Текст книги "Партизанская хроника"

Автор книги: Станислав Ваупшасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

«…Красная Армия… разбила сто две дивизии противника, захватила более 200 тысяч пленных, 13 000 орудий и много другой техники и продвинулась вперед до 400 километров. Наши войска одержали серьезную победу. Наступление наших войск продолжается».

Затаив дыхание, изнуренные, промерзшие партизаны слушали названия освобожденных городов. Родин, взяв у радиста исписанный листок, уселся в сани и на машинке отпечатал двадцать экземпляров. Эти листки он роздал партизанам.

– Не сдадимся, будем биться до последнего вздоха! – крикнул Денисевич, когда кончили передавать приказ.

Этот приказ влил в партизан новые силы. Все стойко переносили трудности.

Во второй половине дня прибежали разведчики Арестовича.

– Враг движется колонной!

Мы отдали приказ: вывести обозы из зоны обороны на юг, личному составу приготовиться к бою, разведку противника не трогать и пропустить через линию обороны, основные силы подпустить как можно ближе, огня без команды не открывать.

Момент напряженный, в цепи партизан тишина. Но противник что-то задержался, не подходил.

– Что они, на четвереньках ползут или на черепахах едут, – нетерпеливо сказал Рахматул Мухамендяров.

– Черт их поймет! Скорей бы! – отозвался лежавший с ним рядом Анатолий Чернов.

– А вы сходите проверьте, – предложил я им.

Спустя несколько минут они вернулись и доложили, что карателей нет. Оказалось, что разведчики Арестовича приняли за карателей местных жителей, убежавших из своих деревень.

На минуту напряжение спало. Я посмотрел на часы – было около четырех часов дня. Мы решили, не ожидая сумерек, двигаться к Варшавскому шоссе по лесному массиву, по целине, объезжая населенные пункты.

Отряды снова двинулись. До Варшавского шоссе в головной колонне пошел отряд имени Фрунзе. Партизаны этого отряда были лучше знакомы с местностью.

Кусков снял посты, а я проверил, все ли партизаны на месте. Не оказалось моего адъютанта Малева. Он пропал где-то в районе деревни Поликаровка. «Придется идти без него», – подумал я.

Впереди шла разведка, по флангам двигались сильные группы прикрытия во главе с Усольцевым и Ефременко, весь остальной состав отряда был также готов в любую минуту вступить в бой.

Полозья звучно скрипели, лошади тяжело дышали и часто проваливались по брюхо в снег. Сани натыкались на скрытые под снегом пни, упряжь то и дело надо было починять, ломались оглобли. Это сильно замедляло движение. За одиннадцать часов мы продвинулись лишь на двадцать километров.

Наконец подошли к Варшавскому шоссе. Разведчики осмотрели местность. Выставив на флангах сильные заслоны, отряды начали переходить шоссе, и через час вся колонна благополучно перебралась.

Но впереди еще одна серьезная преграда – железная дорога. Я чувствовал, что до рассвета мы не успеем перейти ее: партизаны были вконец измучены; они находились в таком состоянии, когда человек может уснуть на ходу. Устали и лошади. Делать же дневку между шоссе и железной дорогой опасно: по следам противник мог легко нас обнаружить, да и местность для обороны непригодна. Надо при любых условиях переходить железную дорогу, даже если и не успеем миновать ее до рассвета.

К девяти часам утра мы с трудом дошли до железной дороги. Комиссар Родин с разведчиками выяснил у местных жителей обстановку; она оказалась весьма тревожной.

– Нелегко нам придется, – обратился ко мне комиссар. – Разъезд Верхутино в двух километрах, немецкий гарнизон в последние дни усилен, бронепоезд находится в двенадцати километрах на станции Старые Дороги… Но делать нечего. Стоять здесь тоже нельзя.

– Нужно действовать быстро, – сказал я.

Мы вышли к полотну железной дороги. Канавы по обеим сторонам неглубокие, насыпь низкая, но по другую сторону полотна в кустах протекала вязкая речка. Бросить лошадей, продовольствие, боеприпасы и двигаться пешими? Нет, нужно пройти железную дорогу со всем обозом.

Подбежала Валя Васильева.

– Правее находится переезд, но там дзот, – доложила она.

