Текст книги "…Пожнешь бурю: Хроника двух трагических часов"
Автор книги: Станислав Гагарин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)
55
Проводив командира, Сергей Шапошников отправился на КП, чтобы взять на себя контроль за системами, которые так или иначе включались в общий эксперимент по расстыковке боеголовки и последующей ликвидации одной из пусковых ракетных установок в их части. Ведь на подземный командный пункт из ракетных шахт приходила информация, позволявшая операторам на расстоянии «заглядывать» в начиненные электроникой многоэтажные колыбели грозных «изделий».
Замполит размашисто шагал закрытым коридором, направляясь к переходному шлюзу, размышляя о Макарове, который отправился сейчас, так сказать, разоружаться. «Да нет, – сказал себе Шапошников, – до него еще далеко, до полного разоружения. Но и то, чего мы добились, уже многого стоит. Недаром у нас говорят – почин дороже денег. И это не первый почин… Но – увы! – достаточно еще и недоверия, которое накапливалось более полувека. Не так-то просто разом избавиться от ядерного монстра. Но все равно, мы и его прикончим, как Кощея Бессмертного…»
Старый фильм-сказку он помнил с детства. Именно тогда маленький Сережа осознал, что Добро всегда побеждает Зло, только подниматься на борьбу надо всем миром. Настроение у замполита повысилось, и Шапошников запел вполголоса:
А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
И когда наши кони устанут под нами скакать,
И когда наши девушки сменят шинели на платьица, -
Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять…
Он подумал о ребятах там, внизу, несущих боевое дежурство, с которыми недавно еще отрабатывал поведение операторов в экстремальной ситуации на учебном командном пункте.
– Пришла вводная, – доложил старший лейтенант Владыкин, первый номер. – Через пять минут ожидается учебная программа. С наши будет работать «Журналист».
Это было кодовое название их соединения. Впрочем, с их учебным КП могли вести тренировку, которая была одновременно и проверкой, и другие, более высокие инстанции.
… Тренировка началась с вводной о пожаре на одном из объектов. Владыкин быстро установил очаг пожара – горела изоляция. Затем офицер локализовал проводную связь с пусковыми установками, и тогда второй номер, лейтенант Федор Лаптев, автоматически перешел на радио.
Ситуация усложнялась. В результате пожара отключился источник электроэнергии… Немедленно заработали запасные автономные генераторы, а первый номер продолжал изучать и анализировать обстановку, готовый к новым каверзам, которые программировал для него проверяющий. Главная трудность была в том, что Иван Владыкин находился далеко от всех этих неприятных событий, пока только придуманных… Он сидел глубоко под землей, заочно оценивал обстановку, а потом принимал решение, выдавал соответствующие указания.
Вот Владыкин получил информацию о том, что пожар потушен, но света в наземных помещениях нет. Первый номер выслал туда расчет для устранения последствий и доложил «Журналисту», что предполагает выход из строя комплекта.
– Сколько можете работать на собственных источниках энергии? – запросили сверху.
Владыкин ответил.
Загорелся транспарант: нет радиосвязи, перегорел предохранитель блока управления антенной. Едва Владыкин и Лаптев устранили неисправность, точнее сказать, распорядились ее устранить (сами они по-прежнему сидели на штатных местах), как пришел сигнал «Театр», означающий ядерный удар «противника».
Тут уж отключилось все на свете. Но операторы были живы и невредимы, они даже успели до ядерного взрыва, когда стало ясно, что он неизбежен, запустить собственные ракеты, боеголовки которых совсем скоро разорвались на военных базах «противника». Теперь надо подождать, когда утихнет бушующий наверху атомный пожар. Командный пункт уцелел и перешел на обособленное существование, с остальным миром он пока не был связан.
Уцелевшие датчики продолжали сообщать обстанов ку на поверхности. Владыкин и Лаптев с помощью робота осторожно выдвинули антенну и принялись связываться с соединением и с соседними частями.
– Я – «Стержень»! Я – «Стержень»! – повторял первый номер в микрофон. – Вызываю «Журналиста»! Вызываю «Журналиста»!
