Текст книги "Партизанская хроника"

Автор книги: Станислав Ваупшасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

4

Партизанскому отряду, даже переросшему в крупное соединение, трудно подолгу оставаться на одном месте. Мы привыкли к тому, что время от времени приходилось уходить с насиженных мест, менять свой лагерь. Но от Минска мы никуда надолго не уходили. Точно невидимая нить – боевая задача удерживала нас вблизи белорусской столицы.

Несмотря на частые перемещения, в Центре наш отряд рассматривали как базу, куда можно забросить новые группы. В Белоруссии такую задачу выполняли не только мы. В районе озера Палик подобной базой была бригада «Дяди Коли» (П. Г. Лопатина), под Гомелем – бригада «Вперед». Хотя новые спецгруппы создавали дополнительные трудности, мы всегда радовались встрече с ними. И не только потому, что они выполняли важные и нужные задания. Нам просто по-человечески хотелось увидеть людей с Большой земли, пожать руку однополчанам, узнать, как поживает Москва и наши товарищи из бригады особого назначения НКВД СССР.

Бывало и так, перед отлетом командование пошлет кого-нибудь проведать наши семьи и тот привезет привет от родных, расскажет, как выглядят жена, дети…

Первой прилетела к нам группа майора Ивана Ивановича Домбровского, в которой насчитывалось двадцать человек. С Иваном Ивановичем я был знаком с 1930 года. Мы вместе тогда работали в Минске. Командир партизанского отряда имени газеты «Правда» П. И. Иваненко («Лихой») попросил меня, чтобы группа Домбровского разместилась у него в Червенском районе, и вновь прибывшие передислоцировались туда из нашего лагеря. Они, как и большинство чекистско-войсковых отрядов, вели диверсионно-разведывательную работу. В 1943 году около деревни Клинок в бою с карателями майор Домбровский погиб. По указанию Центра его группа, выросшая до сорока человек, перешла в наш отряд.

Летом 1943 года предложили принять «известного мне Саркисова». «Кто такой?» – думал я, перебирая в памяти всех знакомых армян.

Нет, человека с такой фамилией я не знал.

Саркисовым оказался Леон Андреевич Агабеков. Я чуть было не назвал его по настоящей фамилии, но вовремя спохватился: раз он Саркисов, значит незачем именовать его иначе. Нужно сказать, что бойцы его отряда узнали настоящую фамилию своего командира только после войны.

Леон Андреевич мне очень нравился. Внешне спокойный, даже медлительный, с тихим голосом и едва заметным акцентом, он преображался в бою и в работе: движения становились быстрыми и энергичными, голос крепчал, в нем звучали твердые и решительные нотки.

Со времен гражданской войны ведется спор, каким должен быть чекист. Одни утверждают, что ему следует всегда быть суровым и жестким, лишенным жалости и сочувствия к людям. Иначе, говорили они, он раскиснет и не сможет быть беспощадным к врагам. Агабеков был прямой противоположностью такого «идеала». Его отличала исключительная человечность. Суровость и строгость не противоречили этой человечности, а вытекали из нее.

Но многое о Леоне Андреевиче я узнал гораздо позже, когда на Ваганьковском кладбище в Москве мы опустили в могилу его гроб. Одного он с женой помирил, второго предостерег от необдуманного поступка, с третьим деньгами поделился, четвертого поселил с семьей в своей квартире не на день, не на месяц, а на несколько лет, пока тот жилплощадь не получил. Агабеков шестнадцатилетним юношей добровольно вступил в Красную Армию, воевал с белогвардейцами и интервентами, громил банды басмачей в Средней Азии, был наркомом госбезопасности в Армении. Живым и невредимым прошел Агабеков свой трудный, но почетный путь коммуниста-чекиста, и только коварная болезнь свалила его.

Теперь Леон Андреевич представил мне своего заместителя лейтенанта Михаила Лукьяненко. Заместитель был почти вдвое моложе своего начальника, но уже побывал в боях. Война его застала на границе. Лукьяненко был помощником начальника пограничной заставы Августовского отряда. Именно в эти места шел отряд Агабекова. Лукьяненко уже бывал в тылу противника.