– Дзот для нас не препятствие, двинемся через переезд, – сказал Родин.

Сейчас же выслали к переезду Меньшикова с группой. Немецкая охрана сразу заметила их и открыла из дзота пулеметный огонь.

Приказав Кускову и Арестовичу под прикрытием нашего огня быстро переходить железнодорожное полотно, я взял группу Усольцева и повел ее на дзот.

Прижатые огнем противника к земле, недалеко от дзота лежали Меньшиков и его разведчики.

– Окружить дзот! – крикнул я.

Партизаны перебежками стали обходить дзот. Из леса показались первые сани, из дзота по ним сейчас же был открыт пулеметный огонь. Усольцев и Назаров установили пулеметы и в свою очередь открыли огонь по дзоту. Пулеметчик Оганесян по глубокому снегу подобрался ближе к дзоту и с расстояния пятидесяти метров короткими очередями расстрелял по амбразуре два диска. Пулеметы противника замолкли.

Спустя двадцать минут оба отряда с обозами перешли железную дорогу. Когда партизаны скрылись в лесу, поднялись и мы. Дзот молчал.

Прошли два километра и вдруг сзади услышали шипение паровоза. Ударили орудия – это открыл огонь бронепоезд.

– Опоздали, гады, – сказал Усольцев, и его усталое лицо повеселело.

В десяти километрах от железной дороги в деревне Пасека мы сделали привал. Коско и Долик бегали по колонне и торопили партизан накормить и укрыть от холода лошадей.

Валя тяжело сползла с лошади, привязала к саням поводья и, как подкошенная, свалилась в сани и уснула.

– Бедняжка, четверо суток в седле. Нужно отнести ее в дом, иначе замерзнет. – Родин с грустью и нежностью посмотрел на Валю и позвал партизан. – Эй, ребята, сюда!

– Я один ее донесу, – улыбнулся Карл Антонович и, взяв Валю на руки, как ребенка, понес в дом.

Перекусив, комиссар отправился посмотреть, как отдыхают партизаны, а мы – Арестович, Кусков и я – принялись обсуждать дальнейший маршрут.

Далеко на юге начиналось Полесье – леса, овеянные народной легендой. Туда лежала наша дорога. Там мы немного отдохнем, а затем опять сюда – ближе к Минску, где ждет нас начатая работа.

В деревне Пасека мы пробыли до вечера. Противник нас не тревожил. Видно, находились здесь не слишком большие его силы и потому нападать не решался.

Валя все еще спала. Родин осторожно потряс ее за плечо:

– Поднимайся, партизанка, в поход.

Она встрепенулась, кулаками протерла глаза.

– Где мой конь?

– Все в порядке, кавалерист, – улыбнулся Родин. – Напейся чаю, и – опять в поход.

Пожилая хозяйка принялась угощать Валю. С искренним восхищением смотрела она на девушку.

После отдыха двигаться было легче. Слышны были смех, шутки. Неожиданно ко мне подъехали Ларченко, Валя и два незнакомых всадника.

– Разведчики из отряда Шубы, – пояснил Ларченко. – Их отряд стоит в деревне Осовец.

– Здесь не было карательной экспедиции? – спросил я их.

Партизаны переглянулись и ответили отрицательно.

– Поблизости есть гарнизоны противника? – продолжал расспрашивать я.

– В Верхутино и Старых Дорогах, а у нас спокойно.

– Где мы можем остановиться?

– Впереди будет деревня Зеленки, там и остановитесь. Нам по пути, проведем, – предложили разведчики.

Еще издалека мы увидели огни деревни. Предупрежденные разведчиками, жители высыпали на улицу. Сани свободно въезжали в открытые ворота.

Я зашел в теплую избу, приказал Меньшикову выставить посты и тут же, не раздеваясь, лег на кровать и уснул. Проснулся под утро. Партизаны мылись в банях, брились. Хозяйки угощали партизан, дарили шерстяные носки и рукавицы.

Днем с комиссаром съездили в деревню Осовец. Познакомились с командиром отряда Алексеем Шубой и его комиссаром Георгием Машковым. Шуба рассказал, что в этом районе относительно спокойно, что на хуторе Альбино находится Минский подпольный обком партии.

