Текст книги "Доминант"

Автор книги: Станислав Грабовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Ещё Марта написала тогда, что я не чувствую людей, потому что бегу силы и напряжения, а это не естественное состояние человека. И якобы через физическое истязание я переживу озарение относительно сущности…обывателя. Она здесь другое слово употребила, это я вставил правильный с моей точки зрения синоним. Я же считаю себя авантюристом и экспериментатором, хоть и всякая деятельность перестаёт доставлять мне удовольствие, и я теряю мотивацию продолжать творимое, если мной перестают восторгаются. Предложение Марты не сулило публичных восторгов, но я позволил ему мягко заполнить пространство моих размышлений, и скоро, без перспективы быть когда-либо замеченным восторженными вздыхателями, согласился, и всё организовал.

Бить будут меня, поэтому я выбрал какую-то кошку-девятихвостку (на тот момент она для меня именно этим и представлялась – «какая-та кошка-девятихвостка»). Применив законы физики, я счёл, что именно такое приспособление меньше всего нанесёт мне увечий, а выглядело оно внушительно: двадцатисантиметровая обтянутая кожей ручка, чем-то утяжелённая, начиналась кожаным арканчиком, в который можно было продеть руку, а заканчивалась девятью лёгкими кожаными плетёными «хвостами» сантиметров по пятьдесят, концы которых были распушены. Именно структура концов навела меня на мысль, что такая плеть может меньше всего нанести серьёзные раны, потому что концы будут иметь самую большую скорость, по сравнению с основными частями «хвостов», а так как они никаким образом не обозначены, в смысле отсутствия всяческих узлов и прочее, то на тело они будут опускаться «мягко». Плюс, такая конструкция концов будет встречать большее сопротивление воздуха, а значит, будет задерживать движение «хвостов» в целом. Я умножил всё это на возможное бешенство Марты, и у меня получилась, в общем-то, не страшная картина. Да я и не боюсь ничего.

Марта во всю принимала теоретическое участие при организации встречи. Например, что нам желательно уединиться, потому что кто-то, возможно, будет кричать или взвоет. Она планировала несколько поз, а так же указала на косметические средства, которые необходимы будут в конце, но об этом, сказала она, позаботиться сама, потому что знает о таких средствах на профессиональном уровне.

Её рекомендации я находил не лишёнными сгустка рациональности, что меня обескураживало. Ведь действия ей нашёптывали демоны, а они не ведают разумного. Другими словами, человек её ситуации всегда будет руководствоваться инстинктами, а не умом. В любом (моём) случае всё было мимо. Я не собирался идти на поводу у её демонов, я собирался сделать её сильней, чтобы она стала такой, которая сможет выносить меня, а уж с жизнью она тогда справится по инерции, что оформится, всего лишь, как вытекающий побочный положительный эффект. И я никогда не ошибаюсь в людях и расчётах.

Я не стал искать уединённое место, хоть и проскочила мысль снять какой-нибудь одинокий загородный домик где-нибудь в лесу подальше от Риги. Просто я не был уверен, что захочу видеть Марту после сеанса. Предпочитаю, чтобы меня после этого оставляли в полном покое. Поэтому, чтобы не заниматься «эвакуацией» её из этого домика (на такси) по окончании сеанса и, оставшись там, не нервничать, всё ли с ней будет в порядке до дома, тем более, что всё это могло закончиться глубокой ночью, и чтобы не раздражаться, вдруг, из-за обстановки, бог весть о чём предстоящей служить мне напоминанием после проведённого сеанса, а заодно, чтобы не удовлетворять желание одного из её демонов, я не стал ничего предпринимать, а предложил провести встречу у меня, обещая себе и ей не орать, а для поз, которые она изобретала, вполне хватало обстановки моей квартиры.

На счёт косметических средств ответил, что положусь на её «профессиональный» опыт, но предупредил, что у меня «психологическая» аллергия на те, которые рекламируются по телевизору. На что она меня успокоила, сообщив, что мы будем иметь дело с профессиональной косметикой, которая не рекламируется в широкие массы.

