Текст книги "Верховники"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Верховники

Моей дорогой матери,

Вере Сергеевне Головановой,

ПОСВЯЩАЮ

Часть первая

ГЛАВА 1

Ещё ночь не ушла, первые петухи не допели, как обалдевший от тяжкого зимнего сна пономарь иль просто любитель замоскворецкий ударил в морозный колокол. Переплясами зазвенело над Москвой-рекой, аукнулось на Покровке, отозвалось на Никольской, на Арбате, в Земляном городе[1]1
  Земляной город – исторический район Москвы между современными Садовым и Бульварным кольцом включал часть Замоскворечья. Название Земляной город получил от Земляного вала – системы оборонительных сооружений, возведённых вокруг него в 1591—1592 гг. (Здесь и далее примечания автора).


[Закрыть]. И вот – осыпался снег с иных крыш – заухали большие кремлёвские колокола, ахнули все сорок сороков московских. Тысячное воронье взвилось над игольчатыми заиндевевшими садами, но крик его точно замёрз в воздухе: всё заглушила ледяная музыка декабрьского перезвона. Рождество...

Задымили трубы, и вся Москва, как некое диво, повисла в утренней призрачной дымке.

Но на кривых улочках и в закоулках обычно, по-деревенски, пахло навозом, сеном, обжитым домашним теплом. Колючий январский воздух перехватил дыхание. Возы с сеном проплывали в колыхавшейся серой пене морозного тумана новогодними привидениями.

«...К-куда! К-куда прёшь!» – тростью огрел морду жалкой тощей кобылки рослый Преображенский сержант. У Михайлы забытья как не бывало. Хорошо ещё, что сержант не мог дотянуться до него тростью и только яростно погрозился снизу: «Балуй, деревня! Как смел заградить путь царскому поезду!»

«Знай нас, плешивых, объезжай шелудивых!» – звонко крикнул юркий московский малец из тотчас набежавшей на крики и потеху толпы. Вокруг захохотали, заухали: «Железные носы! Железные носы!» – не очень-то любили на Москве заносчивых гвардейцев. Замерзшие усы сержанта встали грозными пиками, но лаяться было недосуг. Повернулся к толпе широкой спиной, и вовремя.

Из тумана по трое в ряд вылетели всадники в чёрных кирасах[2]2
  ...всадники в чёрных кирасах... – Кираса (фр.) – панцирь, первоначально употреблявшийся как защита от холодного или огнестрельного оружия, а позже – принадлежность форменной одежды некоторых кавалерийских частей.


[Закрыть] на могучих вороных бранденбуржцах. Разноцветными факелами вспыхнули пучки диковинных страусовых перьев на заиндевевших металлических шлемах. Пронеслись, а земля всё ещё, казалось, дрожала от тяжёлого гула, пока тонко и весело не запели полозья лёгких карет. В резных окошечках замелькали нарумяненные девичьи лица. Остервенело щёлкали кнутами мордастые кучера, подпоясанные красными кушаками.

На запятках, как заводные куклы, покачивались здоровенные арапы с серыми от мороза ресницами. Гарцевали румяные сытые офицеры. Неслась вниз, к Москве-реке, пёстрая, цветастая карусель. Дверца последней кареты на ходу распахнулась: по пояс высунулась из мехов дивная красавица – казалось, вот-вот выпрыгнет из парчового зашнурованного платья и собольей шубы и – поминай как звали – полетит по сугробам. У Михайлы от такой красоты сердце зашлось.

К красавице подъехал важный старик: сухонький, весь в лентах и орденах, на ходу растирал ухо тёплой перчаткой. В толпе зашумели: «Верховный!» – «А какой?» – «Да князь Дмитрий Михайлович!» – «Голицын[3]3
  Голицын Дмитрий Михайлович (1665—1737) – князь, государственный деятель, дипломат.


[Закрыть]?» – «Он, он батюшка! Не из новых заморских самозванцев, природный русак!»

Красавица говорила быстро, должно быть, сердилась, но старик только развёл руками, сказал что-то смешное – красавица рассмеялась.

