Текст книги "Доминант"

Автор книги: Станислав Грабовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Если, чтобы сделать короткое замыкание в мозгу Марте, массажисту потребовалось выполнить целый ряд сложных и продуманных действий, то Марте, чтобы добиться такого же эффекта в мозгу массажиста, достаточно оказалось показаться из-под сдвинутого халата своей привлекательной и ухоженной промежностью, такой бесстыдно доступной и согласной, и такой красивой сотни раз, с какой стороны не посмотри. Жест, отбросивший халат под самую грудь Марты, показался необдуманным и торопливым со стороны массажиста, но и таким, что не сделано быть уже не могло – для нас, мужчин. С мгновение он застыл, рассматривая почти всю голенькую, с наброшенным лишь кое-как халатиком на животике, Марту, лежащую с закрытыми глазами, потом устремил и откровенно задержался взглядом у неё между ножек, и без всяких предупреждающих действий, неожиданно наверно даже для самого себя, положил одну руку Марте на грудь, а второй стал гладить её между ног. Марта вцепилась руками в кушетку. Я не мог разглядеть всех деталей, но результатом его действий оказался вырвавшийся из Марты стон. Потом он отнял руки от Марты, отбросил халат и стал гладить её всю-всю: от пяточек и носочков до лица. Движения его были плавные, но и ни медленные, я бы даже сказал красивые, профессиональные. Марта стала успокаиваться под его руками. И когда, казалось, её дыхание восстановилось, мужчина, гладя живот ей одной рукой, а второй одновременно две сдвинутые теперь ножки, наклонился и поцеловал её в самое сокровенное место. Просто поцеловал и выпрямился. Марта выгнулась, а я убежал избавиться от недопитого кофе, чтобы поскорей вернуться к Марте, «массажу» и массажисту.

Я постоял немного в столовой, переводя дыхание, и сделал ещё пару последних, как я подумал, на сегодня глотков бренди. Когда с готовым выпрыгнуть сердцем я появился у них, происходящее уже массажем назвать было нельзя. Марта, прижимаемая одной рукой массажиста, лежащей на её груди, а второй на её ногах, к массажной кушетке, принимала оральную ласку массажиста, изредка издавая тихий стон, который я раньше от неё на стадии такой ласки никогда не слышал.

Я уже тогда (сумасшедший!) постарался дать описание своему ощущению от видимой картины, но и сейчас не могу подобрать достойных слов. Я чувствовал себя так, будто во всём мире остались только мы втроём и вечный секс с этой сумасшедшей, ненасытной и дающей женщиной.

Когда я ещё не придумал, с чего мне начать своё участие в первом в своей жизни групповом сексе, мужчина, доставив Марте потрясающее наслаждение и возбудив, как мне показалось её так, как редко получается возбудить женщину, встал и стал массировать Марте грудь и промежность одновременно. Я чуть было не дёрнулся в «их» направлении, хоть и стоял рядом, когда мужчина самостоятельном движением высвободился из джинсов и, продолжая массировать Марту, дотронулся до её кисти, чем можно было постесняться, по крайне мере так скоро, придя с массажем к незнакомой женщине в первый раз.

Марта никогда не притворялась и не выказывала реакции большей, чем ту, которую переживала. И вот она постанывала. Постанывала так, что было приятно смотреть, а каждая уходящая секунда провожалось с тоской. Марта не заставила мужчину долго себя ждать. Разжав руку, отпустив массажный стол, она накрыла ладонью его член, прижав его к красной кушетке, и стала его гладить. Здесь я шагнул вообще в другой мир. Я, вдруг, резко испытал какое-то животное возбуждение. Запредельное, мечтательное. Во рту пересохло. Вот редкие моменты жизни! Мозг перестал соображать. Всё что происходило, и всё, что начинал хотеть сделать я, думалось мной, как вещи постыдные, но в тоже время всё это не могло не произойти. Если я не сделаю это сейчас, то когда? Какую сказочную предрасположенность к дикому, животному возбуждению, такому проклинаемому порой за совершаемое, но удерживающему прочнее прочного, вложил в нас Господь! И мы имеем право добиваться его каким угодно способом, главное, чтобы при этом ни одному из его созданий не делалось плохо, но наоборот, чтобы каждому участнику было только хорошо, одинаково хорошо, чтобы по воле...

