Текст книги "Доминант"

Автор книги: Станислав Грабовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Станислав Грабовский

Доминант

Оглавление

1

Я – один из самых счастливых людей на планете, потому что в моей жизни появилась…Марта…

Наши встречи очень редки – пусть; она замужем – да; а я не позволю себе нарушать её семейный «покой» – без комментариев. Мы встречаемся в основном или в пятницу, или в субботу, по вечерам, когда может она, – уж я-то в этот период всегда могу. А во всё остальное время я работаю. Работаю…да, иногда с мыслями о ней… Представляю её на работе, в гостях, по делам; в чёрной, короткой в обтяжку юбочке, в бирюзовом свитерке, с распущенными, чёрными, густыми, подкрученными плойкой волосами, хочу думать, и думаю, что она в чулочках, конечно на каблучках… Красивая, с маленькой аккуратной грудью, тонкой талией и оттопыренным задиком... Заслуживающая всё!

Иногда моё воображение рисует мне, как она своим красивым ротиком что-то говорит своему коллеге (пусть хоть у неё коллеги и одни женщины, но я представляю кучу коллег мужского пола), а тот, конечно, не может отвести от её рта взгляд, вожделея его, насколько позволяет ему его скудная фантазия, – если вообще это имеет место возникнуть, – и даже не подозревающий, чего хочет эта женщина на самом деле, какая она, ЧТО она.

А вечером она будет стоять в очереди в кассу в магазине с корзиной набранных домой продуктов, и ни один мужчина, который тайно будет разглядывать её, снова и снова исподтишка скользить по ней взглядом, и ни одна женщина, рассматривающая ЭТУ красиво одетую женщину, никогда не догадаются по ней, чем заполняется внутренний мир ЭТОЙ женщины, так похожий на мир всякой в той части, когда приходится работать, готовить, воспитывать детей, присматривать за мужем... Никто не сможет определить по ней, какой глубины и сложности наслаждения требует её тело, потому что мало кто из людей и жить-то поспевает, а чтоб задуматься, да о плотских утехах высшего порядка… И я не знаю, кому понадобилось, чтобы мы нашли друг друга. Чем я заслужил такую, как она?

Если хочешь женщину, а она позволяет тебе себя, ты просто обязан окружить её вещами и переживаниями, которые обеспечат ей спокойствие и довольство, начиная от душевой кабины, вымощенной красивой мозаикой и без единого пятнышка грязи на стеклянной затворке, и заканчивая сюрпризами или подарками каждый день, и всё это должно перемежеваться, так я это называю, с окучиванием – женщине, чтобы быть в тонусе, необходимо примерять на себя новые одежды, пробовать разную косметику и касаться различных процедур, если до известного момента она не определила для себя то-то, то-то и то-то. Я б всё это делал для своей Марты, потому что она вошла в мою жизнь и сказала «да», но приходится делать это в части и эпизодически, когда она прибывает подле меня, потому что важно соблюсти баланс во всём, и тогда её семейная жизнь не пострадает от делаемого мною. Хочется думать, что в этом направлении мои устремления благи, но основаны на безбытности, потому что семейная жизнь Марты не пострадает только потому, что эта женщина наделена редкостным даром любить и уважать всё, что ей становится в какой-то момент дорого. Я, будучи таким же, другого и не принял бы. Надеюсь, такие мысли не увёртка моего характера. Не хочется думать, что это я не настолько состоявшийся, что постоянно прибываю в поиске именно таких женщин, которые по жизни перехватывает на себя ответственность с мужчин за происходящие, или, что я состоявшийся ещё менее, и нашёл простую женщину, не создающую мне лишних проблем и сложностей, а мой характер заставляет мой разум выстроить определённую систему взглядов, при которой я смогу прибывать в комфорте и иметь возможность для праздных суждений. Странно, однако, что у меня проскользнули такие мысли.

