Текст книги "По дуге большого круга"
Автор книги: Станислав Гагарин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)
Он замолчал.
– Человек вообще-то я спокойный, – снова заговорил Широков, – только вот когда негодяйство какое вижу, подлость, если в глаза брешут и даже глаз не отводят, тогда аж трясусь весь, сам бываю не свой… Директора совхоза отметелил. Его, правда, через полгода самого посадили: крупные хищения, очковтирательство, приписки, много ему навешали. Мне б подождать, не драться при честном народе… А может, мое дело и подтолкнуло, как знать? А за хулиганство, конечно, наказывать надо. Мне б тоже, дураку, понимать надо, что кулак – не доказательство правоты. Потому и вину свою признал, и на душе осадка не имею. Давай спать, Капитан. Тебе завтра впервой на работу, а времени поговорить будет у нас еще навалом. Давай спать, Капитан…
Сегодня Широков не скажет больше ни слова. Я тоже буду молчать и долго лежать неподвижно с открытыми глазами.
Потом сон выручит меня наконец, хотя этот мой сон здесь окажется не из приятных. А утром в семь часов дневальный разбудит нас, и начнется для меня первый в колонии день.
Значит, поднимали нас в семь. Одеться, умыться, заправить койки – и завтрак. Затем отряд выстраивается на поименную проверку: все ли на месте. Тут рявкает сирена. Побригадное построение и вывод на работу пятерками. Еще раз проверяет нас, все ли на месте, не сбежал ли кто, контролер-надзиратель. Приступаем к работе. У каждого свой цех, своя бригада, своя профессия. Я выучился на электромонтажника – капитаны здесь были не нужны… Снова сирена: перерыв на обед. В столовую идем строем, поотрядно. Кончился обед – опять в цех. Восемь часов в день. Потом нас переводят из производственной зоны в жилую. Теперь мы вроде как дома. Можешь читать, писать родным письма или обмениваться с другими заключенными воспоминаниями об оставленном за «зоной» мире.
Выходной день у нас бывает в воскресенье. Раз в неделю показывают кино. Действует средняя школа, есть библиотека, неплохо налажена клубная работа, привлекают заключенных и в художественную самодеятельность. Словом, есть все. Кроме свободы…
Широков молчал, а я думал о завтрашнем дне. Завтра перед работой меня пригласит начальник отряда майор Загладин.
– Садись, капитан.
– Какой я теперь капитан?..
– Все знаю, Игорь Волков, читал твое дело. Знаю, что ты не босяк, но здесь можешь им стать, между прочим. Восемь лет – срок приличный…
– Вот именно.
Тут я горько усмехнулся, и плечи мои безвольно опустились.
Майор внимательно посмотрел на меня.
– Не согласен с приговором? Обжаловал? – спросил он.
– Не стал. Все правильно…
– Не темни, парень. Нет такого человека, чтоб он даже при явной вине не чувствовал себя где-то и в чем-то правым. Так уж устроены люди. Иногда вполне искренне бьет себя в грудь кулаком. «Казните меня, любые муки-страдания приму!» – кричит, и казнь в самом деле может принять не моргнув глазом. А то и сам себя лишит жизни. И все же каким-то уголком души находит оправдание тому, что совершил… Хоть чутошное! Но оправдание… Ты меня понял?
– Понимаю…
– Вот-вот, прикидывай, Волков… И на рожон не лезь, и мученика из себя не строй. Совет могу дать: работай. Она, работа, от праздных мыслей, брат, уводит. И душу лечит… Опять же, человек ты грамотный, читай в свободное время книги, отвлекаться некуда, тут два университета кончишь. А библиотека у нас добрая… Иные вот дневник ведут. Могу помочь тетрадки общие достать. Ты вот с какими мыслями ехал сюда?
– Это как понимать?