«А наша-то, наша, весёлая царевна... Елисавет...[4]4
  ...царевна... Елисавет... – Елизавета Петровна (1709—1761) – дочь Петра I и Екатерины I, императрица с 1741 г.


[Закрыть]» – зашелестело в толпе. Но Михайло не слышал. Как заворожённый смотрел он на красавицу. То ли от мороза, то ли от этого взгляда красавица вздрогнула, перед тем как захлопнуть дверцу Кареты, глянула вверх и прыснула. В лёгком на таком морозе длинном испанском плаще и голландских штанах, оставшихся ещё от морской службы, Михайло представлялся взаправдашним скоморохом. Впрочем, он был актёром, а актёр и скоморох в глазах публики были понятиями равнозначными.

Щёлкнули дверцы, в облаке снежной пыли скрылась карета с красавицей, а Михайло всё ещё слышал обидный женский смех.

Между тем мужики вокруг сдёрнули шапки, повалились на колени. Рявкнул команду Преображенский сержант, щегольски взлетели на караул мушкеты гвардейцев, замерла шумная московская улица, и Михайло понял: царь!

Стояла такая необычная тишина, что слышно было, как тихонько позвякивают шпоры на ботфортах сержанта, незаметно переминающегося с ноги на ногу.

Из густого тумана нарастал натужный солдатский крик «Ура-а-а!», и вдруг, внезапно, как бы опережая на какие-то мгновения этот крик, вынырнули из тумана, как из облака, запряжённые цугом лошади, мелькнули крытые медвежьими шкурами лебединые сани и исчезли на спуске к реке. Оглушительным вихрем пролетел вслед за ними рёв солдатских глоток.

Только и увидел Михайло что толстую спину кучера, серебряный убор сидевшей в санях девушки, царской невесты княжны Екатерины Долгорукой[5]5
  ...царской невесты княжны Екатерины Долгорукой... – Долгорукая Екатерина Алексеевна (1712—1745) – дочь князя Алексея Григорьевича Долгорукого. В 1729 г. была обручена с императором Петром II.


[Закрыть], да стоящего на запятках долговязого молоденького офицерика в простом зелёном мундире. И по тому, как все кланялись вслед этой узкой, вздрагивающей от мороза мальчишеской спине, догадался: это и есть царь – Пётр II[6]6
  Пётр II (1715—1730) – российский император, сын царевича Алексея Петровича и принцессы Брауншвейг-Вольфенбюттельской Софьи Шарлотты.


[Закрыть], самодержец. Меж тем цветная кавалькада царского поезда исчезла, как видение, словно растворилась в сине-сером морозном облаке.

«Трогай! Чаво стоишь, Михайло?! Трогай!» – закричали мужики – возчики из обоза, к которому ради экономии дорожных расходов Михайло пристроился ещё в Твери. Зашумела, забурлила, понеслась по своим обычным делам московская улица, и деревенский обоз, приотстав немного, тоже заскрипел полозьями. Запахло навозом, сеном, кислой овчиной и тёплыми домашними хлебами, а запахи амбры, мускуса, терпких версальских духов, заморских пряностей бесследно растворились в колючем январском воздухе.

ГЛАВА 2

На Новый, 1730 год в царском дворце в Лефортове устроен был маскарад. По хрустящему снегу, мимо иллюминированных высоких ёлок одна за другой подкатывали к парадному крыльцу венские кареты на санках: старомодные рыдваны с огромными фонарями, свисающими цветными гирляндами по углам; открытые сани, затянутые медвежьей полостью, – на последних приезжали холостяцкие компании гвардейских офицеров, изрядно уже подвыпивших и потому с излишней бодростью стучавших ботфортами на высоком крыльце. Только гвардейцам и разрешалось быть в мундирах, придворные и дипломаты все были в машкерадах. По гостиным переливался разноцветный поток версальских петиметров[7]7
  Петиметр – букв.: маленький господин (фр). С эпохи регентства во Франции (1715—1723) так называли придворных щеголей.


