Текст книги "Партизанская хроника"

Автор книги: Станислав Ваупшасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

Нашим основным объектом по-прежнему оставался Минск, и отряду при любых условиях нельзя было далеко отходить от него, а располагаться возможно ближе.

Столицу Белоруссии я отлично знал по довоенным временам. Хороший был город. Но теперь он лежал в развалинах. В Минске с помощью местных партийных организаций нам предстояло создать разветвленную сеть подпольных групп и осуществлять широкую разведывательно-диверсионную деятельность.

По этим причинам мы и отказались тогда от предложения друзей уйти вместе с ними в район озера Палик.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Перешедшие на сторону партизан украинцы ушли с Воронянским. У нас из его отряда для связи остались Михаил Гуринович и Максим Воронков. Мы продолжали путь. Остановившись, я пропустил мимо себя весь отряд. По невеселым лицам партизан и обрывкам их разговоров я понял, насколько тяжело переживали многие расставание с отрядами Долганова и Воронянского. Кое-кому, видимо, казалось, что теперь мы уже не то грозное соединение, что было еще недавно.

Наша задача состояла в том, чтобы, не вступая в бой, оторваться от преследовавших нас карателей, незаметно проскочить мимо многочисленных немецких гарнизонов и уйти из блокированного района.

Подойдя к комиссару, я спросил:

– Ну как чувствуешь себя после разделения?

– Грустно, – признался он, – сжились, сроднились с теми отрядами.

– Конечно, грустно с друзьями расставаться, – сказал я. – Но боюсь, что кой у кого в отряде эта грусть смахивает на боязнь: «Не слишком ли туго нам одним придется?»

– А вот мы на привале поговорим по душам, – быстро ответил комиссар.

На день решили остановиться в лесу, недалеко от Минска, около шоссе Минск – Бегомль. На карте это был смешанный лес, однако мы нашли там только пни да небольшие кусты. Рассветало. По шоссе проносились немецкие автомашины. Можно было разбить несколько из них и перейти шоссе, но тогда мы выдали бы себя, и потерявшие нас каратели вновь напали бы на наш след, а перед нами открытая местность и длинный июльский день. Сейчас каратели отстали от нас на двадцать километров. Мы хорошо скрыли свои следы и могли позволить себе отдохнуть. Я дал команду: «Привал». Измученные партизаны поскидали с плеч вещевые мешки и повалились на землю. Во все стороны направились часовые.

– Эх, тяжело будет одним прорываться, – услышал я вздох.

Я приподнялся, собираясь подойти к приунывшему партизану, но увидел, что Морозкин уже там.

– Нет, дружок, – говорил комиссар. – Когда надо без шума пройти, малым числом легче… Припомни, как мы фронт переходили. Вот то-то. Будь нас тогда втрое или вчетверо больше, разве проскочили бы без потерь?

– А потом ты другое в расчет возьми, – поддержал комиссара бывший пограничник Малев, – если бы сейчас были вместе все отряды, в этих кустах нам бы не разместиться, а теперь мы свободно расположились здесь. Если бы нас было еще меньше, то мы могли бы и днем перейти шоссе.

– А когда понадобится ударить покрепче, то, будьте покойны, людей у нас снова будет достаточно, – говорил Морозкин. – Основа партизанской тактики – маневренность: в одних случаях – мгновенно рассредоточиться, рассыпаться, исчезнуть для противника; в других – также быстро собраться в кулак…

Я заметил, что партизаны, несмотря на крайнюю усталость, подходят к говорящим, слушают. Решил тоже принять участие в разговоре. Партизаны повеселели, и все-таки день тянулся нестерпимо медленно.

Солнце как будто не хотело садиться. Низкие кусты не давали возможности встать, страшно хотелось курить, но это было строжайше запрещено. Во второй половине дня вблизи нашей стоянки послышался звон колокольчиков. Это забрели коровы. Они испуганно и подозрительно смотрели на партизан. Вскоре раздались голоса пастухов, и трое мальчиков вышли из кустов. Заметив часовых, они хотели убежать, но их успели успокоить. Я подошел к подросткам, усадил их возле себя и, развязав вещевой мешок, дал им по куску сахару.