У верёвок в строительном магазине я задержался чуть больше, чем того требовалось, потому что когда возникла необходимость приобретения этой вещи, и, придя в строительный магазин, я впервые обратил внимание на отдел, где располагалось около двадцати видов канатов и шнуров всевозможного плетения, расцветки, толщины, упругости и растяжения (я до этого даже не подозревал о таком отделе), я не без удовольствия окунулся в приятные фантазирования и представления. С прикосновением к первому же канату средней толщины меня унесло в мою квартиру, где я представил, как Марта будет с ним колдовать. Перебирая его пальцами, прислушиваясь к осязанию, смог до «чёртиков» представить, как это будет выглядеть со стороны и какие тактильные ощущения у меня вызовет этот канат, прикасаясь по всему телу. После этого я захотел повторить опыт с другими, более и менее привлекательными визуально канатами, чтобы наверняка, чтобы вдруг не упустить тот. Самым привлекательным мне показался 24 прядный полипропиленовый канат с диагональным плетением. Своим внешним видом он запустил во мне ассоциативный ряд, содержащий различные сцены из кинофильмов, в которых, воображалось, что именно таким канатом оказывались связываемы жертвы. Благодаря пустоте в центре, он был податлив и мягок, что значительно должно было поспособствовать такому намечающемуся специфическому обращению с ним. Вдобавок, он внушал уважение разрывным усилием, которое можно было себе представить в отношении него. А казалось бы, сантиметр ткани…

И вот, в назначенный час Марта объявилась у меня. Такое было облегчение, и сразу – и наслаждение, увидеть, какой красивой женщиной она оказалась! Мы не стали обмениваться фотографиями (если не считать пару десятков фото без лица), не стали встречаться предварительно в кафе (странно. Перечитывая второй раз написанное (очень стало интересно перечитать), я был сражён одной маленькой неприятностью, с которой мне ещё предстоит разобраться. Описывая свою встречу в кафе с Наташей, я определённо помнил на тот момент, и даже визуально, как я точно так же в этом кафе знакомился с Мартой. Но сейчас, прочитав, что мы с Мартой не встречались предварительно в кафе, я завис на несколько минут, сведя брови. Может, я хотел скрыть этот факт, когда приступил к описанию этого момента с Мартой? Или я там (с Наташей) решил сочинить, чего не было? Но, зная себя, я не стал бы этого делать: ни того, ни другого. И это как дважды два – четыре. И сейчас, знание всего этого определённо, имеет ещё более важное значение для моей сильной стороны, и ещё более безразлично для слабой, потому что значение имеет вообще то, что забывается, но если начинает помниться то, чего не было… Я определённо помню облегчение, увидев Марту «впервые» у себя в квартире, а это могло возникнуть только, если мы действительно не виделись до этого. Я могу забыть мысли, обстоятельства, но не чувственные переживания. Значит, не было кафе. Значит, в кафе с Наташей я помнил то, чего не было? А сейчас я не помню, что я когда помнил… Я продолжу повторное чтение… Может дойдя до описания встречи с Наташей я что-то пойму?), а просто договорились, что если кто-то или что-то кому-то не понравится, не будем продолжать встречу и всё. Я был уверен, что переписываюсь с красивой женщиной, так это и оказалось.

Я попросил Марту отказаться от смешивания моего бренди с чем-либо, а сделал нам по чашечке кофе и заставил выпить сначала его, а потом, разогрев теплом ладоней снифтеры – бокал для бренди – мы выпили по восемьдесят граммов этого обжигающего напитка.