Леон Андреевич негромко рассказывал:

– Наш отряд, мой дорогой, назвали «Вест», что по-немецки означает Запад. Такое название нам по душе, дорогой. Мне надо проникнуть в Белостокскую область, а потом и дальше, вести разведку под самым Берлином. Как, неплохо?

– Неплохо, но не легко.

– Понимаю, дорогой. А зачем мне легкое дело? Сюда добрался и до Берлина дойду. Дорога дальняя, но свои следы оставлю везде. Ты только помоги мне, дорогой. Дай проводников, свяжи с отрядами, которые собираются уходить на запад.

Эту просьбу мы выполнили.

Про Леона Андреевича Агабекова я рассказал очень кратко и лишь для того, чтобы напомнить читателю: что всех гостей с Большой земли, старых и молодых, мы принимали не зря и не зря помогали им. Они работали и воевали с полной отдачей сил и показали образцы храбрости, самоотверженности и героизма. А без таких качеств – какой же это партизан, разведчик или подпольщик?

Через несколько дней в районе деревни Песчанка мы приняли группу в двадцать восемь человек под командованием старшего лейтенанта Александра Миронова.

Спустя три дня, согласно указанию Москвы, я выделил группу прикрытия во главе с Анатолием Шешко и направил ее в район Ганцевич Пинской области в распоряжение подполковника Кирилла Прокофьевича Орловского.

С Кириллом Прокофьевичем мы были друзьями с периода гражданской войны. Поэтому, кроме привета и пожелания успеха в борьбе с фашизмом, я написал ему письмо.

Через десять дней возвратился Шешко с группой и сообщил печальную весть о том, что Орловский тяжело ранен и самолетом отправлен в Москву, а группа Миронова поступила в распоряжение его заместителя, капитана Никольского.

Готовясь к летней кампании 1943 года, гитлеровцы гнали на фронт, к району Курской дуги, все новые и новые части.

Весной и летом 1943 года немецко-фашистское командование бросило часть шедших на фронт дивизий на проведение карательных экспедиций против белорусских партизан. Эти операции потерпели полный провал, причем многие немецкие части в упорных боях с партизанами понесли значительные потери.

Гарнизоны гитлеровцев один за другим становились добычей партизан. Расширялась партизанская территория. Летели под откос вражеские эшелоны. По указанию Центрального Комитета партии и приказу Белорусского штаба партизанского движения партизаны приступили к проведению широкой операции, получившей название «рельсовой войны».

В то время как Совинформбюро сообщало об успешно проведенных массированных операциях партизан на путях сообщения в Белоруссии, командир корпуса фашистских охранных войск центральной армейской группы доносил в ставку гитлеровского командования:

«Партизанами впервые проведена операция небывалых размеров по срыву немецкого подвоза путем планомерного и внезапного нарушения железнодорожного сообщения. 6784 взрыва за первые две ночи августа на участке корпуса».

Гитлеровские оккупационные власти прибегли к новым политическим маневрам. Чтобы сократить размах партизанского движения в Белоруссии, они предприняли попытку оторвать руками националистов белорусскую молодежь от движения советских патриотов, взять ее под свое влияние и спровоцировать на борьбу с партизанами.

Такой попыткой явилась организация так называемого «Союза белорусской молодежи» («СБМ») созданного по образцу существовавшего в Германии «Союза гитлеровской молодежи».

Кубе лично осуществлял руководство всеми мероприятиями по созданию «СБМ». Учредив при генеральном комиссариате специальный отдел молодежи, он поставил во главе его активных функционеров нацистской партии Германии Шульца и Гроземана, которых и уполномочил направлять деятельность «СБМ».

Руководящим органом «СБМ» явился центральный штаб во главе с белорусскими националистами Ганько и Абрамовой, агентами германской разведки, окончившими «школу пропагандистов» в Берлине. За свою предательскую деятельность Ганько и Абрамова были награждены фашистскими медалями.

