Текст книги "По дуге большого круга"
Автор книги: Станислав Гагарин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)
Шестьдесят первый день – половина рейса. «Кто чует близость бури, тот знает, что одно лишь может спасти корабль и команду: если капитан железной рукой держит руль, а главное – держит его один». Так написал Стефан Цвейг о Магеллане…
Недавно перечитал историю его путешествия, теперь другими глазами смотрел на окружавшие траулер льды. Порою мечтаю о том, чтоб в океане навсегда оставались следы кораблей… Теперь ясно их вижу. Траулеры вокруг нас ходят в ниласе – молодом льду, оставляя за кормой темные дорожки. Только недолговечны эти следы… Подует ветер, сместит лед, нагромоздит торосы – вот и переменится обстановка. И конечно, тех следов, которые оставили здесь те, кто плавал раньше, никому уже не обнаружить. Итак, половина рейса за кормой… Постепенно начинает сказываться отсутствие ярких впечатлений, однообразие рыбацких будней, необходимость постоянно находиться среди одних и тех же людей, наступает своеобразный голод, сенсорный голод, так определили его ученые, и наша психика подсознательно пытается оградить себя от него. Напропалую травятся анекдоты, по радиотелефону, с помощью которого мы поддерживаем связь с другими кораблями, сыпятся остроты, как правило, пошлые, вплоть до чистого матюганья, но и этот невзыскательный юмор в великой цене.
Утром не затворил двери из каюты на мостик и слышал, как развлекался мой третий штурман. Он едва принял вахту и вдруг заметил на полу куртку.
– Чья она? – спросил третий у рулевого Батенина.
– Четвертого штурмана, – отвечает матрос. А четвертый только что спустился с мостика и пьет, поди, чай в кают-компании.
Третий хотел куртку поднять, а рулевой возьми да и подскажи ему:
– Не надо, Семеныч… Вы лучше вызовите его на мостик по трансляции.
Оба так и закатились от хохота.
Штурман пересилил смех и командирским голосом объявил на все судно в микрофон:
– Четвертому штурману срочно подняться на мостик!
Толя Януков примчался будто ошпаренный…
– В чем дело? – спрашивает, едва переведя дыхание.
– Твоя куртка упала… Подними! – говорит Семеныч.
Общий хохот. Толя, конечно, не смеется, он спускается вниз, матерясь, но отдавая должное третьему: разыграл по всем правилам. Глупая шутка, думаю я, решив не вмешиваться, а сам против воли улыбаюсь у себя в каюте. Ведь и такая хохма развлекает… С каждым днем промысла мы постепенно тупеем, чувства грубеют, и та же трансформация происходит с чувством юмора.
В прошлом рейсе старпом на сотый день пребывания в океане принялся вызывать боцмана… через экран локатора. Он долго орал в резиновый тубус: «Боцмана на мостик!», пока не сообразил, что говорит вовсе не в микрофон.
Да и сам на днях дал маху. Меня вызвал по «Акации», ультракоротковолновой радиостанции, наш флагман. Пришел я на мостик, схватил трубку и пытался разговаривать с начальством. Но разговор у нас не получался до тех пор, пока радист не намекнул мне вежливо, что пытаюсь связаться с флагманом, находящимся за десять миль от нас, по… судовому телефону, держал в руках совсем не ту трубку.
Внеслужебные разговоры по радиотелефону строго запрещены. Но говорят о чем угодно, особенно в ночную, «собачью», вахту вторых штурманов, с ноля до четырех часов. Идут тогда в ход анекдоты, иногда выдаст какой-нибудь спец блатную песню… Утром на совете капитанов флагман снова поугрожает свирепыми карами тому, кого поймает на эфирном хулиганстве, пару ночей «секонды» помолчат, а затем идет все по-прежнему.
А вот образец лояльных разговоров.
Идут навстречу друг другу два траулера.
– Четыреста сорок пятый, ответьте Двести тридцать девятому…
– А, это ты… Привет.
– Доброе утро. Как спал?
– Отлично. Когда рыба есть, хорошо спится. А ты?
– Нормально… Что ночью ловили?
– Все то же, тресочка. По четыре-пять тонн за подъем.
– А я трал протер…
– Четыреста сорок пятый. Двести пятьдесят второму. Прием.
