Текст книги "…Пожнешь бурю: Хроника двух трагических часов"
Автор книги: Станислав Гагарин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)
45
Обедали в офицерском зале военторговского кафе «Галактика», потолок которого был искусно расписан под звездное небо, а на стенах продолжали космический мотив прекрасные фрески.
Чья работа? – спросил Главком у командира соединения, когда рассаживались за банкетным столом овальной формы. – С хорошим вкусом художник. Со стороны приглашали?
Никак нет, товарищ Главный маршал, – ответил, горделиво улыбаясь, новоиспеченный генерал. – Свой умелец. Парнишка из Строгановки вызвался учинить все это. Срочную службу проходит у нас. Подобрал помощников из таких же рядовых – и вот… Всем нравится.
Мне тоже, – сказал Главком, глядя, как командир соединения разливает в бокалы гранатовый сок.
«А ведь всегда утверждали, что дурные традиции более живучи, чем добрые, – подумал он. – Чепуха все это. Само добро более жизнестойко, нежели зло. Стоит лишь добру объединиться, ему никакие темные силы не страшны. Поднялись всем миром против пьянства и одолеют его. А манера пить соки за здоровье хоть и со скрипом, но приживается».
Обо всем этом он и сказал в коротком тосте, когда поздравлял командира с первым генеральским чипом.
Может быть, отдохнете, товарищ Главный маршал? – предложил ему командир соединения после обеда. – В домике все приготовлено.
Ладно, – согласился маршал, – пожалуй, и в самом деле можно немного передохнуть.
«Там тихо, – подумал он, зная, что этот гостевой коттеджик стоит в лесу на отшибе. – Посижу да поработаю над тем материалом».
Собираясь в командировку, Главком не успел познакомиться с текстом беседы, которую провел с ним давнишний его знакомец писатель Скуратов. Собеседник просил прочитать то, что он написал со слов маршала, побыстрее. Ждут, дескать, в журнале. Вот Главком и взял рукопись в дорогу.
В гостевом домике он расположился за письменным столом, стоящим у окна. Сюда не давали проникнуть июльскому солнцу голубые канадские ели – их посадили лет двадцать назад, и деревья давно уже поднялись над крышей.
Его беседа с писателем начиналась с разговора о формировании личности маршала.
Маршал внимательно прочитал страницы, посвященные его детству и юности, тому времени, когда он был сельским учителем на Харьковщине, службе в РабочеКрестьянской Красной Армии. Потом бронетанковое учи лище, академия… Он закончил ее в сорок первом и 5 мая был на приеме в Кремле, слышал, как Сталин говорил о том, что воина с гитлеровской Германией неизбежна и большим счастьем будет, если удастся отсрочить хоть ненадолго.
И долгие четыре года войны, да и всю остальную жизнь, вплоть до нынешнего дня, маршал не мог постичь парадоксальность удивительного психологического феномена. Не укладывалось у него это в сознании. Ведь он сам слышал, как Сталин призывал выпускников военных академий быть готовыми к ближайшему и неминуемому нападению Германии и в то же время отвергал просьбы некоторых командующих приграничными округами разрешить им заблаговременно выдвинуть войска на оборонительные рубежи вблизи западной границы, привести их и боевую готовность.
«Мы победили, – подумал Главком. – Но та дорогая цена, которую заплатили за эту победу, требует еще и еще раз обращаться к начальному периоду войны, передать наследникам вечный ратный завет: держите порох сухим! Но вечный ли? Неужели человечество никогда не сумеет создать на планете мир без оружия?»
А писатель спрашивал его о первых днях войны, которую маршал встретил на Черной речке, под Ленинградом.
– Первые дни войны запомнились мне, как и всем ветеранам, на всю жизнь. За неделю до 22 июня в Ленинградском округе началось окружное командно-штабное учение. Утром 21 июня учение внезапно прервалось, и все разъехались к местам постоянной дислокации. В субботу я вернулся в гарнизон. Старшие командиры жили в городе, в штабе находился один. Ночью – тревожный звонок из округа: «На границе неспокойно. Возможны конфликты». А танки все стоят в парках. Принимай, думаю про себя, решение, старший лейтенант!
И приказываю на свой страх и риск готовить танки.
Чувство предосторожности?.. – тихо спросил писатель.
Оно никогда не должно оставлять ни маршала, ни солдата.
