Текст книги "По дуге большого круга"
Автор книги: Станислав Гагарин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)
«Нора» захватила траулер далеко на севере. Волков сообщил, что лег в дрейф с подветренной стороны острова Бруней. Это спасало траулер от шторма, а вот спасти от обледенения не сумело. Налетевший ураган резко понизил температуру воздуха, и Волков передал Крохайцеву, что команда борется со льдом. Первая радиограмма об этом была принята в двадцать ноль-ноль. Последняя – за час до полуночи. «Обледенение увеличивается, – радировал Волков, – теряем остойчивость, люди…»
На этом радиосвязь с «Кальмаром» прервалась.
…Их было двадцать два – обычный экипаж на СРТ. Разные люди, каждый с собственными заботами, и свели их на эту «коробку» разные судьбы. Они уходили в море на три-четыре месяца, окунались в опасный труд, временами кляли капитанов, не умеющих «взять рыбу», некоторые из них божились, что это-де в последний раз – уж лучше слесарить в цехе, чем болтаться вот так в океане; веселели, когда обуздывали тяжелый план.
Робкие, отчаянные и смелые встречались на СРТ, только никто из них никогда не говорил о смерти. Это была запретная тема. Правда, порой в лихую минуту «срывался» измученный штормом парень и кричал капитану, что в гробу он видел эту рыбу, что хочет парень еще пожить и пусть капитан уходит стоять под берег. Такое случалось не часто, но капитаны могут припомнить и это.
Шел третий месяц рейса, когда «Кальмар» отправили на север. Команда не взяла еще плана полностью, но оставалось совсем немного, и времени тоже хватало.
Выловленную рыбу уже сдали до того на плавбазу, новой набрать не успели, разве что три десятка центнеровых бочек. Эту рыбу они поймали в последние сутки. Топливо на исходе, пресной воды оставалось в обрез. Капитану Волкову было над чем задуматься.
Он стоял на мостике «Кальмара» и смотрел вниз. Там, на палубе, люди готовились к схватке с ураганом «Нора».
«Я совсем пустой, – подумал Волков о судне, как о себе самом. – Танки запрессовать, что ли…»
Он повернулся и, чтобы сохранить равновесие, ухватился за переговорную трубу. Подтянув к ней лицо, свистнул в машину.
Голос, донесшийся снизу, казался далеким, словно из другого мира.
Капитан сказал механику про балластные цистерны и спросил штурмана, на сколько градусов упала температура. Было минус семь.
Волков ощущал, как ветер срывает с гребней холодные брызги, как летят брызги на палубу и снасти, ударяются о них и, не успев упасть, застывают на поверхности льдистой коркой. И как растет эта корка, капитан чувствовал тоже.
Лед был повсюду. На планшире и вантах, брашпиле и фок-штагах, на мачтах, лебедках, палубе – она скользила под ногами, в шпигатах, на стрелах и на одежде.
Люди кромсали лед ломами, оббивали его со снастей, падали скользкие куски, с ними падали люди, но поднимались и снова кромсали этот проклятый лед.
А его становилось все больше. Матросы работали с остервенением, от соленой ледяной воды трескалась кожа на пальцах, и брезентовые рукавицы впитывали в себя кровь из-под ногтей.
Вот штурман поднял тяжелый лом и ударил по толстой ледяной «колбасе», охватившей один из штагов. «Колбаса» не поддавалась. Штурман снова поднял лом, он выскользнул у него из рук, траулер качнуло, штурман упал и покатился к накренившемуся борту.
За ним ринулся боцман Задорожный, не удержался на скользкой палубе и грохнулся навзничь. Остальные, как по команде, бросились помогать штурману и боцману. А лед все рос и рос, и люди опять принялись за него. Капитан вызвал с палубы кока и приказал приготовить кофе для всех. Сам он оставался в рубке, стоял вместо матроса за штурвалом.
Люди работали молча. Может быть, кто-то из них и кричал или ругался… Но все перекрывал пронзительный визг ветра, он загонял слова обратно в глотки, и удары ломов, и скрежет лопат о палубу, и шум падавших с вант кусков льда – все растворялось и исчезало в его оглушающем реве. Белыми змеями уходили от спин людей спасательные концы к рубке.