Никто не откликался. Тогда Иван Владыкин бесстрастным голосом, хотя спокойствие давалось ему отнюдь не легко, принялся вызывать товарищей:
– «Гейзер»! Я – «Стержень»! «Гейзер»! Я – «Стержень»!
«Гейзер» не отвечал… Старший лейтенант стал обращаться по очереди к другим ракетным частям:
– «Тайфун», ответьте «Стержню»! «Стержень» вызывает «Дорогу»! «Лебедь», ответьте «Стержню»! «Лебедь»!..
Никто не отозвался.
И Сергей Шапошников представил, как срываются эти слова с кончика дрожащей в горячих радиоактивных струях отравленного воздуха антенны и несутся над атомной пустыней, в которую превратилась такая зеленая сейчас долина реки Тигоды. Он вдруг вообразил, что все это не учебная тренировка, какими занимаются ракетчики для поддержания выучки, а чудовищная реальность. И тогда Сергей почувствовал, сколь ужасным будет состояние оставшихся глубоко под землей офицеров. Ведь они с полным основанием будут считать себя последними людьми на планете, оставшимися в живых.
– «Лебедь», ответьте «Стержню»! – упорствовал Владыкин.
И вдруг…
«Стержень»! Я – «Журналист»! Как слышите меня? Прием!
Слышу вас хорошо! «Журналист»! Я – «Стержень»! – сбился с бесстрастного тона и зачастил первый номер.
«Стержень»! Говорит Вощинский… Приказываю доложить обстановку у соседа! Повторяю! Доложите обстановку у соседа!
Вас понял, «Журналист»! Выполняю приказ – запустить соседа…
Когда тренировка закончилась, с командного пункта соединения сообщили, что смене Сергея выставили оценку «хорошо».
– Пока все, «Стержень», – сообщил «Журналист»…
Затем, пройдя привычную процедуру, замполит спустился на командный пункт.
– Выходите на регламентную установку, – приказал Шапошников. – Как там наш командир? Ага! Вот он и сам легок на помине.
Загорелся транспарант, который показывал, что пусковая на прямом контакте с подземным бункером.
– У нас все в порядке, – донесся голос Макарова. – Шахту открыли, сейчас приступаем к пробной расстыковке. Связь с вами постоянная.
– Ясно вижу, командир, – ответил Шапошников.
56
– Войдите! – послышался голос главного капеллана ракетной базы Мэсситер, и Филип Тейлор вошел.
Стэн Гриффин, невысокий и плотный человек, сидел к нему спиной и писал. Большая плешь, уже сползшая с макушки на затылок, матово поблескивала в лучах солнца, пробивающегося сквозь неплотно зашторенные окна.
Здравствуй, Стэн, – сказал Филип. – Да снизойдет на тебя благословение божье!
Снизойдет, снизойдет, – согласился базовый капеллан, не поворачиваясь. – Рад тебя видеть, вернее, слышать, дружище. По погоди чуть-чуть… Сейчас закопчу. Сделай себе что-нибудь выпить, да и мне, кстати, тоже.
Филип Тейлор бросил взгляд на обширный бар хозяина, вздохнул и уселся в кресло, которое стояло в противоположной стороне.
– «Вот я сплету тебе на милетский манер разные басни, – произнес на латыни Филип Тейлор, – слух благосклонный твой порадую лепетом милым… Ты подивишься на превращения судеб и самых форм человеческих и на их возвращение вспять…»
Гриффин, не поворачиваясь, насмешливо хмыкнул.
– Цитируем «Метаморфозы» язычника Апулея? – проговорил он. – Да еще на святом, божественном языке…
Тейлор пожал плечами.
– Африканцы Апулея читали взахлеб отцы-основатели нашей церкви, мой дорогой Стэн, – возразил он капеллану. – И не считали это грехом. Ведь не кто иной, как сам Августин, сохранил для нас, потомков, второе название апулеевских «Превращений» – «Золотой осел». И мне тоже по душе эта забавная история, несмотря на ее африканскую напыщенность. Ведь «Осел» Апулея доказывает, что никакой сексуальной революции в наше время не происходит, все нынешние порнофокусы – детский лепет по сравнению с забавами Афин и вечного города.