– Это вам прислали из Москвы, – сказал я.

У ребят заблестели глаза.

– Нам? – широко раскрыл глазенки меньший.

Старший мальчуган снисходительно усмехнулся и по-приятельски подмигнул мне.

– Конечно, вам, – продолжал я. – А когда вы в последний раз видели партизан?

– О, уже давно, – грызя сахар, отозвался меньший.

– Если не знаешь, так не суйся, – покраснев, вмешался старший, спрятавший свою долю в карман. – У моего отца позавчера были…

– Не врешь? – переспросил я.

– А если правда, тоже нехорошо всем рассказывать, – строго сказал я.

Парнишка еще больше покраснел и, запинаясь, стал оправдываться.

– Я… я… не всем, я только вам. Ведь вы партизаны?.. Правда?..

– Ох, и слаб же ты на язык! – махнул рукой молчавший до сих пор третий.

– Сейчас тебе повезло, – сказал я. – Мы действительно партизаны. А нарвись ты на полицаев да расскажи им об отце – они бы его убили. Да и сейчас… Уж лучше я не отпущу вас, пока мы не уйдем отсюда. А то и о нас кому-нибудь расскажете.

Они растерянно переглянулись.

– Так нельзя, – заговорил третий, очень бледный и худенький, не по возрасту сдержанный, – мы с вами будем сидеть, а коровы забредут куда-нибудь, попадут еще к немцам, – рассуждал он. – Пусть двое здесь останутся, а я сбегаю посмотрю на коров, за меня можете быть спокойны.

Мне понравился этот мальчонка, и я разрешил ему уйти. Он быстро вернулся. Тогда отправился тот, который слишком пооткровенничал. Я был уверен, что он не забудет моего внушения.

По шоссе продолжали двигаться колонны автомашин с солдатами и техникой. Мы вынуждены были бездействовать, поэтому день показался тяжелее любого похода. Мы легко вздохнули, когда на землю спустилась темнота. Поползли к шоссе, широкой прямой лентой перерезавшему холмы и кустарник. От него веяло запахом пыли и бензина.

– Остановиться! – скомандовал я и подозвал Лунькова и Морозкина.

– Правильно решил, – улыбнулся подошедший Луньков.

– Что решил? Ведь я ничего еще не сказал.

– И без этого понятно. Не поставить мину на этом шоссе было бы непростительно. Мы должны обязательно ее поставить на память фашистам, в честь нашего благополучного ухода от карателей, – шутливо сказал Морозкин.

Карл Антонович быстро выкопал ямку на шоссе, положил в нее пять килограммов тола. Но как быть? Шоссе широкое, мина занимает маленькое местечко, может пройти много машин, прежде чем какая-либо из них наскочит на заряд. Тогда Карл Антонович принес дощечку, лежавшую недалеко от шоссе, положил ее на мину поперек шоссе и тщательно замаскировал.

– Теперь не проскочит. Нам было ясно без слов.

Хотелось посмотреть, как взлетит на воздух немецкая автомашина, однако короткая летняя ночь не позволяла ждать, и мы продолжали путь. Шедший впереди Гавриил Мацкевич хорошо знал местность и умело руководил разведчиками.

В полночь прошли шоссейную магистраль Минск – Москва, достигли железной дороги. Кругом было тихо, только мерно гудели телеграфные провода. Мы развернутым строем проскочили через полотно железной дороги, залегли в лесу. Подрывники заминировали обе колеи.

На рассвете отряд вброд перешел реку Плиса. Главные мытарства позади. Мы находились в относительно безопасном районе, хотя впереди оставалось еще немало препятствий. По пояс в воде, мы в течение десяти часов форсировали труднопроходимые Судобовские болота. Затем остановились на короткий отдых, чтобы высушить и вычистить одежду. Немного приведя себя в порядок, партизаны легли, но сон не шел. От усталости кружилась голова: во рту было горько. С жадностью пили болотную воду.