Утвержденным Кубе уставом определялись задачи «СБМ» и соответственно им обязанности его членов. Главной задачей «СБМ» выдвигалась идеологическая обработка белорусской молодежи в духе преданности гитлеровской Германии и устанавливаемому ею «новому порядку» в Европе, подготовка молодежи к службе в германских оккупационных военных частях для вооруженной борьбы с советскими партизанами и последующего участия в боевых действиях против Красной Армии. Членам «СБМ» вменялось в обязанность выявление советских подпольных патриотических организаций. От каждого вступающего в «СБМ» бралась специальная подписка, содержащая клятву вступающего в его верности гитлеризму.

Но «СБМ», так же как и другие прогитлеровские националистические организации, оказался мертворожденным детищем, не получил сколько-нибудь заметного распространения и оказался не в состоянии осуществить нужного оккупантам влияния на белорусскую молодежь. Карательные экспедиции весной 1943 года не подорвали все разраставшегося партизанского движения. Успешное продвижение советских войск требовало посылки на фронт дополнительных дивизий, и палач Кубе оказался в тяжелом положении. У него были взяты все, какие только можно было взять, вооруженные силы, и оккупационные части в Белоруссии мало-помалу оказались в позиции обороняющейся стороны. Ослабление своих вооруженных сил оккупационные власти пытались компенсировать политическими мероприятиями.

Серьезным политическим резервом гитлеровская администрация считала свой план обмана белорусского народа обещанием ему государственной «самостоятельности». И вот Кубе решил, что настало время для использования этого козыря. 27 июня 1943 года он издал распоряжение о создании, так называемой «Белорусской рады доверия». Вся гитлеровская печать, в том числе и печать их пособников – белорусских националистов, лезла вон из кожи, пытаясь представить «Белорусскую раду доверия» в качестве органа государственной власти белорусского народа и создать оккупантам ореол друзей Белоруссии. Оккупанты надеялись смягчить этим трюком гнев белорусского народа, парализовать его волю к борьбе с захватчиками и поссорить его с русским народом.

На открытии «Рады доверия» Кубе так сформулировал ее основные задачи:

«Сюда относится прежде всего внутренняя готовность… бороться против большевизма».

Кубе подобрал послушный оккупантам состав «Белорусской рады доверия». В нее вошли: Ивановский, Соболевский, Гуло, Калубович, Ганько, Абрамова, Рябушко и другие агенты германского фашизма.

Деятельность «рады» сразу же была ограничена жесткими рамками. Кубе писал:

«Членам рады будут предоставлены различные возможности для выполнения работы на пользу «Новой Европы» Адольфа Гитлера».

Но Кубе и его приспешники – белорусские националисты просчитались и здесь. Подпольные партийные организации и партизанские отряды помогли народу увидеть настоящее лицо «Белорусской рады доверия». Они показали, что белорусские националисты – злейшие враги советского народа и государства. Белорусские националисты оказались изолированными от белорусского населения. Они вызывали всеобщую ненависть, особенно после того, как, разглагольствуя о заинтересованности белорусов в победе немецкого оружия, обратились к Кубе с предложением создать для борьбы с партизанами совместный немецко-белорусский орган в составе представителей генерального комиссариата, органов СД, войск СС и «Рады доверия».

Однако оккупантам не удалось достичь этой махинацией какого-либо для себя облегчения.

Центральный Комитет Коммунистической партии Белоруссии усиливал разъяснительную работу среди населения, и особенно среди молодежи. В полученной нами радиограмме сообщалось, что в ближайшее время к нам в отряд будет прислана типография и прибудет редактор.

– Смотри, даже типография своя будет, – обрадовался начальник штаба Луньков.

– Она здорово поможет нам. Главное сейчас – работа с молодежью столицы, – задумчиво проронил комиссар Родин.

Созвали совместное заседание партийного и комсомольского бюро. Написать обращение к молодежи Минска было поручено Вале Васильевой и Алексею Михайловскому. Они долго писали, обсуждали написанное, спорили, перечеркивали и снова писали, потом с исписанным листком пришли к нам.