[Закрыть], греческих нимф, испанских грандов, выряженных по замоскворецким представлениям о Гишпании, голландских крестьянок и важных турецких пашей и беев (под турок охотно переодевались воеводы российских провинций и пенсионные генералы). Всех поразила компания барона Строганова: скинув собольи шубы, озорники предстали краснокожими индейцами в одних повязках из маленьких банных веников. Дамы ахнули, мужчины засмеялись, произошло некоторое общее замешательство, но барон держался столь натурально, что даже придворные старушки, на радостях, по случаю машкерада, надевшие девичьи свои шушуны и салопы времён Натальи Кирилловны[8]8
  ...времён Натальи Кирилловны... – Нарышкина Наталья Кирилловна (1651—1694) – вторая жена царя Алексея Михайловича, мать Петра I.


[Закрыть], махнули рукой на шалунов: что с них взять, с индейцев, да и цена одних страусовых перьев, стянутых бриллиантовой диадемой на башке у легкомысленного барона, на несколько тысяч потянет.

Распахнулись высокие двери, и во всём великолепии открылся огромный танцевальный зал. Тысячи свечей отражались в навощённом паркете, и эти отражения перекликались с весёлой иллюминацией за окном и далёкими огнями Москвы. Нежно и остро пахло хвоей и воском.

При нынешнем дворе, не то что при экономном Петре Алексеевиче, жгли отборные свечи из белого воска. Молодой государь Пётр II не желал экономить на свечах, экономил на армии и флоте. Танцевальное искусство и охотничья наука достигли зато не слыханных во времена Петра I вершин, а сами петровские ассамблеи с участием голландских шкиперских дочек и корабельных мастеров стали далёким воспоминанием. Екатерина I запретила являться во дворец лицам в чине ниже генерал-майорского. Исключение делалось только для гвардейцев.

Сладкую и тягучую музыку заиграл оркестр. Первую кадриль повела царская невеста Екатерина Долгорукая. Высокая, надменная, укутанная в голубые кружева и муслин, красавица уверенно плыла впереди своей кадрили, раскланивалась с приседавшими в реверансе придворными дамами: один поклон дамам, знатным по рождению, полупоклон жёнам случайных людишек, особый поклон дамам рюриковских кровей, уронивших себя низким замужеством. Вспыхивали бриллианты в голубом цвете кадрили. Голубой цвет по всем гадательным книгам почитался цветом верности.

Быстрее заиграл оркестр, и во главе второй кадрили в неслыханном малиновом кафтане «а-ля фазан» стал обер-шталмейстер, бывший обер-прокурор Павел Иванович Ягужинский[9]9
  Ягужинский Павел Иванович (1683—1736) – граф, государственный деятель и дипломат.


[Закрыть]. Павел Иванович кадриль начал с медленного, полного прыжков англеза, потом перешёл в польский – с прыжками уже дикими, затем в штирийский[10]10
  Штирия – австрийская провинция; отсюда – штирийский танец.


[Закрыть], где делал разные забавные фигуры, и завершил всё танцем арлекинским.

Кружилась в неистовом танце красно-малиновая кадриль, метались рогатые тени от париков на тяжёлых портьерах, мелькали свечи в венецианских зеркалах, сверкали глаза под чёрными масками – всё, казалось, было позволено в кадрили Павла Ивановича Ягужинского. Красный цвет по верным приметам был цветом страсти.

Умчалась сумасшедшая кадриль, и точно зелёный деревенский луг расцвёл на дорогом наборном паркете. Цесаревна Елизавета Петровна, одетая в простенький сарафан, повела кадриль, как старинный девичий хоровод.

