Текст книги "…Пожнешь бурю: Хроника двух трагических часов"
Автор книги: Станислав Гагарин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)
33
Так, говоришь, заявление подал? – переспросил Василий Иванович Макаров.
А чего вы удивляетесь? – пожал плечами замполит. – Сами ведь доказывали, что Пахомова можно спасти для флота, сердцевина, мол, в нем здоровая. Вот и получилось по-вашему, командир. Хотите с ним поговорить?
Погоди, Андрей Максимович. Дай с мыслями собраться.
«Значит, дозрел парень, – подумал он. – Не зря мы с ним так возились».
Больше всех, конечно, с ним возился он, Макаров. Нравился ему чем-то этот лейтенант Пахомов, хоть и разгильдяй был из разгильдяев и при этом себе на уме: как бы схимичить какую для себя пользу. А началось все вскоре после того, как Пахомова зачислили на лодку. Уже через неделю он – лодка тогда стояла у пирса – явился к начальнику отдела кадров и попросил подыскать должность на берегу. «Конечно, чтоб оклад был приличный, – предупредил Пахомов, – и служба не суматошная. А на таком месте я хоть до пенсии стану служить. И мне толково, и вам хорошо: ведь вы тоже заинтересованы в постоянных кадрах».
Кадровик пристыдил его и выгнал, а вечером не поленился зайти к Макарову домой и рассказал о визите молодого лейтенанта.
– Нет, – горячился он, – вы только посмотрите, Василий Иванович, каков гусь-то?! Спокойную службу ему подавай! Тьфу!.. Может быть, уберу я его с лодки, как считаете? Отправлю на дальние посты, на мыс Поморский или в бухту Трех скелетов, пусть кейфует с белыми медведями…
Макаров от души посмеялся и успокоил кадровика.
– Бросьте, не берите в голову, – сказал он. – Он же вас попросту разыграл. Никогда не поверю, что лейтенант, едва вылупившись из училища, не рвется в океан. Пошутил парень.
Однако дело оказалось нешуточным. Довольно скоро стало заметно, что Сергей Пахомов систематически увиливает от службы, манкирует обязанностями и вовсе не жаждет овладеть повой штурманской техникой, навига ционными приборами, которыми обильно была оснащена подводная лодка. Недоумевающие взгляды офицеров, а затем и прямые замечания старших он попросту игнорировал, сверстников сторонился. Жизнь экипажа, да и сама служба его будто бы не касалась. На него посыпались взыскания. Когда же пришло время представлять его к званию «старший лейтенант», Макаров отказался подписать необходимые документы, вызвал Пахомова на беседу.
Рука не поднимается подписывать на вас представление, лейтенант, – сказал капитан 1 ранга. – Плохой вы моряк, Пахомов, и не стремитесь, к сожалению, стать хорошим.
Значит, плохо меня воспитываете, товарищ командир, – дерзко усмехнувшись, ответил молодой офицер.
Возможно, – спокойно согласился командир. – Я пересмотрю свои педагогические позиции. А пока, в воспитательных целях конечно, оставлю вас в прежнем звании. Идите!
Пахомов ушел и тут же… написал письмо в «Комсомольскую правду». Меня, дескать, обошли с присвоением очередного звания, командир излишне придирчив, товарищи не понимают, на корабле обижают, не дают ходу, третируют всячески, а я ведь добрый и хороший человек, страдающий от вопиющей несправедливости… И все в таком же роде, до того жалостливо, что растрогал редакцию, паршивец, и «Комсомолка» срочно выслала в Гремяченск корреспондента, большого спеца по моральным проблемам.
– А мы сделаем просто, – сказал замполит Шиповский, когда его и Макарова вызвали в политотдел. – Соберем на лодке комсомольское собрание, пригласим товарища из «Комсомольской правды», пусть и скажут сами ребята, почему они «обижают» Пахомова. А для объективности собрание проведут одни комсомольцы. Ни меня, ни командира там не будет.