– Прочитай, что написала, – попросил Валю комиссар.

Девушка с раскрасневшимся лицом начала:

– «Дорогие товарищи минчане!

Мы, партизаны-комсомольцы, обращаемся к вам.

Славный Ленинский комсомол в суровые годы Великой Отечественной войны грудью встал на защиту Родины.

Тысячи комсомольцев и комсомолок смело сражаются в рядах Красной Армии и в партизанских отрядах. Сотни из них совершили бессмертные подвиги.

Товарищ! Твою родную землю фашистские головорезы залили кровью, установили виселицы. Припомни лагерь смерти в Тростенце. Народ поднялся на освободительную борьбу против ненавистных фашистских оккупантов. Красная Армия на всех фронтах наносит тяжелые удары, в тылу партизаны также не дают покоя немцам.

Час освобождения Белоруссии недалек! Но фашистский зверь хочет продлить свою агонию.

Палач белорусского народа Кубе со своими подручными Шульцем и Гроземаном, с их холуями Ганько и Абрамовой состряпали ненавистную организацию «СБМ».

Не поддавайся обману и не вступай в «Союз белорусской молодежи», не будь предателем своей Родины и своего народа! Твое место в партизанском отряде!

С оружием в руках бей гитлеровских головорезов и предателей Родины!

Смерть фашистским захватчикам!»

Воззвание было размножено. Для доставки листовок в Минск я собрался вызвать Анну Воронкову, но Михаил Гуринович настойчиво запротестовал.

– В этот раз пойдем мы с Максимом, – заявил он.

Мы с комиссаром согласились и предложили написать воззвание к солдатам «корпуса самообороны», которое доставит Феня Серпакова.

Я сообщил Гуриновичу и Воронкову адреса Галины Киричек, Фени Серпаковой и братьев Сенько. Они уехали в Озеричино. Там у Хадыки все время стоял пост для связи с Минском.

Гуринович и Воронков оставили у Хадыки лошадей и к вечеру были уже около Минска. В кустах обождали, пока совсем стемнеет, и, крадучись проходными дворами и маленькими переулочками, осторожно вошли в город. Нашли дом Галины Киричек. Постучали. Дверь открыла сама Галина и, узнав партизан, впустила в комнату.

Утром они встретились с Матузовым. Он познакомил их с новым членом своей группы – двадцатилетней девушкой Клавой Валузенко. Она поддерживала связь с «самооборонцами», охранявшими лагерь военнопленных в Масюковщине.

– Вы их не расстреляете, если они выпустят военнопленных и с ними придут к вам в отряд? – прямо спросила Клава Валузенко.

– А они не расстреливали пленных красноармейцев? – спросил Гуринович.

– Нет. Они сами из пленных, – пояснила Клава.

– Весь лагерь можно освободить? – взволнованно спросил Гуринович.

– Нет, только одну секцию; ту, где они будут стоять на посту.

– Это не провокация? Не встретят ли нас пулеметом? – Воронков вопросительно посмотрел на Клаву.

– Надеюсь, что нет, – неуверенно ответила Клава.

– Надеюсь, – пожав плечами, повторил ее слова Воронков.

– Ручаться, конечно, не могу. Но рискнуть надо.

– Ты не могла бы организовать встречу с командиром охраны? – спросил Воронков.

– Могу! Так будет лучше. Встретитесь и обо всем договоритесь, – обрадовалась Валузенко.

У Воронкова и Гуриновича не было времени возвращаться в отряд для получения новых указаний, и они решили действовать на свой риск.

– Пусть он послезавтра идет один по дороге от совхоза «Сеница» через лес, мы его встретим. Пароль «Сухая береза», – сказал Воронков и обратился к Гуриновичу: – Согласен? – Тот кивнул.

На другой день в маленькой комнатке Матузов устроил Воронкову и Гуриновичу встречу с Владимиром и Константином Сенько.

– Как там наша сестренка живет? – поинтересовался Владимир.

– Живет хорошо; старшим поваром она сейчас. Вот только жалуется, что соли нет. Шлет вам обоим привет, – сказал Гуринович.