Сейчас вечер, вечер пятницы, и моё внимания пульсирует Мартой: задерживающейся, для мужа, на работе, и ею же, но приближающийся ко мне… Госпожой. Так сейчас происходят, я это знаю.

wНеделя пролетела так, что сразу и не вспомнить. За пять рабочих дней я начал и закончил поиск всех, кто мне понадобиться как плюс к тем, кто у меня уже есть, чтобы наконец создать в Вильнюсе клона своего предприятия, и если никакие очередные политические передряги ничего не подпортят, прибыль от моей торговли возрастёт в полтора раза. Это, в свою очередь, позволит мне содержать убыточную, скорей всего, создаваемую мной у нас в Риге новую фирму, с аналогичной деятельностью, в которой трудится Марта. Потом я «перекуплю» Марту для этой своей новой фирмы, сделаю её директором, и мы будем видеться каждый день. И я даже боюсь заранее фантазировать, что ждёт нас в этом случае!

Итак. Работа сделана. Красивая квартира с эксклюзивной обстановкой на высоте семьдесят метров от земли, вычищенная по такому случаю двумя сотрудницами из фирмы, занимающейся уборкой помещений, и я, в одних джинсах и часах, медленно, потому что заранее, потому что так надо, заканчиваю наслаждаться безумно мощным и конкретным бренди, которого выпиваю перед нашей сессией только сто граммов, чтобы нагрузить инертностью мышление, придать своим мыслям шальной характер и уменьшить самоконтроль.

Марта обожает, когда на мне только джинсы и часы, и когда она наступает шпилькой мне на голую ступню, она делает это, чтобы лишний раз посмотреть на неё, а также, чтобы увидеть, как судорогой по всему моему телу пронесётся сигнал боли от ступни в мозг, как я напрягусь корпусом, плечевым поясом, сожму кулаки, и как при этом вырисуется моя развитая мускулатура.

Допивая последние глотки, не без удовольствия провожаю закат над лежащей под моими вытянутыми в сторону стеклянной стены ногами Ригой: «Старушка», или «Старая Рига», с редкими пиками, Даугава, Пардаугава, или Задвинье, с пытающимися вырасти парой-тройкой многоэтажек. Как говориться, худо-бедно, если подумать параллельно об одной-другой из каких-нибудь европейских столиц. Но Рига красива, и в ней чувствуется душа: бесконечная, неповторимая, невыражаемая и особенная – которая захватывает каждого, кому выпало увидеть наш город, и уже никогда не отпускает, и сладкой тоской удерживает потом на протяжении всей жизни увидевших её. Каждый, кто хоть раз увидел Ригу, потом отводит под неё кусочек своей души.

Начинаю обратный отчёт: 60, 59, 58…

Сейчас это наступит и будет происходить. Каждую секунду! Каждое мгновение! Если присмотреться, я не возбуждаюсь, нет – не от этого. От этого меня подтрясывает, рисующиеся предстоящие картины будоражат мой мужской разум, иногда спирается дыхание: ведь через какую-то там минуту, я начну давать женщине, которую хочу, и которая сказала «да», самое желаемое ею, а в ответ получу самое желаемое мной!

20, 19, 18… Сейчас будет стук в дверь. Она всегда стучит, хоть и знает, что всё, что у меня есть, всегда открыто перед ней для неё, дверь в том числе. Но не дай Бог ей самой открыть дверь! Это должен сделать я, когда ей надо. Нет, мгновением раньше.

Тук-тук-тук.

Бывает, что стукнет один раз, иногда два, иногда выбьет такт, а вот сейчас было тук-тук-тук, с маленькими паузами. Пытаюсь угадать по стуку её настроение: задумчива, чем-то озабочена – но она здесь, а значит, повода для беспокойства нет. Она мудрая женщина и знает, какой надо быть на сессии, и знает, что я это знаю, и уверена в себе и во мне. Проблему бы мы решили до её стука в дверь или она будет решена позже.

Через мгновение, как только убеждаюсь, что стука дальше не последует, открываю дверь. Смотрю на её ноги, на красивые ноги красивой женщины, на то, как она переступает порог. Это первое, что я получаю – могу беспрепятственно пялиться на её красивые ножки. И вроде я должен всегда быть с опущенными глазами, вед я её раб, но что здесь первое: что я должен всегда прибывать с опущенными глазами или что я могу наслаждаться видом её красивых ножек? Она догадывается до моих мыслей. Она вообще до всего догадывается. Поэтому, скорей всего, двигается не торопясь, нарочно «подставляет» свои ножки под мой «испепеляющий» взгляд. Может и сама ловит кайф от этого.