Высота волн не увеличивалась, но капитан, поворачивая штурвал, чтоб удержать траулер, чувствовал, как тяжелеет «Кальмар» и, накренившись, все с большим и с большим трудом поднимается обратно.
Траулер терял остойчивость.
В довершение ко всему нарушилась связь «Кальмара» с плавбазой: лед «заземлил» антенну, рация замолчала.
С палубы поднялся старпом и сказал Волкову, что люди валятся с ног.
– Может, спиртику им, Игорь Васильевич, а? – спросил старпом капитана.
– Не стоит, – ответил тот. – Он врет, этот спиртик. Поначалу поднимет дух, затем разом сожрет последние силы… Останься здесь, я пройду по судну.
Волков обходил грузнеющий «Кальмар» и думал сейчас о нем как о двадцать третьем члене экипажа. Он жалел обледеневший траулер – железного работягу с дизельным сердцем и в три сотни тонн водоизмещения. Оставив за себя в рубке старпома, капитан взял лом и работал вместе со всеми остервенело.
Потом Волков поставил на руль опытного матроса первого класса, а сам опять втиснулся в закуток радиста и пытался помочь тому наладить связь по аварийной антенне.
И тогда взбесившаяся «Нора», словно почувствовав, что нет капитана на месте, побила его последнюю верную карту. Старпом позвал Волкова на мостик, сказал ему:
– Ветер заходит, Игорь Васильевич.
Капитан вышел на крыльцо и задохнулся от ветра. Вернувшись в рубку, он увидел, как сдвинулась влево картушка компаса. «Этот финт «Норы», – подумал Волков, – нам может дорого обойтись…»
Ветер изменил направление, и остров Бруней все меньше и меньше служил траулеру прикрытием.
Чтобы встречать носом волну, судно приходилось постоянно поворачивать вправо, и остров все ближе и ближе сползал к траверзу «Кальмара».
Размахи волн, ничем не сдерживаемых теперь, становились сильнее. Судно сносило к южной части Брунея, окаймленной цепочкой скал, и капитан дал передний ход.
Теперь вода хлестала через бак. Ледовый панцирь «Кальмара» становился все толще. Люди, пригибаясь под ледяным душем, механически поднимали и опускали ломы, лопаты валились из рук, наступило состояние, когда безразличие от усталости достигает такой силы, что исчезает страх смерти.
«Так долго нам не продержаться», – подумал капитан.
Сейчас он закрыл глаза, и, когда снова открыл их, госпитальная тишина оглушила капитана Волкова.
Он снова был в Бриссене.
«Я должен был ожидать этого, – подумал капитан. – Как-то не думалось такого раньше, но, вероятно, подспудная мысль оставалась, мысль о том, что и меня судьба может подвергнуть подобному испытанию. Впрочем, зачем я им? Разве мало здесь своих штурманов и капитанов? Много, даже излишек есть, и уходят они плавать под чужими флагами, у них это в порядке вещей… Нет, не капитан Волков им нужен, а советский капитан Волков, русский человек, изменивший родной земле… А моя личность, моя судьба – для них величина бесконечно малая, еще один эпизод в пропагандистской войне, местная операция, не больше…»
Он взял сигарету из пачки, оставленной Коллинзом, и закурил.
«Хорошо, – подумал капитан, – пусть козыри у Коллинза крупные, пусть мне могут не поверить и я буду осужден. Готов ли я к этому? Вынесу ли наказание? Ведь пойди «Кальмар» южным проливом, мы бы давно сдали улов и сейчас промышляли бы снова. Только никто не знал, что на пути траулера… Да, никто не знал. А ты обязан был предугадать это, капитан Волков. Все просто, капитан. Сейчас ты русский человек, и за этим определением ой как много стоит… А отними сам у себя родину или дай ее отнять, и нет тебя больше – ни русского, ни человека».