Иные дамы в толпе прикрывали веером щёки, что на языке веера означало гнев и неудовольствие. Но молоденькие гвардейские сержанты, помнящие деревенские проказы, бешено захлопали в ладоши. Почтенные старички защёлкали языками; и впрямь хороша красавица из Покровского, любимое чадо великого Петра. Елизавета Петровна плыла плавно, степенно. «Высокая, стройная, с лебедиными плечами – за такую красавицу полжизни отдать не жалко!» – вздыхали молоденькие гвардейцы. Помнили, что Елизавета со времён своего последнего амантёра, гвардии сержанта Шубина, неравнодушна к гвардейскому мундиру. А цесаревна плыла по кругу, покачивая тугими бёдрами и стараясь лицо показать в фас, а не в профиль (носик у цесаревны был батюшкин, пуговкой). Покачивалась в тихом хороводе степенная деревенская кадриль. Но что это? Переменились, вспыхнули тёмно-голубые глаза Елизаветы, завела она руку с платочком над головой и пошла отбивать чечётку деревенского перепляса.

«Эх, чёрный глаз! Поцелуй хоть раз!» – грянул хор молодых голосов, и бешено понеслась, закружилась кадриль.

Так степенная русская река весной вдруг переменяет свой норов, и ничто тогда не может задержать и смирить её.

«Эх, жги, жги, жги!» – лихо выводил хор под бешеный перестук каблучков и переплясы старинной музыки ложечников. Застыли в скорбном недоумении иностранные послы, мимо которых проносилась необузданная пляска.

   – Это варвары, номады[11]11
  Номады (греч.) – кочевники.


[Закрыть], и если бы не мы, немцы, господин посол, из всех их преобразований вышла бы одна скифская безобразная пляска! – Высокий рыжий немчик пытался привлечь внимание испанского посла, молодого герцога де Лириа[12]12
  ...молодого герцога де Лириа. – Лириа (Лирия) де Яков (1695—1733) – англичанин по происхождению, герцог Лирийский и Бервикский, в 1727—1730 гг. был послом испанского короля при русском дворе. Автор книги «Записки дюка Лирийского и Бервикского во время пребывания его при имп. Российском дворе в звании посла короля испанского. 1727—1730 годов».


[Закрыть]. Но де Лириа точно не слышал, в восхищении глядя на цесаревну. Немец перехватил его взгляд, криво усмехнулся: – Говорят, цесаревна в своём имении в Покровском точно так же танцует с простыми мужиками и мужичками. Что за оргии!

Откровенный молодой восторг исчез с лица испанского посла. Перед немчиком стоял холодный аристократ, потомок английских Стюардов на испанской службе, герцог Бервик де Лириа, гранд, имевший право не снимать шляпы перед королём. Немец оробел. Говорят, у этого дюка за плечами не одна кровавая дуэль.

   – Ведь вы, кажется, состоите на русской службе, барон? И к тому же носите прусский орден Великодушия... Не забывайтесь, Рейнгольд Левенвольде[13]13
  Левенвольде Рейнгольд – граф, обер-гофмаршал (в России этот придворный чин ведал приёмами и довольствием двора).


[Закрыть]!

   – О чём это вы спорите? – Рейнгольд Левенвольде согнул спину в глубоком поклоне, а за ним де Лириа увидел согнутые спины других придворных и понял: царь! Стройный, загорелый, не по годам вытянувшийся мальчик с любопытством смотрел на поссорившихся иностранцев.

   – Мы спорили об охоте, ваше величество, – опередил Левенвольде герцога. Герцог презрительно пожал плечами.

   – С каких это пор вы заделались охотником, посол? – Голос у Петра II был высокий, ломающийся, мальчишеский голос. Впрочем, ему не было ещё шестнадцати лет, и в разговоре он перепрыгивал без всякой последовательности с одного предмета на другой. – Нет, вы только подумайте, Бервик, ведь вы разрешите мне так вас называть, нет, вы только подумайте, – громко, на весь зал рассмеялся молодой император, – меня укусили сегодня за ухо! Видите, красное... – И с видимым оживлением стал рассказывать о том, что Андрей Иванович Остерман[14]14
  Остерман Андрей Иванович (Генрих Иоганн Фридрих) (1686—1747) – граф, государственный деятель, дипломат. Выходец из Вестфалии. На службе в России с 1704 г. Был воспитателем Петра II. В 1726—1730 гг. был членом Верховного тайного совета (см. ниже), с 1734 г. – первый кабинет-министр.