– А вот так. Жить как думаешь? В колонии, брат Волков, как с первого дня настроишь себя, так и весь срок пойдет…
– Ждать буду, работать…
– Жди. Воля, парень, такая штука, нет ее ничего дороже. И ради воли подождать можно…
И все это будет завтра. А сейчас я лежал в бараке отряда «5-Б» и ждал, когда выручит сон. Потом забрезжил синеватый полусвет, он исходил словно из-под земли.
Странным образом воспринималось мною пространство. Оно казалось мне открытым, и все стороны горизонта голубели в призрачном освещении. И в то же самое время я чувствовал узкий коридор, по которому шел к синеющей кромке, ощущая его невидимые стены, низкий замшелый свод свисал над головой.
Внезапно за спиной послышался резкий металлический лязг. Я вздрогнул, хотел остановиться, но будто кто подтолкнул меня – и снова долгий путь по несуществующему коридору и непонятное лязганье позади.
Я не знал, зачем иду к синеющему горизонту, кто толкает меня на этом пути, все происходило по заданной кем-то неведомой программе, о сути которой мне не дано было даже догадаться. И это вызвало во мне ощущение безысходности, бесцельности движения вперед.
Осторожно стал закрадываться в душу страх, он возникал от осознания возможности остаться в этом коридоре одному.
Едва я успел до конца понять это, как коридор исчез, горизонт приблизился вплотную, и вдруг неожиданно упала темнота. Это, однако, не испугало меня, показалось, что будто знал про темноту и нужна мне была она, чтобы повернуться.
И я повернулся. Темнота пожелтела, она становилась все светлее и светлее, я стоял спиной к глубокой пропасти, откуда поднимался оранжевый пар, я будто видел все это спиной, а прямо передо мной терялся в охряной полутьме бесконечный туннель с воротами через равные промежутки.
Донесся далекий гул, и где-то в расплывающемся конце туннеля захлопнулись ворота. Снова удар, загудело в туннеле, и еще одни ворота закрылись, удары приближались, грохот нарастал, и я с ужасом увидел, как сдвигаются створки последних, самых ближних ворот.
Ворота закрылись. Снизу, из пропасти, поднимался оранжевый пар, а впереди высились железные ворота. Я бросился к ним, ударился грудью о равнодушный металл и стал колотить кулаками, холодея от мысли, что мне суждено навсегда здесь остаться одному.
– Откройте! – кричал я, срывая голос. – Откройте! Выпустите меня… Выпустите!
Ударив в них еще и еще, я медленно сполз вниз и лежал у ворот ничком, уже ни на что не надеясь.
Потом пробилась мысль, что все это вижу во сне. Было тяжело от безысходности положения, и я знал, что сплю и стоит сделать усилие над собой, как исчезнут ворота и этот дурацкий пар из бутафорского ущелья…
Наконец все исчезло. Какое-то время, вернувшись в реальный мир, не мог понять, где я… Потом все вспомнил.
До подъема я больше не сомкнул глаз. Лежал, свернувшись под натянутым на голову одеялом, и намечал линию новой жизни.
Самое странное в том, что во сне увидел ворота нашей колонии, понял это, когда медленно шел на волю от «вахты», и обернулся, чтоб увидеть их реально впервые.
Тогда я снова вспомнил тот странный сон и узнал те ворота. Но как могли они мне присниться, если не видел их прежде ни разу?..
ГЛАВА ПЯТАЯКогда Игорь посмотрел в мою сторону, мне подумалось, что сейчас он пригласит меня танцевать, и я сжалась вся оттого, что не понимала, хочу этого или нет. Мне было страшно остаться с ним вдвоем, но внешне казалась спокойной и ждала его первых слов.
– Забавно, – сказал Игорь, – я знаю женщину, которой повезло: у нее два мужа…
– Думаешь, ей весело от этого, да? – спросила я.
– Не знаю, – сказал Игорь, – не знаю, Галка…
Он произнес это грустно… Я почувствовала, как у меня вдруг словно лопнул в груди тяжеленный шар, как будто опало и сморщилось сердце.