Капитан лежал на койке в портовом госпитале Бриссена и глядел в потолок широко раскрытыми глазами. Он вспомнил, как встретил Бориса Стрекозова в Гавре, откуда перегонял траулеры, построенные для нас французской фирмой. Этим занимаются обычно ребята из перегонной конторы «Мортрансфлот», но у них не хватало людей, вот и обратились за помощью к промысловикам. Словом, капитан прожил в гаврской гостинице уже с неделю, когда в баре к нему подошел один человек, по виду типичный француз, и спросил:
– Скажите, месье, вы не из России?
Капитан ответил утвердительно.
– Мне кажется, вы учились в мореходном училище. Ваша фамилия Волков?
– Верно, – сказал капитан. – Вы угадали…
– Нет, я просто узнал вас… А вы… ты не помнишь меня, Волков?
Капитан внимательно посмотрел на него. Одет прилично, худощав и подтянут, ничего примечательного, потом капитан понял, что в гражданской одежде никогда раньше его не видел, потому и не узнал сразу, глаза, правда, странные, просящие глаза.
– С радиотехнического я, Борис Стрекозов, помнишь, в мореходке в самодеятельности участвовал…
– A-а… Помню, – сказал капитан. – Плясун… Был такой. Припоминаю.
– Верно, – обрадовался Стрекозов. – Помнишь… Сядем в углу, выпьем за встречу. Не побоишься?
Капитан пожал плечами и направился к столику. Он подумал, что и пьет-то со Стрекозовым как с иностранцем… Молчание затягивалось, и капитан наконец спросил:
– Живешь-то как?
– Неплохо. Работаю экспертом в электронной фирме. Женился на дочери одного из директоров, он тоже из семьи русских эмигрантов… Сейчас еду в Штаты, в командировку, жду «Эр-Франс», в рейсе буду проверять на нем электронное оборудование. Вообще, Волков, здесь можно развернуться, имей только голову на плечах да крепкие руки…
– И дядю, – добавил Волков.
– Как? – не понял Стрекозов.
– Родственничков, говорю, богатых по линии жены надо иметь. Таких, как у тебя.
– А, конечно, они помогли мне, – сказал Стрекозов. – Но только здесь для делового, поворотливого человека, который знает, чего хочет, для такого здесь все условия, не то что у нас…
Он так и сказал «у нас», Волков отметил это и усмехнулся. Но Стрекозов по-своему понял это.
– Только не подумай, что я агитирую, а то, чего доброго, врежешь мне по морде и только неприятностей себе наживешь…
– А ты и не агитируешь вовсе, – сказал капитан. – Разве что за советскую власть.
Стрекозов опять недоуменно поглядел на Волкова, но допытываться не стал.
– Оглянись, – сказал капитан. – Ты и без моей помощи синяков себе наставил.
Стрекозов повернулся к зеркальной стене.
– Видишь? Глаза у тебя как у побитого пса. Жалкие… Такими и останутся до конца.
Стрекозов взболтнул виски в стакане:
– Шутишь… Да, тебе это можно. А здесь шуток не любят. Так-то, земляк… Не любят здесь шутить.
«А какие сейчас глаза у меня?» – подумал капитан.
Он опустил веки, словно боясь увидеть свои глаза и прочесть там нечто такое, на что не имел права.
«Я будто стыжусь… А есть ли для этого основания? – спросил себя Волков. – Да, уже то, что дал загнать себя в ловушку… Почему не остался в море, там, где теперь мои ребята? Но ведь на Овечьем острове оказался помимо воли, и надо было выжить ради истины, ради того, чтобы люди узнали, что произошло в ту ночь… Случись все по-другому – я последним ушел бы с корабля или не ушел бы вовсе, будь хоть какая-то моя вина в том, что корабль попал в катастрофу. В этом могу поручиться перед самим собой. Но что я должен делать сейчас? Где он, этот выход для меня?»
Капитан закурил сигарету и вспомнил, как тогда, у берегов острова Бруней, на борту обледеневшего «Кальмара» он искал выход для всех…
…Тогда он обдумывал несколько вариантов сразу и отбрасывал их, все они не годились. Оставаться на месте? Люди измотаны до предела, лед растет, ветер усиливается, траулер все больше теряет остойчивость. Еще немного – и все: приложенный теперь в верхней части судна центр тяжести накренит траулер до критической величины, а удары волн довершат дело.
