Текст книги "Партизанская хроника"

Автор книги: Станислав Ваупшасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

Раиса Павловна Радкевич, уроженка деревни Адамово Гресского района. Ее историю я узнал от нее самой, уже после войны.

Раиса Павловна до войны работала в Минске, в центральных мастерских Белгосстроя, слесарем.

С июня 1943 года Раиса – связная нашего отряда. В сентябре того же года, возвращаясь из лагеря в Минск, ей пришлось пройти через пылающую деревню Омельно и окружающие леса, которые в то время бомбили гитлеровские воздушные пираты. Дома ее ожидали пятилетний сын и муж, почти одновременно с ней прибывший из партизанского отряда «Железняк».

В три часа ночи раздался стук в дверь. Стук становился все сильнее, в окнах показались работники СД.

Раиса набросила на себя пальто, хотела бежать, но было уже поздно. Дом был оцеплен фашистами. Тогда она подошла к двери и решительно распахнула ее.

Один из первых вошедших в квартиру палачей ударил ее по лицу. Остальные начали обыскивать комнату, но ничего не нашли. На рассвете ее с мужем и ребенком увели.

Раиса думала, что соседи спят и никто ничего не видит. Это было не так. Соседи наблюдали из своих квартир за происходящим и говорили: «Какая Раиса мужественная, даже перед смертью, окруженная извергами, идет и улыбается».

Раису, ее мужа и ребенка привели в СД. Их сразу направили в кабинет, где сидели сам начальник Кох и переводчик.

Кох спросил у Раисы Павловны, сколько раз она была в отряде и где расположен отряд. Она молчала. Когда же ей повторили вопрос, сказала:

– Я ничего не знаю. Это последние мои слова.

Тогда Кох изо всей силы ударил Раису по лицу. От удара она пошатнулась. Ребенок начал кричать. Ее отвели в отдельную комнату. Там приказали раздеться. Она сняла пальто. Но ей приказали раздеться догола. Она не знала, что с ней будут делать. После безуспешного допроса ее положили на скамейку, привязали цепью и начали бить. Палач избивал ее так жестоко, что сам был весь мокрый от пота. Избитую, ее выбросили в коридор, где стояли муж и сын.

Ребенок подбежал к ней, спросил:

– Мама, тебя немцы больше бить не будут?

Затем взяли мужа. Его избили так же, как и Раису, и выбросили в коридор. Потом Раису с ребенком посадили в камеру. Они голодные просидели в СД неделю, потом их перегнали в тюрьму. По дороге в тюрьму Раиса навсегда рассталась со своим сыном. Об его участи она ничего не знала. В тюрьме она пробыла три месяца.

В декабре 1943 года большая группа заключенных, в том числе Раиса и ее муж, были погружены в товарные вагоны, по сто двадцать человек в каждый, и отправлены в концлагерь Освенцим.

Здесь их поместили в холодный барак-карантин. На левых руках накололи номера.

Сняв с женщин одежду, гитлеровцы одели их в свою и обули в деревянные бутсы. Затем погнали в седьмой блок, где они вскоре заболели тифом. Этой болезнью фашисты заразили их специально. Они производили опыты над заключенными. В бараках кишели паразиты: вши, блохи, клопы. Всех свалила заразная болезнь.

Многие умерли.

Наиболее слабых гитлеровцы сжигали в крематории.

Раиса хотела жить. В тяжелую минуту она решила во что бы то ни стало встать. Раиса боролась за жизнь. С помощью подруг ей удалось подняться. Она поборола болезнь.

Вместе с другими заключенными ее погнали на кок-сагыз. В любую погоду заключенных заставляли работать на полях, а поздно вечером пригоняли в лагерь. Они падали от голода. Ведь кормили только один раз в день, давали граммов по двести черствого черного хлеба и миску баланды.

Раисе хорошо запомнился надсмотрщик по прозвищу Дырявый. Он был особенно жесток. Был ранен пулей в голову и мстил за это русским как только мог. Когда женщин гоняли на обработку кок-сагыза, они обязаны были, придя на поле, снимать деревянные бутсы и ставить их в ряд, а обрабатывать кок-сагыз босиком. Того, кто не снимал бутсы, Дырявый избивал палкой.