– Соли нет – это небольшая беда, – протянул Владимир и задумался. Слабый свет лампы чуть освещал его хмурое лицо.

Воронков достал из-за пазухи воззвание к молодежи.

Братья приблизились к лампе, прочитали его.

– Хорошо, распространим. Но этого мало. Если можете, дайте нам еще пару пистолетов, – попросил Владимир.

– Кому? Новых людей нашли?

– Нам самим. С одним пистолетом тяжело работать… Мы уничтожили шесть офицеров и один раз чуть не попались только из-за того, что у брата заело пистолет.

– Это вы убили в парке двух эсэсовцев? – спросил Гуринович (он в городе слышал об этом).

– Пришлось, – небрежно бросил Владимир.

Гуринович достал пистолет ТТ и подал Владимиру. Тот вынул обойму и тщательно осмотрел оружие.

– Будь спокоен, никогда не подведет, только присматривай хорошенько, – заверил его Гуринович.

Максим Воронков отдал свой запасной пистолет Константину.

– Теперь сможем действовать наверняка, – сказал Владимир.

– Вы только вдвоем? – спросил Воронков.

– Не только… Вот Катя помогает… и еще один товарищ. Они узнают, где бывают офицеры, а мы их списываем, – спокойно проговорил Константин, вручая Воронкову документы убитых эсэсовцев.

Матузов посоветовал братьям Сенько принять в свою группу Михаила Иванова, работающего шофером в городской управе.

– Я его немного знаю… присмотримся и тогда… примем, – сказал Владимир.

Братья попрощались и вышли.

На следующее утро Гуринович встретился с Феней Серпаковой и от нее узнал подробности о гибели двух броневиков с экипажами. Феня рассказала также, что СД начинает подозревать Соболенко и что в «корпусе самообороны» предстоит чистка.

– Ты не думаешь, что Соболенко провокатор? – спросил Гуринович Феню.

– Он предал бы нас только в том случае, если бы дела на фронте были плохи. Сейчас он слишком дрожит за свою шкуру, я насквозь его вижу, – с презрением ответила Серпакова.

– Ты плохо делала, что открыто ходила к нему на службу, – строго сказал Гуринович.

– Срочное дело было…

– Как Евгений держится?

– Майор? Этот, кажется, искренний. Задумал что-то новое… Говорит, если выйдет, то уйдет к вам, – сказала Феня.

– Будь осторожнее с Соболенко, – повторил Гуринович. – Лучше всего веди работу через майора Евгения.

Он взял у Фени сведения, переданные Соболенко, отдал ей воззвания к солдатам-«самооборонцам», и Серпакова ушла.

Вечером пришел Матузов вместе с женой Дарьей Николаевной.

– Говорят, немецко-фашистская армия разгромлена в районе Орла – Курска, – радовался Матузов, рассказывая городские новости. – Кубе и белорусские националисты создали «Белорусское научное товарищество» во главе с гитлеровским шпионом Ивановским. Оно шантажирует научных работников. Их вызывают поодиночке к Ивановскому и дают издевательские задания: подготовить письменную работу, охаивающую ту отрасль советской науки, которой они до этой поры отдавали всю свою жизнь…

Однако фашистские оккупанты и тут просчитались. Подавляющее большинство научных работников поодиночке, а иногда и группами уходили к партизанам.

– Есть сведения, – продолжал Матузов, – что научные работники, которые оставались в городе, прятали свои труды и изобретения.

– С научными работниками надо установить связь. С кого будем начинать? – спросил Воронков. Все задумались.

– С Клумова… Он стар, но бодрый еще, – предложила Дарья Николаевна. – Я с ним встречалась.

– Попробуем. Но сначала посоветуемся с руководством отряда, – сказал Гуринович.

Евгений Владимирович Клумов был известен не только в Минске, но и во всей Белоруссии как опытный профессор-гинеколог. В начале войны он попытался эвакуироваться на восток, в дороге был перехвачен наступавшими частями немцев и вынужден был возвратиться обратно в Минск. Долгое время нигде не работал, потом возобновил практику в поликлинике.