Выброситься на берег? Пожертвовать судном? А спасутся ли при этом люди? О скалистые берега Брунея «Кальмар» разобьется в щепки, и не станет ни судна, ни экипажа…
Капитан дал полный ход. Траулер дернулся. Стоявший за штурвалом матрос крепко ухватил рукоятки штурвала и переложил его влево.
Капитан нагнулся к переговорной трубке, хотел предупредить старпома о своем замысле – и дикий вопль толкнул его в спину: «А-а-а-а!»
Матрос вдруг поднял руки, схватил себя за волосы, штурвал качнулся и бешено завертелся вправо.
Темная завеса стерла едва светлевший горизонт, она поднималась все выше, нависая над полубаком и рубкой «Кальмара», выворачивалась, стремясь обнять беспомощное тело траулера.
Матрос прыгнул в сторону и бросился к двери.
– Стой! – крикнул Волков.
Штурвал продолжал вращаться, и «Кальмар» забрасывал отяжелевшую корму влево, разворачиваясь бортом к волне.
Капитан выбросил руку к штурвалу, больно ударили рукоятки по пальцам. Волкова откинуло в сторону, он с трудом удержался на ногах, остановил штурвал и, задыхаясь, перекладывал его влево, заставляя траулер выйти носом к волне.
Завеса упала, накрыв судно, напрягся и задрожал под тоннами воды «Кальмар». Казалось, ему не подняться больше на поверхность, но вот корпус тряхнуло, еще и еще, будто отряхивалась собака, завеса исчезла, и в рубку заглянул краешек посветлевшего горизонта.
«Надо прожить этот день, только один день, который не должен стать для ребят последним».
Усилилась килевая качка. Все труднее становилось удерживать траулер носом к волне. Одно неверное движение, чуть больше переложить перо руля, и «Кальмар» повалится лагом к волне…
«Команду «Спустить шлюпки! Экипажу покинуть судно!» я не подам, – подумал Волков. – Шлюпки примерзли к кильблокам. Да и времени нет. Все может случиться в считанные минуты, два-три сильных удара – и «Кальмар» повалится на борт. Плавная, медленная бортовая качка – это значит, что траулер больше не встанет, он превратился в плавающее бревно. Еще две-три волны, крен резко увеличивается, и судно – вверх килем. А потом двадцать – тридцать минут каждому… Ведь в ледяной воде больше не выжить. Может быть, кто продержится дольше…»
Снова и снова поднимались над судном серые завесы, на мгновение застывали, словно примеривались.
«Надо уходить, – подумал капитан. – Повернуться к ветру кормой и спускаться к зюйду. Там теплое течение, оно собьет лед, там плавбаза, архипелаг…»
Он свистнул стармеху в машину и, не выпуская штурвала, сказал, что пойдет к повороту на заднем ходу, пусть следят за перебоями машины, когда оголится винт.
И еще капитан распорядился: команде приготовиться к повороту, надеть шерстяное белье, нагрудники, быть наготове оставить судно, боцману заняться маслом и по команде слить его за борт, штурману жечь ракеты… Место пустынное, но кто знает… Лишних из машинного отделения отправить на палубу, зачем лишать их известного шанса. Словом, стоять по местам и быть готовыми к последнему повороту.
Стармех из машины сказал, что у него все готово и осадку на корму он сделал.
Волков подвернул немного вправо от направления ветра, поставил руль в положение «прямо», крепче сжал рукоятки штурвала, ожидая, когда волна ударит в перо руля, и дал машине малый назад. Мгновение траулер стоял неподвижно, сотрясаясь мелкой дрожью, затем корма стремительно побежала влево, полубак пересек линию ветра и покатился вправо. Ураган ухватил приподнятый нос «Кальмара» за левую скулу и стремительно поволок его. Еще секунда – траулер встал бортом к волне, начался крен, но сильный вращающий момент уже развернул судно, и обманутая «Нора» изо всех сил поддала «Кальмар» в округлую корму.
…– С Новым годом, – сказал Крохайцев. – Давай выпьем с тобой, Игорь Васильевич.