Я предложил Марте, пока мы не выпили бренди, пройти к компьютеру и взглянуть на нашу переписку с моей, так сказать, территории, чем самым я хотел сделать паузу и убедиться в нашей (особенно Марты) готовности продолжать. Решимость Марты не убывала, улыбка обнадёживала, зажигала и завлекала, и в какой-то момент я даже чуть-чуть испугался неотвратимости. Я «присмотрелся» к Марте в этой связи, и в результате только сделал себе хуже: меня несколько покорёжило, что в моём сценарии (а я считал происходящее своей «игрой») стали витать неподконтрольные мне моменты, причиной которых был посторонний, ни я, Марта. Её интеллект и характер творили что-то, что пробивалось сквозь созданное мной, окутывающее нас энергетическое поле, а пробившись, дерзко очерчивало и помечало некоторое пространство, как своё. И таким образом, заявленный Мартой от происходящего смысл начинал маячить и угрожать свершением. Это, как если бы я сказал, что для хорошего пенальти нужны хорошие бутсы, а кому-то вдруг удалось доказать мне, что на это влияет ещё и нога, на которую натянут этот бутс.

Я повёл показать ей купленные мной приспособления. Марта не без интереса взяла «кошку», покрутила её в руках, и у неё неосознанно получилось эротично провести ладонью по рукоятке, после чего она резко взглянула мне в лицо. Меня пробрала сладкая волна.

– Больно бьёт, не пробовал? – спросила она.

У нас у обоих в глазах стояло мнение по поводу её случайного жеста.

– Можно ударить и больно, смотри.

Я перехватил «кошку» у Марты из рук и слегка дал ей по попке, чтобы сходу разрушить несколько барьеров в коммуникации двух малознакомых людей.

– Эй, эй, сегодня это не твоя прерогатива, – с настороженной улыбкой забеспокоилась она и потянулась рукой к плети, – верни обратно.

Я вернул ей плеть.

Она пару раз ударила себя по бедру, потом по руке.

– Что ж, сойдёт. Пошли, теперь моя очередь показать кое-что тебе.

Мы прошли в прихожую, где Марта оставила свою сумочки немаленького размера и пакет. Из сумочки она извлекла несколько тюбиков мази и спрей. Демонстрируя их по очереди, смогла удивить меня развёрнутым комментарием по каждому. Я принюхивался и тщательно тёр между пальцами каждое косметическое средство, и остановился на более-менее похожем на тот, каким я пользовался после бритья.

– Я бы хотела принять душ.

– Пошли, всё покажу, извини, что сразу этого не сделал – остолбенел от тебя, – с улыбкой заключил я.

– Всё нормально, – ответила она, беря свой пакет, – а ты уже принимал душ?

– Конечно, – мы подошли к душевой. – Здесь гели, шампуни, мыла. Выбирай, что по нраву. Это твоё полотенце. Ты написала, чтобы я не покупал тебе никаких халатов и прочее, и я ничего такого не купил.

– Я взяла кое-что с собой.

Она будто немного стеснялась. Я попытался её взбодрить.

– Джинсовая юбочка будет?

– Да.

– Короткая?

– Очень.

– Супер.

Я вернулся в столовую и подлил нам в бокалы бренди. Сделал глоток и стал ждать, когда выключится вода в душевой комнате.

Через десять минут дверь душевой открылась, и оттуда вышла Марта. Она была одета в короткую джинсовую юбку, по показывающимся иногда мельком из-под юбки резиночкам я понял, что в чулках; в лёгких, чёрных босоножках с чёрными, отбрасывающими блики камушками, в чёрном же лифчике с замысловатым узором. В руке у неё была плеть.

Я улыбнулся и поднялся из-за стола.

– Ты выглядишь потрясающе. Правда. Просто потрясающе! – я был сражён видом, которого никогда не видел, а в воображении, оказывается, не дорисовывал сполна. – Только плеть держишь как-то не очень, да взбодрят тебя мои слова, – я отвёл глаза, но тут же не смог не рассматривать её снова, – но всё равно – жути наводишь.

– Спасибо.

И она перехватила плеть правильно, просунув руку в петлю и ухватившись за её рукоятку.

Я наблюдал, как она подходила к столу, покачивая попкой, немного смущающаяся, и цоканье её каблуков в тишине квартиры раздавались, как удары сердца демона, который везде и всегда следовал за Мартой под поверхностью, по которой она, бедная, ступала.