Я открыла рот, чтобы произнести какие-то слова, но слова не хотели рождаться, и только слезы побежали по щекам. Разревелась, дуреха…
– Не надо, – сказал мне Волков, – перестань, Галка.
Лицо его искривилось, глаза стали жалобными, просящими. Я вспомнила, как тяжело принимал мои слезы Игорь, вспомнила все и попыталась собраться с духом.
Это далось нелегко. Игорь продолжал смотреть на меня умоляющими глазами и смешно заморгал ресницами, словно собирался заплакать обиженный кем-то ребенок.
«Ты и обидела», – подумала я и снова попыталась взять себя в руки.
Раскрыв сумочку, отыскала пудреницу и, заглянув в зеркало, провела по лицу пуховкой.
Станислав не возвращался.
Снова ударил оркестр. К нашему столику подбирался бородатый пижон в капитанской форме, и по глазам его было видно, что нацелился он на меня.
Еще несколько шагов. Я подпустила бородача поближе, поднялась и сказала:
– Пойдем танцевать, Игорь…
Волков помедлил, потом резко встал, едва не сбив с ног поравнявшегося с ним капитана.
Мы вышли одни из первых. Волков осторожно коснулся ладонью моей спины, сжал левую руку повыше кисти, я почувствовала, как дрожат его пальцы. Он неуверенно вывел меня на середину зала, зал заполнялся, становилось теснее, и Волков вдруг споткнулся.
– Практики не было, – сказал он, – ты уж прости… Разучился.
Он сказал спокойно и просто, совсем не так, как говорил обо всем, когда мы сидели за столиком втроем.
– Ладно, ничего, – сказала я. – Практика у тебя еще будет…
Игорь не ответил и продолжал вести меня по залу, я чувствовала, как все увереннее становился Волков, а мне хотелось, чтоб был он слабым, растерянным и слабым, но Игорь никогда не был таким, и в этом-то все и дело…
…Когда Игоря, тогда еще мужа моего, увезли, я приготовилась его ждать. Ждать все эти годы, определенные нам судьбой.
Ждать его я привыкла и убеждала себя, что выдержу и этот срок. Тогда было трудно представить отрезок времени в восемь лет, временной отрезок не успел уложиться в моем сознании, да и слишком была потрясена я тогда процессом, взбудоражившим целый город, свиданиями с Волковым, осунувшимся, постаревшим и каким-то притихшим. Под жесткими взглядами женщин, не дождавшихся «Кальмара», мне было очень тяжело, и я думала тогда о себе и Игоре Волкове во множественном числе.
Прошли первые недели, месяцы без него. Так бывало и раньше, когда Игорь уходил в море, но я стала ловить себя на мысли, что теперешнее ожидание без надежды, без перспективы, что ли…
А рядом был Станислав Решевский. Нет, его никто не может упрекнуть в предательстве по отношению к Волкову. Стас был рядом как друг, и в первую очередь – друг Игоря. Он считал своим долгом заботиться об оставшейся в горе жене товарища и делал это, я верю, бескорыстно. Так уж случилось… И если есть в этой истории чья-то вина, то вина, бесспорно, моя.
…В тот вечер, когда я пришла впервые в мореходку на танцы, они оба увидели меня, разыскали мою подругу Ольгу, она была в училище и прежде, и упросили ее представить их мне. Первым пригласил меня Решевский, он опередил Игоря, и тот стоял насупившись, злился и, только встречаясь со мной глазами, натянуто улыбался.
Они провожали меня вдвоем. А когда вернулись в училище, Игорь потребовал, чтоб Стас ко мне больше не совался. Решевский заспорил, но Волков не отступал, и Стас сдался. Потом он говорил, как клял себя за это, да было поздно…
На танцы в училище я больше не ходила и совсем забыла про этих парней.
Наступил день моего рождения, а вместе с ним надвигалась и защита диплома. Поэтому мы с Ольгой праздник решили отметить скромно: она, жених ее Петя и я.