– Не скажи, Фил, – покачал головой Гриффин. – Сейчас я закончу писать, сделаю коктейль по новому рецепту и расскажу тебе историю, случившуюся на прошлой неделе в Атланте…
Филип Тейлор вздохнул и не отозвался. Прошло несколько минут. Капеллан продолжал писать.
Послушай, Стэн, – не выдержал пастырь морских пехотинцев, – и долго ты будешь сидеть ко мне спиной, как генерал Грант по отношению к конгрессу? [Так расположена в Вашингтоне конная статуя генерала Гранта – национального героя Америки]
Все, дорогой Филип! – вскричал Гриффин, приподнимаясь со стула и дописывая последние слова в согнутом состоянии. – Вот! Ставлю точку – и я в твоем распоряжении…
Капеллан бросил ручку, повернулся к гостю и шагнул к нему, поднимая руку то ли для приветствия, то ли для благословения. Но рука его так и застыла в воздухе, ибо Стэн Гриффин не увидел в руках закадычного друга привычного стакана с виски.
– Что с тобой, Фил? – встревоженно спросил Гриффин. – Ты заболел? Я же ясно сказал: приготовь нам для начала выпить…
Тейлор вымученно улыбнулся и развел руки в стороны.
Все, Стэн, – сказал он. – Отпил твой старый товарищ.
А что произошло? Ты заболел?
Нет, увы… Еще хуже. Я стал трезвенником. Более того, пропагандистом трезвого образа жизни… Ах да! Ты ведь еще не успел получить циркуляр совета капелланов. Ведь это было только вчера утром. Прошли всего сутки в моей новой жизни, а мне кажется, миновала вечность.
Да растолкуй мне, что произошло?! – вскричал Стэн Гриффин.
О чем тут говорить! – махнул рукой Филип Тейлор. – Ты ведь тоже обречен, отец Стэнислаус…
И отец Филип рассказал о новой затее Пентагона, встревоженного ростом пьянства в армии, ВВС и на флоте.
Дела, – сказал Гриффин. – Такие новости необходимо обмыть. Сейчас я приготовлю твой любимый «Поцелуй марсианки».
Отпадает, дружище. Для меня выпить этот коктейль все равно что… Словом, отца Филипа заставили дать обет трезвости, и должен же я хоть немного покрасоваться в этом нимбе.
Красуйся, – милостиво помавал рукою преподобный Стэн. – Только я выпью, поскольку директив из Большого Дома [Пентагон] не получал, а твой визит рассматриваю как неофициальный.
Ну а я удовлетворюсь фруктовым соком. Чем ты угостишь меня?
Есть манго и апельсиновый. Можно открыть банку холодного цейлонского чая с лимоном.
Так я и сделаю, – сказал Филип, подходя к холодильнику бара. – Над чем это ты так усердно трудился, Стэн? – спросил он.
Понимаешь, мой предшественник, который считался в предыдущий период старшим на базе, был капелланом иудейского вероисповедания, раввином, одним словом. Он и написал в совет кляузное письмо, в котором обвинял систему личных знаков в расистской направленности.
Что же он имел в виду?
Указание на принадлежность к определенной религии…
… Хотя официально церковь в Америке отделена от государства, Пентагон со времен формирования регулярной армии содержит многочисленный корпус военных священников. На каждые несколько сот человек военнослужащих приходится штатный капеллан, который является офицером и отличается от остальных лишь особой эмблемой в петлицах. И число капелланов увеличивает ся. Сейчас они уже есть во всех частях и соединениях, даже в батальонах. Кроме того, в «Едином кодексе военной юстиции» прямо указано, что командиры всех рангов несут строгую ответственность за состояние религиозной работы в войсках, эскадрильях и на кораблях.
На вершине этой стройной системы находится совет капелланов из шести человек. В него входят представители всех видов вооруженных сил. В совете они председательствуют по очереди, каждый год сменяя друг друга. В частях меняются не по виду войск, а по религии. Вот на той же базе Мэсситер до Стэна Гриффина старшим был майор-раввин. А написал он в совет капелланов протест, в котором требовал убрать с личных знаков солдат и офицеров особую букву, обозначавшую религиозную принадлежность владельца: «П» – протестант, «К» – католик, «И» – иудей… И так далее. Раввин усмотрел в этом разжигание расовой и национальной розни.