Кидаюсь к её ногам и начинаю стягивать с неё сапожки. Чуть медленней необходимого тяну вниз собачку молнии, так надо. В такие моменты, я знаю, сладкая и грузная истома разливается по её телу, она обожает смотреть, когда над ней совершают какие-либо действия руки постороннего, не неприятного ей человека. Сняв сапог, отставляю его в сторону. Провожу ладошкой Марте по её ступне, чуть позволяю рукам скользнуть выше, будто поправляю чулки, но на самом деле, это маленький, лёгкий, секундный массаж – ей очень приятно, и я зарабатываю первый бал. Нет, второй! Первый, когда смотрел на её ноги. Снимаю сапог со второй ножки и то же самое проделываю со второй ступнёй, только теперь на мгновение дольше, потому что Марта сходу «привыкла» к тому, что ей сделали с первой ножкой, а значит, обращение со второй должно «усложниться». Пока я это проделываю, она, будто случайно, опирается рукой о моё плечо. На самом деле, это жест, которым она говорит мне, что рада мгновению. Но мы не можем об этом говорить, а я не должен это «замечать». Протягиваю руку и беру бархатную чёрную туфлю с открытым носом и высокой шпилькой. Прежде чем надеть её на ножку Марте, приходит мысль сымитировать смахивание невидимой пыли с подошвы стопы Марты – смахиваю, проводя рукой несколько раз от пяточки к пальчикам, ведь ей так нравится, когда занимаются её ножками! Надеваю туфлю и вожусь с застёжкой, время от времени обхватывая ступню рукой, чего не требуется делать в этой связи, но допускается в случае неумелого и неуклюжего обращения, или имитации этого, но умелой, не обнаруживаемой. То же самое проделываю со второй ножкой и туфлей, только на этот раз нарочно с большей аккуратностью. Всё, затягивать с такими процедурами тоже нельзя. Встаю, выпрямляюсь. Будто гляжу в пол, на самом деле выявляю боковым зрением бокал с шампанским слева от меня на полочке, специально приготовленный для Марты. Театрально, чуть съёжившись, будто с опаской бросаю исподтишка взгляд на бокал, протягиваю к нему руку, беру и подаю его Марте, услужливо подставив вторую руку под его основание. Когда она берёт бокал, решаюсь, и провожу пальцем по её кисте, как попало, лишь бы провести. Пальчики холодные, но я сразу вспоминаю, какими они бывают, когда тёплые, а следом накрывает вереницей сладострастных воспоминаний, которые накапливаются у меня всякий раз от её рук, когда мы с ней уединяемся вдвоём от «мира».

– Какого хрена ты до меня дотронулся! – кричит она. – А? Я тебя спрашиваю!

О, как я хочу сейчас взглянуть на её лицо. Хотя и это подходит. Я поднимаю на неё глаза.

– Ты посмотрел на меня, – вдруг прошептала-прошипела она.

Началось! Сразу!

Здесь бы изобразить страх, но на него ничто не указывает у меня внутри, тогда растерянность, которая накрывает следом, потому что мысли спутались, но для неё пока момент неподходящий. Я не хочу «служить» посредственной Госпоже. Моя Госпожа должна быть Высшая, Лучшая! И она нуждается во взвинчивании гнева, ей надо сбросить социальную оболочку, как кобре шкуру. Моей красивой кобре…

Поэтому я хватаю ошейник, который находился рядом с бокалом на полочке, и протягиваю его Марте двумя руками, смотря в пол. Я не обратил внимания на её замечание, и это должно разозлить её.

– Госпожа Марта? – и держу на вытянутых руках ошейник.

– На колени, – говорит она.

Я с удовольствием выполняю её приказ.

Она в замешательстве, такое бывает, а значит надо помочь. Ибо женщина, которую ты обхаживаешь, не должна касаться конфуза ни в какой момент и степени. Плохо, если это произошло, хорошо, если ты можешь с достоинством вывести женщину из этого состояния, но лучше, если ты не допускаешь возникновение таких ситуаций.

Глядя вниз, отмечаю про себя бокал в её руке, который она держит перед собой, перемещаюсь на коленях чуть ближе к ней, повторяю чуть настойчивей:

– Госпожа Марта?

И протягиваю ошейник ещё раз в её направлении, но так, чтобы задеть бокал, готовясь поймать его, если он от моего жеста выскользнет из руки Марты. Половина его содержимого оказывается на полу. Шампанским залиты наши руки.