Все в лагере было рассчитано на то, чтобы как можно больше женщин умерло. Каждую ночь в три часа их раздетых выгоняли во двор и заставляли встречать рассвет, стоя на коленях. Затем разрешали одеться и гнали под охраной рыть рвы и копать ямы вокруг лагеря.

Русские девушки и женщины не падали духом. Однажды после очередной встречи рассвета, когда измученных и голодных женщин погнали на поле, одна из девушек, Мария Савченко, затянула «Катюшу». Остальные подхватили. На девушек посыпались ругань и побои, но ничто не могло их остановить.

Не успела Раиса поправиться от тифа, как заразилась чесоткой.

Эпидемия эта настолько распространилась, что всех женщин погнали в баню, сказав, что будут делать селекцию. Они не знали, что значит селекция, но, придя в баню, поняли значение этого слова.

Наиболее тяжелобольных, среди которых были и друзья Раисы, фашисты отобрали и на глазах остальных отвели в крематорий, где заживо сожгли.

Каждый день, когда женщины возвращались с работы, на площадке, специально устроенной перед воротами, играл духовой оркестр, а около ворот стоял комендант Бреммен, по прозвищу Семиголовый людоед. В воротах он каждой подставлял палку, и тех, кто не был в силах перепрыгнуть, отправляли в крематорий.

И так каждый день под музыку из жизни уходили люди. Среди них были не только русские, но и поляки, мадьяры, греки, чехи, словаки и многие другие.

С каждым днем заключенных становилось все меньше и меньше. В фашистских застенках Раиса провела шестнадцать месяцев. Муж Раисы был замучен в Освенциме.

15 апреля 1945 года для узников наступил долгожданный день освобождения.

9

Минский подпольный обком партии подробно информировал и предупредил нас, что буржуазные националисты готовят новое предательство. Тщась помочь гитлеровской военщине отсрочить ее окончательную катастрофу, они собираются объявить мобилизацию.

Так называемый «корпус самообороны» благодаря работе, проведенной подпольными организациями и партизанскими отрядами по его разоблачению и разложению, перестал существовать как боевое соединение.

Оккупанты три раза проводили в нем чистку от «неблагонадежных лиц», и в «корпусе» осталась только маленькая горсточка бывших кулаков и сыновей помещиков.

Мы постоянно следили за националистическими газетами, издатели которых кричали во всю глотку о необходимости с оружием в руках бороться против Красной Армии и партизан.

Газета «Минский большевик» из номера в номер рассказывала об успешном наступлении нашей армии и ударах, нанесенных гитлеровским оккупантам партизанами.

Сотни юношей и девушек прибывали во 2-ю и 3-ю Минские бригады и в бригаду «Буревестник».

Почти все мужское население деревень готовилось к усилению борьбы за освобождение. Одни вступали в партизанские отряды, другие строили в лесу лагеря для своих семей.

И вот в такой обстановке «президент» Островский издал приказ о мобилизации мужчин 1908—1924 годов рождения. Его приказ ничем не отличался от приказов фашистов. Островский грозил уклоняющимся от мобилизации расстрелом, уничтожением их семей и конфискацией имущества.

Командующий так называемой «БКО» («Белорусская краевая оборона») – майор Кушель – занялся сколачиванием командных кадров, организацией офицерских школ и курсов. А каратели и полицейские отряды пытались путем организации облав набирать рядовой состав.

Большую шумиху вокруг «БКО» подняла немецко-фашистская печать. Однако вся эта трескотня заглушалась грозной канонадой советской артиллерии, громившей противника уже на территории Витебской, Могилевской, Гомельской, Полесской областей.

Мобилизацию оккупанты намеревались произвести в основном за счет западных областей Белоруссии и в первую очередь в Вилейской и Барановичской областях. Но, несмотря на всевозможные ухищрения, провокации и угрозы, желавших служить гитлеровцам, драться против родной Красной Армии и своих братьев-партизан находилось немного: только сынки бывших кулаков и помещиков вступали в «БКО», мечтая возвратить свои поместья.