Они сидели в просторной каюте начальника промысла. Плавбаза «Россия» укрылась от шторма в бухте. Здесь собралась вся флотилия. «Кальмар», ободранный, избитый, покачивался у борта плавбазы, его латала ремонтная бригада вместе с экипажем.
– С Новым годом? – спросил Волков. – Ах да, а я и забыл совсем…
Матрос-буфетчик приготовил закуски и из представительских запасов Крохайцева поставил на низенький столик бутылку.
– Досталось тебе, поди, – сказал старик, открывая бутылку. – Ладно, потом расскажешь…
Он налил по неполному бокалу и опустил ложечку в тарелку с оплывшими кубиками льда.
– Тебе со льдом, Васильич? – спросил Крохайцев.
– Теперь можно и со льдом, – ответил капитан.
«…Как давно это было, – подумал Волков. – Давно… Или мне кажется? Еще и года не минуло с тех пор. Новый год… Каким-то он станет для меня?»
Волков сделал еще три шага по комнате, подошел к столу, нашарил не глядя пачку сигарет и вдруг судорожно скомкал ее.
«Спокойно, капитан, спокойно, – сказал он себе. – Пока они лишь только прощупывают тебя, так сказать, устраивают первое испытание, пробный камень вроде… Будут еще разговоры, угрозы, всякие штучки, о них ты читал и слышал, эти парни – народ изобретательный, верно. А ты наплюй на них, капитан, за тобой ведь сила… И тебя уже ищут, «Кальмар» ищут, неделю ты не выходил на связь, по всему бассейну тревога, как ты мог забыть об этом?..»
Он вскочил на ноги и зашагал по комнате.
– Но пока суд да дело, надо и самому что-то придумать, – сказал капитан. – Придумать…
Он подошел к окну. Улица была по-прежнему пустынна, и только на самом углу склада, у поворота, торчал человек в черной кожаной куртке. Когда капитан выглянул в окно, человек мельком посмотрел в его сторону, затем повернулся спиной и вытащил из кармана пачку сигарет. Капитан отошел от окна и присел на край койки.
«Понятно. Только к чему это, мистер Коллинз?.. Проще предупредить кого следует в порту, на аэродроме и на почте. Но что делать мне? Заявить протест? Ведь не все же здесь коллинзы, есть и честные люди… Проникнуть в муниципалитет и потребовать… Наверняка наши оповестили все приморские государства об исчезновении траулера «Кальмар». И местные власти должны знать об этом тоже… Надо попасть к мэру города. А тип под окном? Вот для чего он болтается тут! Мистер Коллинз и это учел».
И опять часы мучительных раздумий…
Вечером в дверь постучали. Капитан не ответил. Стук повторился, и тогда вошел доктор.
– Что с вами, сэр? – спросил он. – У вас совсем потерянный вид. Если вы по поводу мистера Коллинза, то бросьте переживать. Это его работа. Только я ведь не мог начинать действовать до тех пор, пока не определил вашей собственной позиции. Согласитесь, что я совершенно не знал вас и вынужден был полагаться лишь на интуицию, а она может подвести и таких старых морских чертей, как я. Вы понимаете меня? Теперь мне известен ваш ответ Коллинзу, можно браться за дело. Я уже сообщил властям, что вы нуждаетесь в дополнительном врачебном обследовании. Это даст нам время, чтобы связаться с советским посольством. А сейчас к вам придет один молодой человек – жених Джойс, можете ему доверять. А я ухожу и к этой истории не имею никакого отношения. Выше голову, капитан!
Когда через несколько минут в дверь опять постучали, капитан с готовностью отозвался.
Длинный тощий парень с нервным, подвижным лицом и громадными ручищами, вылезающими из-под обшлагов мешковатого пиджака, переступил порог палаты. Следом за ним в дверь проскользнула Джойс и спряталась за спиной парня.
– Питер Абрахамсен, – сказал, улыбаясь, вошедший, – мое имя Питер Абрахамсен. Репортер…
– Из столицы? – живо спросил капитан. Он почему-то решил, что помощь придет издалека, не представляя, чем могут помочь ему жители Бриссена.
– Нет, мистер капитан.