Олин Петя задержался на службе, был он каким-то финансовым деятелем и увяз в очередной ревизии, мы с Ольгой, устав его ждать, уселись за накрытый стол. Вечером Волков пришел к нам в общежитие, где обитали такие же, как и я, филологини Калининградского пединститута. В те годы «физики» только входили в моду, и мы, профессиональные «лирики», вернее, шаманки литературоведения высоко задирали носы, едва к нашим вигвамам приближались чужаки, непосвященные.
Дверь ему открыла Ольга, провела Игоря в комнату.
– Здравствуйте, – сказал Игорь. – Узнал про день рождения… И вот захотелось поздравить, потому и пришел.
До сих пор не знаю, как он проведал об этом.
Тогда мы и зажгли свечи – их принес с собою Волков – по числу прожитых мною лет.
Свечи уже горели, когда Волков сказал:
– Кончаю училище, девочки. Надо женою обзаводиться. Чтоб было кому ждать меня с моря.
Ольга засмеялась:
– Чего-чего, а невест у нас в институте хватает… Хоть завтра подберем.
– Нет, – сказал Волков, – уж если жениться, то на одной из вас…
Я засмеялась и спросила:
– А нельзя ли сразу на обеих?
Но Игорь Волков даже не посмотрел в мою сторону. Он достал из кармана коробок со спичками и вытащил из коробки две штуки.
– Испытаем судьбу, девочки, – сказал Волков. – Пусть жребий решит, кто из вас будет моей женой.
С этими словами он спрятал руки со спичками под стол. Теперь Ольга весело рассмеялась. Было смешно и мне, и только непонятный холодок возник в груди, но быстро исчез.
– Которая вытащит спичку без головки – та и будет моей женой, – сказал Игорь Волков и протянул кончики зажатых между пальцами спичек мне.
Я вытянула спичку без головки. Волков вскочил, позади упал стул, Ольга захлопала в ладоши, а я… недоуменно пожала плечами.
Уже на второй день после свадьбы он рассказал мне, как обломал обе спички и потому сам определил поворот «судьбы».
– Делаю вам официальное предложение, – сказал вдруг торжественно Игорь. – Свадьба через полтора месяца, после «госов». Все детали предлагаю обговорить наедине.
Ольга надулась, наверно, ей тоже хотелось вытянуть «жребий», хотя куда б она делась с двумя женихами сразу. Но пришел наконец Петя. Ольга с подчеркнутой нежностью захлопотала вокруг него, о предложении Волкова больше не вспоминали.
Он сам об этом сказал, когда собрался уходить, а я провожала его до нашего подъезда.
– Вы слишком торопитесь, Игорь. Нельзя же так…
– Хорошо. Я подожду вашего ответа. Но только до завтра.
И завтра он действительно пришел. Стал снова меня уговаривать. Я молчала, а Игорь говорил, говорил, и слова его словно обволакивали меня, дурманили голову… Никогда он больше не был таким красноречивым…
А ведь Игорь Волков мне совсем тогда не понравился. Правда, потом я, кажется, даже любила его…
Потом, тогда… И все это в сочетании со словом «любовь», в сочетании с личностью моего бывшего мужа, обнимающего меня сейчас на правах всего лишь партнера по танцу… А как я думаю о нем сейчас?
…Не могу сказать, что чувства никакого к Волкову у меня не осталось. Даже сейчас… Конечно, в тот день, когда начинался последний рейс его на «Кальмаре», мне показалось вдруг, что больше не люблю Игоря. А может быть, и не любила вовсе… Но что вообще стоит за словом «любовь»? Кто в состоянии определить это чувство? Немало было попыток, но общее определение этого понятия осталось за пределами человеческих возможностей. Нет никаких критериев любви, и каждый оценивает подобное состояние по собственному разумению…
Волков ушел в море, и я готовилась сказать ему все, когда он вернется.
Нет, о Станиславе Решевском не могло быть и речи. Ни о какой замене Игорю я не помышляла. Мне хотелось попросту остаться одной и все переосмыслить, поглядев на нашу жизнь со стороны.