[Закрыть] принёс ему сегодня на подпись указ о казни знаменитого разбойного атамана по прозвищу Камчатка и он совсем уже было подписал указ, да вот князь Иван[15]15
  ...князь Иван – Долгорукий Иван Алексеевич (1708—1739), князь, фаворит императора Петра II, майор Преображенского полка.


[Закрыть], он показал на подходившего кареглазого красивого молодого человека, небрежно расталкивающего придворных, – укусил меня за ухо. Когда я спросил его, Бервик, зачем он это сделал, это очень больно, ведь меня впервые кусают за ухо, князь Иван, нет, он, право, замечательный человек, хотя мне про него сплетничают бог весть что, но вы-то, я точно знаю, его друг и не станете сплетничать, – так вот он сказал мне, что ежели мне больно из-за укушенного уха, каково будет тому несчастному, которого задушат верёвкой. Ведь это действительно ужасно больно, верёвкой... И вы знаете, я его простил, того разбойника. Андрей Иванович, конечно, был недоволен, но я совсем простил, и, знаете, как-то легко стало. Так слушайте, раз вы стали охотником, едемте со мной, едемте, я знаю, Алексей Григорьевич Долгорукий[16]16
  Долгорукий Алексей Григорьевич (? —1734) – государственный деятель, светлейший князь (1729). С 1727 г. 2-й гофмейстер (воспитатель) будущего императора Петра II. С февраля 1728 г. член Верховного тайного совета.


[Закрыть] чудесную охоту готовит. Вот после Крещения и едем. А может, и до Крещения, а, Иван? – И столько охотничьего молодого азарта было в голосе Петра, что герцог де Лириа невольно улыбнулся.

   – А что, может, и в самом деле пойдём на лося? – спросил Иван Долгорукий, на английский манер пожимая руку Бервику. Он был румян, весел и красив той красотой, которой красивы все молодые и здоровые лица, закалённые частым пребыванием на свежем воздухе.

Озабоченно раздвигая придворных, к Петру II протиснулись двое вельмож. Андрей Иванович Остерман, выряженный турком, с восторженным испугом на круглой бюргерской физиономии отвесил почтительный поклон царской особе и с должным решпектом напомнил его величеству, что он обещал быть в Верховном тайном совете[17]17
  ...обещал быть в Верховном тайном совете... Верховный тайный совет – высшее государственное учреждение в России в 1726—1730 гг. Был создан указом императрицы Екатерины I в феврале 1726 г. Формально совет являлся совещательным органом при монархе, а фактически решал все важнейшие политические дела. Упразднён императрицей Анной Иоанновной в марте 1730 г.


[Закрыть] на обсуждении последних депеш нашего стамбульского посланника...

Все знали, что в Персии, где столкнулись русские и турецкие интересы, шла необъявленная война и в любой момент она могла стать открытой войной со всей Османской империей.

Но его величество желал охотиться, а дела – дела пусть решает Верховный тайный совет. Остерман, не прекословя, склонился перед монархом.

Пётр II взял под руку Ивана Долгорукого и герцога, но дорогу ему преградил другой вельможа. Весь маскарад этого сухонького, решительного старика, с горбоносым породистым лицом и твёрдой линией подбородка, заключался в том, что был он не в придворном платье, а в старом армейском кафтане, из тех, что носили ещё до Полтавской баталии[18]18
  ...что носили ещё до Полтавской баталии. – Знаменитый бой под Полтавой 27 июня 1709 г. во время Северной войны между Россией и Швецией (1700—1721) закончился разгромом войск шведского короля Карла XII.


[Закрыть].

Пётр II, точно налетев на неожиданное препятствие, остановился, встретившись с твёрдым взглядом серо-зелёных, всё ещё по-молодому блестящих глаз. Императору редко кто вот так смотрел прямо в глаза, но князь Дмитрий Голицын мог себе позволить то, на что не решались придворные. Его гордый, строптивый характер ведом был ещё Петру Великому, который в знак особого уважения не подкатывал прямо к крыльцу старого вельможи, а шёл пешком через двор, соблюдая старинную учтивость.