Партийные подпольные организации и партизанские отряды в своей печати разоблачали сущность этой мобилизации как попытки фашистов спровоцировать братоубийственную войну. Партизанские отряды и бригады нанесли одновременный удар по многим призывным пунктам, гарнизонам и карательным отрядам противника, занимавшимся мобилизацией в «БКО».

Население не явилось на призывные пункты, и лишь в городах, где оккупанты располагали крупными силами, им удалось наскрести небольшое количество «добровольцев». Однако насильно мобилизованные, получив оружие, уходили в партизанские отряды.

Разведчики узнали, что в Столбцы на сборный пункт гитлеровцы согнали из Вилейской и Барановичской областей около тысячи восьмисот человек. Необходимо было действовать быстро и решительно, чтобы сорвать мобилизацию. Нужен был человек, хорошо знающий Столбцы и имеющий доступ к солдатам.

Мы сидели в штабной землянке и гадали, кто бы мог подойти. Наконец Сермяжко сказал:

– Такой человек есть, это Павел Рулинский, знаете?

Я припомнил бывшего учителя, партизана из роты Усольцева, который в прошлую весну в самую распутицу повел подрывников на железную дорогу. Он был очень симпатичен, но казался мне слишком говорливым и даже немного бесшабашным.

– Видишь ли, Константин, если трудна и опасна работа подрывника, то работа подпольщика еще более сложна и опасна. Подпольщик должен проводить работу на глазах у немцев и в то же время не быть замеченным. Справится ли Павел? – усомнился я.

– Более подходящего человека я не знаю, – ответил Сермяжко.

Я решил поговорить с Павлом Рулинским. В землянке Усольцева мне сказали, что Павел ушел на железную дорогу, но скоро вернется. Я направился к конным разведчикам.

Здесь что-то веселое рассказывал Ларченко, все громко смеялись. Когда я вошел в землянку, замолчали.

Едва я встретился глазами с Жардецким, он понял, что я пришел за ним, и поднялся.

– Юлиан Дмитриевич, – сказал я, когда мы с ним вышли из землянки, есть важное задание. Выполнишь?

– Если очень нужно, выполню, – твердо ответил он.

– Столбцы хорошо знаешь?

– Приходилось бывать, а что? – посмотрел он на меня.

– Езовитов и Кушель собрали там часть мобилизованных. Если немного шатнуть изнутри – эта часть рассыплется, – пояснил я. – Нельзя допустить, чтобы советских людей толкали в пропасть.

– Понимаю, опять, значит, мозги чистить, – проговорил Юлиан. – Только вы подскажите мне, с чего начинать.

– Дадим вам второго товарища, снабдим воззваниями… Когда он придет, поговорим о том, как вам действовать.

– Ясно, – согласился Жардецкий.

Сакевич и Машков написали воззвание, типография отпечатала тысячу экземпляров.

В землянку вошел Павел Рулинский.

– Есть у вас в Столбцах знакомые, которым можно довериться? – спросил я.

– Есть. Двое железнодорожников, учитель и еще кое-кто найдется.

Я подробно рассказал Рулинскому о задании.

– Дело нелегкое, но я думаю, что справимся, – проговорил Рулинский.

– Вы поляк?

– Да.

– Это даже лучше. Ведь там народ в большинстве из западных районов, – заметил я.

Мы позвали Жардецкого и вместе обсудили план действий. Юлиан попросил, чтобы им дали связного.

– Выбирай сам, – согласился я.

– Дайте Терновского, он парень смышленый, везде пролезет.

На другой день Рулинский, Жардецкий и Терновский, взяв по два пистолета, ручные гранаты и воззвания, вышли в Столбцы.

Поздней ночью они, пробираясь лесами и глухими местами, пришли в город, и Павел тихонько постучал в окно к знакомому железнодорожнику. Двери открыл сам хозяин и, пропустив их, спросил:

– По какому делу пришли, Павел?

– К тебе за помощью. Как солдаты держатся? – сразу приступил к делу Рулинский.

– Это ты про мобилизованных? – переспросил хозяин.

– Да, да.