– О, Моя Госпожа…

И обречённо опускаю руки с ошейником, опускаясь пятой точкой на пятки, слегка сутулюсь.

Она демонстративно медленно перекладывает бокал из правой, залитой шампанским руки в левую, и протягивает её мне.

– Моя Госпожа! – восклицаю я, и с энтузиазмом бросаюсь слизывать шампанское с её руки.

Но она ударяет меня по щеке, будто назойливого и непонятливого щенка, совершающего не те действия, которые требует от него дрессировщик, и продолжает тянуться рукой. Я делаю вид, что не понимаю, и снова бросаюсь лизать её руку. Следует пощёчина ещё сильней, но ненамного, не настолько, чтобы начать…гордиться Своей Госпожой. И меня не проняло. И я не чувствую силы, которой надо подчиниться. Я снова начинаю лизать тянущуюся к ошейнику руку Своей Марты, и третья пощёчина убеждает меня, что «игра преодолела психологический барьер». Медленно подношу ошейник к её руке, дыхание уже не контролируется, щека горит. Хотелось бы, чтобы она прижала сейчас свою, не успевшую согреться ладонь к моей щеке, но будет другое. Пальчики Марты смыкаются на ошейнике, её рука с ним медленно начинает опускаться вниз, но – замах, и надплечье мне обжигает хлёст. Ошейник был перехвачен ей искусно, застёжкой в руку, чтобы не нанести мне серьёзного увечья – всё продумала заранее.

– Я же всё могу исправить, Госпожа, – негромко говорю я, откинувшись в сторону от удара.

– Что? Что ты сказал? То есть ты думаешь, что ты можешь что-то исправить, что ты можешь решать, что что-то можно исправить, что ты вообще что-то можешь? И я не поняла, – вдруг спохватилась она, – ты что, решил, что ты можешь думать?

– Я только хотел сказать, что твоя одежда там, – указываю в сторону комнат, – и я могу тебя к ней отвести, и помочь одеться.

Она выпрямляется и начинает рассматривать меня, слегка откинувшись назад и склонив голову, как иногда стараются разглядеть картину. А потом наносит ещё один хлёст уже по плечу. Я напрягаю ударенное место и слегка отстраняюсь в противоположную от удара сторону. Напряжённые бицепс, трицепс и дельта, знаю, доставляют животное удовольствие её инстинкту, и она позволяет себе какое-то мгновение глядеть на представившуюся картину, но тут же переключается вниманием на мою реакцию, которая действительно её занимает в данный момент больше всего.

Я молчу, зная, что она ждёт от меня раболепных действий, не слов. Но я не простой раб. Меня ещё надо заставить быть рабом. Я не стану служить, если мне не покажут силу, то же, что я увидел, уже не оказывает на меня действие. Поэтому я застываю и молчу.

Она смотрит на меня с мгновение и третий удар обрушивается на мои собранные на груди руки.

Я не выказываю реакции, пусть разойдётся, пусть забудет всё, что осталось за этой дверью, через которую она вошла. Пусть забудет, кто она там, а станет тем, чем или кем ей хочется быть у меня. Пусть даст волю устроить свистопляску в ней тому, что время от времени загоняемо условностями в самые дальние уголки и ниши её души. А передо мной потом пусть выступит обнажённой. Как награда. Зрелище для избранных. Зрелище для тех, кто постарается ради неё.

По её дыханию отмечаю изменения её состояния. Она начинает вожделеть. Но механизм этот тонок и хрупок – одно неловкое движение или слово, и всё придётся начинать сначала. И чем дальше, тем нежнее и хрупче, пока не наступит момент, когда уже ничто не остановит и не собьёт, но наоборот, всё будет только способствовать возбуждению. Сейчас последует первая награда в череде остальных…

– Госпожа, я… – указываю пальцем на пятно от шампанского на её юбке.

– Да, ты! Ты видишь, что ты натворил? Это что такое, я тебя спрашиваю? – и она приседает, чтобы поставить бокал на пол.

Я жадно бросаю взгляд ей между ног, пытаюсь рассмотреть её там, а она встаёт, хватается за пятно на юбке и подносит её к моим глазам, бесцеремонно предоставляя мне возможность видеть резинки чулочков.