Тронулись дальше. Через два часа вышли к деревне Замостье Смолевичского района. Зайдя в деревню, выставили часовых. Отсюда было недалеко до лагеря отряда Сацункевича. Его делегаты пошли сообщить ему о нашем прибытии.

Мы грелись на солнце и пили принесенное крестьянами молоко Я лежал под тенистой березой. С полей доносился запах свежескошенного сена и зреющих хлебов. Мысли наплывали одна на другую, клонило ко сну. Уткнувшись лицом в мягкую траву, я уснул. Снилось детство, годы борьбы за Советскую власть в Литве. Двадцатый год…

– Приехали! – разбудил меня громкий голос сменившегося часового.

Я вскочил на ноги. В деревню, поднимая пыль, примчался верховой. Сзади на некотором расстоянии двигалась вереница немецких трофейных фургонов. Спросонья я чуть было не поднял тревогу. Всадник подскакал ко мне – я узнал делегата Сацункевича Не сходя с лошади, он поднялся на стременах и отрапортовал:

– Прибыл комиссар отряда «Разгром» Иван Леонович Сацункевич, – он плетью указал на фургоны.

Из первого выпрыгнул полный, одетый по-деревенски мужчина и легкой походкой подошел ко мне.

– Командир партизанского отряда подполковник Градов, – представил меня своему комиссару всадник.

– Иван Леонович, – протянув мне левую руку, отрекомендовался Сацункевич.

Я смотрел на его полное лицо с большим лбом и вздернутым носом. Глаза были голубые, приветливые. Но… на правой руке я увидел протезную перчатку.

– Старая история, – перехватив мой взгляд, глухо сказал Сацункевич, и по его лицу скользнула едва заметная тень. – Не люблю рассказывать… С одной рукой тоже можно воевать.

Через несколько минут мы беседовали как старые знакомые.

– Для кого этот караван? – махнул я рукой в сторону фургонов.

– Наши делегаты сообщили, что вы очень устали, так не можем же мы допустить, чтобы уставшие гости ходили пешком, – засмеялся Сацункевич, – да и лошадям приятнее будет возить партизан, чем оккупантов.

Приехавших окружили партизаны. Я познакомил Сацункевича с комиссаром и начальником штаба. Мы уложили в фургоны вещевые мешки и рацию, посадили тех партизан, кто был послабее.

– Садитесь, – пригласил меня Сацункевич, указав на фаэтон, который подъехал к нам, – довезу, как фон барона.

Рядом со мной уселся Луньков. Мягко покачиваясь, мы тронулись в путь. Из последних сил я старался не закрывать глаза, но, словно налитые свинцом, веки опускались сами.

– Далеко еще? – спросил я, почувствовав, что мы остановились.

Сацункевич добродушно засмеялся; я увидел, что партизаны распрягают лошадей, а недалеко от нас дымятся землянки.

Сацункевич как заботливый хозяин повел нас в баню. Помывшись, плотно поужинали. Я хотел сразу же договориться о разделении обязанностей между нашими отрядами, но Иван Леонович протестующе покачал головой.

– И не думай, вам нужно отдохнуть. В сторожевые наряды пойдут наши ребята.

Я не противился. Через час в лагере было слышно только глубокое дыхание крепко спавших партизан.

Проснулся я рано утром, чувствуя себя свежим и бодрым.

Между шалашами расхаживали прозябшие за ночь дневальные. Сацункевич был уже на ногах, он что-то показывал на карте-двухкилометровке своим разведчикам. Мы вышли из лагеря, сели на вывороченной ели.

Сацункевич рассказал о себе и об отряде. Перед войной он работал секретарем Минского обкома партии. В начале Великой Отечественной войны по заданию партии остался в тылу врага для организации партизанской борьбы. В его отряде около семидесяти партизан. Сравнительно невелик отряд, он уже нанес несколько чувствительных ударов по оккупантам: в ближайших населенных пунктах разгромлены гарнизоны, уничтожено много автомашин.

– Сейчас семьдесят, полгода назад было двадцать, а месяца через три, наверное, будет сто семьдесят, – уверенно говорил Сацункевич. – Силы народа неисчерпаемы, надо только уметь организовать их на борьбу.