Но Игорь Волков вернулся иначе.
А потом я обязана была ждать его оттуда. Он продолжал быть моим мужем и отцом моей умершей дочери тоже. Я приготовилась ждать и не сумела дождаться…
Разумом все оправдаешь… Ждать восемь лет, чтобы встретить у тюремных ворот нелюбимого человека? Разумом все приемлешь, он пересиливает, когда сердце уже замолчало. Только вот совесть человеку трудно усыпить. Ведь я оставалась для Волкова очень близким и родным существом, он верил мне, и вера эта поддерживала в нем волю…
«Казнись, казнись, милая, – подумала я, – заслужила, подружка… Волкову куда потяжелее было… И подумай над тем, как будешь относиться к нему теперь, ведь все равно не чужой он тебе человек».
Никому не говорила о том, что мучило меня все годы нашей жизни с Игорем. Да никто бы этого и не понял.
Нет, не разделили бы моего смятения, осудили бы единогласно. Пыталась намекнуть Игорю, только он намека не принял, а разъяснить ему не решилась.
Уж очень он был неуязвимым, и часто мне казалось, будто может Игорь вполне обойтись без меня.
Уже потом, когда Волков сидел в тюрьме, я перечитывала Льва Толстого и нашла в «Семейном счастье» такие слова:
«…несмотря на все его старанье постоянно быть наравне со мной, я чувствовала, что за тем, что я понимала в нем, оставался еще целый чужой мир, в который он не считал нужным впускать меня, и это-то сильнее всего поддерживало во мне уважение и притягивало к нему».
Эти слова объяснили мне многое из того, что было раньше непонятно. Да, у Игоря Волкова был свой мир, большой и, видимо, интересный, у него было море, которого я не знала, и море заслоняло меня.
Этот мир был чужим для меня, он отнимал мужа, а мне Игорь нужен был весь, без остатка. Мне хотелось опекать Волкова, заботиться о нем, нянчиться наконец, что ли… Только Игорь был слишком сильным человеком, мужчиной, чтобы позволить мне это, а я не могла примириться с этим.
Пока мы были вдвоем, ощущение моей ненужности, что ли, становилось все тягостнее. Он уходил в рейс, а я оставалась одна. Знаю, что есть и такие жены, которые никак не дождутся, когда корабли их мужей отдадут швартовы.
Нет, я ждала его с моря, была верной женой своему Волкову. Только вот ожидание – тягостное состояние для человека. Считаешь дни, недели, потом снова дни и даже часы. Ждешь радиограммы или письма с плавбазой, тщетно до самого утра призывая сон. Потом короткий миг жизни вместе, и снова голос мужа: «Отдать швартовы!» – и снова ожидание.
Дочка все изменила, и останься она жить в этом мире, кто знает, может быть, стала бы я примерной женой моряка, нашла бы счастье в детях, в домашнем очаге. Только не дано мне было этого счастья…
Нельзя, чтоб муж все время уходил из дому. В море, в пустыню, в тайгу – все равно куда; нельзя, чтоб жизнь прошла в разлуках, не заполненных ничем, кроме ожидания.
Я хотела рожать детей, кормить их грудью, стирать пеленки и готовить мужу обед, каждый день готовить, а не раз в полгода, когда он возвращается с моря. «Отсталая баба, обывательница», – скажете. Ну и пусть!
…Когда появилась дочка, я перенесла на нее все то, в чем не нуждался, как мне казалось, Волков. Правда, теперь, после сегодняшней встречи на нашей улице, я засомневалась в своей правоте. Но сделанного – увы – не исправишь. Наверное, это мог бы сделать ребенок. Пусть Игорь по-прежнему уходил в море, пусть… Только я ждала его не одна, со мной оставалась частица моего и его «я», и от этого было легче.
«Вот-вот, – подумала я, – в том-то и беда твоя, что хотела подавить личность Волкова, ассимилировать его в себе, сделать частицей собственного «я».