Я внутренне закрываю глаза, и даже делаю это видимо, но лишь на секунду, потому что я не имею права не показать Госпоже, что мне хорошо, но и право показать это тоже не имею. По всему телу разливается что-то тёплое и приятное, оно волнуется и с ощущаемой скоростью проникает в каждую мою клеточку, и я замираю в восхищении и животном желании стоящей передо мной женщины с задранной юбочкой, под которой я за тёмным окончанием чулков успеваю рассмотреть ещё и красные трусики с массой сверкающих камушков на лобке, теряющихся сужающейся змейкой по трусикам там, куда мой взгляд при такой стойке Марты уже проникнуть не может.

– Что это такое, я тебя спрашиваю? – и продолжает демонстрировать мне свои трусики.

– Это моя неаккуратность! – отвечаю.

Она отпускает юбку, руки её опускаются вдоль тела. Ошейник, всё не выпускаемый, а удерживаемый ей за застёжку, зловеще брякает и успокаивается, прильнув к бедру Марты.

– Ну, наконец-то!

Броситься бы сейчас к ней, провести руками по бёдрам вверх, задирая юбочку, и прижаться губами к змейке из камушков.

– Чтобы через час она была постирана и выглажена! – приказывает Марта.

И стоит, ждёт. Я оттягиваю этот прекрасный момент.

– Ну?! – восклицает она. – Опять?

– Мне придётся дотрагиваться до тебя, Моя Госпожа, чтобы снять с тебя юбку.

– Ты, похоже, не высокого мнения о моих интеллектуальных способностях? – спрашивает она.

– Что ты, Госпожа! Ты не так меня поняла! Я просто хотел сказать, что… что…– я нарочно делаю вид, что в замешательстве с нужным ответом.

– Милый, – мягко проговаривает она, но тут же с остервенением приступает к застёгиванию ошейника у меня на шее (всё!); она дёргает за ошейник, поднимая меня на ноги, и я больше чем на пол головы возвышаюсь над ней.

– Разве мне надо говорить, – с остервенением выворачивает она слова и начинает резкими движениями расстегивать мне джинсы, – слышишь, ты? Разве мне надо говорить, что если мне захочется подержать твой член рукой, мне придётся расстегнуть тебе джинсы, а? – говоря это, она запускает руку мне в расстёгнутые джинсы, нащупывает и вытаскивает наружу, сжимая в кулачке, то, о чём только что проговорила. – Или это, всё-таки, само собой разумеющееся?

Ожидая моего ответа, она еле заметно перебирает пальцами и даже пару раз двигает ладошкой вперёд-назад. То, как она это всё проделывает, ни в какую не увязываются с тоном, которым она проговорила свою фразу. И я млею. Нега удавом передвигается по всему моему напрягшемуся телу.

– Заправься, – приказывает она и делает шаг назад.

Я возбуждён. Начинаю неловко заправляться.

– Нельзя делать это побыстрее? – спрашивает она и подступает, и начинает делать это сама. – Тебе ещё сейчас с моей юбкой возиться.

Она пытается уместить и заправить своими маленьким и красивыми ручками в мои тесные джинсы то, что пока туда не готово просто так поместиться, отчего мне становится настолько «хорошо», что я могу не выдержать таких прикосновений и ситуации… И она, почувствовав моё состояние, отстраняется и говорит:

– Сам.

Я заправляюсь. Захожу ей за спину. Приседаю и начинаю расстегивать молнию на юбке. Буковкой Т предстают моему взору две тоненькие полоски трусиков, вертикальная устремляется в ложбинку, и по мере опускания юбки вниз, она, на пару с открывающимся видом двух неописуемо притягательных половинок попки, всё больше захватывает и увлекает воображение своим исчезновением где-то там. Я бы мог сейчас же проверить, как и где пролегает эта полосочка, и где начинается переход её в треугольник переда трусиков, или провести руками по бархатным половинкам попки Марты, но это не самое-самое, что можно придумать, да и у меня для Марты в этой связи припасено более «увесистое» переживание. Медленно спускаю юбку к полу. Удерживая по очереди то за одну, то за другую лодыжку, помогаю Марте выступить из юбки. Направляюсь в хозяйственное помещение, отмечаю, как Марта следует за мной. Как бы мне хотелось идти сейчас за ней, а не перед ней! Когда собираюсь закинуть юбочку Марты в стиральную машину, она меня останавливает:

– Куда-а? Ручками.