Я присосался к губам Марты, косясь на её руку, с которой во мне всё началось, и которой она уже вовсю работала, не стесняясь доставить удовольствие чужому мужчине. Мне захотелось, чтобы и мне она сейчас же стала так делать, и стоило мне только об этом подумать, как я ощутил её руку.

Я бы ещё поиграл с Мартой, как кошка с мышкой, вернее, как один из двух котов с мышкой, но тот, второй, стал поворачивать Марту к себе и раздвигать ей ноги. Дальше уже не было никакого смысла что-то думать, придумывать, выдумывать… Кофе, бренди, красивая обстановка… Сексуальная брюнетка, порнографические позы, о-очень нескромные жесты… Всё стало терять границы и наполнение. Осталась только она: отражающая своим промасленным, промассированным и возбуждённым телом тусклый свет ночного освещения; дающая и раздираемая сразу двумя; дышащая так, что ей, казалось, тяжело было дышать, и дыхание это было – дыхание возбуждения.

Марта издала стон, как при оргазме, и выгнулась, когда массажист притянул её поближе к себе за раздвинутые ножки, и без стараний и затруднений вошёл в неё, прижимая на неизвестный случай её за живот одной рукой к кушетке. Посыпались движения. Я прижал Марту за шею к массажному столу. Она не сопротивлялась, она подчинялась, она притихла, она давала. Удерживая её за шею, расстегивая джинсы, я вдруг вспомнил, как она совсем недавно выпячивала своё мнение относительно мною задуманного по поводу салона красоты. Я вспомнил, что не был с её стороны удасужен полной порцией восхищения и уважения. Я немного испугался, что агрессия, которая у меня тогда хотела возникнуть в связи с этим (всё-таки была она у меня тогда, а я думал, показалось), что эта агрессия сейчас вырвется и выльется в истязательства над Мартой. Я испугался, что она это почувствует, а почувствовав, никогда больше не сможет меня принять и вынести. Но остановиться уже не мог. Будто всё делалось за меня само. Руки сами с остервенением рвали ширинку джинсов, и в какое-то мгновение мне захотелось в последний раз взглянуть на Марту, обласканную до этого, потому что со следующего момента наступал «жесткач». И я, хоть и задумывался, а выдержит ли она это (напарник, между прочим, под стать), но что-то внутри меня накладывало полнейший «игнор» на эти мысли. И у меня не получалось сдержаться. Я с силой и на полную меру овладел Мартой, продолжая удерживать её за шею, удивляясь, как она справилась с приёмом меня, наблюдая, как она начинает принадлежать одновременно двоим, и стал захватывать для себя одно за другим воспоминание от каждого сильного движения или медленного погружения в неё. Марта завелась: её «сексоохотливое» прилежание выжгло в нас такт и умеренность, а беспричинные старания возбуждали до дикого желания «порвать» её. Обхождение женщины состоялось.

Я даю ей глотнуть воздуха, но бешенство моё продолжает прибывать в тонусе. Я жду секунд пять, когда её дыхание немного успокоится, чему совершенно не способствуют действия другого мужчины, даю управиться с полным ртом слюнок, и продолжаю. Мне начинает казаться, что я уже достаточно зарядился для следующей недели, не говоря о том, что ещё ничего не закончилось, да и вообще, переживания сегодняшнего вечера ещё долго будут отдаваться во мне отголоском, поэтому я сбавляю напор, пока мы не переворачиваем Марту на живот и не меняемся местами. Вид голой Марты сзади, расположившейся руками и грудью поперёк на массажном столе, так скоро уже принявшей другого мужчину, как только что она принимала меня, и так управляемой умелыми, мелькающим руками этого мужчины у себя то на голове, то на спине и плечах, вновь напоминает мне о её грубости и неблагодарности, когда я организовал для неё такое предприятие. И вот, мне выпадает прекрасная возможность наказать её за это, а она об этом даже не догадывается. Никто не заботится о её оргазме, никто даже не думает, хорошо ли ей. Несколько горячих шлепков по её заднице вырываются неконтролируемо. Через десять минут мы укладываем Марту на стол и заставляем руками довести нас до финала.