– Слушает Четыреста сорок пятый.
– Что подняли?
– Две тоннишки, две, как поняли, прием.
– Что сейчас делаете?
– Забегаем на ветер, забегаем…
– Что имеете за кормой?
– Показания вроде неплохие. Еще с полчасика пробежим и будем спускать трал на ветер. А у вас?
– Протерли трал, протерли… Чинимся.
– Ясно, понял. До связи.
И у нас протертов навалом… Это происходит, когда в начале траления вдруг «поймаешь» в трал обломок скалы. Он перемещается в куток, ты волокешь его по каменистому грунту, и что происходит тогда с «веревками», когда они оказываются между двух камней, объяснять уже не требуется.
– Два БМРТ, два БМРТ! Кто там идет по правому нашему борту с ходовыми огнями курсом зюйд-ост?
– «Хабаровск» перебегает, «Хабаровск»… Мешаем вам, что ли?
– «Хабаровск», ответь «Восходу».
– Слушаю тебя, Витя.
– Добрый вечер, Володя. Как жизнь?
– Твоими молитвами, дорогой. Что имеешь?
– Нижнюю пласть оторвало… Две тонны, правда, вынул.
– Если хочешь жить спокойно, но иметь мало рыбы – возьми поглубже. Хочешь рыбу – иди помельче, но будешь постоянно рваться…
– Как в сказке, да? Пойдешь налево – голову потеряешь, направо…
– Уж такая у нас планида, Витя, рыбацкая наша звезда, мать… А мы забегаем… Сейчас буду спускать. Ну будь. До связи.
– А я подскочу к иностранцам, что-то они неспроста все сбились западнее, поближе к свалу. Пойду, Володя… До связи.
Как-то в первом часу ночи я просматривал судовой журнал. На смене вахт определились по системе «Лоран» и нанесли точку: 56°33′ нордовой широты и 58°19′ вестовой долготы… Вдруг из динамика радиотелефона раздался вопль:
– Люди! Где вы?
Взял трубку.
– Четыреста сорок пятый слышит глас вопиющего в пустыне… Кто это?
– Привет, Володя! – кричит в эфире жизнерадостный голос. – Доброй ночи!
Ага, это моего второго штурмана. Видимо, однокашник. Передаю Евсееву трубку.
– Ты чего кричишь, Виктор Сергеевич, – вполголоса говорит он. – У меня тут мастер в рубке…
– И чего ему не спится, старому козлу? Или думает, что он своим видом треску…
Мне так и не узнать, что я смогу поделать с треской своим видом. Смущенный штурман с треском отключает радиостанцию, кладет трубку, поворачивается и видит только спину капитана, уходящего в свои покои.
Капитанов тоже терзает зуд остроумия. Уж это, на мой взгляд, им вовсе ни к чему. Ладно уж салага-штурман вякнет что-нибудь ночью от великой тоски по дому. Его и услышат такие же пацаны да еще рулевые. А капитаны острят днем, их слышит весь флот.
Особенно изощряется мастер с 247-го, фамилия у него Топор, но все называют капитана Топор. Любит поболтать в эфир и Анатолий Маркович Гончаров. Вот образец их юмора. Спрашивают Топора: сколько поднял? Семь тонн, отвечает. И манерничает при этом: «Удивляюсь, как это мне посчастливилось. Придется давать РДО в Мурманск, пусть там пляшут от радости».
Мой старпом определил этих остряков одним словом. «Колуны», – сказал он и сплюнул в сердцах.
Однажды я не выдержал, мальчишеское озорство взяло верх, включился в радиохохму.
Перед обедом динамик завопил:
– Кто поднял десять тонн? Ответьте «Некрасову»!
И тут я безымянно подыграл. Вступил в разговор:
– Не десять, а двенадцать…
Мгновенно в эфире воцаряется тишина. Разом прекращаются все разговоры, капитаны и штурманы внимательно слушают.
– Так кто же? – восклицает «Некрасов».
Молчание. Удачливый рыбак не отвечает, наверно, не слышит.