Вот и сейчас князь Дмитрий осмелился загородить муть молодому императору. Придворные ахнули. Дежурный церемониймейстер подскочил уже было к дерзкому, но Пётр II покраснел и остановил его.

   – Государь, и у царей есть обязательства... – Голос Голицына был почтителен, но чувствовалась в нём какая-то сила, основанная на собственном глубоком убеждении в верности своего поступка. Пётр II стал слушать.

   – Не было ещё николи, чтобы цари наши на водосвятие охотой занимались[19]19
  ...Не было ещё николи, чтобы цари наши на водосвятие охотой занимались. – Водосвятие – обряд освящения воды – торжественно проходил в день Крещения Господня.


[Закрыть], а не шли во главе крещенского хода. Ведь в Крещенье, государь, вы освящаете знамёна российской армии!

Пётр II смешался. Ему стало неловко и перед старым Голицыным, и перед Бервиком, и перед своим другом Иваном Долгоруким.

– Вот так всегда, Бервик. У государей нет своей жизни, нет желаний, вечно эти господа что-то придумают, – начал было он жаловаться, но, снова встретившись взглядом с Голицыным, махнул рукой: – Ну хорошо, Дмитрий Михайлович, убедил, остаюсь, остаюсь! – И, повернувшись к залу, звонко, по-мальчишески, крикнул, как бы срывая свою досаду: – Ну что же вы стоите, господа? Эй, музыка! – И снова заплясал, закружился новогодний машкерад 1730 года.

ГЛАВА 3

На Новый год Михайло остался один. Человек он был в Москве новый, знакомцев не имел. Михайло лежал и читал книгу, но не понимал, что читал, потому что думал совсем о другом. Перед ним, как рваные клочья облаков, пролетали воспоминания. Он видел себя то матросом на высоких неверных, раскачивающихся реях и знал, что, если посмотришь вниз, закружится голова от высоты и позовут к себе пляшущие в белой пене волны; то пленным на шведской галере; то плотником на верфях Ост-Индской компании в далёком Лондоне, куда ему удалось сбежать из шведской неволи. А затем пришли воспоминания ближние, нынешние. Ласковая фройлен Фиршт и её разгневанный отец – антрепренёр из прославленной труппы. Михайлу изгнали тогда из театра, что у Синего моста в туманном Санкт-Петербурге, даже не заплатив положенного жалованья. И вот он с крестьянским обозом перебирается в Москву, находит комнату на этом уединённом постоялом дворе в Зарядье.

За окном густели морозные сумерки, читать без свечи было уже совсем несподручно. Из объёмистого мешка, хранившего все его нехитрые пожитки, Михайло извлёк свечку. Комната осветилась. Собственно, то была вовсе и не комната, а чердачная комора. Стол и деревянная кровать-развалюха составляли всю её меблировку, но Михайло мог считать, что ему повезло: по случаю предстоящей свадьбы Петра II с Екатериной Долгорукой все постоялые дворы были забиты. Казалось, всё дворянство России съехалось в Москву, зная, что где царская свадьба – там и царские милости.

Кто-то постучал в дверь – робко, словно заячьей лапкой. Из сеней пахнуло чердачным холодом, долетел неясный крик рогаточного караульного.

Вошедший выскользнул из великанского, не по росту, тулупа и оказался маленьким господинчиком в засаленном градетуровом кафтане и длинном старомодном парике. Поклон господинчика был столь стеснителен, что Михайло невольно усмехнулся с беспощадностью молодости: под огромным накладным париком угадывалась лысина. Но глаза вошедшего, маленькие весёлые светляки, обшарили Михайлу без всякого стеснения и тотчас отметили скудность пожитков постояльца.

   – Мыслимо ли?! Михайло Петров, преславный актёр Санкт-Петербурга, в этакой конуре! Моя госпожа, герцогиня Мекленбургская[20]20
  Моя госпожа, герцогиня Мекленбургская... – Екатерина Иоанновна (1691—1733) – племянница Петра I, сестра императрицы Анны Иоанновны. В 1716 г. была выдана замуж за герцога Мекленбургского Карла Леопольда. В 1722 г. вернулась в Россию. Её дочь Анна Леопольдовна (1718—1746) была правительницей России в 1740—1741 гг. при ребёнке-императоре Иоанне VI Антоновиче.