Мы выпили ещё по пятьдесят граммов бренди.

– Готов? – спросила она.

– Жду, – отвечаю.

– Пойдём туда? – она указала в сторону моего кабинета.

Я сделал приглашающий жест, но она сказала:

– Ты иди впереди.

– Как скажешь, Госпожа.

– Давай, давай… И, о, да. Госпожа – так приятно, – показав в улыбке свои красивые зубки, заключила она.

Я направился в кабинет первым и, зная, что она сейчас меня рассматривает, попытался передвигаться как можно грациозней, бросив при этом один раз взгляд на неё через плечо.

– Иди, иди, не оглядывайся.

– А когда я ещё насмотрюсь на работу такого красивого психолога в таком необычном наряде? – проговорил я, намекая на какую-то там психотерапию, о которой «пела» мне Марта в переписке.

Она должна была при этом улыбнуться. Она классно улыбается, когда ей приходится от одних эмоций летать к другим и обратно, и при этом быть осаждаемой, вызывающими смущение обстоятельствами.

Мы вошли и остановились друг против друга.

– Всё, решила, всё-таки я тебя свяжу. Мне так будет спокойней, а тебе так надо.

– Вяжи, – говорю и протягиваю к ней руки.

Марта наклоняется к связке каната, отделяет от неё один из заготовленных отрезков, подходит ко мне, просит снять рубаху и с решительным видом приступает к процедуре связывания мне рук. Я забеспокоился. Я, конечно, «пробил» её на предмет криминального прошлого и настоящего, но мало ли она умудрилась что-то утаить. И за этими мыслями мне представилось, как она меня сейчас свяжет, а затем сюда ворвётся целая толпа мужиков-извращенцев. Но в Марте можно было прочесть только одну мысль – то, чем она была занята в данный момент. Она нелепо выписывала кренделя своими красивыми пальчиками, кое-как справляясь со шнуром, и неуверенно придавала ему в местах соединения некое подобие узлов, красиво склоняясь головкой над своим занятием. Я же, возвышаясь над ней своим ростом, спокойно, не обнаруживаемый, рассматривал её волосы, мелькавшие ручки, плечики, аккуратную маленькую грудь, прячущуюся за красивым лифчиком.

– Ляг на диван животом, – просто сказала она.

Я лёг.

– Теперь я свяжу тебе ноги.

И она делает и это. А потом пропускает у меня одну верёвку между вытянутых вперёд рук и привязывает концами к ножкам дивана, и то же самое проделывает со связанными ногами. Не знаю, за какое время я смогу выбраться из такой связки, и смогу ли.

– Не смотри пока на меня, – просит она и не улыбается.

– Хорошо.

Я спокоен, будто сейчас ничего не намечается происходить.

Марта останавливается сбоку от меня. Я могу видеть её ножки.

Она кладёт мне на спину «хвосты» кошки-девятихвостки и ведёт ими по спине. Следующий жест повторят предыдущий. В третий раз её рука замирает на половине пути.

– Можно я налью себе ещё чуть-чуть бренди? – спрашивает она.

Меня настораживает перспектива, что намечающееся предприятие может оказаться в ручках, контролируемых изрядно одурманенным алкоголем мозгом, но большая моя половина уверена в доминанте разумного начала Марты, и я даже не поднимаю взгляд, чтобы визуально убедиться по внешнему её виду в своих предположениях, а лишь отвечаю:

– Конечно. Справишься сама?

– Не переживай. Я мигом.

Каблучки цокают в столовую, затем обратно. Она останавливается опять рядом со мной, я устремляю на неё откровенный взгляд, чтобы навсегда запечатлеть для себя картину, какая Марта стоит красивая, с приготовленной плетью в одной руке и бокалом в другой, удерживая эти предметы по бокам от себя.

Теперь она проводит «хвостами» плети мне вдоль спины, от шеи до пятой точки. Возвращается обратно, повторят движение.

– Нет, тебя надо пороть по попе.