Оргазм затухает, я открываю глаза, смотрю на то, что осталось после нас с мужчиной на лице, шее и груди Марты, скольжу взглядом по её голому взмыленному телу. У меня проскакивает первая мысль, что неплохо для нас с ней, никогда не участвовавших в групповом сексе – поток мыслей быстро восстанавливается, быстрей чем обычно. Я начинаю переживать стыд за произошедшее. Следы встречи: массажный стол, голая Марта на нём, взглянув на которую можно сказать, если ни что сейчас происходило, то что произошло, посторонний мужчина в моём доме, хлопоты по уборке им, которые отнимут сейчас у него восемь минут, и как бы мне этого всего не хотелось наблюдать, и как это всё действует раздражающе. Но это состояние и мысли растают в ближайшие секунды, не успею я о них подумать. Навалилось угрызение совести из-за того, что подумал несколько минут назад в отношении Марты, и как же это теперь никуда не денешь, и как же теперь придётся с этим жить!

Марта очень сексуально, оттопыривая пальчики, избавляется от следов оргии на лице (ну вот, я уже отмечаю сексуальность в её действиях, уже не чувствуется стыда, уже восстанавливаюсь, через полминуты я уже начну заново возбуждаться).

– Сама дойдёшь до душа? – спрашиваю я её.

Её глаза светятся, она, видно, переживает большое удовольствие.

– Конечно, – отвечает она с приятной улыбкой и вкладывает свою ручку в мою, чтобы подняться. – И вам спасибо, – обращается она к другому мужчине.

– Это вам спасибо, – ошарашено пытается он парировать её фразу, заправляясь и приступая к уборке. Сразу, как я попросил.

Я провожаю Марту до душа, обнимаю её перед ним, целую в ушко и говорю:

– Я поморгаю тебе светом, когда тебе можно будет выходить.

Она бросает на меня вопрошающий взгляд, но я молчу, лишь пытаюсь изобразить загадочную улыбку, включаю свет в душевой и подталкиваю Марту под задик внутрь.

Сам отправляюсь в столовую, подхожу к своему недопитому бокалу бренди. Да уж, думаю, что не говори, но то, что сейчас произошло… Хотел сделать большой глоток бренди, смачно, будто киногерой в каком-то фильме после такой-то и такой-то сцены, но, уже поднеся бокал ко рту, передумал продолжать в таком настроении, вместо чего сказал себе, чтоб не выпендривался, достаточно вести себя естественно.

Мужчина собирается быстро, до меня доносятся звуки, которые не интерпретируются иначе, как суета суеты. Ещё раз прокрутил в голове произошедшее. Господи, как хорошо! Наверно, подумал, не стоит упоминать Его имя в такой атмосфере.

Решаюсь пойти что-то сказать мужчине.

– Всё чётко, спасибо, – говорю, – всё, как договаривались. И вы повели себя как надо.

– Ну, я не знаю, что вам сказать, но и вам спасибо. Надеюсь, что всем всё понравилось, и может вы захотите ещё раз встретиться.

«Всем всё», подумал я о его словах: значит, он беспокоится, чтобы понравиться Марте; значит, она ему понравилась. Но нет, скорей всего, мы больше никогда не увидимся, и не потому, что тебе понравилась моя женщина, и ты становишься потенциально опасным, просто я ненавижу, когда всё возвращается на круги своя. Хм, а что же я тогда люблю? Я люблю формировать реальность, да. Я люблю управлять реальностью, воздействовать на неё, видоизменять, подчинять. Природа нас выхватила из непонятно и неизвестно чего, и поместила в эту реальность, и теперь, если задуматься, нам предоставляется всё от этой реальности. Поэтому больше таких встреч с тобой, массажист, не будет. Возможно, будут другие, но не ты. И не потому, что ты можешь понравиться Марте, а уж тем более потому, что Марта может на тебя запасть. Просто не надо этого повторять, чтобы не возникло сожалений хотя бы от сравнения первого и второго раза. Так что…

– Я тебя довезу, Марта, – ответил я ей, когда мы сидели в гостиной с бокалами, «подводили итоги», и она сказала, что уже следует вызвать такси, – я хочу прокатиться. У меня завтра пустой день, вставать некуда. Так что прокатимся вместе.