Так ведь эту практику завели как раз в интересах верующих!
Верно, – согласился Стэн. – Когда похоронная команда подберет твои бренные останки на поле боя, то по личному знаку определит, по какому обряду предать тебя земле. Иначе мусульманин попадет в компанию покойных иудеев, а сын Израиля – в христианский рай.
А чего хочет майор? – спросил Тейлор.
Упразднить эти буквы. Он считает, что, когда грядет Армагеддон, всевышний сам разберется, куда кого отправить. А в житейской, мол, практике это способствует развитию негативных явлений, в частности антисемитизма.
Филип Тейлор удивленно хмыкнул.
Лихой поворот, – пробормотал он.
Но дело в том, что майор это сочинил, отослал в Пентагон, а затем сдал полномочия твоему покорному слуге, даже не предупредив меня о своей идее. Мне же, как нынешнему старшему, совет приказал ответить по существу предложения раввина.
И что же ты ответишь? – спросил отец Филип.
Все это абсолютнейший вздор, – сказал капеллан-ракетчик. – Мое мнение таково: пусть на личном знаке капеллана Гриффина, сына евангелистской церкви, напишут что угодно, вплоть до надписи: «Покойный пьет все, что ему предложат». Я не привередливый… Но мне при шлось сочинять приличествующий загробной теме ответ: что думаю о рапорте предшественника.
Пусть бы он и отвечал…
Теперь он просто капеллан базы, а старшим стал твой друг Гриффин. Ну да ладно… После меня заступит на пост мулла, я ему тоже подкину подлянку.
У вас появился и приверженец учения Магомета? – удивился Тейлор.
Среди негров, а их на базе хватает, много теперь мусульман. Пришлось завести капеллана-муллу.
Как у вас расовая обстановка, Стэн?
Более или менее… Штат наш южный, к нравам здешним привыкли. Сами негры – местные уроженцы – не очень умничают, а белые офицеры, сержанты и солдаты происходят преимущественно из Новой Англии или со Среднего Запада. Вот эти две психологические установки и уравновешивают друг друга. Равновесие, симметрия, дорогой коллега, великая, цементирующая мир сила. В ней – все. Альтернатива – хаос…
Ты, видимо, прав. Я всегда считал, что господь задумывал мироздание как некое противостояние двух начал. Добро и зло…
Черные и белые, – подхватил Стэн Гриффин. – Богатые и бедные…
Жизнь и смерть, – продолжал Филип Тейлор. – Прошлое и будущее…
Стоп! – поднял руку Гриффин. – Между прошлым и будущим есть буферное состояние – настоящее…
Это состояние – наша с тобой жизнь, Стэн, – усмехнулся Филип Тейлор. – Второй стакан ты приготовил по этому принципу, Стэн?
На вторые сутки трезвой жизни ты стал ханжою, мой друг, – отпарировал Гриффин, прибавив в стакан виски. – В нашей монотонной жизни ракетчиков нельзя без алкоголя, который заменяет отсутствие естественных раздражителей.
Но ты ведь не сидишь в подземном бункере со своими прихожанами!
А постоянно чередующиеся одни и те же действия в храме? Проповеди на самой базе, в эскадрильях, отрядах, изучение «Милитэри чеплэин ревыо», которое меня, доктора богословия, учит, как верить в бога. Только и спасение – в виски и симметрии. Тейлор рассмеялся.
Ты чего, Филип? – спросил Гриффин. – Думаешь, что я спятил?
Нет, ты просто принял слишком малую дозу «ликуида» [По-английски «жидкость». Так в обиходе ракетчики США называют жидкое ракетное топливо и спиртное]. Глядя на тебя, вспомнил парадокс Франца Кафки. Помнишь, мы увлекались в Гарварде схемами рассуждений в духе двойной связи Лэинга…
«Вороны считают, что одна ворона могла бы разрушить небеса, – проговорил Стэн Гриффин. – И это несомненно так, но не доказывает ничего против существования небес: существование небес означает просто невозможность существования ворон».