Хватаю средство для стирки, подхожу к раковине, перекрываю сифон и начинаю наполнять раковину тёплой водой. Пока набирается вода, добавляю стиральное средство, тщательно растворяю его, и когда раковина заполняется, опускаю в неё юбку. Тут же приступаю стирать её руками. Марта стоит рядом и смотрит. Это опять тот момент, когда она переживает внутреннюю щекотку оттого, что наблюдает за нежным обращением с её вещью.

– Застирал?

– Да, Госпожа.

– Прополощи, высуши и погладь в машинке, – проговаривает она.

Отправляю в стиральную машинку отстиранную юбочку Марты, заливаю средство для полоскания, устанавливаю соответствующую программу, запускаю машинку и поворачиваюсь к Марте.

– Надо идти туда, Моя Госпожа, – говорю, указывая жестом руки на выход из прачечной и примерное направление в сторону комнат.

– Я сама знаю, куда идти, – отвечает она, уставляясь мне в глаза, и я сразу опускаю взгляд вниз.

Марта разворачивается и покидает хозяйственное помещение (комнату, где у меня стоит большая стиральная машина, сушилка, шкаф со всякими моющими средствами и прочей химией, есть место для глажки; отсюда раз в неделю, с приходящей домработницы начинается идеальная чистота моей квартиры и одежды). Мы направляемся в комнату, теперь я следую за ней. Снова на секунду прикрываю глаза, чтобы в следующее мгновение открыть их и созерцать одну из самых красивых картинок в мире – идущую стройную женщину, одетую в тёмную полупрозрачную тунику, ниже которой красные трусики, впивающиеся узкой полосочкой ткани в её попку, тёмные чулки, натянутые на стройные красивые ножки и…о! – что делают с нижней половиной фигуры и спинкой женщины обувь на высоком каблуке, особенно, когда хозяйка этой обуви переставляет ножки!

Не знаю, есть ли противники женской обуви на высоком каблуке, – разве что неврологи, да хирурги, да и то, только когда в них говорят врачи, – но я счастлив, что женщины не могут спокойно жить без такой обуви. И хоть это бесспорно красиво, и даже не то слово, и хоть такая обувь не оставляет Марте ни шанса, чтобы не быть женственной, передвигаясь в ней по моей квартире, для меня важной составляющей на сессии с Мартой служит психологический эффект от такой обуви: надев обувь на высоком каблуке, женщина с трудом может думать о «бытовухе», а то и вовсе забывает о ней, и уж очевидно, не думает о ней так, как думает, прибывая на обуви с удобной плоской подошвой и в практичных джинсах. С удовольствием наблюдаю подтверждение этого в Марте.

Мы подходим к дивану, на котором я только что сидел. На его краю лежит чёрная, короткая, кожаная куртка с приталенной, по которой тянуться три тоненьких кожаных ремешка, удерживаемые по пояснице и на боках позолоченными металлическими шлёвками. Молния, тоже металлическая и позолоченная, начинается от самого безворотникового верха и заканчивается, немного не доходя до слегка распускающегося низа. Когда Марта в неё облачится, вернее, когда я её в неё облачу, куртка должна будет аккуратно прикрыть Марте попку наполовину, а сама попка будет в чёрных трусиках, которые лежат тут же, поверх куртки, вместе чёрным лифчиком. Каждый рукав куртки перехвачен дюжиной маленьких ремешков, похожих на поясные, с позолоченными застёжками, в некоторых местах между ремешками в материале сделаны поперечные разрезы. Внутренняя половина широкого манжета кожаная, внешняя – металлическая, позолоченная. К дивану прислонены чёрные сапоги на высоком каблуке. Сами сапоги высокие настолько, что они должны будут покрыть Марте колено. Весь сапог отделан небольшими, разных размеров, отполированными черными камушками, у лодыжки «гармошка», от неё к самому носку через союзку идёт грань. Здесь же, рядом с нарядом тонкая, чёрная резинка для волос и расчёска. Поверх всего – скрученный змейкой, плетённый из телячьей кожи, стодвадцатисантиметровый снейк. Внутри снейка тёмным бриллиантом флакончик туалетной воды – наш с Мартой выбор.