– Почему не по спине?

– Я сначала думала так, но теперь вижу, что ты более глубокое существо. Мне кажется, что ты ненавидишь людей из-за внушённого ими тебе страха перед тем, что они сильны. И поэтому ты далёк от истины, чужд естественности и забит, а причина – фантом. Ты можешь ещё много бед натворить, если не станешь думать, что люди не заслуживают твоего пресса за то, какими они ни есть.

У меня с самого утра появилось и в течение дня периодически возвращалось повышенное сердцебиение – так я реагировал на предстоящую «порку», как мы с Мартой до этого момента называли нашу сессию. Только что, когда я чуть было не пережил, наконец, первый удар, который был отложен, потому что Марта решила ещё что-то выдумать, я испытал лёгкое раздражение. Все мои мысли целый день вертелись вокруг этого первого удара, вокруг первого болевого ощущения, которое я испытаю, и только что я практически сделал последний выдох, а тут такое. Я был настроен на «порку», боль, может кровь, но только не на психологические игры; я хотел уже познать ещё какую-нибудь свою границу, пережить что-то новое, причём такое, которое окружено в нашей культуре каким-то ореолом странности, таинственности и скрытой популярности, и я ни в коем случае не хотел исследовать свою реакцию на внешние препятствия для познания этого, тем более, что я постарался все их просчитать и устранить. И поэтому, Марта, извини, но сейчас я ничего не хочу слышать ни о себе, и ни о ком или о чём-либо ещё. Я хочу узнать, что сейчас будет, прямо сейчас, и хочу это пережить в полной, подлинной мере, а там, будь что будет. Поэтому я счёл нужным поторопить Марту в обоих этих направлениях ответом на её фразу следующей своей:

– Ты уверена, что мне это сейчас надо?

Вложив все эти мысли в произнесённую фразу, я постарался не выделять слово «это» интонацией, но именно помысел этого и позволил добиться создания нужного, не примечаемого сознаниям звукового эффекта, который не мог не послужить для Марты источником смятения, что, в свою очередь, породить бешенство от ошибки просчёта моего интеллектуальное состояния, а это уже было оскорблением для её интеллекта. Таков был мой расчёт.

Я услышал свист. Это было последнее адекватное переживание из «нормальной» жизни в тот день, дальше всё воспринималось под углом, о котором я даже не подозревал. А ведь я думал, что я всё могу контролировать и… Нет! Человек ошибается, думая, что он более-менее знаком с размерами своей личности, находясь в заточении знания себя, своих сил, но он ошибается ещё больше, думая, как размеры эти могут быть познаваемы им ещё и ещё, и что удивительному, в конце концов, может оказаться, не останется в нём места.

Если у меня спросят, что это было, каково это: физическая боль – я не смогу рассказать, потому что я слабо её помню, именно боль, что больно, самую боль, подлинную, самый её характер, сами болевые ощущения. Или она – боль – была вытеснена из моих воспоминаний в тот же вечер, или её нет как таковой, которой можно было бы ожидать, как явление для человека. Зато я могу сказать, какие три этапа тогда прошли, держась за руки, мои сознание и психика. Первый обозначился для меня как взрыв, последовавший внутри меня после первого удара; второй – мыслительная деятельность после пятнадцати-двадцати ударов, когда, по идее, у нормального человека начинает гореть «проводка» мозга; и третий этап – это выход из этого состояния. Я бы вставил ещё один этап или фазу между вторым и третьим этапами: стадия небытия или нирваны, темноты или блаженства, сновидений или галлюцинаций, стадия текущих изо рта слюней или стадия хрипящего дыхания – но может этого и не было, а я привык говорить, что помню и знаю.

Первый удар был сразу сильный. Я спросил: «Ты уверена, что мне это сейчас надо?», – когда она «пристреливалась», вернее «примазывалась» плетью к моему телу, водя ей по нему, наскоро осушая бокал. «Ты уверена, – говорю, – что мне это сейчас надо?», – а за мгновение до этого она делает последний глоток бренди (это тоже своего рода озверин) и говорит свою «умную» фразу о том, что я ошибаюсь, и натворю ещё много бед именно потому, что ошибаюсь, и так далее, и прочее, и прочее, а я пресекаю её излияния: «Ты уверена, что мне это сейчас надо?»