Такова особенность разума, – заметил Филип. – Я имею в виду твои упования на симметрию Вселенной. Улавливаешь?
– После третьего стакана уловлю.
– Это уже без меня, Стэн. Хочу прогуляться и коекого из старых знакомых навестить.
– Без тебя я пить не стану.
Вот и хорошо. Открываю счет: ты первый, склоненный мною к ограничению. Не забивай себе голову «мировым узлом» Шопенгауэра. Соотношение духа и материи должно оставаться непонятным таинством, и алгеброй его не стоит измерять. Иначе мы останемся без работы.
Да уж, – согласился Гриффин. – Без изрядной порции шаманства нам не прожить, коллега. Тут недавно пришел ко мне мой помощник, старший сержант. Приличный такой негр, алабамец из Мобила. Возобновлять контракт с ВВС не захотел, решил выйти на гражданку. По специальности – ракетный специалист, хорошо знает Библию, порядок проведения обрядов, отец у него священник негритянской церкви. «Чем займетесь в Мобиле?» – спрашиваю его. «Не знаю, сэр». – «Но у вас есть какие-то планы на будущее?» – «Нет, сэр, никаких планов». Тут я даже растерялся несколько от его беспечности, хотя чувствую: говорит парень искренне и при этом вполне счастлив. И тут мой Айзек пояснил. Вспомните, говорит, сэр, что сказано у Матфея: «Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы». Каково?
– Напиши об этом Президенту, – посоветовал с улыбкой Тейлор. – Он как раз носится сейчас с идеей восстановить отмененные еще при Рейгане социальные программы для негров.
Он поднялся и протянул Стэну руку.
Приходи сегодня вечером к Джорджу. Приедет из Майами брат. Посидим, два старых холостяка, у чужого домашнего очага…
Твой брат не пьет и чересчур суров, Фил. Он слишком много знает. Не хотел бы стать его исповедником.
И не надо. Зато я весел и ничего не знаю. Зеркальное отражение Ричарда Тейлора. Согласно закону, в который ты поверил. Только я всегда считал, что убеждения сильнее веры, ибо они осознанны. В то время как известно хрестоматийное утверждение святого Августина о том, что люди, которые желают постигать истину разумом, весьма легко одурачиваются подобием разумных выводов.
Тогда им полезнее всего верить превосходнейшему авторитету и соответственно ему вести жизнь, – подхватил Стэн Гриффин. – Подожду, когда ты продержишься без алкоголя месяц-другой, и возведу тебя в авторитет, стану поклоняться высшему порядку, именно к нему призывает трезвость. А ведь это как-то стыкуется и с симметрией… Ты не находишь, Фил?
Начинаю обнаруживать, Стэн. А это уже нечто. Ладно, я пошел, а ты потеоретизируй на тему «Пить или не пить?». Только не забудь, о чем предостерегал Фрэнсис Бэкон в «Новом органоне». Речь у него о том, что человеческий разум легко предполагает в окружающих нас вещах больше порядка, чем находит. В то время, Стэн, как многое в природе единично и совершенно не имеет себе подобия, люди придумали параллели, соответствия и отношения, которых на самом деле нет. Поэтому и богу, может быть, вовсе не противостоит дьявол.
А кто же тогда? – спросил капеллан.
Сам человек, – ответил Фил.
57
– Что у вас нового в штабе? – спросил Иван Егорович у полковника Педерова – его с женою усадили на места отсутствующих сыновей генерала Макарова.
– Все в ожидании, товарищ генерал-лейтенант, – с готовностью ответил Харитон Самойлович. – Ждем перемен…
А почему ты решил, что они будут, перемены? – спросил Макаров. Он раза два или три говорил Педерову, чтоб звал его по имени и отчеству, а не по званию, на что полковник неизменно отвечал, что для него Иван Егорович всегда останется генералом. Ну что с ним поделаешь… И Макаров махнул рукой – пусть зовет, если так ему удобнее.