Навсегда запомнил он эти первые недели и месяцы войны. Великие Луки, Дно, Новгород, Чудово, Лодва, волховские рубежи. Потом Калининский фронт…
– Мои коллеги – литераторы, – сказал тогда Скуратов, – которые писали и пишут о современной армии, нередко жалуются на трудности освещения темы. Писать о войне нелегко – знаю по собственному опыту. Но в боевых действиях характеры чаще всего проявляются сразу же, в первом бою. Писать об армии мирного времени труднее. На мой взгляд, потому, что писателю, живущему вне армейской действительности, недостает информации о ней. Скажем, хорошо известно, что основой художественного произведения является конфликт. Но может ли присутствовать, например, в романе о современной армии острый конфликт?! Все-таки армия – это строгий регламент уставных положений, сознательная, но железная дисциплина, высокий уровень товарищества, воинского братства…
«Советский солдат – не раб устава, – прочитал сейчас свой ответ маршал. – Его воспитание должно идти таким образом, чтобы приказ командира солдат воспринимал как необходимость: «Так надо!» Разве эта, одна из самых главных, но и самых трудных задач воинского воспитания – не интереснейшая тема для современной литературы?! К тому же и конфликтов в армии достаточно. И серьезных. Есть у нас и перестраховщики, и карьеристы, и нарушители требований тех же уставов…»
Они помолчали.
Порой бывает так, что сама армия неохотно знакомит общество с тем, что внутри ее происходит, – снова заговорил писатель. – Особенно с негативными явлениями, они ведь тоже есть?
Подлинный демократизм общества заключен в широкой гласности по поводу того, что в этом обществе происходит. Армия же – только часть общества. Его особая, со специальной целью защиты государства созданная, но все-таки только часть… И поэтому, на мой взгляд, законы общества – это и законы, которые должна исповедовать армия. Хотя, конечно, без уставов и требования их строгого исполнения у нас, в армии, не обойтись.
Еще один, так сказать, литературно-теоретический вопрос, – продолжил Скуратов. – Некоторых авторов, пишущих о войне, редакторы упрекают за показ непомерной, дескать, жестокости при описании боевых эпизодов, натурализм в изображении самого тяжелого испытания в жизни нашего народа. Мне лично представляется это неправильным. Я бы даже сказал – кощунственным. Ведь ни один писатель не может написать о войне страшнее, чем она есть на самом деле.
– Воистину так! Приходится только пожимать плечами, когда читаешь о «красивой», эдакой театральной смерти героя, не можешь дочитать иную книжку о войне – ее страницы прямо-таки склеились от патоки умилительного, сюсюкающего тона, каким автор решил рассказать о жестоких событиях, которые пережили фронтовики. А кто-то не пережил…
Понимаю, мне могут возразить: у искусства свои законы. Это так. Но без правды нет настоящего искусства.
Если мы будем показывать нашему солдату войну как приключение, как увлекательную игру, он будет морально не готов вступить в настоящее сражение. Нет! Пусть видит пот и кровь, пусть знает, что война – не только мгновенный подвиг. Это еще и каждодневный архитяжелый труд, это потеря товарищей, с которыми ты делил место в землянке, кусок хлеба, щепоть махорки. Это разоренное врагом жилище твоих родителей, разрушенные города, трупы женщин и детей. Словом, страшное, жестокое явление. Ни одному здравомыслящему человеку но хочется, чтобы такое пришлось увидеть и пережить вновь. «Война не игрушка, – говорил Ленин, – война – неслыханная вещь, война стоит миллионов жертв…»
Хорошо зная о том, что безумцы не перевелись в мире, наши ракетчики всегда находятся в постоянной высокой боевой готовности. Солдат, воспитанный на правильном восприятии прошлой войны, скорее и осознаннее примет требования уставов и командиров. Он поймет, что в войне выживает и побеждает наиболее идейно закаленный, профессионально подготовленный, организованный человек. Это именно и есть то, чего мы добиваемся…
Остались последние страницы беседы, в которых писатель связывал духовность современной армии с художественной литературой, а маршал рассказывал о лучших людях Ракетных войск стратегического назначения.
«Теперь надо просмотреть завершающие фразы», – подумал маршал.
«Когда я думаю о предмете нашей беседы, – говорил Главнокомандующий, – то всегда вспоминаю слова Виссариона Григорьевича Белинского: «… Литература есть сознание народа». У нас с вами разные средства, но цель одна – возвысить общество до идеала, которого истинно заслуживает человечество. Вы, писатели, решаете нравственные и эстетические проблемы. Мы, воины, обеспечиваем нашему пароду мирное, в звездных алмазах небо.