Я молчу тоже, мне становится неловко за розыгрыш целой флотилии, но ведь кто-то же поднял эти десять тонн? Значит, рыба есть, надо только поискать ее как следует… И вновь оживает эфир. Корабли спрашивают друг у друга, сколько травили ваеров, на каких глубинах прошли, какими курсами, что в улове, нет ли поблизости льдов, словом, на разные голоса заговорил его Величество Промысел…
И рыба действительно заловилась. Теперь все спрашивают: где 445-й? Он вроде хорошо ловит. Еще бы! За половину суток мы поймали более сорока тонн, последний трал в двенадцать тонн отличной филейной трески. И опять возникли проблемы… У нас всегда так. Мало рыбы – проблема. Много наловили – еще больше проблем.
Рыба идет крупная, и вся такая, без мелочи. А на палубе мороз, минус пятнадцать… Надо срочно бросать всю добычу на «колодку», то есть делать треску шкеренную, без головы. А есть еще ГОСТ, ему плевать на особые наши условия. Он требует: на «колодку» должна идти треска не более килограмма весом. А у нас ловятся трещи́ны по три-четыре кило. Конечно, сам бог велел, не токмо госстандарт, делать из такой рыбы филе. А вот машины с таким количеством рыбы не справляются, вручную филе много не наделаешь, а рыба на палубе тем временем замерзает. Что же делать? Не ловить пока вообще? Или ловить поменьше?
Утром на совете капитанов флагман приказал актировать каждый случай перевода филейной трески на «колодку». Веселое кино у нас получается… Заловилась рыба, и теперь у капитанов болят головы: а что с нею делать? Один капитан сказал: «Нельзя переводить крупную рыбу в обычную шкеренную, когда не выполняешь суточное задание по филе. Это понятно. Но если с филе все в порядке, почему не гнать оставшуюся рыбу, хоть она и крупная, на «колодку»? Не выбрасывать же ее за борт?» Резонно…
И снова звучат голоса в эфире:
– Два БМРТ! Всем судам! Польский флагман предупреждает, что их траулеры травят до полуторы тысячи метров ваеров, в полтора раза больше нашего. Будьте осторожны при расхождении с поляками!
– Всем рыбакам! Говорит «Кильдин»… Временно у меня не горит зеленый огонь. Вместо него – два белых… Прошу иметь в виду!
– Двести сорок второй, ответьте «Полярному»!
– На приеме.
– Посмотрите, нет ли у нас дыма над рубкой…
Штурман 242-го выходит на крыло и внимательно рассматривает проходящий мимо траулер.
– Вроде нету… А вы что: печку там топите?
– Нет, это у нас бумага в эхолоте от мощных показаний горит!
Рыбы действительно много… Старпом вечером отличился: вынул двадцать пять тонн, лебедка еле справилась с таким подъемом.
А через пару дней на «склянке», при смене вахт, третий штурман вновь вышел за рамку карты и второму штурману сдавал координаты «на столе».
Получилось так, что мы удрали от остальной группы в этот рейс и решили отдохнуть от постоянной толкотни траулеров, от голосящих по «Кораблю» штурманов и капитанов, от шараханья в тумане друг от друга.
– Надоела толпа, Игорь Васильевич, – сказал мне старпом. – А не смыться ли нам куда? Уж очень здесь шумно.
Вот мы и смылись. Отошли потихоньку в сторону, рванули полным ходом на восток, и вскоре стихли голоса в эфире, никто не угрожал пересыпать нам трал своими снастями, не спрашивал наших позиций, уловов, координат, имени-отчества нашей «Рязанюшки».
И тут выяснилось, что при тралении на восток наш курс вылезает из карты, следующей карты на судне не оказалось… Промашка третьего штурмана, ответственного за все навигационное хозяйство. Правда, сюда мы и не планировали забираться… И все-таки неладно.
На торговых судах, да и на промысловых тоже, когда они на переходе, курс прокладывает капитан, и только он. А дело штурмана – вести судно по этому курсу, время от времени уточняя свое место с помощью обсерваций. Но когда идет Великая Рыбалка, капитану не до прокладки курсов, иначе он никогда не уйдет с мостика. Тут уж капитанская прерогатива переходит к вахтенному штурману. Прошел он с тралом часа полтора на норд-вест, поднял рыбу или «колеса», то есть ноль-ноль, пустышку, развернулся и бросает следующий трал уже на зюйд-ост. Или забежит туда, откуда начал траление, чтобы снова пройти по предыдущему курсу. Да и когда с тралом идет, то подправляет курс в зависимости от того, как, где и какую по массе показывают приборы рыбу.