– Что нового еще? – спросил Воронков.

– Создали какое-то «Белорусское культурное объединение», – медленно ответил Матузов.

Через несколько дней мы узнали подробности и об этом трюке врага.

Через «Белорусское культурное объединение» гитлеровцы пытались использовать белорусскую интеллигенцию для того, чтобы вызвать у населения вражду к Советской власти, привить ему фашистское мировоззрение. В ведение «Белорусского культурного объединения» были переданы театры, «народные дома», библиотеки и другие, если так можно назвать, культурно-просветительные учреждения.

Народ не пошел и на эту удочку. «Просветительные учреждения» не посещались населением. И вскоре библиотеки стали местом сборищ групп националистов, а театры все явственнее начали походить на заурядные фашистские кафешантаны…

На следующий день Дарья Николаевна пришла вместе с Красницким. Он рассказал о работе группы, о ее новых членах.

Под вечер явился Матузов.

– Я вас, товарищи, сегодня покатаю! – с порога крикнул он.

– За ноги по полу, – улыбнулся Максим.

– Нет. Ведь на сегодня у вас назначена встреча с «самооборонцем». Сейчас подъедет Михаил Иванов на легковой машине. У него есть пропуск через все посты…

– Знай наших! – обрадовался Максим.

Начали готовиться в дорогу. Дарья Николаевна вышла на улицу удостовериться, не следит ли кто за домом. Вскоре вышел Матузов, который затем позвал Воронкова и Гуриновича. Немного пройдя, они увидели новую, блестевшую на солнце легковую машину. Открылась дверца.

– Прошу, – любезно пригласил шофер, молодой черноволосый парень.

Воронков и Гуринович сели в машину. Шофер затянул занавески на окнах и, усмехаясь, спросил:

– Куда прикажете?

– Прямо к Кубе, – тоже улыбаясь, сказал Воронков.

– Жаль, маловато вас, а то бы с удовольствием завез таких гостей, – ответил Иванов и включил стартер.

Через щели между занавесками были видны руины города, мелькали формы эсэсовцев.

Вот машина остановилась. Воронков и Гуринович сжали в карманах пистолеты. Но машина снова тронулась, и мимо промелькнул наряд охраны эсэсовцев.

– Контрольный пост, – коротко пояснил Иванов.

Отодвинули занавески. Теперь машина мчалась среди зеленых полей. Проехали совхоз «Сеница».

– Хватит, товарищ Иванов, спасибо, – сказал Гуринович. Шофер затормозил.

– Смотри, и фамилию знаете! – удивился он.

– С незнакомыми не ездим, а после войны обстоятельнее познакомимся, – засмеялись пассажиры и, перепрыгнув канаву, исчезли в кустах.

Машина быстро развернулась и помчалась назад. Воронков посмотрел на часы, до встречи оставалось два часа.

Ожидали долго. Наконец на дороге показался высокий человек, одетый в форму офицера-«самооборонца».

– Ты посмотри, чтобы кустами кто-нибудь не подобрался, а я пойду навстречу, – сказал Гуриновичу Воронков и вышел на дорогу.

– Сухая береза, – проговорил Воронков, поравнявшись с «самооборонцем».

Тот ответил условным отзывом и спросил:

– Вы один?

– Вдвоем.

– Александр Коненцов, – поклонившись, представился «самооборонец».

– Максим, – назвался Воронков и в свою очередь спросил: – А вы один?

Коненцов утвердительно кивнул головой и угрюмо проговорил:

– Не очень приятно здесь в такой форме ходить.

– Не нужно было вообще ее надевать, – улыбнулся Максим, – во всяком случае пришла пора сбросить эту форму… Итак, вы обещаете освободить военнопленных? – Воронков в упор посмотрел на Коненцова.

– А нашим людям жизнь гарантируете? – Вместо ответа спросил Коненцов.

– Живите себе. Мы расстреливаем только предателей и палачей… Как вы наметили вывести пленных?