Принципы добра и зла ныне приобретают планетарное значение. Наша позиция общеизвестна – всеобщий мир и разоружение. Но должен заявить для тех, кто думает, что мы забыли уроки сорок первого года: врасплох пас никому застать не удастся. Девизом ракетчиков стали пророческие, столько раз оправдавшие себя слова Александра Невского: «Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет!»
Маршал удовлетворенно хмыкнул, потом улыбнулся: слова князя Александра вставил от себя писатель. Аккуратно сложил листки, отодвинул в сторону, поднялся изза стола, устало потянулся, подумал, что беседа получилась; вернется в Шимолино и сразу позвонит писателю.
Вдруг он услышал резкий звук автомобильного двигателя – к крыльцу домика подскочил «уазик»,
«За мной? – подумал Главнокомандующий. – Вроде бы еще рановато…»
И тут в комнату ворвался командир соединения.
Получен приказ! – выпалил он, переведя дыхание, и потом уже, через паузу, добавил: – Товарищ маршал…
Надеюсь, учебный? – спросил Главком и ощутил вдруг, как заныло и противно потянуло в левой части груди.
– Боевой! – выдохнул генерал.
46
Комната, в которой устроили полковника Тейлора на ночлег, точнее, на короткий отдых, выходила во двор, куда почти не доносились шумы просыпающейся столицы. Впрочем, Джорджтаун – прибежище наиболее старинных, аристократических, если так можно сказать о потомках бывших колонистов, американских семейств – всегда отличался относительной тишиной и патриархальностью быта. Эта часть Вашингтона, между Потомаком и его рукавом, окруженная вереницей парков, среди которых был и знаменитый Думбартон-Оукс, где в 1944 году министры иностранных дел Америки, Англии, России и Китая договорились о создании Организации Объединенных Наций, существовала еще до того, как Джордж Вашингтон определил здесь место для повой столицы республики. Тенистые улицы, застроенные старинными домами, и тихая набережная канала с медленно текущей водой. Университет, военно-морская обсерватория и на скрещении улиц Массачусетс и Висконсин кафедральный собор – его кичливые вашингтонцы сравнивают порой с Вестминстерским аббатством.
Джорджтаун считался оплотом американских либералов, выступавших за трезвую и разумную внешнюю политику и необходимость реформ внутри страны для смягчения острых социальных противоречий, которые с тревожащей очевидностью раздирали Америку. Именно здесь жили те, кто поддержал Президента в его предвыборной борьбе с кандидатом от правых консервативных кругов, в политике которых разочаровалась немалая часть американцев. Многие джорджтаунцы входили и в нынешнюю администрацию.
Лерой Сэксер привел полковника Тейлора в небольшую комнату, занятую широкой кроватью с резными спинками и небольшим старинным столом-бюро у изголовья. Оглядев обстановку, тот невольно улыбнулся: так эта комната напоминала ему его собственную спальню из счастливых детских времен, когда он безмятежно существовал в уютном и таком защищенном от несуразностей бытия двухэтажном доме родителей, не подозревая, что за пределами их небольшого городка существует сам по себе огромный и беспощадный остальной мир.
Уснул он сразу, едва опустил голову на подушку, и увидел, как выходит из главного здания Виргинского университета, в котором учился перед тем, как уйти после Пёрл-Харбора на призывной пункт. Дик Тейлор чувствовал себя молодым и здоровым, полным энергии и решимости отомстить «джапам» за американских парней на Гавайях. Уже были известны подробности вероломного нападения японских самолетов с подкравшихся к островам авианосцев. Это и определило намерение студента юридического факультета пойти служить в авиацию. Сейчас он торопился к давней подружке, чтобы сообщить о принятом решении. Странное дело, Тейлор хорошо знал, что терпения у нее хватит только на три месяца, а потом она выйдет замуж за его друга, который тоже был призван в армию, но, как бывший студент факультета журналистики, устроился в Вашингтоне в центре по обработке военной информации. Но вот во сне Дик будто забыл об этом и быстро шагал по улицам университетского городка.
– Подождите, мистер Тейлор! – окликнул его вдруг звучный мужской голос, в котором чувствовались сила и некая ирония, насмешливость, что ли.
Дик повернулся. Он увидел, что стоит подле огромного мраморного кресла, а в кресле сидит и, улыбаясь, смотрит на него Авраам Линкольн. Он был точно таким, как в мавзолее напротив Арлингтонского моста, но только не из белого камня, а совсем-совсем живой.