Питер Абрахамсен принялся озабоченно шарить по карманам, потом вытащил из кармана смятый газетный листок, хотел протянуть капитану, но раздумал и осторожно положил на стол.
– Здешняя газета, мистер Волков. Шеф не хочет давать о вашем деле ни строчки. Он боится…
Абрахамсен обернулся к Джойс. Девушка кивнула, и репортер продолжал:
– Шеф боится… Ну вы сами понимаете. Мы ведь живем в очень маленьком городке, и столица слишком далеко от нас, сэр. Но я могу передать информацию в центральные агентства, если вы, мистер Волков, не будете против этого возражать и согласитесь дать мне короткое интервью. Понимаете?
– Понимаю, мистер Абрахамсен. Я готов, – сказал капитан.
Он встретился глазами с Джойс, девушка улыбнулась, отступила назад и осторожно прикрыла за собой дверь.
«Фарленд айлес ньюс»:
«Некоторое время гостеприимством города Бриссен пользовались капитан потерпевшего катастрофу русского рыболовного траулера «Кальмар» мистер Игорь Волков, 30-ти лет, и его товарищ по несчастью Сергей Денисов, 32-х лет. Единственные из всего экипажа оставшиеся в живых русские находились на попечении старшего врача портового госпиталя, нашего уважаемого земляка доктора Джеймса Флэннегена. Вчера, 22 августа, наши гости вылетели рейсовым самолетом до Айсбурга и далее в метрополию в сопровождении сотрудника советского посольства, специально прибывшего за русскими моряками в Бриссен».
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯПосле судебного процесса, когда председатель уголовной коллегии областного суда огласил приговор, меня отвезли в следственную тюрьму и поместили в одиночной камере.
Ко мне пропустили адвоката, который стал убеждать меня в необходимости подготовить ходатайство в Верховный суд республики. Но я поблагодарил адвоката за помощь, за хлопоты и от подачи ходатайства отказался. От дальнейших его услуг отказался тоже…
Меня приговорили к восьми годам лишения свободы с содержанием в колонии общего режима. Это не так уж много за гибель судна и всего экипажа. Для судей моих на вопрос, что случилось в ту ночь у острова Кардиган, не было иного ответа, кроме заключения опытных экспертов-капитанов: «Кальмар» пошел северным проливом и, по-видимому, с полного хода налетел на подводные камни, распоров себе днище. Другого ответа, который снимал бы с меня вину, не было. И судьи по-своему были правы: вина лежала на капитане, мне не было оправдания. До сих пор в ушах раздается плач жены моего старпома…
Конечно, дело о гибели траулера «Кальмар» было не из легких. Оно усложнялось тем, что я был единственным свидетелем катастрофы, но сам толком не мог объяснить, что же произошло в ту ночь. Тут еще примешивалось обстоятельство, по которому мои свидетельские показания носили субъективный характер, так как обвиняемым был я сам…
Случись все это у наших берегов, прокуратуре не составило бы труда послать к месту кораблекрушения своего работника, и тот легко бы выяснил у жителей побережья, был ли ночью взрыв или нет. Но мы не могли вести следствие у берегов другого государства. Правда, прокуратура еще до моего прибытия в порт сама выдвинула версию со взрывом мины и запросила соответствующие материалы, подключив к делу компетентные организации. Но ответ был отрицательным. Кстати, район последнего плавания траулера «Кальмар» не считался опасным в минном отношении, зато он был весьма опасен в отношении навигационном. Поэтому заключение комиссии капитанов-экспертов и послужило обоснованием для составления обвинительного заключения.
Выдвинутая мною в ходе следствия версия о взрыве мины была отвергнута на основании однозначного ответа администрации Фарлендских островов: никто из жителей о взрыве не слыхал.
Вот если бы я рассказал об угрозе Коллинза и сделал бы это сразу, тогда органы следствия стали бы искать иные пути постижения истины. Но я молчал. Во-первых, я не видел рапорта смотрителя маяка на мысе Норд-Унст, а только слышал о нем от Коллинза. Во-вторых, покажи Коллинз рапорт мне, кто бы мог доказать, что этот «рапорт» не фальшивка и что сочинил его не сам мистер Коллинз – такие молодчики, как он, способны на любой подлог.