– Думаем ночью, когда наше подразделение будет стоять на постах. Пусть приходит ваша охрана. Мы пропустим ее в лагерь.

– Хорошо. Ваше предложение доложим командиру. Послезавтра в это время будьте на дороге около деревни Кайки, – сказал Воронков.

Коненцов ушел.

Из кустов выбрался Гуринович.

– Как? – он кивнул в сторону уходящего «самооборонца».

– Посмотрим! Не в его интересах обманывать нас, – коротко ответил Воронков. – Пошли.

К вечеру они пришли в Озеричино, сели на лошадей и ночью были в лагере.

Встретить Коненцова и привести военнопленных в лагерь решили поручить Воронкову и Усольцову с группой.

Они начали собираться в поход. Мы с комиссаром засели готовить воззвания к интеллигенции Минска. Перед этим пришлось прочитать несколько буржуазно-националистических белорусских газет; в некоторых листовках мы разоблачали их лакейство перед палачами белорусского народа.

Едва мы закончили работу, как за лагерем послышался сигнал автомашины. Родин и я вышли из палатки. Среди деревьев буксовала большая немецкая автомашина «Бюсинг». Около нее возились Анатолий Чернов и молодой парень в эсэсовской форме.

Анатолий вместе с другими сейчас постоянно находился в Озеричино, и я понял, что это он пригнал автомашину. Возле машины уже собрались партизаны. Подошли и мы с комиссаром.

– Вот командир, – Чернов указал на меня.

– Константин Сенько, – вытянулся «эсэсовец».

– Так вот какие наши боевые орлы! – комиссар сердечно пожал руку Константину.

Заглушив мотор, из машины выскочил и Владимир. Оба брата были стройные и ловкие, с темными курчавыми волосами. Только эсэсовские кителя портили их вид.

– Что там в машине? – спросил я.

– Соль, сахар, табак, мука и разная другая мелочь, – махнул рукой Владимир.

– Откуда же это? – удивился комиссар.

– Из немецких складов, – беззаботно ответил он. – Все товары доставлены по назначению. Мы заметили около склада груженую автомашину и решили ее угнать. Я и брат стали крутиться около машины, а Михаил Иванов в складе заговаривал зубы эсэсовцам. Улучили минутку, захлопнули на щеколду дверь и… с ветерком! Темно было, не поймали.

Подбежали женщины, среди них была и Мария Сенько. Сначала она удивленно смотрела на «эсэсовца», потом бросилась ему на шею:

– Костя, дорогой!

Владимир вышел из группы обступивших его партизан и нежно обнял сестру. Мария успокоилась, вытерла фартуком слезы.

– Снимите скорее эту поганую одежду!

– Снимем. А у вас, говорят, соли нет, так мы позаботились, – и Владимир показал на машину.

Через час братья Сенько были в нашей штабной палатке и подробно рассказывали о своей работе. Мы им подсказали кое-что для будущего, потом спросили:

– Вы профессора Клумова знаете?

– Кто его в Минске не знает? – ответил Константин.

– А вы можете зайти к нему по важному делу?

– Можем, – кивнул Владимир.

– Оккупанты, чувствуя свой близкий конец, вывозят из города научные и художественные ценности, надо помешать им грабить народное добро. У нас есть воззвания к интеллигенции, не возьмется ли Клумов распространить их?

– Я думаю, возьмется, – уверенно сказал Константин. – Разрешите ехать домой?

До Озеричино братьев провожала Мария. Гуриновичу в город идти не пришлось.

Мы с нетерпением ждали возвращения Воронкова и Усольцева. Они вернулись через двое суток и привели шестьдесят военнопленных. Военнопленные долго умывались, приводили себя в порядок и еще дольше обедали. Врачи Лаврик, Чиркин и Островский внимательно осматривали больных и строго определяли диету.

Начальник штаба Луньков и его помощник Андросик составляли список нашего пополнения.

– Кто среди них Коненцов? – спросил я Воронкова.

– Его здесь нет, он возвратился в Минск.

Созвали митинг бывших военнопленных. Среди них было и восемнадцать бывших их охранников.