[Закрыть], и я, Максим Шмага, лучший медеатор Москвы, не потерпим такого бесчестия. Моя карета ждёт. Едемте во дворец герцогини!

И пока ошеломлённый Михайло поспешно собирался, нежданный посетитель успел выложить московской скороговоркой всю столичную театральную хронику. По его словам выходило, что театр герцогини лучший в Москве, потому как распоряжается в нём он, Шмага; что к водосвятию герцогиня и он собирались поставить «Дон Жуана» и всё уже было совсем готово, но комедиант Спиридон Телёнков внезапно умер, и замены ему нет. О приезде же Михайлы ему донесли люди из московской труппы столь известного Михайле господина Фиршта.

   – Не отказывайтесь, батюшка, не отказывайтесь! Я и сам роли ещё не знаю, ну да за неделю любую выучу, а вы молодец такой, красавец, любая московская купчиха, а не то что Фирштова немочка, на вас обернётся, вы и подавно роль за неделю вызубрите. Да и на помощь мою крепко рассчитывайте. Что читать изволили? «Постоянный Папиньянус» – славная пьеса! «Амфитрион» Мольеруса?! Ещё у господина Куншта играл. Пуфендорфий[21]21
  Пуфендорфий – Пуфендорф Самуэль (1632—1694) – немецкий юрист и историк.


[Закрыть]! Тоже читаете? И со мной, батюшка, бывало. Одно время от чтения совсем разум зашёлся. – Максим Шмага не присел ни на минуту, не замолчал ни на минуту, и всё, что он делал и говорил, казалось, доставляло ему такое удовольствие, что глаза его смеялись всё ярче, а от первой стеснительности осталась только некоторая бестолковость в обращении с тулупом, который, впрочем, Шмага именовал не иначе как шубой. Но вот и тулуп уже накинут на плечи, и, скрипя по свежему снегу, Михайло – модными петербургскими башмаками, Шмага – московскими валенками, комедианты забрались в «карету» московского режиссёра, или, как тогда говорили, медеатора, оказавшуюся на поверку обыкновенными розвальнями.

Герцогиня Мекленбургская Екатерина Иоанновна была в великом душевном расстройстве. У Брюса на дому немцы дают «Орфея в аду», в медицинской школе у лекаря Бидлоо ученики ставят «Прекрасного Иосифа»[22]22
  У Брюса на дому немцы дают «Орфея в аду», в медицинской школе у лекаря Бидлоо ученики ставят «Прекрасного Иосифа»... – Брюс Яков Вилимович (1670—1735) – военный и государственный деятель, сподвижник Петра I, учёный, генерал-фельдмаршал (1726), граф (1721). Один из образованнейших людей своего времени. Бидлоо Николай – врач. В 1707 г. под его руководством был основан военный госпиталь на р. Яузе. При госпитале существовала медицинская школа.


[Закрыть], а в её домашнем театре скончался несравненный Спиридон, знавший назубок три десятка ролей. И надобно было дураку напиться и замёрзнуть на улице. Подумаешь, обиделся: высекли его после спектакля. «Так не шути, подавай репризы вовремя, – всё ещё вела герцогиня мысленный спор со своим Спиридоном и, только спохватившись, что Спиридон и точно помер, морщилась от неудовольствия, как от зубной боли. – Ведь как подвёл, подлец, знал ведь, что весь двор приглашён, что, может, сам царь будет! – и напился, и замёрз, и ничего с ним не поделаешь!» От бессилия Екатерина Иоанновна даже любимые щи хлебала без всякого удовольствия.

– Не-до-сол! – Глаза Екатерины Иоанновны сделались пустые, водянистые. – Не-до-сол! – весомо, с расстановкой подвела она общий итог своих переживаний. И тотчас же в полутёмной горнице, на старинный манер уставленной множеством ларчиков, ящичков, коробочек и скамеечек, начался великий переполох. Лакеи, старухи богомолки, отталкивая друг друга локтями, спешили в поварню – за кухаркой. Только толстый и полуголый мужик-сказочник, превший на перине на жарко натопленной печи, от врождённой лени шевельнул было ногою, но тотчас передумал и стих, преданно уставясь в пустые глаза повелительницы.