Ну как же… Новая грядет метла. Начнет мести и вытряхивать.
Не думаю, – возразил Иван Егорович. – Наши войска особые, и дадут вам в главкомы толкового человека, иначе нельзя. А тот в свою очередь поймет, даже если будет не из ракетчиков, что сильны мы особой слаженностью. Хоть и разбросаны друг от друга на тысячи километров, а представляем единый организм, одно целое. Великая мудрость была в том, что нас выделили в отдельный вид вооруженных сил – первый среди равных. И человек, который сменит нынешнего Главкома, прекрасно поймет эту истину. Другого просто быть не может. Вот разве что бездельников и разгильдяев, до которых еще не добрался маршал, за одно место подвесит, провялит их на солнышке. В этом смысле кое-кому есть резон и потрястись.
Генерал говорил вообще, по Харитон Самойлович принял это на свой счет и покраснел. Вера Ивановна, следившая за их диалогом, тут же отвлекла внимание гостей.
– Предлагаю тост за наших славных соседей, Харитона Самойловича и Музу Григорьевну.
Она подняла бокал с гранатовым соком.
– Андрюша, – попросила Вера Ивановна племянника, – поставь пластинку, пожалуйста. Дедушкину любимую… Отведайте моих пирогов, Харитон Самойлович. Муза, положи и себе. С рыбой вроде ничего получился.
Внук выбрал пластинку, включил проигрыватель, и комнату заполнили энергичные мужские голоса: «Земля в иллюминаторе видна…»
Песня нравилась всем, и ее прослушали с удовольствием.
– Вот куда нам силу надо направить, – задумчиво проговорила бывшая невестка Макаровых. – Вместе на Марс с американцами лететь, на Венеру, а не кнопки нажимать…
Иван Егорович сердито хмыкнул.
Дались вам эти кнопки, – сказал он. – Их уже и в помине нет… Последние были на средних ракетах СС-4.
Эта одна из них стоит у вас в городке? – спросил Андрей.
Она самая… Чудесные были штучки! Совершенная техника для тех времен, шедевр. Я их когда-то давно на вооружение ставил, осваивал боевое применение. Так вот что о кнопках хотел сказать. Помните, разговор затеялся несколько лет назад? Выступил некий пацифист-писатель и заявил, что он не нажмет кнопку, даже если будет знать: на нас летят «изделия» супостата.
Призывая отказаться от ответного удара, от идеи возмездия, – заметил полковник Педеров.
Верно, – кивнул Макаров. – Обзывал нас всех, готовых выполнить боевой приказ, сторонниками старого мышления. Конечно, и мы, ракетчики, ратуем за мир, вовсе не самоубийцы. Но как не понять этому литератору, по слухам вроде бы имевшему некое отношение к прошлой войне: он и жив еще вместе с нами только потому, что я, Иван Макаров, всю жизнь положил ради меча возмездия. Именно эта идея в основе стратегической концепции РВСН привела к Договору о РСД-РМД и вот теперь к предстоящему Пакту ласточек мира.
Именно, – поддакнул Харитон Самойлович. – Если армия не верит в победу, ведь, по существу, к этому призывал горе-стратег из литературного мира, то армия такая заранее обречена. А вместе с нею и нация, которую она призвана защищать.
Пусть бы он лучше в Вашингтон поехал, – сказала Муза Григорьевна, – и призывал там янки на кнопки на ихние не нажимать. Ведь мы-то давно заявили, что первыми удара не нанесем.
Политическое невежество, если не сказать недомыслие, некоторых писателей просто удивительно, – проворчал генерал. – Хватит с нас восторженных книг о «первых ударах», расшибающих в прах Германию на ее территории, появившихся в канун сорок первого года. И теперь… Договор договором, а уши надо держать востро. Всегда быть начеку. Нам же ихний Рейган напомнил: доверяй, но проверяй.
Хватит о военных проблемах, товарищи полководцы, – мягко остановила отца Вера Ивановна. – И когда мы, русские, отвыкнем говорить о политике за столом? Окажите лучше внимание моим пирогам.