В любви каждой женщины есть нечто материнское. Но Игорю опека была не нужна. А Станислав, конечно, слабее его. Об этом я знала давно, догадывалась и о том, что он любит меня. Конечно, Решевский всегда молчал, и только глаза его выдавали.
– О чем ты думаешь, Галка? – спросил вдруг Игорь. – Если что-нибудь по части угрызений совести, то совершенно напрасно: ведь я освободил тебя тем письмом.
Хотелось ответить ему резкостью, только нужные слова не приходили, и я промолчала, лишь неопределенно повела плечом.
Когда его осудили, ко мне пришел адвокат и сказал, что муж отказывается подавать кассационную жалобу в вышестоящую судебную инстанцию.
– Просит свидания с вами. Вот вы и уговорите его. Дело-то сложное. У нас есть кое-какие шансы.
Волкова привели в комнату для свиданий. Он сел, поднял голову, силился мне улыбнуться, но улыбка вышла кривая… Выглядел Игорь подавленным, но казался таким лишь мгновение. Оно прошло, и передо мной сидел тот же подтянутый и невозмутимый Волков. Он заговорил глуховатым голосом, слегка покашливая:
– Не бери в голову, Галка. Восемь лет – не так уж много. Одна десятая того, что собирался прожить. Скоро меня отправят в колонию. Передач никаких не надо. Оттуда напишу, сообщу новый адрес. Постарайся обо мне не думать. Живи. Как жить – совета не даю, не имею права. Сейчас ни на что не имею права… Так уж получилось. Если в чем виноват – прости. Я этого не хотел.
Я порывалась что-то сказать, слезы застилали глаза, но Игорь сказал еще несколько малозначительных фраз и поднялся.
– Время не вышло, – сказал надзиратель.
– Нам больше не нужно, – ответил Волков, и надзиратель удивленно поднял брови, с интересом посмотрел на него.
Игорь шагнул вперед, обнял меня, осторожно поцеловал в лоб, повернул и подтолкнул к двери.
– Иди, Галка, – негромко сказал он, – иди и попробуй обо мне забыть…
Это были последние слова Волкова. Когда я повернулась, в камере для свиданий его уже не было.
В тот же день ко мне снова пришел адвокат.
– Уговорили? – спросил он, и я вспомнила, что не успела ни о чем таком Волкова расспросить.
– Я тоже не сумел. Уперся – и ни в какую. Характерец…
«Мне ли не знать этот «характерец», – подумала я.
– Знаете, – продолжал адвокат, – ваш муж спросил меня: правда ли, что после осуждения брак расторгается в упрощенном порядке?
– Ну и что?
– А то, что это действительно так. Я разъяснил ему юридическое положение на этот счет. Больше он ни о чем меня не спрашивал.
– Ну а мне-то зачем вы говорите это?
– У меня двадцать лет практики, Галина Ивановна, и я многое повидал на свете.
– Поняла вас. Это не тот случай. Благодарю за помощь.
Потом, уже став женой Станислава, встретила адвоката на улице. Он вежливо поклонился мне, приветливо улыбнулся, и в глубине глаз мелькнуло нечто едва уловимое, но я поняла, что он все обо мне знает, помнит и знает. Тогда я испытала чувство презрения к себе, однако человек так уж устроен, что вечно себя презирать не может… А вот про угрызения совести этого не скажешь. Тут без рецидивов не обойтись.
Навестил меня и Юрий Федорович Мирончук, секретарь парткома Тралфлота. Не стал утешать, просто посидел на кухне, выпил стакан чаю…
– Знаете, Галя, я уж так, по-домашнему, здесь посижу…
Волков его уважал, да и другие тоже… Я знала, что Мирончук воевал вместе с отцом Игоря. А до войны работал в одной с ним экспедиции… Он, Мирончук, как и Волков-старший, был прежде землеустроителем. Юрий Федорович и раньше изредка бывал у нас. Мне казалось иногда, что в его внимании к моему мужу было нечто отцовское… Но сейчас я уверилась в том, что все предали Волкова, оставили Игоря в беде. И Мирончук тоже… Тогда мне и в голову бы не пришло, что главное предательство оставлю за собой.