– Старая польская пословица говорит: «Насильно согнанные в костел – не молятся». Так и здесь. Живут люди в казармах, муштруют их, но каждый смотрит, как бы удрать. Те, кто смелее, убегают поодиночке. Зато офицеры – настоящие собаки. Почти все бывшие пилсудчики, – взволнованно рассказывал старый железнодорожник.

– А с мобилизованными как встретиться? – спросил Рулинский.

– Из гарнизона их не выпускают, так как многие не возвращаются. К ним пробраться можно: ведь входят же в казарму столяры, печники, кровельщики.

Павел обрадовался: он умел делать оконные рамы и вставлять стекла.

– У тебя есть знакомые мастера, которые ходят работать в казарму? – поинтересовался он.

– Найдем, – бодро отозвался хозяин. – Ты что, к солдатам собираешься?

– Возможно, придется зайти. Твои мастера как, надежные люди?

– Для кого как!.. Я лично надеюсь на них.

– Вот и хорошо, а теперь нам надо хоть немного поспать, – попросил Жардецкий.

Хозяин постелил на полу.

Утром хозяин ушел на работу. Терновский вышел в город посмотреть на казармы.

В обеденный перерыв железнодорожник привел с собой пожилого мужчину-столяра. Разговорились. Но Рулинский не решался начать речь о деле.

– Да ты говори со мной в открытую, – не выдержал столяр и оглянулся на железнодорожника.

Тот, улыбаясь, кивнул:

– Не бойся. Павел, это свой человек.

Столяр согласился принять Павла в свою группу.

– Но ведь ты молодой, и люди твоего возраста все уже мобилизованы, – вдруг спохватился хозяин.

– Ничего, я притворюсь инвалидом, – улыбнулся Рулинский.

Ночью он тренировался ходить с вытянутой ногой, а утром, взяв у хозяина топор, заковылял к знакомому столяру.

У входа в казарму молодой, с чуть пробивающимися усиками новобранец внимательно оглядел Павла и хотел его задержать, но тут вмешался столяр.

– Что ты цепляешься? Он идет со мной. Работы много. Начальство разрешило мне взять помощника.

– Коли так, иди. – Солдат отошел в сторону.

Павел зорко смотрел по сторонам. Во дворе офицер, сердито крича, муштровал новобранцев.

В одной из комнат казармы была устроена столярная мастерская. Туда частенько заходили мобилизованные. Они узнавали о родных и вообще, что делается в городе.

Павел молча работал, стараясь прислушиваться к разговорам мобилизованных, узнать их настроение и мысли.

К вечеру в мастерскую зашел пожилой усатый новобранец, бывший колхозник. Он несмело попросил табаку. Павел подал ему кисет и улыбнулся.

– Правительство не обеспечивает?

– Эх, обеспечат они! Веревкой на шею… И влезли же мы в этот капкан… – пугливо озираясь на дверь, произнес усач.

– Да, дела у вас неважные, – задумчиво сказал Павел.

Наступило короткое молчание.

– Послушали, дураки, а теперь ни вперед ни назад. Побежишь домой – смерть от властей, останешься здесь – смерть от партизанской пули, – прошептал новобранец.

– Нужно искать выход, – сказал Павел.

– Поздно, – безнадежно махнул рукой солдат.

В этот момент в мастерскую вошли еще двое, и так хорошо начатый разговор оборвался.

Павел вышел во двор. За конюшней он нашел в заборе проход. Видно, ночью новобранцы уходили через него в город. Павел осмотрел и постарался запомнить местность вокруг казармы.

Вечером он пришел к железнодорожнику и, взяв с собой Жардецкого и Терновского, вернулся к казарме. Павел объяснил, где находятся посты; Жардецкий с Терновским без шума шмыгнули в отверстие в заборе и исчезли в темноте. Через час они возвратились.

– Все разбросали, – устало доложил Юлиан.

– Порядок, – удовлетворенно проговорил Павел.

Утром раньше всех встал Павел, ему хотелось поскорее узнать, как отнеслись мобилизованные к листовкам.

– Лучше бы тебе сегодня не ходить, – посоветовал Жардецкий.