Куда вы так торопитесь, Дик? – спросил Линкольн.
На войну, мистер президент! – бодро ответил Тейлор.
По ведь там убивают!
Совершенно верно, сэр!
– И вы не боитесь того, что вас убьют на войне, молодой человек? Не страшитесь «отправиться на Запад»?
Тейлор уже знал, что на языке американских солдат это выражение означает «погибнуть». Оно возникло среди предков-колонистов, охотников и ковбоев, отправляющихся осваивать неведомые, полные непредвиденных опасностей земли к западу от Миссисипи. Он хотел ответить президенту, что происходит из славного американского рода, в котором несколько поколений, родившихся в Новом Свете. Но промолчал.
А Линкольн выпрямился в мраморном кресле и проговорил суровым голосом:
Слышен гром тревожных колоколов – медных колоколов! Они об ужасе громят, непокорные, рокочат!
И в страхе собственном пронзительно кричат в испуганное ухо ночи!
Ричард Тейлор хорошо помнил, что стихи эти написал Эдгар По, но сейчас он воспринимал их как некое предостережение, исходящее от самого президента.
– Не дрогнешь ли ты в бою, Ричард Тейлор? – спросил Линкольн.
– Никогда! – ответил будущий пилот и проснулся.
Он понял, что уже самое настоящее утро, и, почувствовав себя вполне отдохнувшим, глянул на часы – сейчас придет будить его Сэксер. «Я не доставлю удовольствия старине Лерою видеть меня безмятежно спящим», – усмехнулся полковник и быстро поднялся, прошел через узкую дверь в ванную.
Едва оп умылся, в спальную комнату вошел Сэксер, поздоровался и сказал, что адмирал ждет его через четверть часа.
– Есть новости? – спросил Тейлор, ответив на приветствие.
– Будут, – лаконично ответил Сэксер и удалился. В кабинете адмирал Редфорд был, как и прежде, один.
Он увидел, как полковник несколько недоуменно огляделся, и сказал, кивнув приветственно:
– Сейчас соберутся члены совета. Выпейте со мной сока, Ричард.
Когда полковник взял бокал со столика (на нем находилось еще с дюжину таких бокалов, в которых уже плавали кубики льда), оп подумал, что Редфорд вряд ли ложился в эту ночь.
Штудировал Клаузевица, – улыбнулся адмирал, будто отвечая на мысли Тейлора. – Знаете, я всегда нахожу какой-нибудь новый поворот в мышлении этого удивительного пруссака.
Библия военного человека, – усмехнулся полковпик. – Я тоже изредка заглядываю в это сочинение, хотя авиации во времена Клаузевица не существовало.
Его книга дожила до нашего времени потому, что она написана не столько солдатом, сколько философом, Тейлор. Вот послушайте: «… Война относится не к области искусства и наук, а к области общественной жизни. Она есть конфликт крупных интересов, который решается кровопролитием… Политика есть лоно, – продолжал адмирал, – вынашивающее войну. В политике уже заключаются в скрытом виде основные очертания войны, подобно тому как облик живого существа кроется в его зародыше».
Редфорд закончил читать и захлопнул книгу.
Вот так-то, Тейлор… Пока все в мире развивается по Клаузевицу. Недурным диалектиком был этот прусский генерал, участник битвы при Ватерлоо. «Война есть не что иное, как продолжение государственной политики другими средствами». Коротко и ясно.
Но сейчас, когда война равносильна самоубийству обеих сторон, положение Клаузевица потеряло смысл, – возразил полковник.
Как знать, – покачал головой Патрик Редфорд. – Если наши худшие опасения оправдаются… Через пять – десять минут узнаем, устарел ли Карл Клаузевиц. А вот и генерал Макклюр. Входите, Джейк, н берите свой орандж. Завтрак подадут, когда соберутся остальные.
Генерал Джейк Макклюр вышел в отставку и сейчас был заместителем адмирала в «Лиге седых тигров», отвечающим за безопасность ее тайной деятельности.
– Я никогда не завтракаю так рано, – проворчал Макклюр, о котором Тейлор знал, что его кандидатура трижды выдвигалась на пост председателя Комитета начальников штабов при прежних президентах, но совместными стараниями ФБР и ЦРУ Джейка отводили как проходившего по категории «голубя». – А соку я выпью, – продолжал генерал Макклюр с характерным для джорджийцев мягким выговором, произнося в нос отдельные слова так, что порой надо было вслушиваться в их смысл. – Едва бросив сосать материнское молоко, я принялся пить орандж целыми галлонами. На ферме у нас была апельсиновая роща, так что мы едва ли не купались в этом добре.