Так и порешили. Комсомольцы лодки обсудили письмо Пахомова в редакцию, крупно и нелицеприятно поговорили с ним. А потом единогласно… исключили лейтенанта из комсомола, оговорив в решении просьбу к командованию: не списывать Сергея на берег, дать возможность исправиться.
Атомоход стоял тогда в доке, экипаж жил в кубриках и каютах плавучей базы для атомных субмарин.
Когда Макаров узнал о решении комсомольцев, зашел н каюту, в которой жил лейтенант Пахомов. Сергей лежал на койке, забросив ноги в ботинках на коечное ограждение. Увидев командира, резво вскочил, вытянулся, растерянно заморгал. Василию Ивановичу показалось, что парень вот-вот расплачется.
«Еще чего не хватало, – с некоторым смятением подумал он. – Растрясло, кажись, лейтенанта».
Пойдем ко мне, – просто сказал Макаров и увел Пахомова в командирские апартаменты.
Будем пить чай, – объявил капитан 1 ранга. – Великое это дело – чаепитие. Самая русская традиция. Жаль только, что самовар у меня электрический, а это уже имитация, подделка. Да если бы и натуральный был самовар, у нас с тобой сапога нет старого, чтоб голенищем огонь в самоваре раздувать. Не положены нам с тобой, Сережа, сапоги.
Он говорил с лейтенантом так, будто бы и не знал о случившемся. Пахомов и сам об этом подумал: «Во какое гадство получается! Я с командиром чаи гоняю, а меня коленкой под зад надо. Зайдет сейчас замполит, сообщит ему, и тогда каперанг мне… коленкой».
Пахомов ерзал, ерзал на стуле, потом не выдержал.
Вы знаете, товарищ командир, что меня… значит… того, – сказал он.
Знаю, – спокойно ответил Макаров. – Ты давай еще стаканчик налей. И лимоннику пару ложек добавь. Это мне однокашник прислал, на Тихом океане служит.
Они пили чай и мирно говорили о живет. Макаров расспрашивал Сергея о детстве, о матери, которая воспитывала его одна, о дедушке, известном подводнике, герое Великой Отечественной, о школе, в которой учился Пахомов. И конечно, толковали про общую для них альмаматер – училище подводного плавания, которое окончили в разные, правда, сроки.
– Когда я выпускался, плавали мы мало, – рассказывал Макаров, – все больше у баз своих толкались. А ведь мы, русские люди, исконные и прирожденные моряки. И Арктика кочам землепроходцев была нипочем, и к Антарктиде первыми в истории мореплавания пробились, и вокруг планеты под водой, подобно «Наутилусу» капитала Немо, прошли. Теперь никакие океаны нам не страшны.
Пахомов пил чай, помалкивал.
«Типичный случай, – подумал командир. – Один парнишка у любвеобильной мамы. И ее можно понять, толь ко не оправдать. Эгоцентризм, воспитанный матерью в ребенке, переоценка личности, неумение бороться с трудностями плюс болезненное самолюбие. Это вроде кори, ею должен, чтобы стать взрослым, переболеть каждый еще в раннем детстве. Беда в том, что сейчас повышается возрастной барьер этой болезни. А некоторые так и не становятся взрослыми, доживая до седых волос».
– Остаешься на лодке, – сказал Сергею командир на прощание. – С комсомолом – решать твоим товарищам, это их право. А мое – в том, чтобы тебе поверить, лейтенант. Хоть ты и разгильдяй, прости на резком слове, но доброе начало у тебя есть. Должно быть! Ведь унаследовал же ты что-то от деда, портрет которого висит в актовом зале училища!
…– А как ребята настроены? – спросил он сейчас замполита. – Вдруг откажут в доверии?
Теперь, надеюсь, не откажут. Будете с ним говорить?
Надо бы, – сказал Василий Иванович и с тоской посмотрел на письменный стол: собирался поработать над докладной запиской об использовании подводными лодками привязных и автономных аэростатов в качестве носителей средств радиосвязи и радиоразведки. – Ладно, – сказал он, махнув рукой: в конце концов, человеческая судьба выше любых математических расчетов. – Зови Пахомова.