– Обязательно надо, – возразил Павел и, вытянув ногу, заковылял к двери.

Часовой пропустил его, и Павел прошел в мастерскую. Столяр внимательно осмотрел двор, но воззваний нигде не было.

В обед в мастерскую зашел вчерашний усатый новобранец. Он боязливо осмотрелся, прислушался и торопливо достал из ботинка воззвание.

– Смотрите, что здесь пишут, – прошептал он и протянул листовку Павлу.

Рулинский внимательно прочитал, задумался и, как бы про себя, сказал:

– А может быть, здесь и правда… Партизаны, как ни говори, свои люди. Плохого вам не желают.

– Вот, если б так было, – скороговоркой сказал новобранец, – все сбросили бы это… – Он с отвращением подергал обмундирование.

– И бросайте, – вмешался столяр.

Усач молча стоял, низко опустив голову.

– Где ты взял эту листовку? – спросил Павел.

– Утром, во дворе… Снегом были присыпаны. Все бросились собирать, да офицер заметил. Нас выстроили и обыскали, но не все листовки нашли… Теперь наши мобилизованные читают.

– И что же они думают об этом?

– Не знают, с чего начать. Вот если бы кто посоветовал… – осторожно проговорил усатый новобранец.

– Дело рискованное, но если ты не болтун, я попробую узнать, что вам необходимо делать, – тихо сказал Рулинский. – А ты пока постарайся, чтобы мобилизованные поняли: идти за гитлеровцами – для них позорная гибель.

Вечером партизаны вместе с железнодорожником обсудили дальнейшие действия. Хозяин пообещал установить связь с находящейся рядом со Столбцами партизанской бригадой.

На следующий день он свое обещание выполнил. Оказалось, партизаны этой бригады тоже ведут работу среди солдат.

Вместе с тем Рулинский не прекращал связи с пожилым новобранцем. Дня через два этот усач сообщил Рулинскому, что несколько мобилизованных хотят поговорить с ним от лица батальона.

Ночью Рулинский встретился с ними на окраине Столбцов. Мобилизованные боялись кары за то, что дали вовлечь себя в националистические воинские части, Рулинский заверил, что партизаны примут их как своих обманутых братьев.

Спустя неделю семьсот пятьдесят солдат организованно перешли на сторону партизан, остальные разбежались. Осталось около ста восьмидесяти человек, преимущественно кулаков, фашистских пособников и других преступных, антисоветских элементов.

Терновский, Жардецкий и Рулинский благополучно возвратились в лагерь.

Лещеня поблагодарил их перед строем за успешное выполнение задания горкома партии.

В тот же день Павел Рулинский опять пришел ко мне.

– Дайте мне маломагнитку, я пойду обратно в Столбцы.

– Что ты придумал? – спросил Родин.

– Мой знакомый железнодорожник работает в паровозном депо, и мы решили взорвать поворотный круг. Дядя Юзеф сам заложит мину.

– Иди, – согласился я и приказал выдать Рулинскому три маломагнитки и пять килограммов тола.

Вернулся Павел Рулинский из Столбцов веселым.

– В депо паровозы больше не будут разворачиваться: дядя Юзеф свое задание выполнил, – доложил он.

В городской комитет партии стали поступать радостные известия. Объявленная националистами мобилизация полностью провалилась. В Минске на призывные пункты собралось не более ста человек. В Барановичской области к партизанам перешло три тысячи мобилизованных.

Приближалась весна 1944 года. Повеяло теплом. Солнечные лучи плавили снег и обнажали черные крыши землянок; с раскидистых елей то и дело падали тяжелые подтаявшие глыбы.

В последних числах марта к нам в отряд из Москвы прибыли сорок автоматчиков спецотряда НКВД СССР под руководством старшего лейтенанта Дмитрия Кузнецова. Они перешли линию фронта в районе Бобруйска, через разрыв в боевых порядках врага.

Кузнецов поддерживал прямую связь со штабом генерала Рокоссовского и выполнял его приказы. Эта группа стала действовать, оставаясь при нашем отряде.