– Уверен? Просто у меня на этот счёт другая точка зрения.

– В другой раз такой ответ спровоцировал бы волну гнева с моей стороны, но сейчас я добрый, я тебя прощаю.

Надеюсь, в моей шутке была маленькая доля правды.

– Хотела бы я испугаться, да не могу. А на что тут гневаться?

– Ты не поймёшь.

– А ты попробуй объяснить.

– Я тебе предложил гостеприимно отвезти тебя домой, а ты отказываешься. Или тебе не нравится машина, на какой я тебя повезу, или я. Вы, – ладно, мы, – европейцы, мало что смыслите в гостеприимстве. Вам кажется, что вы не хуже других обхаживаете гостя яствами, вы находите достаточным окружить его неплохой обстановкой, но вы слыхом не слыхивали о состоянии гостя, а это главное. Поэтому, оскорбления среди вас, принимающего вас, как гостя – норма. Многие из вас уже привыкли к этому состоянию, не замечают его, но есть «несчастные», более устойчивые перед дурным, они вынуждены напрягаться и выдумывать целые системы моральных ценностей, чтобы получилось оправдывать свои унижения принимающего их, как гостя, чтобы унижения унижениями не казались, но нормой. Но это, по сути, побочный продукт насаждения конформизма и апатии в нашем современном европейском обществе. Вы даже не замечаете, что не умеете быть ни гостями, ни хозяевами. И поверь, это одна из основ доброго сосуществования людей, наций, государств, если хочешь.

Марта удивлённо и насмешливо смотрит на меня.

– Я же говорил, что не поймёшь.

– Дело не в этом.

– В этом.

– Ты очень тяжёлый человек.

– Если бы ты хотела что-то сказать, ты бы сразу сказала, в чём дело, равно как не сказала б, что я очень тяжёлый человек. Нет, Марта, я наоборот очень лёгкий человек, потому что слишком знаю природу людей. Это я с тобой расслабляюсь, несу тебе свои внутренности, а так, ты же знаешь, я просто констатирую, кто есть кто и зачем, и отталкиваюсь от этого, задумывая, исполняя и притворяя в жизнь то-то и то-то, с оглядкой на всякое задействованное лицо.

– В чём моя проблема?

– Поехали, по дороге, – сказал я, поднимаясь и подавая Марте руку.

– Ты ж выпил! – вдруг осенило её.

– Поедим по навигатору, объезжая полицию, да и деньги, в принципе, есть.

– Вот из-за таких, как ты…

– О, нет, только не начиная. Такие как я задумываются о большем количестве народа и их спасении, чем уничтожает простая человеческая глупость, поэтому, таким как я ноги мыть надо. Но я до таких высот не падок, будь спокойна, – заключил я с улыбкой.

– Ай, ладно, нашли о чём говорить после такого! – с сияющей улыбкой произнесла она.

– И то – правда.

Мы вырулили из подземной стоянки и понеслись по полуночной окраине центра Риги. Ещё три минуты и мы уже были в центре. На улицах было мало народа, но это потому, что мы ехали по деловой части центра. Когда-то я тут жил, ребёнком.

– Ой, ты обещал мне сказать, в чём моя проблема! – вспомнила Марта.

«Марта», – подумал я.

– Обещал? Скажу. Но о таком после такого?..

– Давай, я ж не засну с этим интересом.

Я был не против «поумничать». Впрочем, этого я никогда против не бываю.