И в-третьих, упоминание о «рапорте» в собственном сейфе мистер Коллинз мог использовать как средство шантажа.
Вот почему на следствии и суде я молчал. И все шло своим законным чередом.
Когда же я снова попытался прояснить истину и сказал судьям о возможном взрыве плавающей мины, государственный обвинитель зачитал официальную бумагу администрации Фарлендских островов из Бриссена.
«Никто из жителей островов взрыва не слышал». Тут же прилагалась метеорологическая справка: в ту ночь в районе катастрофы было спокойно на море, в воздухе и на суше. Другими словами, не услышать взрыва было невозможно. Отсюда судьи сделали вывод: версию отклонить как несостоятельную.
Но должно же быть объяснение случившемуся? Этого требовало не только правосудие… Вдовы и дети, родители и друзья погибших – весь город, наконец, ждал, когда суд установит истину и накажет виновника катастрофы – капитана. А в том, что виновен в несчастье он, мало кто сомневался.
Я уже упоминал, что авторитетная комиссия опытных капитанов и представителей морской инспекции, которая по требованию областной прокуратуры самым тщательным образом разобрала рейс, проанализировала навигационную обстановку в районе гибели «Кальмара» и воссоздала примерную прокладку курса траулера, не преминула подчеркнуть, что проход ночью северным проливом не рекомендован лоцией, хотя и объяснила следствию и суду: прямо этот факт в вину капитану ставить нельзя. На вопрос прокурора, мог ли выбор капитаном «Кальмара» южного пролива гарантировать безопасность плавания, председатель комиссии, известный капитан Лошкарев, ответил, что в море никто не может гарантировать безопасность плавания… И все же…
– По всей видимости, кто-нибудь из штурманов допустил ошибку в прокладке курса, – сказал Лошкарев. – Такие вещи случаются на флоте. Достаточно перепутать знак поправки компаса – и курс судна может пройти по берегу. А в условиях плавания в узкостях и при сильных течениях, которые просто невозможно иногда учесть до конца, вероятностная ошибка увеличивается во много раз. Долг капитана учитывать все варианты отклонения от истинного курса, проверять помощников-штурманов. Трудно судить о том, что именно произошло. Но капитан находится среди нас, а тех, двадцати, уже нет, и никто из них никогда не вернется… Впрочем, судить – это не моя компетенция… Я только попытался воссоздать сложившуюся там, в море, аварийную ситуацию.
Так сказал старейший капитан нашего бассейна, получивший первый штурманский диплом еще до революции. И Лошкарев был прав. И судьи тоже были правы, вынося мне обвинительный приговор. А те, кто слышал взрыв мины, жители Фарлендских островов, не могли пока свидетельствовать в мою пользу.
Когда председатель суда спросил меня, допускаю ли я возможность ошибки в прокладке курса, под нараставший шум в зале я ответил:
– Да, допускаю… Но все-таки убежден: судно погибло от столкновения с миной.
– Подсудимый Волков, – спросил председатель суда, – признаете ли вы себя виновным?
Я должен был ответить «да» или «нет». Но продолжал надеяться, что рапорт смотрителя на мысе Норд-Унст все-таки хранится в сейфе мистера Коллинза, догадывался о содержании этого рапорта, оно снимало с меня вину, и, может быть, когда-нибудь его содержание могло бы стать известным суду… Не мог я принять на себя несуществующую вину…
– Нет, – сказал я. – Если и виновен, то в том, что остался жив…
А потом судья прочитал приговор: «Виновным себя не признал… выдвинутая подсудимым версия не подтверждается документами… Листы дела такой-то и такой-то… Учитывая заключение экспертной комиссии… Принимая во внимание… Суд приговаривает гражданина Волкова Игоря Васильевича к восьми годам лишения свободы с содержанием в колонии общего режима… Приговор может быть обжалован в семидневный срок, считая с момента его оглашения…»
Галку я просил не приходить на суд, но сейчас мне хотелось ее увидеть, и адвокат обещал передать мою просьбу прийти в тюрьму на свидание.