И здесь, в этой ситуации, когда не оказалось карты квадрата, с которой мы «выползли» с тралом, нашелся выход. Определяем место по «Лорану», это уже в конце траления, а координаты ложатся за пределы карты… Тогда подкладываем рядом, на штурманском столе, листок бумаги и рисуем на нем обсервованное место. Вот это место Толя Януков и сдал второму штурману в полночь. Евсеев пройдет с тралом минут двадцать, поднимет его, развернется на обратный курс, бросит снасть в море и опять «влезет» в карту.
Так и плаваем, в гордом уединении, по северной части Сергассова моря. С карты на стол, со стола в карту. Рыбы здесь не густо… Правда, суточное задание выполняем, а скоро подойдет главная рыба, тогда и «науродуемся» всласть.
Навигационные предупреждения постоянно сообщают о большом количестве айсбергов в нашем районе. Пока мы не встретили ни одного.
Радары залавливают их порою в экран, мы с опаской поглядываем на белые пятнышки, но туман здесь такой, что ни хрена не видать и собственного бака. На утренней вахте разошлись с двумя иностранными траулерами. Они гудели что-то совсем рядом, но мы их так и не рассмотрели. Наверно, ведут близнецовый лов, когда один трал волокут два судна.
Изучал карту канадского полуострова Новая Шотландия и на побережье залива Святого Лаврентия увидел городок Пагуош. Не тут ли собралась впервые знаменитая Пагуошская конференция? Надо будет узнать об этом… Выписываю на память названия на полуострове. Город Нью-Глазгоу, поселок Каталоль, остров Мадам Аришат, поселок Экумсекум, мыс Бретон… Названия в основном английские, есть французские и немного индейских.
Время идет к концу промысла, а у моих штурманов почти нет завертов трала.
Заверт – штука неприятная. Получается он по разным причинам. Спускают, например, трал, снасть пошла в воду, отдали траловые доски, они «работают» в воде как крылья и разводят в стороны пасть трала, обеспечивают его раскрытие. И если штурман прозевал момент, поторопился дать скорость или, наоборот, не дал вовремя ход, трал перекрутится, завернется.
У каждого из наших штурманов по три-четыре заверта, а вот у старпома пока не было ни одного. Ай да Григорьич, ай да сукин сын! Но и на старуху бывает проруха… Старпом – признанный рыбный ас, только и наш чиф отличился, у него недавно произошел завертик, это случилось перед тем, как нам убежать от группы.
А дело было так. В восемнадцать ноль-ноль старпом сделал поворот с тралом, который протащил к этому времени один час. Я вышел на мостик и увидел, как идет он с тралом по отличным показаниям. Но впереди курса был каньон, дошли мы до него в восемнадцать пятьдесят пять. Говорю Григорьевичу: «Давай выбирай трал. Ведь уже два часа его тащишь, и показания хорошие были!» Нет, отвечает старпом, еще потянем, Игорь Васильевич. Сделаем поворот – и часик добавим. Словом, получилось согласно поговорке о том, что жадность фрайера сгубила. Я давно приметил: на третьем часу траления обязательно жди какую-нибудь пакость. Кстати, буквально перед этим чутье подсказало мне не поворачивать вслед за производственным рефрижератором «Гейзер», который, убоявшись свалиться в каньон, взял вправо. Я же решил идти прямо, не опасаясь ожидавшей нас глубины. Это и вывело «Рязань» на рыбу…
Так вот и сейчас был убежден, что поворота делать не надо, пора вынимать трал. Я пытался убедить старпома, но тщетно. Приказывать не стал. Ему скоро самому в капитаны, пусть привыкает отвечать… В этот момент, видимо, и создались условия для заверта. Но упрямый старпом развернулся и пошел вперед. Показания эхолота были умопомрачительны! А мы шли по такой рыбе с завернутым тралом… Обидно.