– На самом деле, у тебя очень серьёзная проблема. Скажем, у тебя одна из самых серьёзных, не хотелось бы так сказать, проблем, которые можно встретить у женщины. Вы, женщины, существа достаточные. В том смысле, что даже будь из вас кто дурой, она всё равно имеет в голове «умность». И таким образом получается, что вы все умны. Наверно, в приготавливаемой смеси, которой потом заполнили вас, ум был основным ингредиентом, который в котёл просто опрокинули из другого котла, а не присыпали, как приправкой, когда создавали месиво для нас, мужчин. Вот, чем объясняется чудовищная общность и одинаковость ваших взглядов на многие вещи. Именно общность и одинаковость. И вот, умность – ваше благословление, но одинаковость – ваше проклятие. Твоя проблема в том, что во всякий момент, при соприкосновении с любой вещью ты пытаешься думать и реализовываться умней других женщины. Из-за этого ты не бываешь творческой в двух разах через раз, а уже там, где такова оказываешься, у тебя не получается быть просто быть поэтому. Как думаешь, кого в этом случае в первую очередь ты обвинишь в следуемой по пятам неудовлетворённости, читай здесь, от каждого момента?

– Допустим, а что в этом плохого?

Как правило, свои напористые и проникновенные речи я заканчиваю вопросом. Это унимает негодование и пресекает возражения, которые обязательно возникают в таком случае в результате анализа поступающей информации и формирования ответа. Таким образом я преследую несколько целей: умничанье, говорение, прочее – но главное: сказанное, тем в большем объёме и быстрей будет имплантировано в мыслительную структуру человека, чем меньше подвергнется критике его разума. На Марту, однако, судя по её вопросу, это не возымело действия.

– Об этом я не собирался говорить, – улыбнулся я.

– Говори, – Марта ударила меня кулаком в плечо.

– Тебе сегодня всё понравилось?

– Всё. Не увиливай.

– Да я и не увиливаю. Я выжидаю: тебя, очередной твоей выходки – когда ты попытаешься быть оригинальной, чтобы сказать: «Вот, вот об этом и речь!»

– Говори.

– Думаю, такое качество у женщины формируется в юношеском возрасте, в результате переживания, что у неё, у девочки, нет мальчика.

– Слушай, ну это такая чушь!

– Чушь? Ладно. Не продолжаю.

– Нет, продолжай.

– Так чушь, ведь.

– Чушь прекрасная.

– Кстати, вот и дождались. Чушь прекрасная – это выражение поведения, о котором я только что тебе говорил. И тебе оно не чуждо, что является одним из доказательств моей теории в отношении тебя. Ладно. В чём проблема? В том, что при таком подходе женщина не способна полюбить. Она не способна восхищаться, не способна переживать события ярко, эмоционально. Как перфекционист, который постоянно спрашивает себя, насколько уже совершенно им сотворённое, из-за чего творение всё и не наступает, но лишь постоянно пульсирует в направлении этого вместе с самим вопросом, так и такая женщина: вместо того, чтобы просто пережить момент, она будет постоянно оценивать, насколько оригинальней по сравнению с другими её подход в нём. И пока она задумывается над этим вопросом, и решает его, впрочем, для неё подходит уже другой момент для её аналитического качества, но в том-то и дело, что два-три таких же её уже миновали, пока она там себе думала, и она попросту уже что-то, да упустила, а теперь вот этот, который тоже будет решён с опозданием. А главное, пользы от этого никому никакой. Не, ну самой женщине, да, польза. Ведь она думает, что она поражает этим других.

– Тебе и не возразишь.

– Я бы возразил, – засмеялся я.

Мы помолчали. Я положил руку Марте на ногу. Ощущение нейлона под рукой искрами рассыпалось у меня в мозгу. Я стал гладить ей внутреннюю часть бедра. У нас, как всегда у меня в машине, играл дип-хаус, и, так как Марта дала мне гладить себя по колготкам, а едем мы под впечатлением от немыслимого, теперь звучащая композиция западёт мне, как оставленная на дереве зарубка, и всякий раз, когда я буду слышать её, я буду вспоминать этот вечер, а через несколько лет, может, и целую пору из своей жизни. Нет, всё-таки я крутой.