Свист оповестил меня ещё до соприкосновения плети с моей (всё-таки) спиной, что замах был сделан от души, правильней сказать – из неё, из тех её мест, где свернулись клубком отчаяние, ненависть и обида Марты. Первый удар оказался настолько сильным, а второй настолько не заставил себя ждать, что я даже не успел подумать, что у меня…брызнули слёзы. Моментом прилетевший третий, вогнал обратно в нейрон, зародившуюся было мысль, что я этого не хочу. Четвёртый, пятый, шестой…

Боль от первого оказалась действительно болью, причём, настолько сильной, что она мгновенно преодолела границы моего восприятия, и сейчас я понимаю, что физической боли не существует – нет ничего такого, отчего человек будет страдать физически или ему будет больно. Призванное стать сильной физической болью, не терпится нами, не переживается, оно просто не соприкасается с нами. Мы – ни тело, чуть-чуть – душа, и уж совсем – интеллект. Может, и со вторым ударом мне бы хотелось сказать, что боль была именно болью, но с третьим пришло настойчивое желание, что что-то надо изменить, надо что-то другое, чтобы что-то достать. Или под другим углом должно обрушаться истязание, или чуть левее, или правее того места, куда только что опустился удар, должен опуститься следующий, или вообще просто всё должно начать происходить сильней. И когда четвёртый удар не «достиг» того, что мне подумалось и захотелось, спасением вообще оказался пятый, который изменил ход моих мыслей и, впрочем, обеспечил на девять десятых тем, на что я только что рассчитал при четвёртом. За этим мимолётным удовлетворением, будто по щелчку переключателя, я вдруг ощутил, как где-то внутри меня против боли зародилось и выступило какое-то чудовищное наслаждение, устремившееся сжиться, и тут же благополучно сжившееся с физической болью, и которую оно оттеснило в сторону от моего сознания. Это еле ловимое состояние наслаждения, будто уколы оргазма, не давало даже помыслить, чтобы всё это остановить – с каждым ударом ожидалась и переживалась новая волна этого наслаждения, а о боли думалось как о необходимом условии существования этого наслаждения.

Потом Марта стала менять углы и характер ударов, и когда их оказалось достаточно, когда они стали принимать для меня вид «очередного» источника некого эмоционального состояния, именно как очередного, мой самый злой монстр, самое чудовищное свойство моей натуры – самоконтроль – стал приходить в себя, меня стало «пробивать» на мысли, размышления. Это случилось где-то в районе тридцати или сорока принятых ударов, если я не ошибаюсь, конечно. Я стал размышлять, что я страдаю. Быть может, эти мои страдания по сути схожи с тем, как страдают все люди на земле. И страдаю я не осознано, я не выбирал это страдание, оно само меня нашло. И в этом мне тоже казалась схожесть моего страдания со страданием человечества. Потому что никто не выбирает страдание, даже если думает, что это так. В какой-то момент ты можешь решиться на какие-то действия, но отдача от них не будет такой, какую ты её для себя спланировал или вообразил. В мире каждая точка уникальна, и между каждой из них вселенная расстояния и непохожести. То же и с расстоянием между нашим представлением чего-то и этим что-то в реальности. Я выбирал другое страдание, не это. Это нашло меня само. И всегда так, и со всем. Никто не может установить с точностью до молекулы, ЧТО принять или отвергнуть от себя. Поэтому всё, что нас находит или отторгается нами, никогда не будет тем, что мы об этом думаем. В этом я вижу одиночество человека. Человек отгорожен от действительности невидимой плёнкой. Мир, который мы привыкли считать реальным, реален для нас настолько же, как всё, что мы видим отражением в зеркале – мы вроде и видим всё, но прикоснуться к этому не можем.