«Как утверждал Лейбниц, нравственность важнее арифметики», – подумал Макаров.
Но разговору этому не суждено было состояться. По кораблю раздался звук колоколов громкого боя. Вслед за ними завыла пронзительная сирена.
Командир и замполит тревожно переглянулись.
Прямо перед письменным столом Макарова вспыхнул экран телесвязи с центральным постом субмарины. На нем возникло взволнованное лицо старшего помощника капитана 2 ранга Ростова.
– Товарищ командир! – крикнул старпом. – Поступил боевой приказ!
… С момента отдачи министром обороны США приказа о нанесении ядерного удара по СССР истекло двадцать минут…
– Что случилось, Рой? – ухмыляясь во весь экран, спросил Сэмюэль Питкин. – Ты стал большой шишкой, подсидев старика Уорднера? Пользуешься ого личной связью.
«Ничего не знает?! – мелькнуло в сознании Монтгомери. – Но как же так? Ведь Сэм, как заместитель начальника РУМО, ведает зарубежной разведкой. Ему, как говорится, и карты в руки».
Дежурный генерал хорошо знал, что управление зарубежной разведки в составе РУМО делится еще на семь отделов: общего обеспечения, сбора и обработки разведывательных данных, оперативного планирования, оценок и анализа, руководства аппаратами военных атташе, научно-технической разведки… И вся эта армия высококвалифицированных разведчиков гнездилась в одном с Роем Монтгомери пятиугольном здании на берегу Потомака. Пять с лишним тысяч человек тратили более двухсот миллионов долларов.
Что и говорить, серьезная машина в руках Сэма Питкина, закадычного дружка Роя Монтгомери во времена Вест-Пойнта. И не может такого случиться, чтобы стратегически важная информация о коварном намерении русских застать Америку врасплох, нанести ядерный удар, не попала к Сэмюэлю Питкину. Да он первым должен был получить ее!
– Здравствуй, Сэм, – неловко улыбнувшись, сказал дежурный генерал. – Как поживаешь?
Питкин удивленно поднял брови. Звонить по суперзакрытой связи, пользоваться которой имеют право только члены Совета национальной безопасности, чтобы спросить о здоровье? Профессиональный разведчик, он нутром почуял: здесь что-то не так…
Хорошо живу, – ответил он, пытливо всматриваясь в лицо Монтгомери на экране, – и у Мэри здоровье в полном порядке. Ты это тоже хотел узнать?
Понимаешь… – сказал Рой и остановился.
«Я рискую, – подумал оп. – Если Сэму ничего не известно, он просто обязан сообщить о том, что я скажу ему, своему шефу, а тот – заместителю Оскара Перри по разведке, а заместитель… Черт побери, опять все упирается в проклятого Пенсионера! Рискую… Но что такое риск для военного человека, если не разумные сами по себе действия, которые противоречат субординации и глу пости отдельных командиров? А сейчас такие глупости, если это не заговор вообще, погубят человечество. В конце концов, я скажу о своих сомнениях не первому встречному».
– Скажи, Сэм, что тебе известно о русских? – разом решившись, выпалил Монтгомери.
Питкин пожал плечами.
А что я должен о них знать сверх того, что знаю? Там все тихо – с нашей точки зрения, разумеется. А вообще, русские, кажется, довольны: скоро не станет этого атомного дерьма. А вот ты, судя по физиономии, в некоем трауре. Жалеешь, что на бывшей твоей базе Мэсситер начинается опытный демонтаж пусковых установок? Не горюй: еще останется достаточно ракет, чтобы стереть ими друг друга с лица Земли.
В том-то и дело, Сэм! – вырвалось у Роя. – Я не имею права… Но ты должен знать: Перри отдал Hail – приказ!
Сэмюэль Питкин вздрогнул и быстро взглянул на часы.
– Когда? – отрывисто спросил он.