Постепенно собрались почти все члены совета, кроме тех, кто руководил сейчас в различных районах Америки действиями, блокирующими возможные авантюры Комитета семи.
– Новости есть? – подал голос бригадный генерал, тезка Тейлора, Ричард Харрис, бывший командир крыла МБР в штате Монтана, сейчас он «опекал» Стратегическое авиационное командование. – Мы ждем ваших сенсационных известий, адмирал!
Харрис считал себя главным авторитетом во всем, что касается стратегических ракетных сил Соединенных Штатов, сам был профессиональным ракетчиком и потому не очень-то верил в такую самоубийственную авантюру, как попытку застать русских врасплох.
– Терпение, Ричард, – мягко проговорил глава лиги. Он понимал состояние генерала-ракетчика и поступился сейчас правом напомнить Харрису о соблюдении субординации.
В дверях показался Лерой Сэксер, и адмирал Редфорд едва заметно вздрогнул. Принуждая себя не делать порывистых движений, оп потянулся к телефону закрытой от подслушивания связи. Снял с аппарата трубку и молча выслушал все, что ему говорил невидимый информатор.
– Они сошли с ума, – проговорил адмирал севшим голосом, когда медленно положил трубку на рычаг.
На глазах остальных Редфорд вдруг осунулся, теперь явственно было видно, какой старый, измотанный жизнью этот человек.
Ричард Тейлор посмотрел на табло электронных часов.
Было две минуты девятого. Зеленый Вождь шумно вздохнул.
– Боевая готовность номер один отменяется, – сказал он. – С этой минуты объявляю состояние войны! Комитет начал ее две минуты назад. Все у них пойдет по плану «Миннесота».
Когда все вышли, адмирал Редфорд подошел к нему, положил руку на плечо и заглянул в глаза.
Сейчас вы немедленно отправитесь в Пентагон. Разыщите первого заместителя министра обороны Нормана Гернси. Только у него теперь, не считая Перри, есть право отменить приказ на ракетно-ядерный удар. Это мой друг, Ричард, хотя он и не знает всего о «седых тиграх». Доверьтесь ему, полковник, иного выхода у нас нет. Необходимые документы о заговоре Комитета семи вам передаст Лерой. И свяжитесь в Пентагоне с дежурным генералом Монтгомери. Он ничего не может изменить, но даст вам необходимую информацию о состоянии боевой готовности вооруженных сил. Расскажите ему все, что считаете нужным для дела. Кроме того, в сегодняшней дежурной смене на ЦКП Пентагона есть наш человек. Сэксер даст вам выход на него. Действуйте, Ричард Тейлор! Возможно, именно в ваших руках судьба Америки и всего мира… – Он легонько хлопнул полковника по плечу.
А что будет с теми?.. Я про Комитет семи, – спросил Тейлор.
Мы уничтожим их как бешеных собак, – жестко проговорил адмирал Редфорд. – Начав действовать по плану «Миннесота», они подписали себе смертный приговор. Уж эти-то подонки не проживут больше полуторадвух часов. Кроме генерала Холла. Его, как бывшего солдата, будет судить военный трибунал лиги.
«А чем он лучше остальных?» – мысленно возразил полковник, но говорить об этом не стал.
– И вот еще что, – сказал адмирал. – Скажите мне, Ричард… Ваш сын – ракетчик. Он выполнит этот боевой приказ, зная, что тем самым запускает русские ракеты, нацеленные на его командный пункт и базу, его Дом, жену и детей?
– Да, сэр, – твердо ответил Тейлор.
Добрая, надежная связь всегда была заботой Главкома. Он хорошо помнил, какие потери несли мы в начале войны из-за отсутствия у командиров информации о том, что происходит у левого или правого соседа, да и в собственных подразделениях. А у стратегических ракетчиков значение связи возросло тысячекратно. Тут даже убеждать никого не надо. Все понимают, что боевой приказ должен прийти синхронно, его обязаны в единый миг получить все ракетные войска, несмотря на меридианы с параллелями и целый десяток часовых поясов.
Только одно дело, когда все это понимают, а вовсе другое, когда начинаешь создавать реальную такую связь. Дело не простое, но Главком не унимался до тех пор, пока генерал-связист не доложил ему, что теперь у них самая надежная система связи.