В начале апреля, согласно приказу руководства, группу в двадцать пять партизан во главе с политруком Николаевым я отправил в район озера Нарочь, а потом в Белостокскую область, в распоряжение майора «Серго» – подполковника Сергея Ивановича Волокитина.

Весь апрель в партизанских районах гитлеровцы силами местных гарнизонов вели разведку боем, но, получив отпор, стали ограничиваться лишь бомбежкой.

В день Первого мая после торжественного собрания Родин перед строем зачитал первомайский приказ и приказ командования отряда.

В честь исторических побед Красной Армии, в честь нашей Родины, в честь боевой Коммунистической партии – организатора и руководителя наших великих побед я приказал произвести салют тремя ружейными залпами.

Конные разведчики донесли, что гарнизон в Белой Луже получил подкрепление и, по-видимому, что-то готовит. Вскоре прибыли артиллеристы с тремя пушками.

Мы выслали несколько разведывательных групп в район Буда-Гресская и в район деревни Шищицы узнать, что делается в гарнизонах противника. Возвратившись, они сообщили, что оккупанты готовятся к выступлению. Оставались неясными только направления их выступлений.

Теперь днем и ночью возле вражеских гарнизонов лазили наши разведчики.

Партизанами бригады имени Суворова были получены новые данные: гарнизоны Греска и Слуцка тоже готовятся к карательным действиям против партизан и населения.

На взмыленной лошади прискакала Валя и сообщила, что в сторону лагеря двинулись крупные силы противника. Спустя час разведчики с направления Буда-Гресская и Шищицы доложили о продвижении противника.

Было ясно, немцы решили произвести нападение одновременно всеми окружавшими партизанскую зону гарнизонами.

Преградить оккупантам дорогу мы выслали все три роты, а группу Кузнецова оставили для обороны лагеря. И вот в трех местах в лесу Княжий Ключ завязались бои. Потеряв около трех десятков убитыми, противник отступил.

В этих боях погибли наши бойцы Всеволод Николаевич Туркин, Аркадий Давыдович Гринько (оба посмертно награждены орденами Отечественной войны 2-й степени).

Я получил радиограмму. Командование приказывало срочно направить в Москву комиссара Родина и начальника штаба Лунькова.

Я присел на пень, написал сообщение на Большую землю, что противник начал против нас боевые действия. Затем показал полученную радиограмму Лунькову и Родину.

– Уйти теперь, когда гитлеровцы начинают карательную экспедицию? – удивленно пожал плечами Луньков.

– Это приказ руководства, нужно выполнять. Сами видите, написано «срочно».

До партизанского аэродрома далеко. Нужно было перейти шоссе, железную дорогу, обойти много вражеских гарнизонов, и я выделил для сопровождения Лунькова и Родина группу автоматчиков, проводником назначил Юлиана Жардецкого.

Рассвело. Товарищи собрались в дорогу. За лагерем мы простились. Комиссар и начальник штаба, обнимая остающихся, повторяли:

– Встретимся после победы!.. После близкой победы!..

У поворота дороги товарищи сняли фуражки и еще раз помахали нам.

Мы возвращались в глубокой задумчивости, хотя задумываться было некогда. Через несколько дней комиссар и начальник штаба будут в столице. Какая теперь Москва? Должно быть, в скверах уже зеленеет трава, цветут тюльпаны… Родин и Луньков пойдут по улицам столицы, передадут от нас приветы знакомым, письма родным. В Кремле они расскажут о нашем отряде, о борьбе белорусского народа с подлыми захватчиками…

Возвратившись в лагерь, я в первую очередь выслушал Меньшикова. Получив крепкий отпор, оккупанты отошли в свои гарнизоны. В Шищицы и Буду-Гресскую к фашистам прибыло подкрепление.

– Как аэродром в Марьиной Горке? – спросил я.

– Данных нет, – сказал Меньшиков.

– Надо срочно добыть. Поищи партизана, местного уроженца, и пошли к аэродрому, – приказал я ему.

Через полчаса Меньшиков привел молодого, высокого, здорового парня с ясными голубыми глазами.

– Филипп Слабинский, – представился тот.

– Марьину Горку хорошо знаете? – спросил я.

– Неподалеку оттуда родом, – кивнул Филипп.