Рой в двух словах объяснил ситуацию, рассказал и про русские ракеты, которые, по словам министра обороны, направлены не для стыковки с новой орбитальной станцией, а в американские центры управления стратегическим оружием. И эта странная гибель двух разведчиков-сателлитов на орбите.
Осталось тридцать девять минут, Сэм… Сделай что-нибудь! Может быть, про русских знают в ЦРУ? Или в…? Свяжись… Ведь ты это можешь. Президента и Дика Уорднера, кажется, нет больше в живых…
Что ты мелешь! – воскликнул Питкин, приготовившийся уже подключиться к секретному каналу связи со службой национальной безопасности.
Так сказал Оскар Перри. Их вертолет сбит. Погоди!– в ужасе воскликнул Рой Монтгомери. – Ты и этого не знаешь?!
Майор Шапошников принял боевое дежурство и отправил в Рубежанск освободившиеся смены. «Сегодня для всех будет трудный день, – подумал Сергей, заполняя на командном пункте журнал текущей обстановки, куда заносились сведения о запланированных на время дежурства мероприятиях. – Скоро придет командир… Но здесь долго не задержится, отправится в позиционный район, на регламентную установку».
Об этом майор Шапошников тоже записал в журнал и спрятал его в сейф. Потом оглядел просторное и уютное помещение, в котором располагался командный пункт. Операторы сидели в удобных креслах, напоминавших гибрид самолетных сидений с креслами из парикмахерских. В поясе офицеры были прихвачены к сиденьям широкими ремнями – так полагалось по инструкции, на случай, если КП подвергается резкому и сильному толчку в результате близкого атомного взрыва.
Первым номером сейчас заступил старший лейтенант Иван Владыкин, а ему, так сказать, ассистировал молодой офицер, совсем еще «зеленый» лейтенант Федор Лаптев, который в прошлом году закончил военно-политическое училище, а потом сдал особый экзамен на право несения боевого дежурства. Лаптев и политработником был толковым, Шапошников особо Федора выпасал, имел на него виды. А пока Лаптев успешно осваивал сугубо ракетную службу, ведь в РВСН политработники наряду со строевыми офицерами несут самостоятельную боевую вахту. Вот и сам он, Шапошников, на вахте.
Операторы видели, что замполит собрался на поверхность, но виду не показали. Если что нужно – скажет…
Сергей еще раз огляделся, в который раз с удовлетворением отмечая удачную компоновку приборов и агрегатов жизнеобеспечения на КП этого ракетного комплекса. Когда он начинал службу, далеко не везде так заботились о том, в какой обстановке придется обитать операторам-ракетчикам все эти долгие часы боевого дежурства. А ведь часы складывались в сутки, недели, месяцы, годы службы. Как-то Шапошников подсчитал, сколько проводит в среднем офицер-ракетчик под землей за определенные ему законом сроки армейской службы. Получилось внушительно, и замполит не стал обнародовать расчеты в части. Зачем? Ребята и так знают, что жизнь у них вовсе не сахар. Но что делать… Кому-то надо брать на свои плечи эту тяжелейшую ответственность, подобной которой не было ни у кого в истории человечества.
«Поистине мы дошли до края, – подумал Сергей. – Ведь это надо же: от одного человека зависит судьба мира! Какую нравственную силу надо иметь, чтобы жить просто, как все люди, и в то же время осознавать это…»
В последние годы конструкторы ракетных комплексов стали широко привлекать к оборудованию командных пунктов дизайнеров. Разрабатывались образцы мебели, которая принимала форму человеческого тела, подстраивалась к тому, кто ею пользовался. Под контролем корифеев инженерной психологии и эргономики проектировались панели и пульты управления. Опытные специалисты заботились о том, чтоб у операторов не возникало сенсорное голодание, а попросту говоря, не приедался интерьер КП. Уходили в прошлое серые бетонные стены, которые еще успел застать кое-где Шапошников.