Мы беседовали о положении на фронтах. Нерадостные сведения поступали с Большой земли: гитлеровские банды прорывались на юг – к Ростову, Воронежу…

– Да-а… Не так разворачивается война, как мы надеялись, а? – тихо сказал Сацункевич.

– Не так, – кивнул я. – Но вспомним девятнадцатый год. И потяжелее бывало. Мы помолчали.

– А союзники? – иронически прищурился Сацункевич. – Все еще готовятся?

– Готовятся, – в тон ему ответил я. – Только боюсь, что не к войне с фашизмом, а к дележке…

Сацункевич рассказал о положении в районе. Еще весной, когда наш начальник разведки Меньшиков побывал в его отряде, они вместе взорвали на шоссе Березино – Минск два моста и надолго парализовали движение. Были уничтожены все мосты в окружающих деревнях, гарнизоны противника вынуждены были убраться в районные центры, строить там дзоты и блиндажи.

У партизан отряда «Разгром» до встречи с Меньшиковым не было подрывного материала, и они ограничивались лишь организацией засад.

– Сделали немного, очень немного. Это были только укусы, а хочется ударить по-настоящему, так, чтобы враг кровью захлебнулся, – закончил Иван Леонович.

– Сейчас наша главная задача – парализовать железнодорожное движение. Взрывчатки у нас достаточно, и хранить ее в то время, когда враг рвется в глубь нашей Родины, было бы преступлением… В отряде есть подрывники? – обратился я к Сацункевичу.

– Есть. Есть и минеры, и артиллеристы, словом, представители всех родов войск.

– Надо выделить группу подрывников. Проведем совместную операцию.

– Отберу сейчас же, – ответил Сацункевич.

Под вечер, взяв с собой три мины, на участок Жодино – река Плиса вышла группа партизан под командованием Ивана Любимова. На другой участок: Марьина Горка – Осиповичи вышла группа Гавриила Мацкевича. Местность для партизан нашего отряда была незнакома, и я попросил Сацункевича выделить для нас проводников.

Через день Луньков выбрал из отряда «Разгром» семь партизан, подготовил их и, снабдив взрывчаткой, отправил на участок железной дороги Жодино – Борисов.

Наконец появился долгожданный Меньшиков. Рано утром я дремал в землянке, как вдруг почувствовал чье-то прикосновение, раскрыл глаза и увидел его энергичное, радостное, улыбающееся лицо. Рядом с ним стояли разведчики Кирдун, Николай Денисевич, Николаев. Они с честью завершили свою «командировку».

Мы познакомили Меньшикова с новыми партизанами и опять поручили ему руководство разведкой.

Наш отряд быстро рос: приходили бывшие военнослужащие, колхозники, рабочие и интеллигенция. Это очень радовало, одновременно приходилось быть бдительными, так как немецкая разведка могла легко подсунуть шпиона.

Часто я с завистью смотрел на командиров других отрядов: они могли свободно переходить из одного района в другой. У нас же такой свободы действий не было. Мы должны были как можно ближе держаться к Минску, поддерживать связь с подпольщиками города и всячески помогать им. Недаром мы носили почетное наименование «Отряд особого назначения».

Действовать возле Минска нелегко: леса маленькие, много населенных пунктов с сильными вражескими гарнизонами, много шоссейных и железных дорог. Поэтому мы придерживались принципа «не количество, а качество» и принимали в отряд только хорошо проверенных людей. Нам понадобился человек, который бы специально занимался вновь пришедшими и проверял их преданность Родине.

– Придется тебе, Дмитрий Александрович, взяться за это дело, – сказал я Меньшикову.

– Справлюсь ли? – обеспокоенно свел он брови.

– Мы с комиссаром надеемся на тебя. Помни, что здесь ошибаться нельзя: принять в свои ряды шпиона – значит, погубить отряд, – сказал комиссар.

– Понимаю, – коротко ответил Меньшиков.