Ой, Веруша! – воскликнула Муза Григорьевна, отведав угощения. – У тебя пироги всегда на пять баллов. А мне все с плитами не везет. Харитон уже третью ставит, на этот раз финскую достал, а все одно снизу подгорает, а сверху не печет.
А ты в моей духовке попробуй, – предложила Вера Ивановна.
А что? Это идея…
Ради бога, – шутливо сложил у груди руки и взмолился Педеров, – не позволяйте ей этого, Верочка. Ведь если и у вас пироги подгорят, ей не на ком будет злость вымещать. А так я для Музы вроде громоотвода. Уж лучше я ей новую плиту добуду, из Мозамбика.
Все рассмеялись.
Да, тебе хорошо о громоотводе рассуждать, – отозвалась жена полковника. – У вас другие порядки. На тебя начальник рявкнул, а ты на улицу вышел, заметил лейтенанта, который не так четко козырнул тебе при встрече, и сам на него рявкнул. Вот и разрядился. А на кого я рявкать буду, если вызывает меня на ковер наша директриса и отчитывает: «У вас, милочка, увеличилось в классе число трудных подростков». А что мне ей ответить? У нее муж генерал, а у меня полковник. На кого рявкать? На трудных учеников?
На меня, Музочка, – предложил под общий смех Харитон Самойлович.
Только и остается… И вообще, разве плохо, если у меня в классе есть трудные? – спросила Муза Григорьевна. – Лично я считаю – в таком классе интереснее работать. Не надо только путать понятия – трудновоспитуемый и нравственно запущенный ребенок. И далеко не всякий трудный педагогически запущен. Трудные ребята, если хотите, это нестандартные личности. И если сопротивляются нашим воспитательным усилиям, значит, усилия эти не стоят того, иные мерки нужны для таких. Это значит, что у них собственные позиции, которые надо понять, разобраться в них, а для этого изначально уважать ребенка, ценить его чувство достоинства, а не только наши учительские амбиции.
Да, – согласилась с нею дочь генерала Макарова, – как часто требуют от нас, чтобы мы изо всех сил втискивали ершистого мальчишку в педагогический штамп «благополучного» ученика!
Лжепедагогический, – уточнил Иван Егорович. – В армии эта проблема получает уже свое завершение. Но мы, увы, принимаем от вас, школьных учителей, тех, кого вы нравственно искромсали.
Вы уж слишком, Иван Егорович, – отозвалась Муза Григорьевна. – Будто все мы инквизиторы какие. Хотя, конечно, бывает и так, что калечим ребячьи души. Чего добиваемся? Чтобы были послушны, сдержанны, не перечили старшим, исполнительны… Тихие, одним словом.
А в тихом омуте черти водятся, – вклинилась репликой Маргарита Иосифовна.
И еще кое-что пострашнее, – согласилась с актрисой Педерова. – Помните тот страшный случай на Урале? О нем еще в газетах писали. Девятиклассник одной из лучших школ убил старушку, чтобы завладеть ее серебряными вилками, их он собирался сменять на коллекционные монеты. Каково? А ведь был из благополучной семьи! Послушный, вежливый, увлекался нумизматикой, общественной работой занимался. А вот на вопрос следователя: «Тебе не жалко было ее убивать?» – равнодушно ответил: «Она все равно старая».
Так это же монстр какой-то! – возмутилась Ксения, мать Андрея, и беспокойно глянула на сына: надо ли ему слушать эту жуткость?
Муза Григорьевна пожала плечами.
– Отнюдь, – сказала она. – В его характеристике была такая фраза: «Мальчик с честными и добрыми глазами, он просто не способен на дурные поступки…» И вот нравственное его уродство никто не рассмотрел именно потому, что не был он «трудным».
Теперь уже и дед Макаров тревожно посмотрел на Андрея. Уж очень соответствовали рассуждения соседки тем мыслям, какие приходили к нему недавно, когда он сравнивал двух своих внуков. Но Иван Егорович заставил себя повернуться к Харитону Самойловичу и спросил:
А у нас с тобой, Харитон, бывали такие «тихони»?