Мы остановились примерно в трех-четырёх домах от дома Марты. Она мне не говорила и не показывала, где она живёт, а я сам и не искал. Мне не хотелось за ней шпионить. Она просто однажды попросила высадить её тут, а я подумал, что это на расстоянии двух-трёх домов от её дома.

– Ну, до понедельника? С понедельника начинаем совместную жизнь? – заулыбался я.

– Ну, вот зачем ты напомнил?

– Марта, расслабься. За тебя уже всё решили, всё продумали, тебе остаётся просто быть, помнишь? На самом деле, всё не так страшно, поверь. И вообще: есть проблема? – есть решение, – это мой девиз!

– А мой девиз: все люди ежи, и ни у кого из нас не получится в стужу согреться, прижавшись друг к другу – очень редко, когда колючки по длине совпадут у обоих, одному всегда придётся терпеть колючки другого.

– Звучит пессимистично и, – я сделал паузу, – творчески, – и засмеялся.

– Ррррррр, – зарычала Марта.

– Ну всё, шучу-шучу. Пока.

– Пока.

Я до самого конца, пока Марта не скрылась за поворотом дома, разглядывал её. Как приятно на неё вот так смотреть! И какая она стройная! Я почувствовал какое-то счастье. У меня всё есть.

7

За выходные Марта успела сообщить, что ей ни за что невозможно быть в понедельник раньше одиннадцати у меня в офисе, что есть такие дела, которые она просто обязана сделать с утра. Я возмутился перспективой изменить привычный распорядок в моей Компании, но тут же успокоился тем, что внешний облик Компании меняется с приходом Марты и началом нового бизнеса, и возможно потребуются не только такие изменения, как перенос совещания с привычных десяти тридцати (одиннадцати) по понедельникам, на четырнадцать. Да может и день со временем придётся поменять.

На моё сообщение о переносе совещания резво отреагировал руководитель отдела логистики. Я не знаю, кому он звонил со своего мобильного, находясь в своём кабинете, но его фраза, что это всё из-за новой женщины, перед которой я стелюсь ковриком и как-то странно себя веду, заставила меня моментом вызвать к себе руководителя отдела кадров и менеджера по развитию Бориса.

Когда они появились оба, я сразу выстрелил:

– Наталья, начиная с сегодня руководителя отдела логистики чтоб я больше тут не видел в нашем офисе. Штрафы, тяжбы, мне всё равно. Есть вопросы?

– Нет, господин директор.

– Борис, займись отделом логистики поплотней, не дай ему загнуться. Там одна сотрудница остаётся, она немало знает. Ты справишься. Про салон забудь, я сам. Хорошо?

– Хорошо.

Я достал телефон и набрал нашу информационно-технологическую поддержку.

– Приветствую, Александр! Пришли мне, пожалуйста, сейчас же, новый логин и пароль на доступ к нашей базе данных для должности руководителя отдела логистики. А у прежнего логина оставь доступ, как у уборщицы… Да, ничего не менять.

– Всё! – сказала я, таращейся на меня Наталье и спокойно сидящему Борису.

– Да, господин директор, – быстро ответила она, а Борис спокойно поднялся, и они оба покинули мой кабинет.

Вот тебе и прослушка. А стоит ли это того? Мало ли что про меня будут думать, говорить? Я, ведь, изведусь. А уже не извёлся? Уже не с манией какой-нибудь?

Я полез в интернет поискать признаки мании преследования, потом переключился на сайт интернет-магазинов, чтобы поискать себе домой красивый, большой, вогнутый монитор и прозрачные колонки к нему, которые: и монитор, и колонки – я как-то увидел в проскочившем каком-то кадре по телевизору; тут же перекинулся на сайт секс-знакомств – вдруг там новенькая какая-нибудь разместила объявление. Оставил и эту затею.