2

Состоялось партийное собрание. На повестке дня один вопрос: усилить помощь армии. Партизаны, свободные от нарядов, каждый день толпились у рации и с болью в сердце слушали сводки Совинформбюро. Снова отступала Красная Армия, отходя на юге все дальше и дальше в глубь страны. Хмурые и озабоченные коммунисты пришли на собрание. Сели на площадке за лагерем.

Секретарь парторганизации Николай Кухаренок встал. Он прошел с отрядом от Москвы до родного Минска. Преодолевая волнение, он срывающимся, хриплым голосом начал:

– Товарищи коммунисты, мы собрались в тяжелый для Родины час, когда фашистские орды, не считаясь с потерями, рвутся в глубь Советской страны. Красная Армия и весь народ напрягают силы, чтобы задержать ненавистного врага, который, безусловно, будет остановлен и отброшен. Нам, коммунистам, в этой священной борьбе выпало особо трудное задание. Мы должны во всем быть примером, должны показывать, как нужно ненавидеть и бить врага. Наша задача – напрячь все силы, чтобы партизаны наносили по врагу удары все более ощутимые. Этого требует Центральный Комитет партии, этого требует обстановка. Что нам делать сейчас? Главные удары должны быть нацелены на железные дороги, на вражеские коммуникации. Коммунисты отряда должны еще более усилить разъяснительную работу среди партизан, чтобы в такой ответственный момент среди нас не было места унынию и пассивности. Каждую минуту мы должны помнить, что являемся членами славной Коммунистической партии, под руководством которой советский народ придет к великой победе над фашизмом!

– Смерть фашистским захватчикам! – в дружном порыве поднялись коммунисты.

Начались выступления.

– Я как коммунист, – сказал Назаров, – обязуюсь не только быстро и точно выполнять все приказы командиров, но и усилить политическую работу среди местного населения.

Попросил слова Алексей Николаев.

– Здесь говорили о том, что надо вести политическую работу среди населения. Это ясно как дважды два. Мне хотелось бы обратить внимание товарищей на то, что недостаточно вести разъяснительную работу, нужно также и помочь крестьянам. Партизанские отряды «Непобедимый» и «Разгром» уничтожили гарнизоны гитлеровцев в близрасположенных деревнях, оккупанты остались только в районных центрах и крупных населенных пунктах. Начинается уборка урожая, немцы стараются весь урожай забрать себе. Наша задача состоит в том, чтобы оградить крестьян от грабежа…

– Правильно! – раздались голоса.

– Не дадим отнять хлеб у советских людей, – громко сказал никогда не выступавший Юлиан Жардецкий.

– Не для того мы его сеяли, чтобы он достался грабителям.

Собрание кончилось. Луньков готовил группы подрывников для отправки на железную дорогу. Партизаны пошли по деревням побеседовать с крестьянами о сохранении урожая.

Вечером мы возвратились в свой лагерь. Партизаны уже соорудили шалаши рядом с лагерем Сацункевича и теперь занимались приготовлением ужина. Весело трещали сухие ветки, аппетитно пахло жареным. Начальник штаба назначал ночные наряды.

Около рации толпились партизаны, они, видно, только что прослушали сводку Совинформбюро и теперь оживленно ее обсуждали.

– Откуда они, сволочи, берут столько техники? – угрюмо произнес Жардецкий. – Каждый день на фронтах мы уничтожаем сотни машин, а у них опять новые.

– Отец, – ответил ему Карл Антонович, – на немцев работает вся европейская промышленность, которая досталась им почти без боев. А наши эвакуированные в глубь страны заводы лишь недавно возобновили работы. Скоро и мы выпрямимся во весь рост.

– Ты говоришь, работает вся европейская промышленность, – не отставал Жардецкий, – но союзники могут ведь разбомбить их военные заводы…

– Нет, отец, надеяться надо на самих себя. В немецкую промышленность вложены десятки миллионов американских долларов. Некоторые немецкие военные предприятия и теперь приносят прибыль американским капиталистам. Конечно, союзники бомбят военные заводы, но… с оглядкой: как бы не нанести себе ущерба!

– Но, – возразил опять Жардецкий, – союзники воюют в Африке.