Вернувшись в лагерь, мы обошли деревню. Партизаны чинили одежду, обувь, чистили оружие. Зашли к врачам. Островский какой-то мазью натирал партизану Павлуше обмороженные ноги. Чиркин и Лаврик за перегородкой принимали больных жителей.

– Нет у нас этого лекарства. Конечно, я могу его прописать, но где вы достанете? – говорил Чиркин.

– Вы только напишите, а я у знакомого аптекаря раздобуду, – донесся до нас женский голос.

Мы ушли из «больницы», пропитанные запахами йода.

Меньшиков со своими разведчиками расположился в конце деревни в двух больших домах. Большинство разведчиков отдыхало: мы готовили для них новое трудное задание. Нужно было узнать, где находятся отряды Сороки и Мотевосяна, разыскать начальника штаба Лунькова, Шешко с группой, Малева и узнать, не возвратился ли Сермяжко.

– Нужно готовиться в поход, – сказал я Меньшикову.

– Назад?

– Да. Узнаем, что кругом делается. Выдели людей.

29 января группа в двадцать человек во главе с Меньшиковым выступила на лыжах в Воробьевский лес. В группе были Чернов, Леоненко, Ларченко, Валя Васильева, Назаров и другие.

В этот же день я послал в Москву радиограмму:

«Отошел в Полесье, в Любанский район; отряд потерь не имеет. Завтра выезжаю в Минский подпольный обком партии. Разведчики высланы. Скоро собираюсь возвращаться обратно».

В ответ получили:

«Советуйтесь с обкомом и старайтесь возвратиться обратно».

– Может, и зря отошли, – сказал я Родину. – Отряды Сороки и Мотевосяна отсидятся где-либо, и все.

– Не зря, – покачал головой комиссар. – Если они и удержались на месте, так в этом мы им помогли. Оттянув на себя немцев, мы дали отрядам возможность замести следы, – твердо сказал Родин и тут же спросил: – Когда поедем в Альбино?

– Видимо, завтра утром, – предположил я.

На рассвете мы выехали. Первого секретаря Минского подпольного обкома партии Василия Ивановича Козлова не застали, он был вызван в Москву. Нас повели к Мачульскому, оставшемуся за Козлова.

Вошли в выбеленную крестьянскую избу. На окнах белые занавески. Из-за стола поднялся высокий мужчина в гимнастерке с офицерской портупеей.

– Роман Наумович Мачульский, – представился он и пожал нам руки. – Поздравляю с прибытием, товарищ Градов. Больше полугода вы у нас, а впервые встречаемся. Много рассказывал о вас Ясинович. Обком собирался этими днями послать к вам своих людей, а вы здесь сами… В отряде много коммунистов?

– Больше пятидесяти, – ответил Родин.

– Большая сила! Как работаете с населением? – спросил Мачульский.

Я коротко рассказал о работе отряда, подробно ознакомил с подпольной работой наших доверенных людей в Минске. Мачульский выслушал, помолчал. Я чувствовал, что он старается запомнить все, что мы ему рассказали.

Мачульский ознакомил нас с последними указаниями Центрального Комитета Коммунистической партии Белоруссии по работе в тылу врага.

Затем мы с комиссаром зашли к членам бюро обкома Иосифу Александровичу Бельскому и Ивану Денисовичу Варвашене побеседовать по партийно-организационным вопросам.

– Помните, – сказал Иосиф Александрович, – враг старается засылать в наши ряды провокаторов. И поэтому основой подпольной работы должно быть расширение и укрепление связей наших людей с населением. У нас всюду должны быть надежные наблюдатели. Тогда мы своевременно будем узнавать о планах врага и сможем парализовать его провокации.

Варвашеня дал много ценных советов о ведении работы в сельских местностях.

В Альбино я встретил знакомого десантника, с которым вместе воевал под Москвой, комсомольца Гейнца Липке. По просьбе Гейнца и с согласия обкома партии взял его в отряд.

Распростившись, мы вышли во двор. Здесь стояло несколько запряженных в сани и оседланных лошадей. Покрытая инеем шерсть свидетельствовала о том, что ночью лошадям пришлось пробежать немалое расстояние. В дом заходили все новые и новые люди. Стоявшие у дверей автоматчики проверяли документы. Сюда приезжали и приходили командиры партизанских отрядов и соединений, политработники, секретари первичных парторганизаций. И все они получали необходимые указания и полезные советы.