Меня что-то бесило, что-то с силой сбивало все настройки и швыряло в дурное расположение уха. Мне подумалось о близком человеке, который мог бы сейчас меня успокоить. На ум пришла Марта, но в другом контексте, как причина этого моего непонятного состояния. Чуть было не нагрянувшие следом неприятные мысли в отношении её, были пресечены мной усилием воли, я почти произнёс про себя, что о Марте надо думать или хорошо, или не думать о ней вовсе. Чертыхнулся про себя, что так обычно выражаются о покойнике. Испугался этого. Да, пожалуй, иногда нужен близкий человек. Очень близкий человек. Родственная душа. Но как быть с «Мартиными» иголками, вспомнил я её аллегорию? Ни писать, ни читать, ничего не захотелось. Можно поехать упиться кофеем где-нибудь, погулять по парку, а потом к двум приехать. Да, это будет правильно.

– Я буду недалеко, – сказал я секретарше, – звоните, если что.

– Да, господин директор.

Я подумал, что можно было бы поискать какие-нибудь интересные приключения в каком-нибудь захолустье, например, попытаться обратить на себя внимание какой-нибудь «далёкой» от моего окружения девушки, женщины, которая потом во всю свою жизнь не встретит такого, как я, пофлиртовать с ней, пообщаться, может раскрыть немного перед ней душу, а может это обернётся и каким-нибудь сексуальным приключением. Поэтому я вырулил на улицу Бривибас и отправился по ней подальше от центра, ища примечательного поворота, который покажется захолустьем. Припарковал машину где-то между серыми пятиэтажками в районе Тейки и отправился искать кафе.

Как я и ожидал – трущобы. Люблю иногда понаблюдать за жизнью в таких местах. Или, бывает, едешь по трассе и видишь – стоит одинокий дом с небольшим хозяйством. Думаешь, вот кто-то ж тут живёт. И правда, живут. Или иногда приходится проехать мимо какого-нибудь посёлка городского типа, где жителей человек сто-двести, и все знают друг друга. Присмотришься к декорациям, заметишь пару людей, детей. Подумаешь, что вот, тоже ж живут тут люди, может, надеются на красивую какую-то жизнь потом, что что-то у них изменится, и они отправятся в большой город, где этот город скатертью постелится перед ними. А может и не думают они так вовсе, даже не подозревают о мире больших городов, потому что имеют в своём посёлке пару государственных ТВ-каналов, по которым никогда не могут определить красок этих больших городов, а мобильных и прочих ресурсов для этого не хватает. В общем – трущобы.

Я вышел из машины и огляделся по сторонам. Подумал: «И тут тоже живут люди».

Весь первый этаж длинного шестиподъездного пятиэтажного дома старой постройки, рядом с которым, не со стороны подъездов, я припарковал машину, был занят каким-то хозяйствами (скорей всего прачки, швейные и еже с ними). Скользнув взглядом по латышским названиям, и не восприняв ни одно из них, как информационный источник, а лишь отметив, что «Kafe» или «Kafejnīca» среди них нет, пошёл вдоль этого дома. На перекрёстке в глаза бросилась школа. Русская, латышская? Запущенная. Ну да, мы ведь в таком отдалении от «цивилизации» (пять километров от официального центра Риги)! Я шёл по «вылизанному» до идеальной чистоты, тёмному-тёмному асфальтовому тротуару, в конец испорченному корнями близстоящих деревьев. В одном месте корень вылез сантиметров на пятнадцать и являлся взгляду в виде щупальца гигантского осьминога. Даже будто присоски просматривались, чётко покрывая корень. Приклоняюсь перед человеком, подметавшем эту улицу – так начисто убирать могут только нормальные люди.

Впереди заметил вереницу полицейских машин. Здание полиции? Да. Машины стояли у полицейского здания. Я попытался заглянуть в окна первого этажа. Это был спортзал. Несильно замедлив движение, попытался уловить среди жалкого его убранства какую-то современную атрибутику, тренажёры, например, ведь здесь полицейские проходят физическую подготовку. Не из-за таких ли вот спортзалов малая часть наших полицейских, как мне кажется, не могут подтянуться на турнике, пробежать пять километров, проплыть километр, стрелять, а уж тем более попадать по мишени? Да, в том числе и из-за этого – закончил я быстро, потому что уже пустился в размышления об устройстве в нашем государстве полицейской системы, об отношении государства к полиции, а я ненавижу думать о политике.