– Африка, – иронически повторил Добрицгофер, – в Африке всего восемь немецких дивизий. Там, по сути дела, не война, а что-то вроде маневров. Берлин превозносит своего Роммеля, Лондон прославляет полководческий гений Монтгомери. А всю тяжесть войны несет советский народ.

– Да, тяжела ноша, – согласился Юлиан Жардецкий. – Выходит, нам одним долбать фашистов?

– Нет, не одни мы, – вставил подошедший комиссар. – Поднимаются патриоты всех оккупированных стран: поляки, албанцы, югославы, чехи, болгары, французы… Во всех странах героически борются коммунисты-интернационалисты… Такие, как наш дорогой Карл Антонович, – кивнул он на Добрицгофера.

– Когда наша армия перейдет границу, тогда союзники вынуждены будут открыть второй фронт, – сказал Карл Антонович и обернулся ко мне: – Правильно я говорю?

– Похоже на правду, – подтвердил я.

Я передал Лысенко радиограмму, в которой сообщал, что боеприпасы кончаются. В тот же вечер получил ответ:

«Подготовиться к приему самолета».

На следующий день около деревни Маконь мы нашли подходящую площадку, подготовили сигнальные костры и с нетерпением стали ждать известия из Москвы.

В первых числах августа мы приняли два самолета с боеприпасами и взрывчаткой. Взрывчатку распределили между отрядами. Подрывные группы стали каждую ночь выходить на отведенные им участки. Несколько групп мы послали на шоссейные и грунтовые дороги, чтобы преградить немцам доступ в деревни.

В это время на полях под охраной партизан шла уборка урожая. Обмолоченное зерно крестьяне делили между собой, прятали в ямы, пекли партизанам хлеб.

Немцы узнали, что мы по ночам принимаем самолеты, и по ближайшим гарнизонам стал расходиться слух, будто в смолевичских лесах высадился крупный десант Красной Армии. Постоянные взрывы на железных дорогах Минск – Борисов и Минск – Осиповичи заставили оккупантов поверить этой легенде. Естественно было снова ожидать нападения больших сил противника. Мы с Сацункевичем, взяв по нескольку партизан из каждого подразделения, создали сильную боевую группу обороны лагеря.

После боев с карателями, придя в лагерь, мы стали рассматривать документы убитого эсэсовского офицера.

Из имевшейся у него топографической карты было видно, что немцы точного расположения нашего лагеря не знают. На карте было отмечено несколько предполагаемых мест партизанских стоянок, но ни одно не совпадало с действительным. Оккупанты знали лишь, где находится наша приемочная площадка. Среди документов нашли приказ командира эсэсовской дивизии, в котором коменданту шипьянского гарнизона предписывалось усилить охрану дорог и подходов к железнодорожному полотну, установить точное местонахождение нашего отряда, его численность и вооружение.

После короткого совещания с Сацункевичем было решено переменить стоянки лагерей. Сацункевич остался в здешних лесах, наш отряд подался на юг, в лес Червонный бор.

Долгое время наш отряд являлся как бы основной базой и связующим звеном между партизанскими отрядами и Центральным штабом партизанского движения. Центральный штаб снабжал партизанские отряды всем необходимым, используя для этого самолеты, готовил и забрасывал рации с радистами, подрывников, разведчиков и даже переводчиков.

Директивы и указания адресовались мне, а я уже передавал их отрядам и конкретизировал в соответствии с обстановкой. Сначала директивы шли за двумя подписями – Григорьев и Пономаренко. Затем стали поступать шифровки только за подписью П. К. Пономаренко. Это взволновало меня: ведь мой код был известен только Григорьеву. Мелькнула и такая мысль, а не провоцирует ли нас гитлеровская разведка или контрразведка? От этой мысли даже в холодный пот бросило.

Запросил Москву и немедленно получил успокоительный ответ, что наш код сообщен Пономаренко.