Ожидая своих разведчиков, мы стали готовиться к возвращению на старые места. Коско с хозяйственниками исправлял сани и упряжь.

Двое партизан отморозили себе ноги.

– Необходимо лечение в больнице, а может, даже и операция, – сказал мне Лаврик.

Я закусил губы. Брать их назад с больными ногами мы не могли – стоял сильный мороз. Комиссар поехал в отряд к Шубе. Тот обещал взять к себе обмороженных партизан, а потом первым же самолетом отправить их на Большую землю.

Через несколько дней вернулись разведчики. Секреты заметили их еще далеко в поле и дали нам знать. Все вышли им навстречу. Мы напряженно всматривались в их лица: улыбаются – кажется, все хорошо…

– Ну как? – нетерпеливо спросил Меньшикова Родин.

– Все живы-здоровы и шлют большой привет, – отстегивая ремни лыж, ответил Меньшиков. – Сейчас расскажу.

Валю и других разведчиков окружили партизаны и повели к себе. Каждому хотелось узнать про судьбу товарищей.

Меньшиков выпил чаю и стал рассказывать:

– Наш лагерь цел, только потрепан сильно. В нем живут Луньков, Малев, Шешко с группой и оба отряда. Сермяжко с задания вернулся. Наш прорыв действительно сбил с толку фашистов. Среди них пошли слухи, что через железную дорогу прошла трехтысячная армия. Потому они и не преследовали дальше. В Воробьевском лесу карательная экспедиция закончена, теперь фашисты, кажется, готовятся провести ее в Полесье.

– Нужно сообщить Шубе, пусть он передаст в обком партии, – сказал Родин.

– А мы домой, – радовался Кусков.

Мы подняли партизан в поход. Над лесом садилось солнце, когда мы оставили деревню.

По ненаезженной полевой дорожке Меньшиков провел отряд через железную дорогу, затем через Варшавское шоссе, и к утру мы уже достигли своего лагеря.

Все вокруг напоминало о жестоком бое: деревья изрешечены пулями и осколками, земля изрыта минами, снег вытоптан, валялись патронные гильзы, чернели пятна крови. По-прежнему висели дощечки с надписью «Осторожно! Заминировано».

– Это спасло наш лагерь, – улыбнулся Карл Антонович.

– Здравствуйте, Станислав Алексеевич! – первым заметив меня, бросился Малев.

– Где ты пропадал? – обнял я его.

– Виноват, товарищ командир. В районе Поликаровки, когда началась стрельба, лошади испугались, я остался их успокаивать. А потом уже потерял из виду отряд. В лесу встретил группу партизан из отряда Мотевосяна…

Из землянки без шапки выскочил Луньков, схватил меня в свои медвежьи объятия, сильно сжал. Подошли Сорока, Мотевосян и Шешко.

– Вы с похода, вам нужно отдохнуть, – сказал Сорока и бросился отдавать распоряжения.

В уцелевших землянках с трудом разместились два отряда. Начали думать, куда определить третий отряд. Мотевосян заявил, что он нашел выход из положения. Он быстро построил свой отряд к походу.

– Куда вы, Хачик Агаджанович? – спросил я.

– Землянки сейчас нечего строить – скоро весна, так что пойдем в деревню.

Вскоре со своим отрядом вышел и Сорока. Остались мы одни и начали устраиваться снова.

Долик Сорин и другие партизаны хозяйственного взвода возвратили крестьянам лошадей, взятых у них перед экспедицией. Рахматул Мухамендяров заделывал пробитые минами стены конюшни. Повара устраивали кухню. Вербицкий ремонтировал что-то в бане, и вскоре из трубы повалил синеватый дымок.

В штабной землянке ничего не изменилось: те же стены, обитые шелком парашюта, тот же стол, нары. Но сама она казалось теперь милее и дороже.

– Расскажи, Алексей Григорьевич, как ты здесь уцелел? – попросил я начальника штаба.

– Нескладно получилось, – вздохнул Луньков. – Кто-то с командного пункта крикнул: «Проверить обоз! На острове остались подводы с продовольствием и люди из хозяйственного взвода!» Возвращаюсь на остров, проверяю: никого нет. Выхожу обратно на дорогу, а вас уже нет. Огляделся, вижу семь немецких автоматчиков. Схватился за сумку, там документы штаба. Думаю, по ним можно установить все, чего так тщетно добивается немецкая разведка. Уничтожить сумку нет времени… Закрываюсь маскхалатом и ложусь. Каратели подходят ближе, но не замечают меня. Когда они подошли почти вплотную, пустил по ним две очереди из автомата. Кстати, наши автоматы чудесно работают… Четыре фашиста остались на месте, а трое поспешно отскочили и залегли, так и не обнаружив меня. Скоро они опять поползли в мою сторону, снова очередь – и враги недосчитываются еще двух. Вдруг кто-то дернул меня за полу маскхалата, смотрю, а это кореец Виталий, командир взвода в отряде Сороки. Вместе с ним подполз еще один партизан с ручным пулеметом… Вот это уже здорово! Теперь не возьмешь! Рядом друзья, и на душе спокойно. Виталий кратко сообщил обстановку: противник близко подошел к острову, обозы Сороки и Мотевосяна отошли к лесу. Командиры просят меня явиться на совещание… На этом совещании мне поручили руководить выходом отрядов из блокированного района. Решили: восемьюдесятью партизанами задержать противника, а остальным отходить на сборный пункт; Сорока и я остались с партизанами для прикрытия. Наконец с боем отходим сами. Партизаны дрались отважно. Наши пулеметы и автоматы отлично поработали. Вдруг стрельба прекратилась. Воспользовавшись этим, мы отошли к сборному пункту. Примерно через двадцать минут начали рваться мины, ударила батарея. Немцы открыли огонь по лагерю Мотевосяна, что в пятистах метрах от сборного пункта. Затем послышалась двусторонняя стрельба. Екнуло сердце – думаю, градовцев окружили.

На совещании я предложил пойти к Шантаровщине и к северу от нее засесть под носом у противника. Некоторые это предложение встретили в штыки, большинство согласилось со мной.

Партизаны снова двинулись в путь, броском проскочили дорогу Таковище – Шантаровщина. Дальше шли через поляну, где когда-то принимали подарки из Москвы. Расположились в трехстах метрах от Шантаровщины. Было видно, как гитлеровцы бесчинствуют в деревне, грабят крестьян.

Место, где мы остановились, было опасное. Однако противник не обнаружил. Нас волновало то обстоятельство, что в отряде Сороки находились пятьдесят пять «самооборонцев». Кто знает, какой они номер могут выкинуть…

– Не предали? – перебил Лунькова Родин.

– Мужественно держались. Дрожали в своей одежонке от мороза, но терпели. Мы их распределили по трое среди своих партизан.

Сорока и я залегли за станковыми пулеметами на случай, если со стороны Шантаровщины появится враг.

Время шло очень медленно. Казалось, ночь не собиралась укрыть нас спасительной темнотой. Стертое годами прошлое вдруг ярко всплывало в памяти. Вспоминались годы работы, борьбы, друзья, родные…

Ко мне подошли двое партизан из отряда Сороки. Один из них, смущенно улыбаясь, подал мне кусок мороженого мяса.

– Товарищ командир, вы уже почти четверо суток не ели, хоть немного просим вас подкрепиться.

Одновременно второй партизан протягивает кусок хлеба.

Как сильны русские люди своей заботой о товарище!

На дороге Шантаровщина – Хорошево показались броневики и автомашины с карателями. Мы подготовились «достойно» их встретить, по фашисты, не задерживаясь, мчатся на Таковище. Хитрость удалась. Партизаны повеселели.

Спускалась ночь. Лежать дальше – значит, обморозить людей. И я решил вывести отряды в какую-нибудь не занятую противником деревню, чтобы обсушиться, обогреться и отдохнуть. В километре от нас находилась деревня Жданово. Послал туда разведчиков. Противника нет. Входим в деревню тихо и осторожно, так как юго-западнее нас в соседней деревне находился немецкий отряд, действующий в лесах вблизи Шантаровщины.

Только мы успели расположиться, как разведка доносит о подходе противника. Казалось, мы – в безвыходном положении. Противник подошел почти вплотную, нас разделял только небольшой лесок. Надо попытаться незаметно выскользнуть из окружения: ввязываться в бой при таком превосходстве врага – безумие.

Партизаны третьи сутки без сна и пищи.

Приняв все меры предосторожности, решили все же хоть на три часа дать отдых отрядам. Сорока, Мотевосян и я обходили избы, предупреждали об опасности, требовали спокойствия и запрещали спать.

В час ночи 28 января, коротко обсудив с командирами подразделения план, я дал команду выстраивать партизан в походную колонну.

План прост: учитывая, что с 24 по 27 января противник провел проческу Воробьевского леса и теперь считает его свободным от партизан, мы решили вернуться в Княжий Ключ.

Отдохнувшие партизаны снова тронулись в поход. Двигались без происшествий, прошли контролируемую противником дорогу, на опушке остановились. Разведка донесла, что власовцы держат заслон. Решили переждать. Не разжигая костров и закрыв морды лошадей, чтобы не ржали, просидели до вечера.

В двадцать часов находившиеся в засаде власовцы ушли по направлению Поликаровки, а мы двинулись следом за ними. Прошли Жилин Брод, Березинец; немцев там уже не было. До большого леса осталось три – четыре километра. Целиной обошли Поликаровку справа. Скрип полозьев встревожил было поликаровский гарнизон, послышалась стрельба… Но мы уже вне опасности. Чтобы не оставить следов, проехали по шоссе, вошли по проезжей просеке в лес и двинулись к месту прежней стоянки.

В километре от расположения лагерей сделали привал. Разведка донесла, что лагеря Сороки и Мотевосяна сожжены. Люди приуныли. Подошла другая группа разведчиков и сообщила, что лагерь градовцев цел, но заминирован. Я объяснил, что знаю проходы. Мы направились в лагерь и к двенадцати часам 29 января вошли в землянки.

– Тесно, но тепло, – заключил Луньков.

И на этот раз гитлеровцы своей карательной экспедицией не добились ничего. За дни блокировки они потеряли более восьмидесяти солдат убитыми и столько же ранеными. А в четырех партизанских отрядах около десяти партизан отморозили ноги и человек десять было ранено. Убитыми – ни одного.

…Стемнело, но мы забыли про сон. Не могли наговориться, как будто не виделись несколько лет. Сермяжко и Мацкевич рассказывали про свой поход на железную дорогу.

Без приключений достигли они лагеря отряда «Разгром». Сацункевич объяснил обстановку. Отдохнув, группа Сермяжко пошла дальше. Вместе с ними до железной дороги шли Морозкин и Кухаренок с группой Любимова.

В деревне Замостье остановились. Любимов с группой пошел посмотреть, как охраняется железная дорога. Вскоре за ними вышли Морозкин и Кухаренок.

Подрывники остались одни. Сермяжко и Мацкевич на дворе прислушивались: не раздастся ли стрельба около железной дороги, тогда надо бежать на помощь товарищам. Тихо. Ночь прошла спокойно. Иногда раздавался паровозный гудок, и эхо гулко разносилось по лесу. Значит, комиссар Морозкин прошел.

Утром подрывники начали готовиться к операции. Сермяжко, Ларионов и Афиногентов ушли в лес. Сермяжко нашел спрятанные им когда-то три снаряда.

Вечером крестьянин, знакомый Константину Сермяжко, раздобыл теплый тулуп и запряг лошадей. Сермяжко положил в сани снаряды, шестнадцатикилограммовую мину, и они выехали. Недалеко от Судабовки подрывники остановились. Валентина Сермяжко пошла в деревню, подползла к дому мужа и тихо постучала в окно. Двери открылись, и Валентина вошла в сени.

– Гриша? – шепотом спросила она.

– Нет, Коля, – ответил знакомый голос. – Ты, Валя?

– Да, дорогой. Поднимай Гришу, идем на железную дорогу, Костя в лесу ждет.

Коля разбудил брата, они быстро оделись.

– Может, поднять мать? – спросил Гриша.

Валентина заколебалась. Так хотелось увидеться со свекровью. Но зачем? Легче не будет, только слезы.

– Не нужно, – зашептала она. – В деревне много карателей?

– Половина немцев, половина полицейских, – скороговоркой ответил Гриша. Валентина, ничего не поняв, переспросила:

– Я спрашиваю, много ли всех?

– Такого навоза хватает, – весело пояснил Гриша.

Коля взял в шкафу краюху хлеба, и они пошли в лес.

Константин бросился к братьям, обнял их.

– Кто сегодня костры разжигает? – спросил он.

– С кострами пустяки, вот сегодня вдвое больше патрулей будет на полотне, – почесал затылок Коля.

Константин задумался.

– А около самой станции Жодино также разгуливают?

– Там меньше.

– Тогда ведите туда, а ты, Валентина, оставайся возле лошадей, – приказал Константин.

Пронести три тяжелых снаряда под самым носом у немцев было нелегко, и подрывники взяли только тол.

Слева – гарнизон Жодино, справа – забитая до отказа немцами станция, а сзади – гарнизон Судабовки. Трудно было подрывникам подойти к железной дороге.

– Заложим мину под самым носом у немцев, – лежа в снегу, шепнул Мацкевичу Сермяжко.

Расставив людей с таким расчетом, чтобы каратели никого не застали врасплох, подрывники по-пластунски подползли к железнодорожному полотну. Вдруг послышалось пыхтение паровоза. Все затаили дыхание. Андрей и Афиногентов бросились на полотно ставить мину. Вдруг кто-то сильно дернул Андрея за винтовку. Он оглянулся, оказалось, на винтовку намотался шнур. Андрей плюнул с досады и замерзшими пальцами пытался освободить от шнура, тот не распутывался, а пыхтящий паровоз неумолимо приближался. Вот он уже в нескольких метрах от Андрея, еще мгновение – и Андрей окажется под его колесами. Что это? Андрей неожиданно свалился под откос, словно его сдуло ветром. Все с замиранием сердца ждали взрыва, но его не последовало.

Когда эшелон прошел, взяли мину.

– Что случилось? – в недоумении спросил Сермяжко.

Ларионов молча подал ему винтовку с запутавшимся на ней шнуром, присел на пень и схватился за голову.

– Ах ты, сова курносая, – поняв, что случилось, потряс за плечо своего друга Дудкин.

– Я виноват и искуплю свою вину: в другой раз пойду один и подорву эшелон, – упавшим голосом говорил Ларионов.

– Пошли, Андрей, – тихо, без упрека сказал Сермяжко и повел товарищей к саням.

– Почему не подорвали? – удивился Гриша.

– Капсюль не взорвался, – спокойно ответил Сермяжко.

– Нужно же было так случиться, – сокрушался Коля.

– Всякое бывает. Ты мне лучше скажи, где мы могли бы поблизости от железной дороги провести день? Только не в поле.

– Не знаю, – смущенно сказал Коля.

– Тогда завтра вечером ждите нас в кустах у Замостья.

Сермяжко простился с братьями и, вскочив в сани, поторопил жену:

– Трогай скорее…

– Что у вас случилось? – уже в пути спросила Валентина у мужа.

– Неужели не знаешь нашего Андрея? Недавно упустил барана, отобранного у полицаев, а теперь эшелон упустил, – не выдержал Сермяжко.

Ларионов только тяжело вздохнул.

– Ротозейство большое, но не унывай, завтра исправим эту ошибку. – Сермяжко хлопнул Ларионова по плечу.

Весь день Андрей внимательно приготовлял шнур.

– Если теперь я с этим шнуром не сработаю, то можете меня повесить на нем, – сказал он вечером товарищам.

С наступлением темноты группа на двух подводах, захватив снаряды и мину, выехала в условленное место. Там уже ожидали Гриша и Коля.

– А в эту ночь капсюль не подведет? – спросил Гриша.

– Взорвется, обязательно взорвется, – сказал Ларионов.

– Хорошо знаете дорогу в этом направлении? – спросил братьев Константин.

– Не совсем, но здесь в деревне живет дядя Петр, он-то знает.

– А он поведет?

Коля утвердительно кивнул и скрылся в темноте. Скоро он возвратился с прихрамывающим пожилым усатым мужчиной.

– Как говорится, подарок на железную дорогу, – улыбнулся усач. – Пошли.

Возле лошадей опять осталась Валентина.

Приведя подрывников к речке Плиса, проводник остановился.

– Теперь и без меня дойдете, – сказал он.

Сермяжко поблагодарил дядю Петра, и партизаны начали осторожно спускаться с горки. Михайловский шел последним. Он нес тяжелый снаряд. Впереди шагал Андрей. Вдруг у него под ногами затрещал лед. Андрей отскочил в сторону, предупредил об опасности Михайловского. Тот взял правее и провалился по пояс. Руками действовать он не мог: нес снаряд, звать на помощь товарищей было опасно: могли услышать немцы. Оглянувшись, Сермяжко не увидел Михайловского и послал Дудкина выяснить, в чем дело. Только с помощью Дудкина Михайловский смог выбраться из проруби. Несмотря на уговоры Дудкина, он не вернулся к подводам, а пошел вместе с группой.

– Не замерзнешь? – спросил Сермяжко.

– Выдержу, – преодолевая дрожь, ответил Михайловский.

Около самой насыпи подрывники залегли. Сильный мороз давал себя знать, а шевелиться было нельзя. При лунном свете отчетливо вырисовывались на полотне фигуры охранников. Подрывники затаили дыхание. Белые маскхалаты надежно скрывали их.

– Эх, резануть бы из автомата, ни один не уцелеет, – прошептал Дудкин.

Постепенно удаляясь, немцы скрылись. Сермяжко расставил фланговые прикрытия. Мину должны были ставить Дмитриев, Красовский и Дудкин. У шнура лежал Ларионов.

Михайловский оледенел, по оставить товарищей и уйти к подводам не согласился. Он хотел увидеть, как взлетят на воздух ненавистные фашисты. Мороз пересилил его. Михайловский стал замерзать, и Сермяжко отправил его в сопровождении Афиногентова к подводам.

Отойдя с полкилометра, Михайловский и Афиногентов услышали пыхтение приближавшегося паровоза.

– Давай посмотрим, как полетят фашистские вагоны, – обратился Афиногентов к Михайловскому.

Они присели и стали ждать. Показался эшелон, сквозь зашторенные окна кое-где пробивался свет.

– С гитлеровцами, – прошептал Михайловский.

Под ногами партизан дрогнула земля.

– Отличная работа, – смотря, как лезут друг на друга вагоны, сказал Афиногентов.

– Теперь мне теплее стало, – стуча зубами, с усилием проговорил Михайловский.

Партизаны возвратились к повозкам.

– Вот это улов! – пошутил Дудкин.

Уже садясь в сани, Сермяжко сказал:

– Отдохнем дня три, ребята, потом снова закинем такую же удочку.

Дядя Петр восхищался:

– Ну и дали, аж под ногами снег поднялся, а пламя так выше ста метров поднялось.

– Спасибо тебе, отец, иди теперь домой спать, – поблагодарил Сермяжко.

– Если дороги опять не будете знать, позовите меня, – сказал дядя Петр и заковылял в темноту.

– Когда вас теперь ждать? – спросил Коля.

– Вы оба утром наведайтесь на станцию Жодино, походите по деревням, узнайте, что делают оккупанты и что говорят про взрыв, а ночью пусть один из вас придет на опушку леса у Замостья. Там встретите Валентину… Ясно? – сказал Константин.

– Ясно!

Подрывники вернулись в деревню Замостье. Отдыхали, Михайловский пил малиновый чай. Вечером, переодевшись в крестьянскую одежду, Валентина вышла в условленное место. Там ее уже ждал Коля. Он сообщил ей, что на станцию Жодино прибыл батальон эсэсовцев.

Выслушав жену, Сермяжко твердо сказал:

– Батальон эсэсовцев – угроза серьезная. Ничего, не испугаемся. Еще пару дней отдохнем и опять на железную дорогу, заряды обратно в лагерь не понесем.

Еще два вечера Валентина выходила в лес, и оба раза братья Сермяжко сообщали, что охрана значительно усилена.

– Все равно пойдем, – упрямо твердил Константин.

Вечером подрывники снова отправились на железную дорогу. На этот раз они пошли левее станции Жодино, кустами подползли к самому полотну. Афиногентов и Ларионов уже хотели идти с миной на рельсы, но невдалеке послышался разговор немцев, и они увидели, как гитлеровцы в длинных тулупах залегли в снег.