Теперь в помещениях для отдыха на командных пунктах было изобилие цветов. Они не только утоляли эстетическое чувство, ослабляли постоянное напряжение, в котором находились офицеры, но и очищали воздух. Сам воздух, его состав, не только идеально дозировался, по и сдабривался соответствующими запахами. Простым поворотом тумблера можно было перенестись то в тайгу, то в степь поры весеннего цветения, то на морской берег. Иллюзии перемещения в пространстве способствовали большие цветные витрины со сменяемыми слайдами разнообразных пейзажей.
«Даже грустно как-то будет расставаться с этим, – усмехнулся замполит. – Когда нас совсем ликвидируют. Ничего, найдем технике хорошее применение в мирных целях, А ракетные шахты превратим в силосные ямы. Недаром ведь поначалу эти шахты американцы прозвали именно так – silo [ На английском языке «сайло» – «силос»]. Сначала это был армейский сленг, а теперь официальный термин. Они и про нас так пишут: способ базирования «Громобоев» – in silos. В ямах, значит…»
– Пойду наверх, ребята, – буднично, домашним тоном сказал замполит.
Здесь, под многометровой толщей земли и горной породы, казенный тон как-то не вязался с обстановкой.
Иван Владыкин кивнул, а Федя Лаптев улыбнулся наставнику и сказал:
– Передайте привет солнышку, товарищ майор.
– Передам, – серьезно пообещал замполит и вышел в соседнее помещение с агрегатами жизнеобеспечения. Здесь же находился и отсек, куда прибывала с нулевой отметки кабина лифта. Внизу кабины не было. Ее оставила на нулевке отдежурившая смена. Майор вызвал лифт и, пока тот спускался, подумал о том, что надо заглянуть в караульный отсек, где так же, как и здесь, заступила на вахту еще одна пара воинов – сержант Сергей Шиповский и рядовой Аполлон Гуков. С этим Аполлоном выдались у замполита свои трудности. Когда солдат прибыл в часть, над ним начались подначки, связанные с его божественным именем. Ребята в ракетных войсках грамотные, без среднего образования нет никого, а иные из вузов, по два-три курса закончили, знают, что Аполлон был красавцем в олимпийском масштабе, а вот тезка его, прямо скажем, с внешностью подкачал.
Долго ломал голову Шапошников: как тут быть? Не будешь же объяснять каждому, что хоть и архаичное, но вполне русское имя, в святцы занесено. Прежде довольно часто родители называли так младенцев. Потом осенило замполита. Пришел он в библиотеку Дома офицеров, поговорил с тамошними женщинами, Светлану свою подключил и организовал в части литературный вечер, посвященный творчеству известного русского поэта Аполлона Григорьева.
Никто так и не узнал о тайных причинах, побудивших Сергея Николаевича выбрать именно этого поэта. Только насмешки над доморощенным Аполлоном прекратились и возникло побочное явление: парни увлеклись поэзией, пришлось создавать при клубе части литературное объединение «Старт».
… Лифт медленно поднимался к нулевой отметке и вскоре застыл напротив переходного шлюза. Шапошников миновал все герметические защитные двери, которые изолировали собственную атмосферу командного пункта от внешнего мира, и размеренным шагом направился подземным коридором к основному сооружению комплекса, находящемуся на поверхности. Там были кабинеты его и командира, ленинская комната, столовая, бытовые помещения и медицинский отсек.
Настроение у Сергея было приподнятое, он двигался, как и привык на дежурстве, размеренным шагом и вполголоса напевал:
И еще будем долго огни принимать за пожары мы, Будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов, Про войну будут детские игры с названьями старыми, И людей будем долго делить на своих и врагов…
Последние две строчки майор пропел дважды и подумал, что именно эту песню споет он под гитару, когда закончит беседу на тему: «Американцы… Какие они?»
Это его музыкальное сопровождение, которым замполит иногда оживлял беседы, не находило порой понимания у начальства. Оно видело в том, что политработник поет и играет на гитаре, некое уклонение от канонов, подрыв авторитета и самого офицера, и проводимого мероприятия.