Всяких перевидали, товарищ генерал-лейтенант, – ответил Педеров. – Я вот о другом перегибе скажу. Моя племянница окончила факультет дошкольного воспитания, в детском садике работает… В прошлое воскресенье приехала и плачет. Ухожу, говорит, «по собственному желанию». Устала бороться с формализмом.
Это в детском-то садике формализм? – недоверчиво спросил Макаров.
Представьте себе. Во-первых, пишут массу отчетов, каждый день составляют на бумаге планы всех мероприятий, вплоть до личных бесед с малышами. Всевсе протоколируется под копирку, иначе комиссия не поверит, что воспитатели занимаются делом. Тетради закаливания, расчет посещаемости в человеко-днях, графики педагогических приемов, ведомости на присутствующих детей на кухню, журнал дисциплинарных взысканий…
Ну, Харитон, тут ты загибаешь, – усомнился генерал. – И это в детском саду?
Точно, Иван Егорович, – подтвердила жена Педерова.
А во-вторых, главный метод, которым пользуются воспитатели, это окрик, – сказал полковник. – Его еще называют методом «Цыц!». Племянница сказала, что когда они принимали личные социалистические обязательства, то она вместо явно лживого «обеспечить стопроцентную посещаемость детей» – как ей таковую обеспечить?! – написала: «Обеспечить полноценный отдых детей в тихий час». Она с ними сидит, пока дети засыпают, персонально усыпляет, так сказать. Что ты! Заведующая поймала ее за укладыванием – разнос: «Вам что, делать нечего?! Скоро комиссия – выставку надо готовить!» За-ради комиссии детей муштруют, новые игрушки держат за стеклом, для показухи…
Черт-те что! – не сдержался генерал. – Уж и до ползунков бюрократы добрались! В министерствах да конторах их прижали за последние годы, так они вон где размножились. Нет, за этим страшным явлением глаз да глаз нужен. Ни на секунду не ослаблять бдительность! Вот что я думаю…
Гневную тираду генерала прервал телефонный звонок, и Вера Ивановна подошла к аппарату,
Это тебя, Рита, – сказала она жене Василия Макарова.
Я слушаю, – проговорила в трубку Маргарита Иосифовна, и генерал Макаров увидел, как напряглось вдруг лицо невестки.
Пусть пройдет в мой кабинет, – сказал он дочери. – Оттуда говорить удобнее.
Маргарита Иосифовна благодарно кивнула свекру, передала телефонную трубку золовке и быстро вышла из гостиной.
Сержант Джон Маккена, старший наряда полицейских-охранников пункта управления, на который прилетел Джордж Тейлор, подал команду и по всей форме доложил командиру эскадрильи о том, что все у них в порядке, за период дежурства попыток нарушить ограждения ракетных шахт на их участке не зарегистрировано. Майор поздоровался с охранниками и прошел с Генри Хукером в небольшую комнату, которая служила своего рода кабинетом, временным для Тейлора и постоянным для начальника отряда, заведовавшего данным ПУПом. Им был сегодня первый лейтенант Рамсей Уотс, земляк Хукера по Джорджии, негр из Саванны. Вторым номером оказался недавно прибывший лейтенант Реймонд Барр, бостонец, который после Вест-Пойнта прошел специальную ракетную подготовку.
В комнате стоял небольшой стол с алюминиевыми ножками и пластиковым покрытием. Легкие стулья выстроились вдоль одной из стен. У окна шла узкая стойка и рядом умывальник-раковина, что служила для мытья стаканов, чашек из-под кофе, который готовил автомат, совмещенный с холодильником.
Чашечку кофе, сэр? – предложил командиру капитан Хукер.
Давайте, Генри, – согласился Тейлор, усаживаясь за стол. – Я хотел бы посмотреть документацию по предстоящим демонтажным работам. У вас все готово?
Совершенно верно, сэр, – отозвался заместитель Тейлора, заправляя автомат уже смолотым кофе.
Он включил устройство, подогревающее воду, открыл сейф и достал оттуда зеленую папку.
– Скажите, сэр, – снова заговорил Хукер официальным тоном, хотя они были ровесниками и относились друг к другу довольно по-свойски, – неужели и к нам на базу приедут русские?