– Как дальше жить будете, друзья? – обратился комиссар к военнопленным.

– Мы теперь поняли, что значит сдаться в плен, – отозвался пожилой исхудалый мужчина. – Дайте нам немного окрепнуть, и мы опять возьмем в руки оружие.

– Но партизаны в плен не сдаются, – необдуманно крикнул кто-то из наших.

– Надо бы понимать, браток, что иногда в плен не сдаются, а ранеными попадают, – прозвучал негромкий голос из группы пленных.

Наступило короткое тягостное молчание. Его прервал Родин:

– Партизанская борьба требует большой выдержки и сильной воли. Кто желает, может уйти, мы никого не принуждаем.

– Будем воевать! – раздались дружные голоса, и военнопленные дали клятву.

Новых бойцов распределили по группам, им выдали оружие.

Почему-то давно не показывался в отряде Мурашко, и мы стали беспокоиться. Взяв с собой Анну Воронкову, я выехал в Озеричино. Деревня была партизанской. От стоявшего по соседству в Руденске немецкого гарнизона ее отделяла река Птичь, мосты через которую были сожжены. Фашисты изредка постреливали через реку из пулемета. Между гарнизоном и деревней стояли некошеные поля – мертвая зона, в которую без нужды не заходили ни партизаны, ни немцы. Косить траву возле реки крестьяне ходили только с наступлением темноты.

Я остановился в доме Степана Хадыки, а Анна пошла в Сеницу и на другой день возвратилась с Мурашко.

– Где вы пропадали? – обняв его, спросил я.

– Меня как будто начали подозревать, так я без нужды не хочу здесь показываться, – медленно проговорил он.

– Может быть, тогда напрасно я сейчас вызвал?

– Ничего страшного, – махнул рукой Мурашко, – я и сам собирался прийти, чтобы получить еще мин.

– Уже израсходованы?

– Осталось несколько, но ведь удары надо наносить непрерывно. Эти мины приклеивали только к цистернам. Олег Фолитар заминировал восемь цистерн, Игнат Чирко – шесть, но не удалось узнать результатов взрывов. Мины устанавливаются с двенадцатичасовым расчетом. Кое-как выяснили только о пяти взрывах: сгорели восемь цистерн; остальные маломагнитки взорвались в пути следования уже за Борисовом. Чирко познакомился со служащим станции Минск-пассажирская Гавриловым. Гаврилов тоже помогает нам.

Потом Мурашко рассказал про аэродром, где вместе с Зоей Василевской с недавнего времени начала работать и Александра Никитина. Она немного моложе Зои, работает под ее руководством. Александра владеет немецким языком. Василевская и Никитина выяснили, сколько на аэродроме и каких самолетов, какой запас горючего.

– Значит, пополняется ваша группа?

– Да. Но я не тороплюсь ее расширять, – сказал Мурашко, – подолгу присматриваюсь к людям… На аэродроме работают и двое наших военнопленных: Василий Оперенко и Борис Капустин. Они также подробно информируют меня и просят, чтобы мы им дали возможность заминировать самолеты. Как вы на это смотрите?

– Пока не стоит. Пусть продолжают собирать сведения.

Мы условились с Мурашко, что в районе совхоза «Сеница» он или Исаев будут ежедневно класть в тайник записку с новыми сообщениями об аэродроме. Я отдал Мурашко последние шесть маломагнитных мин, имевшихся на контрольном пункте, и попрощался.

В лагере я застал большое оживление.

– Наша армия освободила Орел и Белгород, на, читай, – и Кусков подал мне сообщение Совинформбюро от 7 августа 1943 года.

«В результате упорных наступательных боев войска Брянского фронта, при содействии с флангов войск Западного и Центрального фронтов, разгромили отборные части немецкой армии, сосредоточенные германским командованием в районе Орла, ликвидировали Орловский плацдарм врага и 5 августа заняли город Орел, в течение почти двух лог находившийся в руках немецких оккупантов».

– Эту сводку населению уже отправили?

– Только что приняли, размножаем.