В свое время поддержали было Шапошникова в академии, где он стал душою факультета и секретарем партбюро. Но и здесь не рискнули рекомендовать его опыт для распространения в войсках. Правда, в резонах их была своя логика: где наберешься замполитов, которые бы так сердечно, едва ли не профессионально, пели и на гитаре играли? Сам Шапошников пылко утверждал: чтобы быть хорошим армейским политработником, нужно особое призвание, и людей с этим призванием следует еще в школе нащупывать среди парнишек. Но эти доводы сочли утопичными.
Теперь ему препятствий не чинили, хотя нынешний начальник политотдела неопределенно хмыкал, когда видел, как после беседы о международном положении майор Шапошников перебирал струны, исполняя перед восторженной аудиторией песни протеста Дина Рида, Ганса Вальдорфа или Себастьяна Рикардо. Не укладывался в привычном ряду представлений такой необычный замполит, не было полочки, на которую можно было поместить Сергея.
… До выхода на поверхность майор Шапошников не дошел пятидесяти шагов. В этом месте коридор расширялся, образуя помещение, в котором стояли походные койки с матрасами, застеленные солдатскими серыми одеялами. На прошлой неделе в полку проводились учения по развертыванию подземного лазарета, и вот койки до сих пор не убрали. Сейчас он поднимется наверх и сделает замечание доктору – Гаенкова приедет вместе с командиром.
Замполит остановился, помедлил чуть-чуть и решительно свернул направо, туда, где располагался караульный пост.
Как там ваши «синие волки»? – спросил Энтони Свейн, босс-координатор Юго-Запада, взглянув на экран с изображением Уильяма Годфри, который отвечал за связь с вооруженными силами страны и ведал разведкой.
Это люди Эдгара, – буркнул в ответ Годфри.
Но разве не вы лично отвечаете перед комитетом за проведение операции «Миннесота»? – поддержал Свейна Чарльз Маккарти.
Я осуществляю общее руководство, – отозвался Годфри, – а на том отрезке дежурят люди Эдгара Гэйвина. Вам, Чарли, не надо напоминать, что штат Северпая Каролина входит в его зону.
Джентльмены! – вернул к деловому топу сообщников Патрик Холл, председатель комитета. – Что там у вас, Эдди?
«Синие волки» вышли на объект, – сказал Гэйвин.
Об этом мы уже слышали. Что же дальше?
Минутку, джентльмены…
Юго-восточный босс приподнял голову и стал смотреть поверх экрана, который передавал его изображение. Там, за пределами видимости, находился помощник Гэйвина, который, судя по всему, поддерживал прямую связь с «синими волками».
Остальные члены Комитета терпеливо ждали новостей. Каждый из этих семерых начинал уже испытывать некое беспокойство от того, что так великолепно разработанный и успешно начавший осуществляться план действий, имевший целью раз и навсегда покончить с хаосом в беспорядком в Прекрасной Америке, этот план стал пробуксовывать.