Втихую половить рыбку, в одиночку, удалось нам только двое суток. Во-первых, в группе довольно скоро сообразили, что «Рязань» исчезла. Если Волков помалкивает, на совет капитанов не выходит, значит, он где-то в стороне ловит… Капитаны других судов приказали «маркошам» выяснить наши координаты у радиста флагманского траулера, ведь сводки начальству мы подаем исправно. А во-вторых, не без помощи нашего рулевого Сережи Гайдука. Да и третий штурман приложил руку к раскрытию нашего инкогнито. Рация «Корабль» была у нас выключена, мы ловим себе втихомолку. Вдруг появляется траулер на горизонте. Гайдук возьми и включи радио. Незнакомец тут же спрашивает на шестнадцатом канале: «Кто это идет мне навстречу с тралом?» Тут у третьего штурмана сработал рефлекс, он взял трубку и ответил «Алмазу», что это «Рязань», дескать, промышляет. В это время я и вошел в рубку, услышал, как штурман «раскололся», и понес его потихонечку по кочкам. «Сами же, говорю, вы, штурмана, радовались, как хорошо работать в одиночку… Так и держали бы языки в одном месте. А теперь получайте базарный день…»
Сообщили мы «Алмазу» наши позиции, размеры уловов, и едва вышли в эфир, как к обнаруженной «Рязани» потянулись остальные корабли.
На экране локатора засеребрились импульсы, по «Кораблю» начались гвалт и перебранка, обмен новостями… Таллинский «Семпер» сообщил, что они неподалеку заловили хека с красной головой и перьями. Прикидывали, что это, мол, за хитрая рыба… Потом плюнули на нее, может быть, больная, и перебежали сюда.
«Комсомол Украины» поднял три тонны. Все оживились, стали поздравлять, а тут выяснилось, что это улов четырехчасового траления, и на «украинцев» посыпались насмешки.
«Капитан Скудняков» сообщил, что поднял в трале крыло самолета. Какая трагедия разыгралась здесь во время оно? Говорят, что океан все поглощает безвозвратно… Ан нет, порою рыбаки отбирают у него некую часть его жертв, вернее останки этих жертв. Чего только не попадается в тралы. И живое, и мертвое… Валуны и акулы, оборванные якоря и обломки кораллов, останки кораблей и свежие трупы потерпевших крушение рыбаков. А теперь вот и крыло самолета.
Смотрю в тубус локатора и вижу, как отражается на поверхности экрана мое лицо. Оно кажется мне чужим, постаревшим, отрешенным… Не нравится мне это лицо. Да… Если в этом чертовом тумане часами пялиться в экран, еще и не такое сможешь там увидеть.
Набежала на эти квадраты промысловая толпа, и рыба исчезла. Бегаем из стороны в сторону, а показаний все нет и нет. Вызвал на мостик радиоэлектронавигатора.
– Осмотрите эхолоты, – приказал ему. – Сдается мне, что рыба есть, а приборы привирают.
Навигатор принялся суетиться, менять ленты, подкручивать, щупать, проверять реле – словом, видимость работы была полная.
Потом, мне старпом рассказывал, когда я ушел, начались подначки. Кто-то посоветовал навигатору подкрутить не в приборе, а у себя в кармане. Другой порекомендовал лить за борт валерьянку, чтоб приманить рыбу запахом. Третий предложил стоять навигатору на баке с непокрытой головой, может быть, рыба на отблеск придет: навигатор наш – обладатель большой плеши.
Тот молчал. Возился с приборами час-другой… Наконец сообщил, что эхолоты отрегулированы. Но показаний все не было. Остроты возобновились. И тогда навигатор начисто осолопел. Он бросился к эхолоту «Кальмар», открыл его и с криком: «Вот вам показания, вот!» – стал шариковой ручкой рисовать штрихи, какие бывают от косяков рыбы. Прямо на японской импортной ленте рисовал…
Поначалу все так и покатились от смеха, а затем смолкли и уважительно посмотрели на специалиста – оценили его истерический юмор – и поняли: допекли мужика, пора завязывать. А навигатор обозвал всех волосанами и ушел с мостика.
…Вполне естественно, что на флоте существует профессиональный жаргон. Но есть у моряков и собственный юмор, фольклор, устное, так сказать, никем не записанное творчество. Оно все еще ждет своего исследования. Вот, к примеру, слово «волосан». Никто не знает, что обозначает оно, а оскорбительнее нет слова на флоте. А производное от него – «волос». Именно так, а не наоборот. И «волоса» бывают разные. Тропический, нечесаный, с того места, что пониже спины, «шерсть», отрез на валенки, суконный, шестигранный, неорганический, ошкеренный, неструганый – и, как говорили древние римляне, et cetera.