Ну, что ж, все в порядке. Продолжая оказывать помощь партизанским отрядам в северо-восточной Минской зоне, я поддерживал непрерывную связь с Пантелеймоном Кондратьевичем и получал от него добрые советы и очередные задания. Ведь сам Пономаренко не хуже меня знал Минск и его окрестности, да и вообще всю Белоруссию, поэтому его распоряжения всегда отличались четкостью и конкретностью.

Особенно мне запомнились его указания о наших связях с подпольщиками Минска. Он настойчиво требовал расширения связей, подчеркивая при этом, что контакты с подпольщиками характеризуются тем, что мы связываемся в большинстве случаев с приходящими к нам по своей инициативе патриотами из Минска. Пономаренко предлагал тщательно проверять новых людей и активнее устанавливать связи с подпольными группами и организациями в самом Минске, посылая на такие задания наиболее преданных, опытных, умеющих соблюдать конспирацию товарищей.

Когда немцы проводили против нас карательные операции, мне приходилось руководить отрядами, оказавшимися в зоне наших действий. В этом случае мы избегали длительных боев с гитлеровцами. Затяжные бои были выгодны только им.

Мы маневрировали, наносили неожиданные удары с тыла и флангов, устраивали засады и, вырываясь из кольца окружения, расходились по разным маршрутам с тем, чтобы снова соединиться и бить противника крепким кулаком.

В конце августа 1942 года получили радиограмму с указанием передать руководство партизанским движением северо-восточнее Минска Центральному штабу партизанского движения и сосредоточить свое внимание на столице республики.

По моей просьбе Пономаренко подчинил мне отряд лейтенанта Тимофея Ивановича Кускова, насчитывавший около восьмидесяти человек. Отряд состоял из кадровых бойцов, попавших в первые дни войны в окружение, но сохранивших боеспособность и все качества армейского подразделения.

Кусков, как и ранее майор Воронянский, стремился во что бы то ни стало соединиться с частями Красной Армии. Нам стоило немалых усилий убедить его остаться в тылу противника.

– А как вы отнесетесь к тому, чтобы стать моим заместителем? – предложил я Кускову.

– Не должности и чины нас держат здесь. Готов!

Таким образом, наш отряд увеличился количественно и улучшился качественно.

За ночь мы переместились на новое место. Партизаны наскоро соорудили из еловых веток шалаши. Начальник штаба Луньков вместе с Меньшиковым обошел опушку леса, выбрал места для сторожевого охранения.

Неотложной была и другая важная задача: надо повидаться с нашими подпольщиками в Минске Кузьмой Матузовым и Георгием Красницким. За прошедшее время они, возможно, уже успели найти для выполнения наших заданий преданных патриотов.

Я вызвал к себе Гуриновича и Воронкова.

– Знаете, зачем я вас пригласил? – спросил я.

– Не столько знаем, сколько догадываемся, – ответил Воронков, тряхнув черными волосами. – В Минск идти?

– Не иначе! – улыбнулся Гуринович.

– Угадали, друзья, – сказал я. – Для начала я должен напомнить, что в первый раз вам сильно повезло: нигде не нарвались на провокаторов. А снова рассчитывать на «везенье» нельзя.

– Понятно, – сказал Воронков.

– Вы должны быть каждый момент готовы к худшему. Помните, что, кроме тех, которые сами продали свою душу фашистской разведке, находятся и такие, которых принудили шантажом, голодом, пытками. Помните, что провокатор в обличье обычного советского человека гораздо опаснее, чем эсэсовец в своем черном мундире с черепом и костями на рукаве.

– Да, черную душонку потруднее разглядеть, – сказал Гуринович. – Не тревожьтесь за нас, товарищ командир. Мы теперь опытнее, чем в первый раз…

Мы обсудили их задачу.

Воронков и Гуринович должны были встретиться с Матузовым и Красницким, выяснить, что им удалось сделать за это время. Затем подобрать людей, которые могли бы поддерживать связь между отрядом и минскими подпольщиками.

Весь день мы с комиссаром, Луньковым и Меньшиковым готовили разведчиков в поход. Они надели крестьянские рубахи, кепки и стали похожими на местных жителей. По-прежнему не было немецких документов. Поэтому Воронков и Гуринович взяли с собой по два пистолета и ручные гранаты, надеясь, что эти вещи в крайнем случае заменят им недостающие документы.