«Легенда», изящно сочиненная Патриком Холлом и его людьми в ЦРУ, сработала так, что лучше не надо. Министр обороны поверил в бред о русских ракетах, летящих на Америку. Поверил потому, что Оскару Перри намекнули, откуда дует ветер, и ему просто необходимо принять дезинформацию ЦРУ за чистую монету. Ведь Комитет семи знал, что Брейв Оси – человек ВПК, но сейчас работал с ним втемную. Так было надежнее. И давало хорошую возможность остаться в стороне, свалить все на простака Перри в случае неудачи…
Но главным, неопровержимым аргументом для министра обороны было уничтожение двух разведывательных спутников, висевших на геостационарных орбитах вблизи западной и восточной границ Советского Союза. Когда русские объявили весь космос над их территорией суверенным пространством, что в свою очередь привело к провалу самой идеи СОИ, Соединенные Штаты все-таки разместили несколько наблюдателей-шпионов на высоте тридцать шесть тысяч километров над нейтральным океаном, надеясь хоть «заглянуть» с этой высоты вовнутрь пространства СССР. И когда задумывался дьявольский проект «Миннесота», было решено собственными руками сбить парочку «спейс спаев» – космических шпионов. Люди Комитета семи в ВВС подняли в воздух самолеты, вооруженные ракетами «Киллер». Они довели этих «убийц» до высоты семьдесят тысяч футов и запустили их в самостоятельный полет…
Оскар Перри даже не пытался выяснить, кто уничтожил спутники. Достоверность же информации об их гибели была стопроцентной…
Сейчас проходил оптимальный вариант плана «Миннесота» с минимальными потерями. Но в любом случае успех заговора гарантирован только тогда, если покушение на Президента пройдет успешно. Но Президент все еще жив, черт бы его побрал, этого миннесотского адвокатишку! Ведь давным-давно стало политической аксиомой: Белый дом по место для интеллектуалов. Не случайно все, кто боролся с паршивыми либералами, тянувшими Америку в болото всепрощенчества и слюнтяйства, написали на своих знаменах слова Старого Солдата номер один, славного Айка Эйзенхауэра: «Интеллигент – это человек, которому требуется больше слов, чем необходимо, чтобы рассказать, что он знает».
Да, болтать эти «длинноволосые» доброхоты за чужой, настоящих американцев, счет умеют ох как здорово. И этот новый хозяин Белого дома взял избирателей болтовней, заставил теперь их, людей дела, спасать Америку.
Враги американских интеллектуалов, члены комитета не были вовсе пещерными людьми в смысле умственных способностей и образования. Тот же Галпер считался способным журналистом и был также писателем-фантастом, выпустил с полдюжины сборников рассказов и нашумевший даже остросюжетный роман «Око Персея» о нашествии инопланетян, читай-«красных», и порабощении ими Соединенных Штатов. Да и остальные получили приличествующее их социальному положению образование. Их нельзя даже сравнивать с сенатором Мак карти, хулиганом, сквернословом и стойким потребителем алкоголя, от которого он в конце концов и погиб.
Дело было вовсе в другом. Интеллектуалы в представлении членов комитета и их многочисленных сторонников, рекрутируемых из среды правых радикалов, олицетворяли собой ненавистных им сердобольных либералов, которые ратовали за социальные программы помощи тем, кто находился за пределами среднего общества. «Они плодят в Америке лодырей, бездельников, которые погубят страну» – вот главное обвинение, которое выдвигали правые радикалы, экстремистское крыло которых а превратилось в тайную организацию, затеявшую заговор с целью захвата власти.
Комитет семи сформировался и перешел к активным действиям как выразитель воли нового, относительно молодого еще и потому более нетерпеливого, агрессивного капитала, который сложился во время и после второй мировой войны. Этот военно-промышленный комплекс быстро продвинулся вперед на гребне научно-технической революции и жаждал сбить с передовых позиций традиционные буржуазные династии Рокфеллеров, Морганов, Дюпонов… Хантеры из Техаса, Армстронги из Чикаго, Дэйвины из Сиэтла, Лазарусы из Лос-Анджелеса, а также семейные кланы, которые представляли в комитете зональные боссы-координаторы Свейн и Маккарти, Гэйвин и Розенфельд, считали несправедливым сложившееся положение и требовали иного дележа яблочного пирога, который назывался Америкой.
В то же время новый капитал не рискнул пойти в свой «последний и решительный», как любил острить циник Галпер, не заручившись, пусть и пассивной, поддержкой уолл-стритовских акул, занявших выжидательную позицию. Правда, их и не посвящали в основную суть проекта «Миннесота».
Члены комитета людьми были разными. По происхождению и личным качествам. Но их объединяла лютая, фанатическая ненависть к Советской России и к ее политике мира. Общим лозунгом комитета стал первый параграф устава морской пехоты США: «Помни! Ты должен не только победить противника, но и убить его!»
Выслушав доклад невидимого помощника, Эдгар Гайвин повернулся к камере, которая передавала его изображение остальным.