Екатерина Иоанновна сидела нечёсаная, неприбранная, в одной сорочке, поверх которой накинута была лисья шуба, и не ела – ждала.

Дюжие холопы втолкнули в горницу кухарку. Кухарка, робко переминаясь босыми ногами, уставилась на свои узловатые красные руки, боясь встретиться с пустым страшным взглядом барыни.

Екатерина Иоанновна махнула рукой: всыпать ей! – и изволила пошутить – для сладости! Герцогиня Мекленбургская славилась отменными шутками. Двое холопей навалились на робко вскрикнувшую кухарку, заголили. Засвистели розги, Екатерина Иоанновна истово перекрестилась и не без задумчивости принялась за щи. Глаза у неё повлажнели, поголубели. Дворня крестилась украдкой: отошла!

По полутёмным переходам, в которых шмыгали то ли мыши, то ли странницы-богомолки, герцогиня прошествовала в свой театр.

Театральная страсть зародилась на Руси ещё во времена Алексея Михайловича Тишайшего. Екатерина Иоанновна отдавалась своему увлечению со всей силой томящейся от скуки души. Она была герцогиней без герцогства, потому как муж её, герцог Мекленбургский, вздорный сутяга и пьяница, изгнан был своими же подданными. Сопровождать герцога в его скитаниях по европейским дворам Екатерина Иоанновна наотрез отказалась и вернулась в Москву на широкое салтыковское подворье своей покойной матушки царицы Прасковьи Салтыковой, жены брата Петра I Иоанна. Театр стал для Екатерины Иоанновны её настоящим герцогством. Не только крепостных, но и тех немногих вольных актёров, что играли на её сцене, герцогиня почитала своими подданными. За кулисами чадили сальные свечи (восковые берегли для спектакля), была та суета и тревога, которая всегда сопровождает большие репетиции.

   – Шмага, где Шмага? Парашка стихи забыла! – совсем замотался младший медеатор Семён Титыч.

   – Парашка, я тебе! – Герцогиня, забыв свою важность, метнулась на сцену. Парашка, толстая рябая девка, выряженная маркизом, в штанах и камзоле, тупо мигала карими большими глазами. Такую вот ничем не проймёшь! Да и то ведь, грамоты девки не знают, вирши учат с голосу!

Герцогиня ткнула было сгоряча девку в бок, но та совсем оробела. Пришлось всё заучивать заново. «Шмага! Где Шмага?» Екатерина Иоанновна вслед за Семёном Титычем заметалась по сцене. Наступила та минута, когда всё, казалось, рушилось и пастораль рассыпалась. «Шмага! Где Шмага?» – кричала Екатерина Иоанновна, проклиная своего медеатора и совсем забыв, что сама же послала его искать замену несравненному, но в бозе почившему Спиридону.

Шмага пришёл, как он всегда умел, в самую решительную минуту. Вслед за ним вошёл статный молодец в диковинном испанском плаще. Когда он скинул плащ и замер в почтительной позитуре галантного кавалера, Екатерина Иоанновна не без удовольствия хмыкнула: «Ай да Шмага! Ловок бес, такого молодца откопал! Ну да посмотрим, каков голос! Ему не токмо играть, ему и петь надобно».

Шмага взмахнул смычком, и в ту же минуту заиграл сладкую пастушечью пастораль оркестр, и выплыла Дуняша: стройная и румяная, волосы украшены цветами, голубой камзол переливается серебром и золотом, в руках пастуший посох с алыми и голубыми лентами. И надо же – дочь простого садовника, а, почитай, первая танцорка на всю Москву. И этот молодец славную с ней пару составит в новогоднем спектакле. Ни на одной московской сцене такого дуэта не будет! Герцогиня была очень довольна своим новым приобретением.