Я хочу съесть яблоко? Хорошо. Я беру и съедаю его? Отлично. А отлично ли? Уверен ли я, чёрт возьми, что я получил то, чего хотел? А не правильней ли думать, что помимо яблока, как такового, я погрузил в себя нитраты, которые содержались в нём, и которые теперь благополучным образом оросили почву, на которой в необозримом будущем взойдёт привлекательное с точки зрения науки растение – рак? Но это так, в далёкой перспективе. Но и в ближайшей – картина не менее привлекательна! Откуда я знаю, что у меня сейчас в желудке осталось от обеда или какие соки там сейчас блуждают, чтобы яблоко оказалось кстати, а не запустило выделяться что-то там в желудке такое, что вступит в реакцию с тем, что там уже было, и они взаимно не погасят друг друга, и всё что там останется после этого не составит моей проблемы? И разве можно тогда при этом говорить, что я сам всё это выбираю? Ничего из того, что мы применяем на себя, нас никогда не коснётся, потому что это две разные территории: материя со своими явлениями и мысли. А страдания от мыслей.

И вот, будучи, или находясь, так сказать, в самом эпицентре страдания, сохраняя разум, мне захотелось вывести универсальную форму переживания этого самого страдания. Я «присмотрелся», «прислушался». По всему, у меня уже началось свыкание со страданием, я уже переживал его так, что оно мне не докучало, и я мог пытаться брать от жизни то, что я могу здесь и сейчас – моё обычное состояние. Я мог размышлять – и я это делал. А почему я мог это делать? Что позволяло мне это делать? Потому что всё, что сейчас происходило, происходило зачем-то. То есть было зачем-то нужно. Лёжа под сыплющимися на меня ударами, я думал, почему я позволяю сейчас делать это с собой? Ответ: это надо этой женщине, чтобы освободиться от монстра. А почему меня так волнует, чтобы она это сделала: и нанесла серию ударов, и освободилась от монстра? Потому что потом, когда это состоится, я буду причиной её изменения. И тогда мы с ней будем оба мной восхищаться. А зачем мне надо, чтобы мы с ней оба мной восхищались? Чтобы пережить значимость. А зачем мне надо пережить значимость? Чтобы подтвердить состоятельность. А зачем состоятельность? Чтобы быть счастливым. И вот тут я спрашивал себя, пока Марта задыхалась на шестидесятом, может, ударе. Что помогает мне переносить это: то, что у меня такая высокая цель или сами размышления о ней? В один момент хорошо и нужно одно, в другой момент другое. Вот, что однозначно.

Я понял, что большего в таких условиях от своей умственной деятельности не добьёшься, поэтому решил сосредоточиться на моменте, на происходящем, тем более что близился конец сессии. Спина и ползадницы горели, и продолжали принимать впивающиеся «хвосты» плети. Было ощущение, что при каждом ударе кожа лопается, но тут же восстанавливается, чтобы противостоять новому удару. Иногда концы плети «залетали» на нетронутые участки кожи на талии или промежности (Марта крутилась вокруг меня и пыталась разнообразить удары), и это обжигало болью и наслаждением, которое блеклым подобием проявлялось в уже «отбитых» местах от ударов. Я стал крутиться телом, подставляя те его участки, в которых, как мне казалось, удар мог породить особый род наслаждения, хоть и, я так понимаю, при присутствии боли.