Марта останавливается у вещей и с красивым задумчивым видом начинает рассматривать свой «будущий арсенал», а потом поднимает на меня глаза. Я по её взгляду определяю желание, бросаюсь к шкафу и поворачиваюсь к ней с полотенцем в руке:

– Моя Госпожа?

Я чуть стоны не издаю, наслаждаясь произведённым на неё эффектом от подобранного мною для неё наряда на сегодняшнюю сессию, поэтому я даже гадать не принимаюсь, здесь всё становится ясно – она уже готова в душ. Марта продолжает стоять, смотря мне в глаза. Я опускаю глаза и стараюсь быстро сообразить, что же она захотела. Не понимаю, спрашиваю ещё раз, но тише, и уже с несколько другой интонацией:

– Госпожа?

Нет реакции.

Делаю шаг по направлению к ней, но останавливаюсь. Между нами диван, до Марты метра четыре. Полотенце держу на согнутых в локтях руках. Что такое? Может, она решила выразить мне благодарность за заботу? Что ж, лучший способ узнать это, и получить: объявиться в зоне её физической досягаемости. Направляюсь к ней, огибая диван, подхожу на полметра. Марта выбивает полотенце из моих рук, ударяя меня по рукам костяшками своих пальцев и украшениями на них. Становится очевидно, что теперь она вообще ничего не скажет, чтобы я сам догадывался, а она до того времени устроит «представление».

Это раньше мы «тыкались-мыкались» с ней наугад: то она отдавала команды, которые при внимательном взгляде нисколько не отражали её желаний, то пыталась физически истязать меня ради самого процесса, а я сам может и старался вести себя так, как это принято на таких сессиях, по сути же получалось, как у той обезьяны в зоопарке, которая носилась по клетке, с прижатой к уху одной ладонью. Теперь у нас намечался какой-то путь, мы оба что-то постепенно нащупывали, и продолжаем дальше открывать новое в себе через эту тему. Теперь у нас значительно больше психологических моментов, чем было раньше. Если мне удаётся угадать и исполнить её желание, мы оба переживаем приятный момент. Если удаётся проделать беспрерывно несколько таких актов, у нас у обоих начинает формироваться какое-то эйфорическое состояние, будто исчезает мир вместе с комнатой, в которой мы находимся.

С большей долей вероятности предполагаю, что её желание оформилось тут, в этой комнате. Так. Что сделала она первое, когда вошла в комнату? Смотрю на наряд Госпожи. Снейк будто «спит», но «дышит», свернувшись клубочком. Подхватываю его двумя руками и протягиваю Марте:

– Госпожа?

Ударит опять? Бросаю взгляд на её лицо, но тут же опускаю глаза. Она улыбается, принимая из моих рук плеть – очень завораживающую своим дизайном и назначением вещицу.

Наполняюсь радостью, но тут же под подбородком у меня оказывается скрученный в кольца дивайс, которым Марта приподнимает моё лицо, а сама, слегка наклонив голову и холодно улыбаясь, заглядывает мне в глаза.

– Ты улыбаешься? – спрашивает она.

Мотаю отрицательно задранной вверх снейком головой.

– Я видела, – продолжает допытываться она.

Снова мотаю головой.