Все в порядке, джентльмены, – сказал оп. – Объект в руках «синих волков», теперь никуда от нас не денется…
Так кончайте с ним поскорее, Гэйвин! – вскричал Чарльз Маккарти.
В отличие от большинства американцев ирландского происхождения, Чарльз не был католиком, а принадлежал к евангелической церкви, отличающейся ярко выраженными настроениями апокалиптического толка. Маккарти был искренне верующим человеком, признающим христианские догматы, предписывающие миролюбие, непротивление злу насилием, любовь к ближнему, осуждал ненависть и убийство. Но в то же время он считал главным долгом любого христианина борьбу со вселенским злом и с его воплощением – дьяволом. Но это исчадие ада всегда вселяется в других людей, которых делает сосудом зла и всяческих бед для верных слуг господа. «Значит, – убеждал себя Чарльз, – борясь против таких людей, которыми овладел дьявол, мы совершаем богоугодное, святое дело. И вообще, сам принцип любви к ближнему, ненасилия распространяется только на людей своей веры. А какая любовь может быть по отношению к кремлевским слугам сатаны?»
– Видите ли, Чарли, – пояснил Эдгар Гэйвин, – «синие волки» не имеют инструкций на проведение акции. Их задача – не дать объекту выйти на связь с кем-либо, блокировать его. Это они уже сделали.
– Спасибо, Гэйвин, – подал голос генерал Холл. Маккарти выругался.
Нет ли у вас кого, кто доделал бы остальное?– спросил он.
Есть, – ответил Уильям Годфри. – И нами уже отданы соответствующие распоряжения.
Выругавшись и облегчив тем душу, Маккарти посмотрел на портрет покойного сенатора Маккарти, висевший в кабинете его подземного бункера. Северо-западный босс не был родственником печально известного организатора расследований антиамериканской деятельности, но, когда его спрашивали об этом, он загадочно, с нарочитой скромностью отвечал:
– Мы с ним из одного клана…
Это можно было понимать как угодно, но культ Джозефа Маккарти его однофамилец поддерживал неукоснительно. Он любил рассказывать о подвигах Маккарти, о том, как на митинге в защиту генерала Макартура, от ставленного Трумэном за своеволие в Корее, сенатор объявил, что президент окружен прихвостнями, «опившимися виски и ликерами», развернул против них боевые действия, не пренебрегая и кулачной расправой. О том, что Джозеф Маккарти в 1950 году, перед тем как начать «крестовый поход» против «яйцеголовых профессоров, продавшихся коммунистам», по оценке опрошенных в Вашингтоне журналистов, занимал первое место как «самый плохой сенатор», о том, что он восторгался Гитлером и штудировал «Майн кампф», а «боевое ранение» получил, сломав ногу при падении с трапа во время попойки на военном транспорте, – обо всем этом Чарльз Маккарти предпочитал помалкивать.
Зато с удовольствием цитировал его знаменитое выступление в клубе домохозяек в Уилинге, заштатном городишке Западной Виргинии, речь, которая сделала сенатора самым популярным человеком в Америке: «Хотя у меня нет времени, чтобы перечислять всех сотрудников государственного департамента, известных как члены коммунистической партии и участники шпионской организации, у меня в руках список, в нем числятся 205 человек, известных государственному секретарю членов коммунистической партии, которые все еще работают и определяют политику государственного департамента».
Когда Чарльз Маккарти спросил Гэйвина и Годфри, есть ли у них кому доделать все остальное, ответа услышать ему не было суждено. Все шесть экранов, на которых Маккарти видел остальных членов комитета, разом вдруг погасли.
В чем дело, Эйб? – рявкнул босс.
Минутку терпения, сэр…
Личный секретарь и ближайший помощник Чарльза Маккарти поднялся из-за стола, установленного справа от экранов видеофона, и направился к панели управления, которая находилась за спиною шефа. Не доходя до панели, он развернулся лицом к Маккарти, отступил на два шага назад, неторопливо закладывая правую руку под левую полу пиджака.