Мы с Меньшиковым объяснили Слабинскому его задачу, дали для прикрытия пятерых автоматчиков, и Слабинский ушел.

Из Минска пришел Мурашко.

– Меня разыскивает СД, – сказал он. – Чирко и Гаврилов продолжают работать. Связь с ними придется поддерживать через Бориса Чирко.

– Сколько вы заложили мин? – спросил я его.

– Игнат Чирко заложил пятнадцать. Гаврилов заминировал пассажирский вагон с отпускниками. Убито двадцать офицеров и около сорока солдат. Недавно на товарной станции загорелись две цистерны с бензином, а вечером там же взорвались вагон со снарядами и две платформы с автомашинами…

Недели через две, после того как мы с Лещеней выслушали нескольких других минских подпольщиков, мы убедились, что Мурашко оставался в Минске до последней возможности. СД сумело его выследить. Задержись он еще на день – был бы схвачен…

Горком партии провел совещание со связными минского подполья, с тем чтобы найти новые возможности поддержания связи. Члены горкома обсудили, кто из наших товарищей способен заменить улетевших комиссара и начальника штаба. Перебрав и взвесив все возможности, Лещеня согласился с моим предложением назначить Константина Сермяжко комиссаром, а Козлова – начальником штаба.

Решив это, мы построили всех партизан отряда, и Лещеня от имени подпольного горкома партии зачитал приказ о новых назначениях.

После построения все партизаны горячо поздравляли Сермяжко: ведь, кажется, совсем недавно он бо́льшую часть времени проводил «на железке», подрывал фашистские эшелоны… Скромность, требовательность к себе и преданность долгу создали Константину большой авторитет среди всех.

В лагерь возвратился Чернов, которого я посылал сопровождать Филиппа Слабинского.

– Филиппа убили, – опустив голову, доложил он.

– Убили? – не поверил я.

– Под Марьиной Горкой мы встретили крестьян. Они рассказали, что на аэродром прилетели новые самолеты. Мы подобрались ближе к аэродрому. Дальше Слабинский пошел один. Он усиленно настаивал на этом, повторяя, что отлично знает местность и одного его не обнаружат. «Одному лучше, враг не заметит», – убеждал он. Мне пришлось уступить. Филипп ушел, мы залегли. Через час у аэродрома раздалась стрельба. Мы бросились туда, но эсэсовцев было много, и мы отошли. Я решил не возвращаться в лагерь, надеясь, что Слабинскому удалось ускользнуть от обнаруживших его охранников и он вернется к нам.

На другой день от местных жителей мы узнали, что на опушке леса около ста гитлеровцев окружили одного партизана. Партизан не сдавался и, убив восемь фашистов, упал, сраженный пулями. Крестьяне похоронили его. Это был Слабинский.

Филипп Слабинский был молод и любил жизнь, но в минуту опасности его рука и сердце не дрогнули. В районе Марьиной Горки появилась еще одна партизанская могила.

С нетерпением мы ожидали возвращения вышедших на задание групп подрывников. Наконец они прибыли в лагерь. Потерь не было. Последним вернулся Иван Любимов.

– Товарищ командир, задание выполнено: подорвано два вражеских эшелона, – спокойно доложил он.

– Отомстили за нашего Вильяма, – сказал Ларионов Рудольфу.

– И за Филиппа Слабинского, – добавил новый начальник штаба Козлов.

Все карательные экспедиции оккупантов против партизан кончились для врага провалом.

С приближением линии фронта фашисты предпринимали все более настойчивые попытки разгромить партизан. Готовясь к летним боям с советскими войсками, они напрягали все силы, чтобы обеспечить себе прочный тыл. Важное значение для противника имело нормальное передвижение по таким дорогам, как шоссе Москва – Варшава, Минск – Слуцк и Осиповичи – Бобовня. Гитлеровцы решили если не уничтожить полностью, то хотя бы парализовать боевую деятельность партизан, действовавших в районе этих шоссейных дорог.

Партизанские районы были опоясаны железным кольцом дивизии, снятых с фронта и отправлявшихся на фронт. Над лесными массивами и населенными пунктами рыскали эскадрильи «юнкерсов». Со всех сторон гремела артиллерия противника.