Она откидывает голову чуть назад, продолжая смотреть мне в глаза, а затем, дав погаснуть своей улыбке, поворачивается ко мне спиной, и с интересом принимается рассматривать снейк, медленно идя в направлении стеклянной стены. Дойдя до стены, останавливается, щупает красивый и необычный кнут по всей длине; его конец, она уже это, скорей всего, поняла, благодаря своей особой структуре, захватывает при движении достаточно много воздуха, чтобы встретившись с кожей, не повредить её. Я подхожу и встаю так, чтобы лучше видеть её руки и ударный дивайс в них. Марта стоит лицом к стеклянной стене, но даже мельком не взглянула в сторону открывающегося с семидесятиметровой высоты вида вечерней безоблачной Риги. Снейк вдруг начинает извиваться, раскручиваясь, выпущенный Мартой из левой руки, но удерживаемый за рукоятку ею правой, медленно опустившейся вдоль тела. Его конец шлепком приходится на полированный тёмный пол, и напрочь завладевает и удерживает моё внимание, пока окончательно не замирает, найдя для себя самое подходящее место. Я вспоминаю что-то из детства, причём вспоминается что-то тоскливое, успеваю подумать о человеческом страдании, о попытках всевышнего максимально справедливо и гармонично устроить сожительство разумных существ, нет, о справедливом и гармоничном устройстве сожительства разумных существ, и всё не могу оторвать взгляд от кончика снейка: он кажется мне очень красивым и совершенным, а главное – живым. Спохватываюсь, что задумался, всматриваюсь в Марту. Она – чудо! Всё определила до иголочки, всё вычислила, с пониманием даёт мне секунду на то, чтобы я определил для себя перенос анализа своей реакции на потом, ещё секунду на восстановление, и уже в следующее мгновение я снова наблюдаю за ней, рассматривающей снейк. Как не тревоженная змея, на которую так похож снейк, который держит в руке эта красивая женщина, Марта медленно поворачивает лицо в мою сторону. Когда мы встречаемся взглядами, я поспешно опускаю глаза, но успеваю заметить, что у неё на губах вновь появляется улыбка. Достаточно иметь одну десятую от моей проницательности, чтобы определить, что улыбается Марта одним мыслям, а в глазах стоят совсем другие. Мгновение, и она делает шаг левой ногой назад, поворачивается корпусом ко мне, правая рука со снейком остаётся на прежнем месте, и таким образом она оказывается в ударной позиции. Снейк описывает траекторию чуть ниже моего пояса и с оттяжкой «облепляет» мои бёдра.

Я издаю шипящий звук, инстинктивно отскакиваю назад, хватаюсь за несколько сразу обхоженных мест, потираю их. Хочется рыкнуть в ответ, в случае повторения вцепиться зубами в бьющую тебя руку. Она будто видит, будто догадывается до моей реакции и мыслей. И поэтому решается на ещё один замах. Удар не получается красивым и сильным, и мне с лёгкостью удаётся изобразить лицо, которое от меня ожидают, но неудача удара принимается во внимание, и следует ещё одна попытка поставить на «место» моё душевное состояние. Я оскаливаюсь, но пытаюсь встать ровно. Чтобы добраться до моего смирения, Марта наносит мне ещё два хлыста, и смирение приходит! Откуда?! Я принимаю хлыст обнажённым торсом, но гнев уже не заявляет о себе, как реакция на боль. Лишь мысли, что сейчас я более всего близок к тому, что меня могут пожалеть прекрасные руки, и что я могу приблизить это определённым поведением, мимикой и позой, лишь эти мысли побуждают не двигаться, быть смиренным, и всё, представляется, случится.

Марта кидает в меня снейк. Я поднимаю его и возвращаю ей обратно. Она, не обращая внимания, уходит из комнаты вон. Я ошибся. Наспех, но чётко укручиваю снейк на своё место, хватаю полотенце и бегу за Мартой. Мы заходим в душевую, она останавливается посередине помещения. Аккуратно укладываю полотенце на стул и подхожу к Марте сзади. Всё ещё думаю о «награде», и вожделею, что нежность Марты может проявиться в любой момент, вот-вот. И если б в другой раз я раздевал её со значением, тщательно избегая спешки, постоянно изыскивая соображая, как бы это сделать поприятней, то сейчас, когда места, на которые приходились хлысты, то и дело отзывались лёгким жжением, у меня получалось быть всего лишь «удобным» и нужным. Марта разрешает взять себя за руку, и я помогаю высвободить ей её из туники, встаю с другой стороны и то же самое проделываю со второй рукой. Потом захожу спереди и аккуратно, чтобы не задеть причёски, снимаю через голову с Марты тунику. Захожу сзади, расстёгиваю лифчик, оказываюсь спереди, просовываю руку сверху под чашечку лифчика, – рука «случайным» образом частично прикасается к груди Марты, – а второй снимаю с плечика бретельку. Подхватываю за чашечку лифчик, снимаю вторую бретельку, осторожно, как что-то очень нежное, кладу лифчик рядом с аккуратно уложенной туникой. Кидаюсь к ножкам Марты и быстро высвобождаю их из туфелек. Начинаю возиться со стягиванием чулочков, запускаю под чулок пол-ладошки и аккуратно стягиваю его вниз, ведя рукой по ноге до самой пяточки. Так же поступаю со второй ногой. О, кто сейчас из нас больше получает удовольствие? Ползая у её ног, постоянно думаю о её взгляде сверху.