… Сейчас, когда Главком мчался с командиром в машине, он мысленно представил ракетные подразделения, разбросанные по стране. Его ждал чрезвычайный контакт с Москвою. Она хочет лично ввести Главнокомандующего в курс событий.
«А Гришин у Вощинского, – подумал маршал о своем первом заместителе. – Надо было оставить его в Шимолине. Хотя там сейчас начальник Главного штаба с помощниками. Справятся…»
Последнее рассуждение было чисто риторическим, остаточным, что ли. Оно существовало еще с тех времен, когда рота, батальон, а то и полк поднимались вслед за бегущим по изрытой оспинами воронок земле командиром. Стратегические ракетные силы действовали по иному принципу. Вот он, Главком, сейчас здесь, а глобальную задачу выполнит по приказу Ставки каждый его подчиненный.
И все-таки ему было бы куда спокойнее, если бы приказ застал его в Шимолине, в собственном кабинете. В крайнем случае – дома пли по дороге на службу: аппараты спецсвязи существовали всюду, где бы ни находился в данный момент главком – в машине и на даче, в спальне и в самолете, уносящем маршала за тридевять земель, и в особой комнате рядом с любым помещением, где он выступал, совещался, инструктировал подчиненных. Это было крайне утомительно – жить в постоянном напряжении, не отдаляться от тревожного телефона на расстояние больше сотни метров, но постепенно Главком привык к подобному образу жизни, если к этому вообще можно привыкнуть.
Только усталость от существования постоянного психологического пресса неизбежно накапливалась в организме маршала, и когда он стал ощущать эту усталость, написал рапорт Министру обороны.
Он вспомнил беседу с писателем, которую только что перечитывал в гостевом домике, и подумал, что неплохо бы его собеседнику оказаться в нынешней ситуации: вот он, глобальный конфликт в жизни современной армии, на отсутствие которых так сетовал Скуратов. «Вернусь в Шимолино – приглашу писателя поехать вместе на отстыковку боеголовок и опытный демонтаж ракет». При этом у маршала даже не возникло никаких сомнений в том, что он вообще когда-нибудь вернется куда-либо и будет ли существовать Шимолино через несколько минут, полчаса, час… Сохранится ли улица Мосфильмовская, где осталась в городской их квартире верная его спутница, жена…
«Уазик» на предельной скорости подлетел к командному пункту соединения и резко затормозил у входа. Быстрыми шагами прошел маршал в специальную кабину дальней телесвязи с Москвой. Там находился офицероператор, который принялся было докладывать, по маршал махнул ему: не до того, соединяйте поскорее…
Цветной экран уже светился рамкой настройки. По инструкции изображение передавалось только в том случае, если к разговору приступал облеченный особыми полномочиями человек. У Главкома такие полномочия, разумеется, были. Он кивнул офицеру, указавшему на сенсорный переключатель, и, когда услышал за спиной звук закрываемой двери, протянул вперед палец, который, несмотря на всю выдержку маршала, предательски задрожал…
Едва Главком коснулся чувствительной красной клавиши, экран дрогнул, засветился, и на нем возникло лицо Председателя Совета Обороны. Эффект присутствия его в этой небольшой комнате был таким, что абонент непроизвольно отшатнулся: ведь этой связью – на самый крайний случай! – маршал за годы на своем посту не пользовался ни разу.
Несмотря на трагичность ситуации, Главком с щемящей тоской осознал вдруг, как постарел и осунулся.
Председатель… И тогда только осознал в полной мере то, что на всех на них сейчас надвигалось.
– За вами выслали самолет Генштаба, – не поздоровавшись, сказал Председатель, обычно приветливый к людям, которые его окружали, видевший огромную психологическую силу в форме обращения к людям. – А пока берите в руки параллельное командование. Основное взяла уже на себя Ставка.
Тут он вспомнил, что Главком еще не знает подоплеки боевого приказа, который получили подчиненные маршалу Ракетные войска стратегического назначения, и заставил себя улыбнуться. Улыбка была вымученная, скорее, гримаса, но маршал уловил в ней то знакомое оптимистическое спокойствие, разумную уверенность, которую всегда вселял этот человек, и на сердце у него немного полегчало.
– Идет беда, – просто сказал Верховный, назвав маршала по имени и отчеству. И тогда Главком вдруг вспомнил любимую внучку Ленку. Полгода назад она вышла замуж.