В Колодинских лесах, находящихся в сорока километрах южнее Минска, вела бои партизанская бригада «Буревестник» под командованием Мармулева. В последних числах мая 1944 года эта бригада под напором врага оставила населенные пункты Теребель, Русаковичи, Сергеевичи, Кобыличи.

С другой группировкой противника вела бои бригада «Беларусь» под командованием Андрея Степановича Юрковцева. Здесь гитлеровцам, наступавшим с севера, удалось занять шоссе Марьина Горка – Шацк.

Крупные силы оккупантов с востока, со стороны Марьиной Горки – Пухович, нажимали на отряды 2-й Минской бригады, которой руководил Андреев. Враг штурмом занял совхоз «Сенча». Партизаны оставили села Велень и Клетище Пуховичского района.

С юга, от Слуцка и Старых Дорог, фашисты начали наступление на бригаду имени Фрунзе. С запада от Греска, Белой Лужи, Шищиц, Буды-Гресской против нашего отряда и бригады имени Суворова выступили три полка пехоты с танками и пушками.

Для удобства руководства обороной комбриг Каледа передал в мое распоряжение два отряда: имени Фрунзе и имени Суворова. Усиленные группы разведчиков вступили в перестрелку с передовыми подразделениями противника. Мы с командирами приданных отрядов решили выдвинуться вперед, к берегу реки Случь. К рассвету достигли шоссе Осиповичи – Бобовня. В районе сожженного моста мы остановились.

Здесь приняли решение занять линию обороны на флангах отрядами имени Фрунзе и имени Суворова, а наш отряд должен был расположиться по обеим сторонам шоссе. Западный берег реки Случь и подступы к сожженному мосту заминировали.

Над нашими головами пронеслись две эскадрильи бомбардировщиков с черными крестами. Сзади нас грохнули взрывы, и опять наступила тишина. Мокрые, только что переплывшие на лошадях реку, прискакали разведчики Васильева и Терновский. Валя быстро направилась к нам, в ее сапогах хлюпала вода.

– Из Шищиц вышли гитлеровцы, с ними танки и артиллерия, – быстро доложила она.

– Много? – спросил начальник штаба Козлов.

– Очень много, но установить точно трудно. Разведчики следят, я сейчас поскачу обратно, может, есть уже что-либо новое.

– Переоденься в сухое! – крикнул ей Козлов.

– Жарко становится, быстро высохнет, – крикнула она и, вскочив в седло, помчалась обратно.

Передав через связных последние приказания командирам, я сел на своего Орлика и поехал осматривать линию обороны. Все лежали, укрывшись под деревьями, в ямах, замаскировавшись. В канаве находились минометные и противотанковые расчеты. Рядом, возле станкового пулемета, словаки Штефан Качалка и Рудольф Заяц что-то разъясняли своим бойцам. Подойдя к Рудольфу, я спросил:

– Не отступите?

– Ни за что!

– Этот сектор очень важен. Подпускайте противника до самого моста…

На другом берегу послышался гул моторов. Рудольф с Качалкой залегли у пулемета, а я поскакал на командный пункт.

Далеко между болотами вилось белой лентой шоссе. Вскоре на нем одна за другой показались несколько точек. В бинокль я увидел, что к нам приближались вражеские мотоциклисты. Они ехали медленно, оглядывая близлежащие кусты. Но вот они въехали на минное поле. Там поднялся столб земли и пыли. Один из мотоциклистов быстро развернулся, выпустил несколько очередей и помчался назад. В то же время на шоссе показались три танка и самоходная пушка. Первый танк остановился около разбитого мотоцикла, потом дал газ и устремился вперед. Под его гусеницами разорвалась мина. Танк вздрогнул всем корпусом, завертелся на месте, затем заглох. Остальные танки и две пушки открыли огонь по нашему расположению; за танками развернулась пехота.

Снаряды разрывались позади нас. Мы не отвечали. Гитлеровцы продвинулись к реке. Самоходная пушка, объехав поврежденный танк, приблизилась к мосту. Я подал команду: «Огонь!»