сообщил инспектор и ринулся дальше.

Мир страдал от информационного взрыва, а этим женщинам не хватало информации. Бессодержательным людям её всегда не хватает, она им требуется ежедневно, как витамины. Не будь телевизора, им бы нечем было набить свой тоскующий мозг.

Петельников выскочил на проспект. Уже начался час «пик». Троллейбусы и трамваи были так набиты, что казалось, сейчас лопнут по всем своим металлическим швам. На пешую ходьбу до прокуратуры потребовалось бы минут сорок. Инспектор уже решил воспользоваться первым попутным грузовиком, когда на остановке такси увидел живого и натурального Рябинина.

Они заулыбались друг другу, пожали руки, хотя утром виделись. Петельников коротко сообщил, как поймал Сыча и куда пошёл Померанцев. Рябинин нехотя рассказал о допросе.

– Хочу успеть к геологам, – сообщил он. – Надо задать один вопрос одному человеку.

– Новая мыслишка? – спросил инспектор.

– Да. Если ответ того человека совпадёт с этой мыслишкой, то я узнаю преступника и без Сыча.

Петельников не стал расспрашивать. Сомнительные версии следователь не разглашал. И правильно делал: с инспектором уголовного розыска обсуждать никчёмную версию не стоило. Но с товарищем, Вадимом Петельниковым, поделиться бы мог.

– Сыч скажет, – заявил Петельников.

– Его придётся допрашивать вечером. А завтра дать генеральный бой. Вадим, вызови ко мне на завтра всех геологов. Пошли кого-нибудь разнести повестки.

Инспектор кивнул и опять сказал:

– Сыч должен назвать.

– Любовь многогранна, – вдруг задумчиво сообщил Рябинин. – Я всегда считал, что красивое чувство не способно на подлость. А любовь ведь красивая штука?

– Сергей Георгиевич, на Померанцева доказательства есть.

– Есть, – согласился Рябинин. – Теперь представь, что Суздальский узнал о связи Померанцева с Симонян, которую он продолжает любить. Что он должен сделать? При его-то характере?

– Отомстить тому и другому.

– Вот, – опять согласился следователь. – А ведь это объективно сделано.

– Значит, Суздальский у нас не отпадает, – заключил Петельников.

– Любовь, Вадим, многогранна, но подлость многограннее, потому что она… подлость, – ответил Рябинин.

Но инспектор ждал. Он видел, что у следователя за душой есть ещё одна мысль, более конкретная.

– Но я тебе не сообщил самое главное, – наконец сказал Рябинин. – На второй день после покушения Горман снял с книжки пятьсот рублей.