И вдруг мне стал «слышаться» звук шуршания полиэтилена. Будто несколько десятков людей на некотором расстоянии от меня стали теребить полиэтиленовыми пакетами в своих руках, и при этом все стали приближаться ко мне. Звук становился всё громче и громче, и всё приближался и приближался, пока не оказался у самых моих ушей. Через мгновение этот звук стал «просачиваться» ко мне через уши, заполняя мозг. Когда я уже ничего не слышал кроме этого шуршащего звука, он стал «учащаться», если можно так выразиться. Интенсивность шуршания становилась всё сильней и сильней. Параллельно внутри возник какой-то такт, который слился с этим шуршанием, и тоже стал «учащаться». Мне стало казаться, что я сейчас начну «скручиваться» от ощущений. Было невыносимо терпеть, что всё, слившиеся воедино: и шуршание полиэтилена, и такт – становились всё интенсивней и интенсивней, а конец всё не наступал и не наступал, постоянно срывая и сдвигая ожидания мозга о границах частоты этого такта, вселенной. Я «сжался»… И тут вдруг раздался хлопок, и наступила эйфория. Я плыл на своих ощущениях, не чувствуя ни своего тела, ни своего мозга, не осознавая кто я, весь на галлюцинациях и в абсолютной сюрреальности.

Марта закончила свою «терапию», когда нанесла сто ударов, которые планировала, и я могу догадываться, что она в тот момент переживала, смотря на проделанное, видя меня «без сознания»… Потому что приведя меня в чувства, обработав мне израненные места, собравшись (мы, не сговариваясь, решили избежать «кофейного прощания»), будучи провожаема мной в прихожей, когда ей позвонили, что такси подъехало, она опустилась передо мной на колени, а я дал ей это сделать, и даже не бросился её поднимать.

Через несколько дней после этого, когда кожа почти восстановилась, я мылся в душе. В последнее время, процесс регенерации мест, куда Марта «попала» особенно «хорошо», сопровождался еле переносимы зудом. Вот и сейчас, как только вода заструилась по моему телу, зуд напомнил о себе, чему поспособствовали несколько струек горячей воды, которую я не успел отрегулировать, направив на себя. По телу пробежала щекотка оргазма. Я «прислушался» к организму. Случившееся не повторялось. Тогда я взял душ и стал направлять потоки воды на зажившие почти места. Когда сделал воду погорячей, случилось то, что я испытал секунду назад. Я стал поливать горячей водой почти зажившее заднее место, и по всему телу забегали мурашки оргазма. Было очень приятно. Я стал делать воду ещё горячей, и ощущение повторялось вновь и вновь, но не усиливалось, и нельзя было сказать, что я могу от этого испытать полноценный оргазм. Тем не менее, меня это возбудило, и я разрядился самостоятельно, представляя, что Марта смотрит при этом на меня какое-то время, потом берёт душ и пытается струями воды нащупывать места, от которых я начинаю испытывать сексуальное блаженство, и в конце помогает мне рукой.

Я поделился с Мартой этим переживанием и попросил её помочь мне пережить и эту ситуацию. Она согласилась. У нас состоялась встреча с таким элементом (сценарием), и Марта отлично повела себя, чётко чувствуя, как надо распределять потоки воды, как регулировать её температуру, чтобы каждый момент не повторил ни одного предыдущего, и когда накатил оргазм, она не стала убирать душ в сторону, как планировалось, и не отняла от меня второй руки, из-за чего я действительно пережил «невменяемое» переживание. А ведь в какой-то момент меня стали сбивать мысли, что когда это наступит, и Марта будет поливать меня кипятком, всё может закончиться не так хорошо, как шло. Я не знаю, почему она так легко согласилась на этот эксперимент, даже мне самому показавшийся после озвучки недостойным быть озвученным между нормальными людьми. Но я ничего не мог с собой поделать, и не мог пройти мимо всех этих новых и волнующих непонятно зачем и почему моментов. Я насторожился перед всеми этими ощущениями от измывательства над моим телом. Я чувствовал, что что-то не так. Моё категорическое неприятие химического вмешательства в биохимию человека, – это же касается и наркотиков, – оповестило меня тихим сигналом тревоги в первое же мгновение, когда я стал приходить в себя после порки. А пару поверхностных изысканий на счёт пережитого мной только подкрепили мои подозрения, приведя меня к понятию «серотониновая зависимость». Я бы с удовольствием продолжил практику получения повышенной дозы гормона счастья таким образом, но, как я уже сказал, я против химии. Я-то и с привычками тяжело борюсь, а уж с привыканием к хорошему вообще не справлюсь.