Юрий Федорович уже уходил и, ступив ногой за порог, неожиданно сказал:
– Что бы там ни решили в суде, а я твоему Волкову верю. Здесь что-то не так. Ничего пока не обещаю, но и отчаиваться, Галя, не следует. Попробуем разобраться в этом деле до конца.
Потом протянул мне руку, больно стиснул ладонь и стал спускаться по лестнице, а я смотрела ему вслед и с горечью думала о том, что вот явился навестить, зарплату за это получает и «галочку», поди, сейчас поставит в плане мероприятий.
Если б знать тогда, кто есть на самом деле этот человек.
Однажды поздним вечером пришел Станислав Решевский. Он весь день бегал по городу, собирал подписи известных капитанов под ходатайством в прокуратуру республики о новом разбирательстве дела.
Подписей было немного, и Стас, расстроенный, поникший, сидел на том же месте, где пил чай Мирончук, и сил, чтобы меня утешать, видно, не было у Стаса. И слава Богу.
Он сказал мне:
– Завтра снова всех обойду… Представляешь, странное дело: вроде бы друзья Игоря, а подписаться боятся… А ведь письмо не оправдывает его. Там содержится только просьба заново рассмотреть дело.
– Кто отказался? – спросила я.
– Брагин не стал и Рябов… А Женька Федоров сам меня разыскал, спросил про бумагу и подписал. Хотя они с Игорем были в последнее время на ножах…
Вскоре он ушел. Я проводила Стаса до порога, заперла дверь и осталась одна. Ждать…
…В первом же письме оттуда Игорь спокойным и деловым тоном сообщал мне, что он обо всем не единожды подумал и принял такое решение. Мне не имеет смысла ждать его восемь лет, а с его стороны бесчеловечно рассчитывать на это. Посему он считает, что я абсолютно свободна в действиях и вольна поступать в соответствии со своими желаниями и потребностями. Надо правильно понять его… Это не значит, что он больше не хочет быть моим мужем. Он, бывший капитан, а ныне заключенный Игорь Волков, просто не имеет на это права в силу, так сказать, определенных обстоятельств. И я, мол, могу на это письмо ему не отвечать. Молчание он воспримет как проявленное мною понимание сложившейся ситуации.
Лихое письмо написал мне мой муж. В нем сказался он весь, эдакий непробиваемый сверхчеловек. Конечно, я ответила, что попросту обидел меня, если мог обо мне такое подумать, а выходит, что Волков был прав…
И все-таки не верю я тебе, Игорек. Вот сейчас только и стала понимать. Вовсе ты не такой…
Внезапно оркестр оборвал мелодию, остановились и захлопали музыкантам пары.
Волков вел меня по залу к столу, держал за локоть, и мне вдруг подумалось, что теперь, после всего пережитого, он, вероятно, стал мягче. А могла бы я начать с ним все сначала? Дикая мысль, а все-таки пришла ко мне. Случайно ли?
«Наверное, нет, – подумала я. – Не смогла б… Если тогда, в самом начале, я была бы уверена, что он действительно любит меня больше своего моря… Тогда, может быть, и не было бы сейчас Стаса?.. Что это за мысли у меня шальные? А вдруг это оттого, что нас разлучили надолго? Может, сейчас, когда после двухлетней разлуки он появился, мне опять станет трудно жить без него? Так ведь тоже может случиться… Боже, о чем я думаю! Перестань, Галка, сейчас же перестань! Разве ты можешь…»
Волков придвинул мне стул, что-то сказал, кажется, он благодарил меня, и это помогло мне справиться с внезапно нахлынувшими чувствами.
Мы сели за стол и увидели, как между столиков идет в нашу сторону Стас.
Игорь затеребил вдруг пачку с сигаретами, пытаясь выудить одну, покосился на подходившего Стаса и спросил:
– К Светке на могилку сходим вместе?