Разработана специальная шкала для обозначения подъемов трала, оценки уловов. Когда спрашивает сосед, сколько подняли, штурман может ему ответить, что тонны были: железные, деревянные, вологодские с гаком, хреновенькие, «колеса» или «велосипед» – производное от «ноль-ноль», тоннишка, следы, два ведра, на уху, на сковородку, две тарани, шередековская тонна… Есть такой в Мурманске славный капитан Шередека, есть и тонна его имени.
Но байки байками, а эхолоты наши по-прежнему барахлят. Узнал, что на БМРТ «Витебск» есть навигатор-наставник, связался с капитаном, прошу наставника к себе.
– Бутылку поставишь? – спрашивает меня Анатолий Иванович Кожевников.
– А где я тебе ее возьму?
– Где хочешь… Будет бутылка – будет наставник.
Я долго убеждал его, что на судне ни капли спиртного и сам я непьющий, вся Атлантика знает, и как будто убедил.
Мы условились встретиться с «Витебском», подошли к нему и спустили шлюпку. За наставником пошел Евсеев, второй штурман. Капитан «Витебска» до последнего надеялся на мой алкогольный презент, но когда наставника им вернули, а бутылки мастер не получил, то принялся вызывать меня по «Кораблю». Я стоял в рубке и слушал, как разоряется Кожевников в эфир.
– На «Рязани»! Позовите к трубке вашего капитана!
– Скажи, Григорьич, что я в ванне моюсь, – проговорил я вполголоса.
Старпом спокойным и подчеркнуто вежливым голосом сообщает Анатолию Ивановичу дислокацию своего капитана.
Кожевников рычит невразумительное и вдруг выпаливает в эфир:
– Передайте вашему капитану, чтоб ему мыло в задницу залезло!
Давясь от смеха, молодой штурман украдкой смотрит на меня. Остальные тактично отвернулись. Грустно качаю головой и ухожу в каюту.
В Мурманске мне рассказывали об Анатолии Ивановиче, про историю его аварии на БМРТ-411. Кожевников промышлял у острова Колгуев, в Баренцевом море. Узнал, что какой-то траулер здорово заловил, попросил у него пеленг, чтоб выйти на хорошую рыбу. Тот пеленг дал, и БМРТ-411 пошел к нему. Но удачливый траулер находился по другую сторону острова, и Кожевников пошел через… Колгуев. Их спасло то, что посадка пришлась на ровное песчаное место. Затопило двойное дно, разошлась от удара о грунт обшивка. Справедливости ради надо сказать, что через остров «пошагал» молоденький четвертый штурман, которого оставили одного на мостике. Но этим вину с капитана не спишешь…
Наладил нам наставник эхолоты, и тут пошла Большая Рыба. Рыба-то была маленькая, мойва, но было ее так много, что мы в четыре дня добрали до полного груза и побежали сдавать свою мойву на транспортный рефрижератор «Василий Суриков». Они пошли на промысел с Кубы, возили туда соленую треску из Мурманска, а теперь собирали мойву у промысловых судов.
Днем мне приснился забавный сон. Будто иду на «Рязани» с тралом через поле и вдруг вижу – впереди железнодорожный переезд. Кричу на рулевого, ругая Гайдука: «Что ж ты, Сергей, не предупредил меня?! Сейчас мы весь трал об рельсы оборвем!»
Менялись картинами с «Кивачом». Их помполит, Леонид Васильевич Буров, пообещал прислать нам фильмы «Белый клык», «Пес Барбос», «Ко мне, Мухтар!». Когда пришла шлюпка, нашему Викторычу передали аккуратно обвязанный картонный ящик, посылка, дескать, от коллеги. Отовсюду слышались шутки, намеки на потребную теперь закуску. Викторыч с великим тщанием развернул у себя в каюте коробку и обнаружил там… симпатичного щенка.
Теперь у нас две собаки. Большой Дик и маленький Джек. Есть еще и крохотная Чапа, но считать ее членом экипажа мы не хотим. У нее слишком привилегированное положение: она спит в одной койке с кокшей – судовой поварихой.