Я окинул взглядом само здание. Не реставрировалось лет двадцать. Самая подходящая декорация для съёмок фильма о каких-нибудь криминальных группировках из «лихих» девяностых, даже дополнительных затрат для наведения кинематографического лоска не потребовалось бы. Вероятно, что и внутренняя отделка помещений отвечала тем же.

Мне как-то довелось посреди ночи оказаться в кабинете одного из следователей в одном из наших полицейских зданий, которое уже подверглось какой-то внешней реставрации. На протяжении всей беседы я вынужден был с грустью взирать на симпатичного, сильного, молодого человека, принимающего моё заявление, готового в любую секунду нестись в темноту ночи с оружием, чтобы пресечь преступление, чтобы простые жители могли прибывать хоть в какой-то защищённости, работающего в кабинете, стены которого были отделаны крашеной фанерой и то не во всех местах. Поэтому, о чём тут можно говорить?

Впереди показалось какое-то скопище похожих на торговые лавки строений, а значит, поблизости должно быть какое-нибудь кафе. И я его тут же увидел.

Мне нравится угадывать стоимость кофе по внешнему виду и убранству заведения. Я предположил, что здесь, куда я вошёл, и где сидела сомнительная пожилая парочка, – мужчина и женщина, – пившие пиво из бутылок, и тройка, – двое мужчин и женщина, – разговор которых я, сразу для себя отметил, постараюсь подслушать в процессе, так вот, я подумал, что кофе тут будет стоить восемьдесят евроцентов. Я ошибся – евро.

Продавщица показалась мне привлекательной, она с любопытством взглянула на меня, и мне это понравилось, на это я рассчитывал, отправляясь в такую даль. Брюнеточка, худенькая, лет двадцати пяти, волосы собраны в хвост, но, наверно, немытые уже пару дней. Дешёвенькая, тёмная одежда, то ли одичавший, то ли одинокий взгляд, но красивые губки между красивых щёчек. Из такой можно было бы сделать писаную красавицу. Она откровенно уставилась на мои наручные часы, сверкнувшие отсветом барной подсветки, которые уже десятки раз привлекали внимание многих мужчин и женщин – очень удачную модель купил, однако – когда я извлекал из стопки бумажных денег, из бумажника, десять евро за заказанный мной чёрный кофе. Такую бы, я имею в виду девушку, отчистить, отмыть, накормить, напоить, да спать уложить, и можно было бы рассчитывать на старательную благосклонность благодарного тела, не то, что зажравшаяся «элита», с которыми ты вынужден обращаться, как со свиньями, потому что тебя они тоже ни как человека обнимают, а как силуэт, вырисованный денежными купюрами, как я видел недавно карикатуру.

Я рассчитывал, что подслушаю интересную беседу у тех трёх, будто встречающихся инкогнито вдали от «цивилизации», но там были только глупое ржание женщины, поддакивания, скорей, её мужа, и попытки их визави произвести на них впечатление, неся нечто о каких-то своих допотопных делах, чем он, якобы, занимается, и, наверно, кажущихся ему привлекательными в глазах этой парочки, но полностью не соответствующих его облику. Я знаю людей, которые занимаются таким делом, он может и в теме, но только снизу, а не на самой вершине, как он преподносит. И зачем, спрашивается?

Барменша уткнулась в телефон. Я ещё раз бросил взгляд на убранство кафетерия. Эмблема нашего хоккейного клуба «Динамо» Рига над барной стойкой упиралась входящему прямо в лоб. Я стал искать глазами телевизор и сразу его нашёл. Вот он – основной доход заведения. Трансляция спортивных игр – футболов, хоккеев, прочих – и как следствие барыши от болельщиков, любителей понаблюдать за игрой из такого заведения. Бедная девочка в такие моменты, подумал я о барменше.