Меньшиков проводил Гуриновича и Воронкова через партизанскую зону и распрощался с ними за совхозом «Шипьяны». Отойдя от Меньшикова на пять – десять шагов, разведчики словно растворились во тьме ночи.

Утром мы с Кусковым вышли в ближайшие деревни.

Стояли солнечные дни; крестьяне спешили закончить уборку хлебов. В любую минуту могли приехать немецкие реквизиторы и дочиста ограбить. Убранный урожай население немедленно прятало.

Мы побывали в Жеремцах и Беличанах. Немецкие гарнизоны из этих населенных пунктов давно были выбиты партизанами, и крестьяне свободно занимались своим трудом. Из Беличан завернули в Юрдзишки. За Беличанами тянулись поля со скирдами необмолоченного хлеба.

– Что здесь? – спросил я подводчика.

– Рованичский совхоз, – бойко ответил он. – Заедем?

Я утвердительно кивнул.

Мы повернули на дорогу, обсаженную старыми липами, и спустя несколько минут приблизились к небольшому дому. Везде было пусто, только развешенное на заборе белье да торчащий в колоде топор свидетельствовали о присутствии людей. Вот к нам вышел высокий старик, белый как лунь. Поверх холщовых штанов была надета крестьянская рубаха, обут он был в лыковые лапти.

Невольно напрашивалось сравнение с рассохшейся бочкой – так дряхл на вид был старик. Казалось, тронь его, и он рассыплется.

– Иван Иванович, – поняв, кто мы, назвал себя старик и протянул руку.

Из-под густых седых бровей на меня пристально смотрели черные как уголь глаза. Сильное рукопожатие убедило меня, что внешность старика обманчива.

Мы сели на бревно возле дома, и старик рассказал, как пришли фашисты в совхоз, все разрушили и разграбили, потом, испугавшись партизан, убрались в райцентр Червень.

– А хлеб мы хороший вырастили, – старик показал рукой на сложенный в скирды хлеб.

– Почему же не обмолотили?

– Нечем обмолачивать, – развел он руками. – Немцы молотилку поломали. Теперь возвратятся и, чего доброго, сожгут хлеб… Вот мы и собираемся жечь наше жито, – печально заключил старик.

– Обожди, отец, не нужно торопиться, что-нибудь придумаем, – успокоил я старика. – Где у вас молодежь?

– Частью немцы угнали, частью в партизанах.

– А кто вами управляет? – спросил Кусков.

– Да никто, каждый сам себе хозяин: что хочет, то и делает, – засмеялся Иван Иванович.

– Вот мы возьмем и назначим вас руководителем совхоза, – пошутил я.

– Это можно, – серьезно проговорил старик, – хотя лучше было бы, если бы вы своего человека прислали, вроде как коменданта, а мы ему поможем.

Между тем с поля начали возвращаться крестьяне. Они работали каждый день, не зная, удастся ли воспользоваться плодами своего труда. Земля звала, и они шли на ее призыв.

Мы поговорили с рабочими совхоза, пообещали им помочь исправить молотилку и мотор.

На другой день Морозкин предложил послать комендантом в совхоз «Рованичи» партизана Сергея Романовича Белохвостика. Это был пожилой, всеми уважаемый человек, старый член партии, хорошо разбиравшийся в сельском хозяйстве. С первых дней войны он скрывался от оккупантов, потом вступил в наш отряд.

Мы позвали Белохвостика и все ему рассказали.

– Не уверен я, что справлюсь с этой задачей, но, если необходимо, пойду, – без особой радости согласился Сергей Романович и добавил: – Партийное поручение надо выполнять.

Было решено на подступах к совхозу выставить засаду, а для охраны Белохвостика выделить нескольких партизан.

– Подбери себе партизан, знакомых с кузнечным делом: нужно будет исправить молотилку и мотор, – сказал я.

Вскоре Белохвостик привел двух бывших кадровых рабочих-кузнецов Ленинградского судостроительного завода. Они заверили: