Текст книги "Партизанская хроника"

Автор книги: Станислав Ваупшасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

– Хуже всего было, что один, – несколько раз повторил он. И каждый партизан, чувствуя рядом локоть товарища, веселее смотрел вперед сквозь темноту леса.

За ночь прошли около сорока километров. Под утро прибыли в деревню Коробщина. Поев, отошли в небольшой лесок. Костров не разжигали: обстановка была неизвестна. Вконец измученные партизаны, свалившись на сырую землю, быстро уснули. Я охранял сон партизан.

В эту ночь с особенно острой тревогой думал о группе Меньшикова. И сам он так живо вырисовывался перед глазами. Меня, правда, успокаивало то, что Меньшикову известны места встреч и люди; кроме того, он знал, какую работу надо проводить в первое время.

– Идите спать, – прервал мои размышления Лось, пришедший сменить меня. Я лег на его место и быстро уснул. Когда проснулся, было уже темно. Партизаны приводили себя в порядок. Около рации возился Пик.

– Можешь передать радиограмму? – сердясь на себя за то, что долго проспал, спросил я.

– Конечно!

Радировали, что пока не можем принять самолет.

4

Решили идти в леса Плещеницкого района и там окончательно обосноваться. Ночью подошли к деревне Селище и остановились. Отдыхали не более получаса, как от постовых пришло донесение: в деревню идет противник.

Партизаны выскочили из домов. В темноте разглядели двигающиеся фигуры и крикнули:

– Стой! Кто идет?!

Вместо ответа прозвучала команда:

– Станковый пулемет – на высоту, ручной – вдоль дороги, первый взвод – справа, второй слева, в обход – марш!

Мы залегли. Послышалось щелканье затворов.

– Кто такие? – раздался голос.

– Партизаны!

– Мы тоже!

«Атакующими» оказались партизаны из отряда «Дяди Васи» – Воронянского. Их было семь человек во главе с начальником разведки Романовым. Думая, что в деревне полиция, они своей демонстрацией рассчитывали нагнать на нее панику.

– Куда идете? – спросил я Романова.

– Громить волостное правление в волостном центре Заречье, – ответил Романов и попросил у меня людей.

Для того чтобы поосновательнее познакомиться с местными партизанами, мы решили повести туда весь отряд и принять участие в операции.

Подошли к мосту, впереди стало видно Заречье. Морозкин и Луньков с несколькими партизанами остались для прикрытия, а я с остальными вместе с группой Романова направился к зданию правления.

Воробьев тихо подполз к постовому и без шума снял его. Партизаны ворвались в здание. Романов с несколькими партизанами расстрелял бургомистра и двух полицаев. Захватив с собой наиболее важные документы, мы вернулись к мосту.

Романов посмотрел на мои рваные сапоги и сказал:

– В таких вы не дойдете даже до нашего лагеря, возьмите эти, – и он протянул мне новые сапоги, снятые с полицейского.

Я поблагодарил и отдал сапоги Мацкевичу – тот был совершенно бос.

Романов, чтобы запутать следы, вел нас кружным путем. Возле вывороченной грозой ели отряд остановился. Романов сказал: «Обождите здесь, мы сейчас» – и ушел.

Скоро он вернулся в сопровождении статного, широкоплечего мужчины.

– Уполномоченный особого отдела Воронков, – отрекомендовался он.

Воронков расспросил нас и, удостоверившись, что мы действительно партизаны, повел в лагерь. Встретить нас вышел командир отряда. Он был в чистой, хорошо отглаженной военной форме без знаков различия. Я с удовольствием отметил его отличную выправку кадрового военного.

– Майор Воронянский, Василий Трофимович, – представился он и, крепко пожав мне руку, пригласил в шалаш.

Мы разговорились. Василий Трофимович рассказал о себе. Раньше он был командиром 570-го отдельного батальона связи 13-й армии. В одном из боев батальон попал в окружение. Воронянский не пал духом и в сентябре 1941 года включился в партизанское движение. Весь свой армейский опыт, все незаурядные способности боевого командира отдал неутомимой борьбе против гитлеровских захватчиков.

Под стать ему был и комиссар отряда Иван Матвеевич Тимчук. Он с первых дней оккупации, оставшись в тылу врага, повел активную работу по мобилизации населения на вооруженное сопротивление врагу.

В отряде Воронянского насчитывалось уже около 150 бойцов. Многие из них уже участвовали в боевых операциях и накопили немалый опыт партизанской войны в тылу врага. «Золотой фонд» отряда составляли патриоты, вырвавшиеся из Минска, где, будучи участниками городского подполья, прошли суровую школу борьбы против немецко-фашистских оккупантов и их карательных органов.

– Эх, если бы здесь была степь, – вздохнул Василий Трофимович, – я бы пощупал немцев. Сядешь на коня – и летишь стрелой. Но ничего, просохнут дороги, и пробьемся к фронту…

– Зачем к фронту, когда и здесь можно бить врага, – сказал я. – Ведь у вас уже немалый опыт партизанской войны.

Воронянский задумался.

– Лучше всего запросить Москву, – продолжал я. – Пусть там узнают о вашем отряде и скажут, что делать.

– У вас есть рация? – оживился Воронянский. – Конечно же, запросите!

Пока мы беседовали, Пик натянул антенну, установил репродуктор.

И вот прозвучал голос Москвы: передавали сводку Совинформбюро.

Вместе с Воронянский мы подготовили радиограмму в Центральный Комитет партии. Утром 5 мая получили ответ:

«Остаться в тылу. Желаем успеха в борьбе с фашизмом».

Воронянский сообщил партизанам задание партии.

– Ура! Смерть фашистам! – прогремело в лесу.

Наш комиссар рассказал о разгроме немцев под Москвой, об усилении партизанской борьбы. После долгого обсуждения решили назвать отряд Воронянского «Мститель».

Москва сообщила о высылке для нас самолетов с боеприпасами. В районе деревни Крещанка подыскали подходящую площадку и стали ждать.

Было решено, что наш отряд проведет некоторое время в отряде «Мститель».

Мы с Морозкиным и Луньковым долго обсуждали, кого послать к Карлу Антоновичу, и, наконец, остановили выбор на Мацкевиче, который, как местный житель, хорошо знал обстановку и дороги окружающих районов.

– Можете выполнить ответственное задание? – спросил я Мацкевича.

– Я коммунист, – коротко ответил он.

– Отыщите эту усадьбу, – я показал на карте хозяйство лесника Акулича, у которого находился Добрицгофер, – там лежит наш раненый товарищ. Если он не так слаб, возьмите его с собой. Не забудьте пароль.

Мацкевич быстро собрался и с группой партизан вышел из лагеря.

Погода испортилась, снова зарядил дождь. Москва сообщила, что самолет пока прислать не может.

Какова обстановка в Минске, я не знал. Чтобы легче было отыскать минское подполье, обосновались неподалеку от города.

– Нужно послать людей в Минск, – предложил я комиссару.

– Правильно, – отозвался Морозкин. – Как городское подполье, так и партизаны сильны своей взаимной связью.

Тимчук подобрал четырех человек: уполномоченного особого отдела Максима Воронкова, того самого, который встретил нас у лагеря, Владимира Романова, Михаила Гуриновича и Настю Богданову. Я выделил в эту группу Кухаренка.

Кухаренок до войны работал в Минске на железной дороге. Там у него осталась мать. У Воронкова и Гуриновича в городе тоже были родные. У первого – сестра Анна, у второго – жена Вера Зайцева. Побеседовав с Гуриновичем и Воронковым, мы пригласили Настю. Я ее и раньше видел в отряде, часто слышал ее задорный смех и звонкие песни. Ей было на вид лет шестнадцать-семнадцать.

– Зачем тебе в отряде это дитя? – спросил я как-то у Василия Трофимовича.

– У этого дитяти на счету восемь убитых немцев. Таков у нее характер: в бою – огонь, а в лагере – беззаботная пташка.

Вот и теперь голубые глаза девушки весело и смело смотрели на нас.

– Где ты работала до войны? – спросил я.

– В Логойском районе секретарем сельсовета, – словно колокольчик, зазвенел ее голос.

– В Минске знакомые есть?

– Была подруга, сейчас эвакуировалась.

– Город хорошо знаешь?

– Три месяца была на курсах… Что, в Минск надо идти? – вдруг спросила она.

Мы с Тимчуком переглянулись.

– Да, – кивнул он. – Не побоишься?

– Не побоюсь, – ответила Настя и сжала губы.

– Смотри. Ведь коли немцы схватят, это похуже, чем пулю получить.

– Не побоюсь, – повторила она, тряхнув головой.

Взяв у Насти паспорт, мы отпустили ее.

К сожалению, ни у кого, кроме Насти, не было документов. Мы задумались, смогут ли наши товарищи пробраться в Минск. Условий паспортного режима в городе мы не знали. Вызвали партизан, изложили им наши сомнения.

– Дойдем, – твердо ответил Гуринович.

Обсудили план похода. Мужчины должны были идти без документов, в крестьянской одежде, с пистолетами и гранатами, Настя – с документами, без оружия. Перед городом она оставит партизан, сходит к Анне Воронковой, выяснит обстановку и, если все будет спокойно, приведет к ней ночью своих товарищей. Мы допускали, что немцы могли следить за семьями партизан, но другого выхода не было. Пришлось пойти на риск.

Партизаны ушли собираться, а мы с Тимчуком и Морозкиным, вооружившись захваченными в волостном правлении штампами и печатями, через пару часов «оформили» Насте паспорт и изготовили пропуск для входа в Минск.

К утру все были готовы. Больше всех на «легальных» крестьян походил Кухаренок и Настя, у остальных были чересчур смелые лица. Особенно задорно и независимо смотрели широко расставленные глаза Гуриновича.

– Вы лучше не поднимайте голову, а то даже самый задрипанный полицай обратит на вас внимание, – заметил я Романову, Гуриновичу и Воронкову. – Помните о важности задачи, будьте осторожны, без надобности не лезьте куда не следует, остерегайтесь провокации.

Я расцеловался с каждым и, подавая руку Насте, смутился: «Как попрощаться с ней?» Она сама нашла выход из затруднительного положения – поцеловала меня в лоб.

Партизаны отправились: впереди Кухаренок, за ним остальные. Мы смотрели им вслед и ясно представляли, на какую опасность они идут, но верили в них. Задание они выполнят…

Наиболее опытными были, конечно, Гуринович и Воронков. Коротко расскажу о них.

Михаил Петрович Гуринович родился в Белоруссии, получил высшее образование, хорошо знал родные края. За два года до войны вступил в партию. Когда немцы захватили Минск, перешел на нелегальное положение и работал в подполье, подбирал и направлял проверенных людей в партизанские отряды, создавал диверсионные группы, распространял антифашистские листовки. Ему удалось переправить в отряд Воронянского пять винтовок, четыре пистолета, два ручных пулемета и несколько тысяч патронов. Затем сам ушел из Минска.

Максим Яковлевич Воронков в партию вступил в 1932 году. Он тоже с первых дней оккупации перешел на нелегальное положение, а в декабре 1941 года ушел в партизанский отряд Воронянского, где стал начальником особого отдела.

Настя Богданова легкой походкой шла по обочине шоссе, а Воронков, Гуринович, Романов и Кухаренок на некотором отдалении позади, иногда они углублялись в придорожные лесочки.

Не доходя двенадцати километров до Минска в деревне Паперня Воронков и Гуринович остановились у знакомых, бывших студентов политехнического института Василия Молчана и его жены Марии, работавших на местном торфопредприятии. Василий и Мария помогли Гуриновичу и Воронкову попасть в город.

Кухаренок, Настя и Владимир Романов продолжали путь одни. Благополучно обошли посты и оказались в Минске. Кухаренок предложил зайти сначала к нему домой, где жила его мать.

– А не опасно? – высказал сомнение Романов. – Сын в партизанах, значит дом на примете у полиции.

– Нет, – отрицательно покачал головой Кухаренок. – О том, что я в лесу, никто не знает, даже мать. В начале войны уехал с поездом и не вернулся. Вот и все.

До войны Кухаренок работал начальником поезда, и его исчезновение из Минска выглядело оправданным. С доводами его все согласились.

Безлюдными переулками привел Николай Кухаренок своих товарищей к домику матери и… побледнел. На месте домика валялись обгорелые бревна и мусор. Жива ли мать? И если жива, где искать ее?

Надо было торопиться. Договорившись о месте и времени встречи, Романов пошел к своим знакомым. Настя направилась в район Сторожевки, к родственникам, а Кухаренок – к довоенным друзьям, через которых надеялся найти мать или узнать о ее судьбе. Ему сразу же сказали, где она. Мать приютилась в доме Михаила Галко. Николай постучал, на пороге показалась старушка с накинутым на плечи платком. Узнав сына, она со слезами бросилась к нему:

– Коленька, сыночек… Жив?

– Жив, мамаша…

– Ой, счастье какое… Заходи поскорее…

Старушка давно считала сына погибшим. И вдруг он заявился. Она глядела и не могла наглядеться на своего «мальчика», который и впрямь, несмотря на тяготы партизанской жизни, мало изменился и казался очень молодым. Утром Кухаренок и Романов встретились с Настей Богдановой.

– Ну, теперь продолжим дело, – начал Романов. – Ты ведь, кажется, знаешь сестру Воронкова, Анну.

– Знаю. Встречались.

– А жену Гуриновича?

– И с Верой Герасимовной знакома.

– Вот с них и начинай, – решил Романов. – Только будь осторожна и держись как можешь естественнее. Ты – наша первая цепочка и надежда.

Настя разлохматила волосы, посмотрелась в осколок зеркала…

– Ждите! Постараюсь сделать все как надо. – И пошла, кажется, спокойной беспечной походкой.

Кажется… Какой надо обладать волей, чтобы вот так, внешне спокойно, идти по улицам города, переполненного фашистами, где тебя в любую минуту могут схватить, бросить в тюрьму и, подвергнув нечеловеческим пыткам, казнить!

Настя пришла на следующее утро, возбужденная, веселая. Она рассказала, что встретилась и с Анной Воронковой и с Верой Зайцевой.

Обе они поддерживают связь с подпольной группой и готовы выполнить любое задание. Вера очень хочет повидать мужа. Романов ответил:

– Устроим! Но не это главное.

Прошли еще сутки. Едва забрезжил рассвет, все разошлись устанавливать связи с нужными людьми.

Не терял времени и Максим Воронков. Он встретился со старым другом Кузьмой Лаврентьевичем Матузовым. В свое время Матузов окончил Белорусский политехнический институт, с первых дней войны ушел на фронт, но был тяжело ранен и попал в плен. Оттуда удачно бежал и добрался в Минск. Здесь нашел свою семью. Но жить было не на что. И он рискнул. Явился к коменданту города и попросил дать ему какую-нибудь работу. Матузова определили служащим городской управы. Это легализовало его. Но Кузьму Лаврентьевича угнетала мысль, что он стоит в стороне от борьбы против оккупантов. Поэтому встреча с Воронковым очень обрадовала его. Матузов заявил твердо и решительно:

– Можешь на меня рассчитывать. Что я должен делать?..

Кузьма Лаврентьевич оказался для нас сущей находкой. Мы сразу получили доступ к секретным бумагам городской управы.

Наши разведчики заинтересовались личностью Георгия Красницкого, бывшего кадрового командира, попавшего в окружение. Георгия знала в лицо мать Кухаренка. Красницкому удалось скрытно пробраться в Минск и устроиться на работу в качестве инженера на вагоноремонтный завод имени Мясникова. Немцы нуждались в квалифицированной рабочей силе, поэтому не очень придирались к тому, что этот молчаливый, но трудолюбивый инженер еще недавно служил в армии. На вопрос начальника завода оберста Фрике, как он относится к победам Германии на Восточном фронте, Красницкий уклончиво ответил:

– Я политикой не интересуюсь, господин полковник. Моя политика – это мои руки. – И он протянул широкие ладони, загрубевшие еще во время боев на фронте.

Разведчики решили рискнуть и встретиться с Красницким, рассчитывая на то, что вчерашний командир не должен быть предателем. Встречу обставили так.

Недалеко от завода прогуливаются Настя и мать Кухаренка. Скоро конец смены. Вот из проходной начинают выходить рабочие. Старушка незаметно указывает Насте на молодого человека в большой кепке. Это Красницкий. Настя переходит улицу, обгоняет его и «случайно» роняет кошелек. Красницкий подбирает кошелек и протягивает его девушке. Настя любезно благодарит и завязывает разговор о трудностях жизни, безденежье. Постепенно переводит беседу на нужную тему. Красницкий настораживается, а не подослан ли провокатор? Пытается уйти. Тогда Настя решается на последний шаг. Намекает, кто она. Настороженный взгляд Красницкого теплеет.

– Может быть, вы, – предлагает Настя, – желаете встретиться с моим другом?

Красницкий начинает догадываться, кто ее друг.

– Если он ревновать не будет, я согласен.

– Обойдемся без ревности… ради общего дела.

Через несколько дней Настя сводит Красницкого с появившимся в городе Гуриновичем, и тот, убедившись, что Георгий готов помогать подпольщикам, поручает ему войти в доверие к оккупантам.

– Постепенно начинайте сплачивать вокруг себя заслуживающих доверия людей и ждите наших указаний, – говорит на прощание Михаил Гуринович.

– Хорошо… Все понятно…

Так стали создаваться новые подпольные патриотические группы в Минске. Я говорю «новые», потому что в городе активно действовали другие подпольные группы, во главе которых стояли партийные работники, чекисты или бывшие военнослужащие Краской Армии.

К сожалению, отсутствие опыта в конспирации часто приводило к провалам.

Мать Кухаренка, несмотря на преклонный возраст и недомогание, охотно выполняет наши поручения. Внешний вид старой женщины ни у кого из немцев и полицейских не вызывал подозрений. Поэтому она медленно и спокойно брела по городу, находила нужные нам адреса, людей, толкалась на рынке и снова возвращалась домой.

Прошло некоторое время. Все разведчики, посланные нами в Минск, благополучно вернулись в лагерь. У нас словно гора с плеч свалилась.

После доклада о сделанном разведчики пошли отдыхать, а мы с Луньковым, Морозкиным, Воронянским и Тимчуком приступили к составлению плана дальнейших действий.

Деревья покрылись пышной зеленью. Начали подавать голос кукушки, звонко щебетали дрозды, по ночам заливались соловьи. Лес шумел веселой весенней жизнью.

Мацкевич прибыл в лагерь только одному ему известными тропами. Мокрый от утренней росы, уставший, но с сияющим лицом, ввалился он ко мне в шалаш.

– Товарищ командир, задание выполнено, – вытянувшись, начал было рапортовать Мацкевич. Я обхватил его плечи, подвел к лежанке.

– Не нужно, рассказывай.

– Поправился переводчик. Он здесь, в лагере. Привел вам также группу партизан «Бати» (Г. М. Линькова), ею руководит Черкасов, – коротко доложил Мацкевич.

Я вышел из шалаша. Неподалеку толпились партизаны. Как настоящий дуб в березняке, возвышался над всеми Карл Антонович. Почти бегом кинулся я к нему. Лицо Добрицгофера пожелтело, а в глазах светились все те же веселые огоньки.

Мы обнялись, и я почувствовал, что ногами не достаю земли.

– Пусти, медведь, – вырвался я.

– Спасибо, друг, что прислал за мной, – тряс мою руку Добрицгофер.

– Как раны?

– Совсем затянулись, я живучий, только в бою плохо, слишком большой вырос – хорошая мишень для врага, – весело смеялся Карл Антонович.

– Радуйся, что большой. Маленькому эта пуля попала бы в живот, а тебе в ногу, – в тон его шутке сказал Луньков.

Добрицгофер обнимал друзей, знакомился с новичками.

Я поблагодарил Мацкевича и его группу за успешное выполнение задания и пошел знакомиться с Черкасовым.

Это был высокий, стройный, с ясными выразительными глазами брюнет лет тридцати. С ним пришли четыре партизана, один из них лежал на походных носилках. Лаврик уже хлопотал возле раненого.

– Тяжело? – спросил я, взглядом показывая на раненого.

– Не очень, спасибо вашему врачу – обещает вылечить, – ответил Черкасов.

Он рассказал, что, организуя диверсию на железной дороге, зашел в Олешников лес, где думал временно остановиться, и нарвался там на карателей. Они окружили его группу. По предположению Черкасова, их выдал староста Больших Олешников.

Черкасов попросил разрешения остаться в лагере, пока не поправится раненый. Я согласился.

В эти дни мы ожидали возвращения из Заславского района Вайдилевича и Воробьева с группой.

22 мая возвратились только двое из группы. Они принесли печальную весть.

…Группа Воробьева быстро нашла в заславских лесах Вайдилевича. Он к этому времени сформировал небольшой отряд, на счету которого значились два эшелона противника, пущенных под откос. Воробьев сообщил Вайдилевичу наши очередные инструкции и передал взрывчатку. Он собирался возвращаться обратно, а Вайдилевич со своей группой был намерен перейти в Налибокскую пущу, так как оккупанты буквально следовали за ним по пятам.

Во второй половине дня затрещали автоматы, и почти в тот же миг, запыхавшись, прибежал дозорный с сообщением, что с трех сторон показались каратели. Вайдилевич и Воробьев быстро повели партизан через болото в лес. По ним ударили из автоматов и винтовок. Был убит Вайдилевич.

– Вперед! За Родину! – крикнул Воробьев.

Партизаны, забрасывая карателей гранатами, кинулись на врага. Кольцо окружения было прорвано. Вслед партизанам летели разрывные пули, однако в лесу они не причиняли большого урона, так как разрывались даже от прикосновения к листьям.

Партизаны уже оторвались от немцев на сто пятьдесят метров, как вдруг неожиданно упал Воробьев: разрывная пуля попала ему в бок. Товарищи бросились к нему, но помочь было уже нельзя. Лицо Воробьева побледнело, куртка набухла от крови.

– Бегите, спасайтесь! Я погибну как коммунист.

Каратели преследовали. Партизаны вынуждены были отступить. Воробьев остался. Партизаны видели, как подбежавшие к Воробьеву два эсэсовца были уничтожены взрывом. Это Воробьев пустил в ход оставшуюся у него гранату.

Мы собрали партизан.

– Товарищи! – дрогнувшим голосом начал комиссар. – Недавно в борьбе с оккупантами геройски погибли наши товарищи: Яков Кузьмич Воробьев и Николай Федорович Вайдилевич.

Партизаны обнажили головы.

– Они пали в кровавом бою, – продолжал комиссар, – до последнего вздоха верные Коммунистической партии и своему народу. Пусть их светлая память воодушевляет нас и будет нам примером в борьбе.

– Мы отомстим за товарищей! Смерть фашистам! – прозвучала в лесной глуши суровая клятва.

Больше мы никогда не услышим задушевных песен Вайдилевича, веселого смеха Воробьева.

Вайдилевич и Воробьев указом Президиума Верховного Совета СССР посмертно награждены орденами Отечественной войны 2-й степени.

…Прошло три дня. Беспокоясь о посланных в районы товарищах, я решил вызвать их в лагерь, узнать о проделанной ими работе и еще раз проинструктировать. Это задание поручили Мацкевичу. Чтобы облегчить поиски партизан, я указал ему некоторых наших людей в деревнях, через которых он мог кое-что узнать.

– Приведу, – сказал Мацкевич и попросил себе в помощь сибиряка Чернова.

В тот же день Мацкевич и Чернов отправились.

Мы по-прежнему ждали самолеты из Москвы. Я послал запрос в Москву и получил ответ, что самолеты могут выслать не раньше июня. Мы, конечно, были огорчены. Москва руководит обороной всей страны, там решаются тысячи неотложных вопросов… Если сообщила, что не может, – значит, не может. Пришлось снять людей с приемочной площадки.

Возвращаясь в лагерь, встретили группу партизан из отряда «Бати».

– Что вы здесь делаете?

– Ищем свою группу. Боимся: не погибла ли, – ответил командир группы, коренастый, крепко сколоченный Василий Щербина.

– Кто ею командовал?

– Черкасов.

– Ваша группа у нас, правда, не вся: четверо убиты, один ранен.

Мы повели партизан в лагерь.

Бойцы радостно смотрели на встречу боевых друзей. Скоро партизаны «Бати» собрались уходить. У нас не хватало тола, и я решил попросить его у Щербины.

– Не одолжите ли? Без тола прямо задыхаемся.

Щербина согласился.

– Вот это по-братски! – обрадовался Воронянский.

До лагеря «Бати» тридцать пять километров, нужно было идти через пункты, где расположились немецкие гарнизоны, переходить шоссе. Поэтому для сопровождения партизан послали сильную группу в двадцать пять человек. С группой вышли комиссар Егор Морозкин, комиссар отряда «Мститель» Тимчук и только что прибывший в плещеницкие леса комиссар отряда «Борьба» Ясинович.

Спустя пять дней сопровождавшая партизан группа возвратилась, она принесла подарок от Линькова: пятьдесят килограммов тола, капсюли и около двадцати противопехотных мин.

Взрывчатку поделили между тремя отрядами.

Немецкие эшелоны в то время ходили быстро: шестьдесят – семьдесят километров в час. Поэтому толовый заряд в пять килограммов, заложенный под рельсы, особенно под уклоном, давал эффективные результаты: разрушал состав в двадцать – тридцать вагонов.

Теперь отряды «Борьба» и «Мститель» почти каждый день посылали диверсионные группы на железную дорогу.

Мы также не собирались отставать. Ко мне подошел Добрицгофер:

– Пустите меня. Хочу рассчитаться за свинец, которым меня угостили фашисты.

– Вы еще слабы, Карл Антонович.

– Ничего, – улыбнулся он, – пять килограммов для меня – пустячок.

В тот же день Добрицгофер с группой Любимова вышел на железную дорогу Минск – Москва.

– Москва сообщает, что следующей ночью прибудут самолеты, – крикнул, вбежав ко мне в шалаш, радист Глушков.

Прочитав радиограмму, я быстро собрался и вышел.

Всходило солнце. На листьях блестели капли росы; назойливо жужжали комары. В лагере было спокойно – все объято глубоким сном.

Я приоткрыл палатку Воронянского. Заложив под голову руку, командир отряда «Мститель» спал. Черные волосы густыми завитушками рассыпались по загорелому лбу. Он всегда спал очень мало. Жаль было его будить, но радиограмма жгла мне руку. Сколько положили сил, готовясь к приему самолетов! И вот – наконец-то! – твердое обещание: самолеты будут! Нет, такая новость для партизанского командира лучше самого сладкого сна!

Я потряс Воронянского. Он вздрогнул, приоткрыл глаза, откинул со лба волосы, вскочил. Я молча протянул радиограмму. Лицо его просияло.

– Помнит о нас Москва! – радостно воскликнул он.

Тотчас выделили группу партизан: надо спешить на приемочную площадку и выставить вокруг сильные заслоны.

– Через полчаса собраться в поход, продуктов взять на двое суток, – сказал я выстроившимся партизанам.

Скоро все были готовы. Выслали разведчиков. С группой в сорок человек вышли Воронянский, Луньков, Тимчук и я.

К обеду были около площадки. После тщательной проверки прилегающих деревень убедились, что противника поблизости нет. Мы успокоились: немцы про «аэродром» ничего не знают.

Посадочная площадка выбрана удачно: с трех сторон ее окружали непроходимые болота, с четвертой – лес.

В двух километрах от площадки устроили засаду. В соседнюю деревню Крещанка выслали разведчиков.

– Немцы не смогут неожиданно напасть. Примем московские подарки аккуратно, – радовался Луньков.

Темнело. Из болот потянулся молочно-белый туман, густой пеленой накрыл кусты можжевельника.

Партизаны сложили костры и, приготовив бутылки с керосином, ждали сигнала.

Лысенко включил рацию, надел наушники. Через несколько минут он подал мне клочок бумаги. Я прочитал: «Готовы ли к приему самолета?» – «Готовы, ждем!» – написал я. Бойко застучал ключ рации.

Туман понемногу опускался, скоро стали видны головы партизан.

В полночь послышался шум мотора.

– Зажечь костры! – прозвучала команда.

Пилот, заметив огни, начал снижаться. Партизаны, сняв шапки, махали ими. Самолет, рокоча, мелькнул над головами и, сделав разворот, снова появился над площадкой.

Мы увидели, как от самолета отделялись одна за другой белые точки.

Самолет приветственно помахал крыльями и взял курс на восток. На площадке лежали двенадцать парашютов с прикрепленными к ним огромными мешками. Партизаны отцепили парашюты, свернули их, а мешки оттащили в сторону.

Дорога в лагерь трудна, предстояло обойти крупный населенный пункт Крайск, а повозками воспользоваться мы не могли. Пришлось на заранее подготовленных лошадей навьючить по два мешка. Оставив на площадке сильное прикрытие, партизаны тронулись в обратный путь.

В лагере никто не спал, ждали нас. Встречавшие щупали мешки и счастливыми глазами следили, как Луньков ножом разрезал веревки. Он вынул из одного мешка листок бумаги – опись содержимого. Сто пятьдесят килограммов тола! Будет чем угостить фашистов!

Из второго мешка выглянули густо смазанные тавотом стволы пулеметов и автоматов. В других мешках были цинковые коробки с патронами, диски к автоматам, литература, газеты, табак.

Литературу Морозкин роздал комиссарам отрядов. Газеты целый день переходили из рук в руки. Никто не был обделен подарками Москвы.

Утром получили радиограмму:

«Подготовиться к приему второго самолета».

На этот раз встречать самолет пошли Долганов и Ясинович.

Воронянский, Тимчук и я остались в лагере, потому что хотели услышать рассказ только что вернувшегося разведчика Юлиана Жардецкого.

– Ну, кажется, все в порядке. Оказывается, не все, кто служит у немцев, являются нашими врагами, – начал Жардецкий веселым голосом, когда мы уселись в шалаше.

Перед получением задания, с которого Жардецкий только что пришел, он сообщил нам, что в местечке Илия находится «украинский» батальон добровольцев.

– Можешь с ними установить связь? – спросил я.

– Это с изменниками-то?

– Да, – твердо ответил я. – Надо добиться, чтобы этот батальон перешел на нашу сторону или в крайнем случае сложил оружие.

– Если это нужно обязательно, – схожу. Только скажите, что мне с ними делать.

– Отнеси им сводку Совинформбюро, побеседуй, узнай, чем они дышат.

– Вроде апостола к ним явиться, – иронически улыбнулся Жардецкий. – Работа, прямо скажу, не по сердцу, но выполню.

Трудная сложилась судьба у этого человека. С восемнадцатого по двадцатый год он бился против интервентов, потом организовал крестьянскую артель, с начала тридцатых годов руководил колхозом. В сорок первом не успел эвакуироваться и остался на оккупированной территории, помогал нашим бойцам, вышедшим из окружения, продовольствием и оружием. Нашелся предатель, который выдал Жардецкого. Оккупанты окружили его дом. Он швырнул в окно гранату, уложил из пистолета трех эсэсовцев и скрылся. Будучи бессильными что-либо сделать самому Жардецкому, в отместку фашисты расстреляли его жену и дочь, сожгли дом. Один, без близких, без пристанища, остался Жардецкий в своем родном краю. С появлением партизан возле Минска он пришел к нам в отряд. Прекрасно зная прилегающие к городу районы, он в темную ночь без труда находил нужную тропинку, среди белого дня проникал во вражеские гарнизоны.

Выполняя наше задание, Жардецкий установил связь с украинцами, побеседовал с рядовыми, а потом, осмелев, и с командиром. Он передал им последние вести с фронтов, рассказал о борьбе партизан, убедительно доказал, что, служа оккупантам, они идут к позорной гибели. В результате его агитации основная масса солдат начала колебаться. Жардецкий должен был договориться о времени и месте перехода батальона на нашу сторону.

Жардецкий подал мне письмо. Украинцы писали, что они решились и сегодня ночью просят встретить их около деревни Кременец. С их стороны явятся тридцать восемь человек. Был указан пароль.