Для себя я решил, что сниму с нее всякие обязательства и скажу ей об этом, когда увижусь с ней. Адвокат ушел, и я остался один со своими раздумьями, но понял, что притворяюсь перед самим собой, играю в некоего рыцаря, а кому это нужно? Не мне, во всяком случае…
Уже тогда пришло ко мне опасение, как бы такой разговор не оскорбил Галку, как бы я не оттолкнул ее придуманным из ложно понятого благородства равнодушием. И все-таки пошел на этот разговор. Теперь-то знаю, что прозвучало это тогда, в камере, как отказ от нее. Не найдя для Галки доброго слова в те минуты, я расплатился за это сполна.
Но в то время слишком подавили меня события. Едва закрывал глаза – видел вдов, родителей и детей, плачущих в зале суда, за ними вставали лица погибших, и эта трагедия заслонила мой собственный мир, собственные беды казались чересчур мелкими. Отгородившись бедою от жизни, я притиснул к земле еще одну душу, даже не заметив этого тогда, не поняв, что делаю… Уже после случившегося, когда узнал о жене и Станиславе Решевском, я часто думал, осыпая их мысленными упреками за «предательство», что тогда, в камере для свиданий, предал не только ее, но и себя самого. Но в тот злополучный день, когда из подсудимого превратился в осужденного, не был еще готов к такому выводу. Мне предстояло многое узнать и пережить, чтоб научиться по большому счету искать изъяны в своих действиях и в самом себе…
Камера, куда меня поместили, была, пожалуй, даже попросторнее, нежели моя каюта на «Кальмаре». Правда, теперь на новых плавбазах у капитанов настоящие апартаменты из нескольких комнат. Только на таких судах плавать мне не приходилось и теперь уже вряд ли придется… Я подумал, что, впрочем, и в своей каюте капитан одинок, хотя, независимо от класса корабля, на каждом из них капитан наделен неограниченной властью и судьба всего экипажа в его руках…
Трудно быть капитаном. Этой профессии не обучают. Учатся на штурмана в средних и высших мореходках. Капитаном становятся. Капитан – опытный штурман, отплававший положенный срок и благословленный на это святое место отделом кадров, парткомом и областным комитетом партии.
И дело не только в великой ответственности капитана за все и всех. Доверяешь экипажу – спи в каюте, не доверяешь – торчи на мостике дни и ночи рейса напролет. Что бы ни случилось на судне – столкновение ли, поломка двигателя, посадка на мель, пожар, потеря якорей, опоздание из рейса, «сгоревший» план или несчастные случаи с людьми – и чья бы ни была при этом вина, – за все отвечает капитан. Только в одном случае снимается с него вина – в случае действия непреодолимой силы, «форс-мажор», как говорят французы, или «Акт оф Год» – действие Бога – так говорят англичане. Ну, скажем, разверзлось неожиданно море и корабль оказался на обнажившемся дне. Или цунами зашвырнуло судно на берег… Или… Впрочем, и здесь нужно доказать, что имело место именно «форс-мажор», а не элементарная оплошность капитана.
Гибель «Кальмара» – типичное «действие Бога» или, скорее, наверное, черта, но так уж сложилось, что в игру случая включились иные силы…
Дважды я испытал в море чувства, какие, наверное, неведомы человеку, живущему только на земле. В первый раз это было, когда, окончив мореходное училище и получив штурманский диплом, я вышел на промысел со старым капитаном Фроловым. Сейчас он уже на пенсии, больше не плавает… Взял меня Фролов к себе третьим помощником, на стоянке, когда готовились к рейсу, гонял по порту с разными поручениями и лично проверял полученные мною в навигационной камере морские карты, лоцию и мореходные инструменты: транспортиры, параллельные линейки, хронометры, секстаны… Словом, все, что находится в ведении третьего штурмана. Я из кожи лез вон, чтоб как-нибудь не опростоволоситься, и Фролов, по-видимому, остался доволен, разносов не устраивал, а говорили, будто на них мастер. Капитан лишь неопределенно хмыкнул, когда я докладывал ему о готовности судовых ролей, документов и штурманского оборудования.
